Новый договор был скреплен печатью в Вестминстере, и в Англии воцарился мир. Генрих поклялся в верности Стефану, а Стефан обещал отныне советоваться с Генрихом.

– Господь даровал нам счастливый исход и мирное будущее! – сообщил Алиеноре гонец, на которого увиденные церемонии произвели сильное впечатление.

– Это огромная радость для всех нас! – воскликнула Алиенора. – Какой счастливый день для Англии!

Теперь уже скоро, скоро я увижу его, говорила она себе, мысленно зовя мужа: приезжай. Зачем откладывать?

Генрих приподнялся, опершись на руки, и с отвращением посмотрел на женщину, лежащую под ним. У нее было круглое веселое лицо, светлые волнистые волосы, раскинувшиеся на соломенной подушке, и чувственное тело. Но теперь, получив свое, Генрих понял, что питает к ней отвращение.

Она вытянула губы в надежде, что он поцелует ее, как прежде.

– Женщина, ты ненасытна! – сказал Генрих без всякого тепла в голосе и, сев, потянулся за своим брэ.

– Тебе пора? – спросила она.

– Ведь тебе, наверное, нужно подготовиться к приезду мужа? – поддел ее Генрих.

– Он редко приезжает, – ответила женщина. – Роджер меня никогда не любил. Он закрывает глаза на мои любовные приключения. Это мой муж виноват в том, что люди называют меня шлюхой, но что мне делать, если он никогда не ложится со мной в постель.

Генрих, являвшийся главной причиной, почему сэр Роджер де Эйкни оставил жену ради другой, не мог найти слов. На что надеялась эта женщина? Он не любил ее, он ничего не мог предложить ей, кроме довольно щедрого содержания, которое выплачивал на сына, зачатого в приступе обоюдного вожделения во время одного из прежних приездов в Англию. Теперь Джеффри было четыре года. Он спал в соседней комнате особняка Эйкни, стоявшего на уступе скалы в Гарсингтоне, деревеньке, расположившейся в холмистой местности к югу от Оксфорда. Джоанна полагала, что не подобает Джеффри спать рядом с ней, когда в доме Генри.

Генрих любил своего смышленого маленького сына, который неизменно радовал его сообразительностью и не по годам развитой речью. Отец был готов на многое ради него в будущем, но давно уже устал от его матери. Но та неизменно присутствовала, когда Генрих посещал сына, перед тем как уехать из Англии, и всегда была свободна и готова. Так зачем же отказываться от предложения? Находясь в своем будущем королевстве, Генрих удовлетворял желания с разными женщинами, в основном с проститутками, не вспоминая при этом Алиенору и не испытывая чувства вины. Алиенора – его жена, Генрих ее любил, скучал без нее, но оставался мужчиной, и если его одолевали желания, он им не противился. Проливал свое семя, когда возникала потребность, благо возможности были неограниченные. Женщины, простолюдинки и благородные, сами ложились под него, молодого, похожего на льва завоевателя. И Генрих пользовался этим в полной мере. Ему и в голову не приходило, что Алиенора может увидеть здесь худшее из предательств. Он просто отправлял физическую потребность, как поесть или помочиться. К жене это не имело никакого отношения.

Генрих поднялся, застегнул пояс.

– Когда стану королем, пришлю за Джеффри, – сказал он надувшейся Джоанне. – Я признбю его своим сыном и воспитаю соответствующим образом. Джеффри получит образование и далеко пойдет в жизни. – Генриху и в голову не приходило, как отнесется к этому Алиенора.

Генрих был в Вестминстере, где его нашел гонец от брата Жоффруа.

– Ну?! – пролаял Генрих. Он все еще злился на брата за союз с Людовиком, но – самое главное – его ждала охота.

– Ваша милость, мой господин посылает вам это, – проговорил гонец, протягивая Генриху свернутый свиток. Тот сломал печать, развернул пергамент – и нахмурился.

– Это стихи, – озадаченно произнес он. – Почему он прислал их мне?

– Мой господин просит вас прочесть их, ваша милость герцог.

Генрих стал читать. Стихи были любовные.

Генрих оторвал глаза от свитка:

– Кто это написал?

– Бернарт де Вентадорн. – У гонца, молодого человека со свежим румяным лицом, был смущенный вид. – Мы могли бы поговорить наедине?

Генрих провел его в отгороженную часть комнаты.

– Ну, так что все это значит? – раздраженно спросил он.

– Мой господин Жоффруа сказал мне, что эти стихи посвящены мадам герцогине. Она принимает Бернарта де Вентадорна. Он всегда желанный гость у нее. О его преданности герцогине теперь широко известно, и многие говорят, что де Вентадорн влюблен в нее. Мой господин просил передать вам, что стихи в честь герцогини поют теперь даже в Анжу и Нормандии.

Генрих схватил гонца за ворот кожаного колета.

– Ты что хочешь этим сказать?! – прошипел он, и лицо его исказила гримаса ярости.

– Ничего, – выдохнул молодой человек. – Я лишь повторяю слова моего господина. Он из любви к вам считает, что вы должны знать, о чем начинают судачить люди. Мой господин сказал, что сам он, конечно, никогда бы не стал сомневаться в добродетельности мадам герцогини, но другие говорят, что этот Бернарт ее любовник.

– Да как они смеют?! – зарычал в бешенстве Генрих. – И как Жоффруа смеет делать такие выводы? Я за это повешу его! А то произведу над ним еще чего похуже!

Он кричал так громко, что несколько воинов, выпивавших поблизости, повернулись и, посмотрев на своего будущего короля, переглянулись. Но Генрих и не заметил проявленного любопытства. Он вспомнил, что Алиенора в прошлом не постеснялась улечься в постель с трубадуром. Что она обманывала Людовика.

– Скажи мне честно! – прорычал он. – Ты считаешь, в этих слухах есть хоть капля истины? Честью своей поклянись!

– Многие говорят, что это невозможно. Все знают о том, как герцогиня любит вас…

– Но другие говорят, что возможно! – добавил Генрих, когда гонец замолчал.

– Некоторые считают, что она влюблена в этого Бернарта. – Гонец с трудом сглотнул.

Для Генриха эта мысль была невыносима. Алиенора принадлежала ему, и только ему! Он ей не Людовик, который, ложась с ней в постель, закрывал глаза на все ее интрижки. Алиенора его жена, его герцогиня, мать его наследника.

Генрих не без труда совладал с собой.

– Можешь сказать своему хозяину, что я разберусь сам! – хриплым голосом сказал он, после чего отправился в канцелярию, где сидели его чиновники, думая на ходу, что кастрация слишком легкое наказание для этого наглеца Бернарта де Вентадорна.

Но, даже охваченный яростью, Генрих понимал, что его месть будет тоньше. Скандал ни в коей мере не должен затронуть имя Алиеноры и запятнать их отношения. Надо срочно принять меры, чтобы скандал не расширился. Если решить эту проблему осторожно, слухи сами вскоре стихнут. Но на сердце у Генриха было тяжело. Неужели Алиенора предала его? Неужели она одаривала своими улыбками – а то и чем больше, упаси Господи, – какого-то ничтожного писаку? Он должен узнать правду. И как можно скорее. Он все поймет, как только увидит ее, в этом Генрих был уверен. Но пока он еще не может покинуть Англию. А значит, его ждут несколько недель мучительных терзаний. Он будет воображать, как жена, лежа в объятиях другого мужчины, распаляет его страсть так, как умеет делать только она, использует все те штучки, которым научилась с ним. Нет, это невыносимо!

Сначала на уме у Генриха было убийство. Совершить его тайком – ничего лучше не придумаешь, а тело под покровом темноты сбросить в реку, чтобы и следов не осталось. Но все же внутреннее чувство справедливости – благодаря которому Генрих и станет великим королем – восторжествовало, и его лихорадочные мысли составили иной план.

– Меня вызывают в Англию, мадам, – сказал Бернарт, сделав Алиеноре элегантный поклон.

– В Англию? – Она посмотрела на своих дам, которые были также удивлены.

– Да, мадам. Мой господин герцог хочет, чтобы я сочинил военные мелодии для моей лиры, дабы развлечь рыцарей. – Бернарт опустил глаза, полные отчаяния.

– Похоже, ваша слава распространяется по христианскому миру, – смущенно сказала Алиенора, спрашивая себя, какие слухи могли дойти до Генри. У него в Англии и без того хватает дел. Зачем еще посылать за трубадуром для развлечения рыцарей?

– Так мне сказал посланник от герцога, мадам. Но, увы, я не могу уехать или попрощаться с лицом, дороже которого для меня нет.

– Когда вызывает герцог, никто не вправе отказываться, – ответила Алиенора. – Его покровительство будет очень ценно для вас и добавит вам славы. Вы счастливчик.

Откровенно говоря, чрезмерные изъявления преданности со стороны Бернарта становились слишком назойливыми, и Алиенора не расстроилась бы, покинь он двор, поскольку то, что началось как приятное отдохновение, теперь становилось мучительно однообразным и неловким ритуалом. И потом, вскоре она воссоединится с Генри. Муж прислал весточку, в которой сообщал, что надеется вернуться весной. Она считала дни до его приезда.

Бернарт с ужасом и болью понял, что Алиенора не возражает против его отъезда в Англию и расставание с ним ничуть не печалит ее. В уединении своей комнаты он пролил горькие слезы, думая о неблагодарности герцогини и о необходимости расставания с ней – чудесным существом, чье присутствие так необходимо для его счастья. Бернарт пытался утешить себя мыслями о том, что Алиенора всего лишь защищает себя, отдаляясь от него, ведь его любовь была тайной, и герцогиня не должна выдать ее чрезмерными эмоциями на публике, и в конечном счете даже убедил себя, что их разлука станет для нее не менее мучительной, чем для него.

Когда Бернарт приехал в Лондон, над городом висели тучи, стоял холод и улицы были засыпаны снегом. Для южанина это была картина края света. Он скорбел, переживая трагедию своей ссылки, а теперь, глядя на схваченные льдом речные берега, с тоской думал о далекой Аквитании и ее прекрасной герцогине… И вдруг чудесным образом ему показалось, что эти берега заросли цветами – красными, белыми и желтыми, этакая великолепная вспышка цвета. Бернарт почти ощущал их запах и от хандры чуть не упал в обморок. Потом он снова открыл глаза – и иллюзия исчезла. Трубадур уверовал, что это хороший знак, предвещающий скорое возвращение к его даме.

Бернарт был одержим Алиенорой. Когда он думал о ней, сердце его в равной мере наполнялось радостью и горечью. Дрожа от своей жалкой тоски в тени Вестминстерского аббатства, он сочинял песню за песней в ее честь, ожидая, когда герцог вызовет его в Вестминстер.

Когда его наконец вызвали, Бернарт с тревогой понял, что Генриха Сына Императрицы, устрашающего молодого человека со стальными глазами и похожего на коршуна, кажется, ничуть не интересуют военные песни, ради которых он сюда приехал. Вместо этого Генрих засыпал Бернарта вопросами о его жизни при дворе в Пуатье.

– Принимает ли мадам герцогиня других трубадуров, кроме вас? – напористо спросил он.

Чуть ли не обвинительно, подумал Бернарт. Герцог принимал его в высоком, величественном каменном зале, примыкающем к королевскому дворцу. Бернарт узнал, что зал этот был построен Вильгельмом Рыжим, сыном Завоевателя, лет пятьдесят назад, и, как и повсюду в этом забытом богом городе, здесь стоял лютый холод.

– Да, мой господин, ее двор – это академия великой культуры, – дрожа, ответил Бернарт.

– Но вам она уделяла особое внимание? – продолжал Генрих.

– О да, герцогиня была необыкновенно добра ко мне, скромному поэту, – радостно кивнул Бернарт.

– Что значит «добра»? До меня дошли неприятные слухи о вас. Теперь я хочу знать правду! – Лицо Генриха побагровело от ярости, в голосе зазвучали угрожающие нотки.

Бернарт испугался при виде столь явного гнева. Теперь только ему стал ясен весь ужас происходящего, и он понял, зачем был вызван в Англию. Бедняжка-герцогиня: ее муж и точно дьявольского помета, как говорят о нем люди.

– Мой господин, Господь тому свидетель, – горячо заговорил Бернарт, – я ничем не повредил чести госпожи герцогини. Ее честь для меня дороже моей жизни. И я знаю, что она, прекрасная дама, никогда бы не зашла так далеко. Она слишком добродетельна. Умоляю вас, верьте мне, мой господин!

Генрих сверлил трубадура взглядом. Он хотел – всеми фибрами души – верить ему.

– Но эти стихи, – сказал он. – Они говорят о любви.

– О безответной любви, – ответил Бернарт, но тут же замолчал. О чем он говорит? Этот грубый молодой человек, что стоял перед ним, похоже, не понимал условностей галантной любви. Поэтому Бернарт поспешил объяснить: – В моей земле скромному менестрелю вроде меня разрешается писать стихи даме, в которую он влюблен, пусть она и самого высокого положения и замужем. Поэт может ее любить, но ему редко отвечают взаимностью. Я всей душой предан мадам герцогине и не отрицаю этого, но у меня и в мыслях не было надеяться на ответное чувство. Я довольствуюсь тем, что восхищаюсь ею издали. Моя госпожа зарекомендовала себя добрейшей хозяйкой своего слуги, но не более того, заверяю вас. Я вздыхаю по ней без малейшей надежды.

– Ты смеешь стоять передо мной, Бернарт де Вентадорн, и нагло говорить мне, что влюблен в мою жену?! – Генрих раскалился от бешенства.

– В моей земле это не считается оскорблением ни жене, ни мужу, – в отчаянии объяснял Бернарт. – Поэту или рыцарю позволяется любить знатную даму без надежды на ответ. В этом нет ни стыда, ни злокозненности.

– А в моей земле за такие вещи отрезают яйца! – прошипел Генрих.

– Я был сумасшедшим… – в страхе прошептал Бернарт. Лицо его стало пепельно-серым.

На лице герцога смешались ярость и презрение. Бернарт в ужасе ждал его решения.

– Тебе нужно преподать урок! – прорычал Генрих. – Стражники, отведите этого мерзавца к аббату Вестминстера. Пусть запрет его в камеру и кормит хлебом и водой, чтобы кровь у него поостыла, пока я не решу, что с ним делать.

Сильные руки схватили несчастного трубадура, связали его и повели прочь, хотя он сопротивлялся и рыдал, умоляя герцога сжалиться, а тот смотрел на него с мрачным выражением лица. Ревность так обуяла Генриха, что он был готов хладнокровно убить этого бедолагу. Так что Бернарту де Вентадорну лучше было поскорее убраться с глаз герцога.

Три дня Бернарт мучился и плакал в холодной камере, пока Генрих не унялся и не сжалился над ним. Обдумав все на спокойную голову, он решил, что этот стихоплет и в самом деле безобиден. Если уж говорить откровенно, то Генрих и сам не мог представить, чтобы Алиенора тратила время на такое ничтожество.

Он послал людей в Вестминстерское аббатство с приказом доставить к нему пленника. И когда привели дрожащего трубадура, в драном монашеском хабите, трясущегося и от холода, и от голода, герцог принялся вышагивать по комнате, а через некоторое время остановился перед Бернартом.

– Не волнуйся, я не сделаю из тебя евнуха! – пролаял он. – Моя госпожа говорила мне что-то про вас, трубадуров, но я определенно слушал ее вполуха. Я не понимал, что такие… игры… приняты в Аквитании. Что ж, с этого времени все изменится. Теперь я правитель Аквитании. Так что в будущем, будь добр, адресуй свои стихи какой-нибудь шлюхе или служанке.

– Мой господин не знал нашей традиции… – вздохнул с нескрываемым облегчением Бернарт.

– У твоего господина не найдется иных слов, кроме бранных, по поводу вашей традиции! – вспыхнул Генрих. – А теперь к делу. Мои рыцари ждут развлечений, поэтому оденься поприличнее и возьми свою лиру.

Бернарт был только рад поскорее исчезнуть с глаз герцога. Однако новые обязанности были ему не по душе, и он все еще тосковал по Аквитании. Неделю спустя, встретив герцога в саду, Бернарт, набравшись смелости, рожденной отчаянием, упал на колени.

– Мой господин, – взмолился он, – сколько мне еще оставаться в Англии?

– Пока я не разрешу тебе уехать, – ответил Генрих.

– Но здесь так холодно, а люди при дворе грубые, недружелюбные. И нет ни одной дамы, которая разрядила бы обстановку.

– Королева мертва. Чего же ты хочешь? А королю дамы не нужны, – ответил герцог.

– Прошу вас, отпустите меня в Пуатье, где я смогу быть в обществе галантных кавалеров и дам! – взмолился трубадур.

– Нет! – пролаял в ответ Генрих. – Ты останешься здесь. Хотя бы ради репутации моей жены. И больше не проси, потому что ответ будет таким же.