Глава восьмая
Пещера дракона

Читатель, внимательно следивший за успешной карьерой молодого эльзасца, наверное, не удивится, узнав, что через несколько недель юноша сделался самым приближённым лицом герра Шульце. Стальной король не отпускал его от себя ни на минуту. Они вместе работали, вместе ели, прогуливались вдвоём в парке или сидели, покуривая, за кружкой пива.

Никогда за всю свою жизнь бывший профессор Иенского университета не встречал помощника, который пришёлся бы ему так по душе. Этот молодой человек понимал его с полуслова и с необычайной быстротой схватывал все его теоретические построения.

И это был не только искусный специалист своего дела, нет, это был усердный работник, неистощимый, талантливый изобретатель, на редкость скромный человек и при всём этом интереснейший собеседник.

Профессор Шульце был от него в полном восторге: десять раз в день он повторял про себя: «Какая находка! Истинное сокровище этот мальчишка».

Секрет был в том, что Марсель с первого взгляда безошибочно угадал характер своего страшного патрона. Он увидел, что господствующей чертой его характера был чудовищный, всепоглощающий эгоизм, проявлявшийся прежде всего в неукротимом, гнусном тщеславии. Стараясь во всем потворствовать этой отвратительной черте, Марсель неуклонно согласовывал с ней каждый свой поступок, каждое слово. За очень короткое время Марсель так хорошо овладел этим искусством, что Шульце в его руках был подобен инструменту в опытных руках музыканта.

Тактика заключалась в том, что он, изощряя насколько возможно свои способности, делал все так, чтобы у Шульце всегда оставалась возможность чувствовать своё превосходство.

Так, например, делая какой-нибудь чертёж, он доводил его до совершенства, но оставлял на самом виду какую-нибудь бросающуюся в глаза, легко исправимую ошибку, на которую бывший профессор тотчас же с великим воодушевлением указывал ему. Возникала ли у Марселя какая-нибудь интересная для Шульце мысль, он старался ввернуть её в разговор так, чтобы у герра Шульце создалось впечатление, что эта мысль зародилась у него самого.

Иногда Марсель даже оставлял в стороне все эти хитрости и попросту говорил:

— Герр Шульц, я набросал вам модель этого нового судна со съёмным тараном, о котором вы мне говорили.

— Я говорил? — в недоумении спрашивал герр Шульце, у которого и в мыслях не было ничего подобного.

— Ну да. Разве вы забыли? Съёмный таран, оставляющий в борту неприятельского судна веретенообразную торпеду, которая взрывается по истечении трех минут.

— Представьте, совершенно из головы вылетело. Ну оно и не удивительно — у меня столько всяких идей!

И герр Шульце со спокойной совестью приписывал себе изобретение своего ассистента.

Возможно, что сам он и не совсем верил в это. Весьма вероятно, что в глубине души он считал Марселя значительно осведомленнее и способнее себя. Но по какому-то странному сдвигу мышления, которое иногда совершается в мозгу человека, он вполне удовлетворялся видимостью превосходства и тем впечатлением, какое оно производило на других, в особенности на его подчинённого.

— А всё-таки, при всём своём уме и способностях, он сущий простофиля, этот Шварц, — нередко говорил он себе, самодовольно посмеиваясь и обнажая при этом свои чудовищные, звериные зубы.

Однако главным источником удовлетворения его ненасытного тщеславия было то, что он, один он во всем мире, мог осуществить эти технические изобретения, эти удивительные, смелые фантазии. Только благодаря ему и только для него, для него одного, они воплощались в действительность. Марсель в конечном счёте был всего лишь одним из полезных винтиков того мощного механизма, создание которого принадлежит ему, Шульце.

И как ни тесно было его сотрудничество с Марселем, герр Шульце никогда не посвящал его в свои планы. После пяти месяцев пребывания в «Башне быка» тайны центрального сектора были все так же непроницаемы для Марселя. Правда, кое-какие из его предположений обратились в уверенность. С каждым днём он все больше убеждался, что в Штальштадте действительно существует некая тайна и что деятельность герра Шульце ставит себе целью не только наживу. Его теоретические занятия и самый характер его производства вполне определённо указывали на то, что он изобрёл какую-то новую военную машину.

Но ключ к этой тайне никак не удавалось подобрать.

Время шло, и Марсель в конце концов вынужден был сказать себе, что ожиданием он ничего не добьётся и только какой-нибудь исключительный случай может дать ему возможность проникнуть в эту тайну. А так как случай заставлял себя ждать, он решил создать его сам.

Вечером 5 сентября он сидел с герром Шульце за обедом. Ровно год тому назад, в этот самый день, Марсель нашёл в шахте Альбрехт труп своего маленького приятеля Карла. Рано наступающая суровая зима в этой американской Швейцарии уже успела окутать окрестности своим белым покровом. Но в парке Штальштадта воздух был тёплый, как в июне, и хлопья снега, тая на лету, ложились на землю обильной свежей росой.

— А сосиски с капустой сегодня были недурны, — мечтательно промолвил герр Шульце, который при всех своих миллионах не утратил привязанности к своему излюбленному кушанью.

— Да, изумительны! — подхватил Марсель, который с мужественным терпением каждый день ел эти до смерти опротивевшие ему сосиски. Он почувствовал, как у него поднимается тошнота, и, должно быть, это чувство заставило его решиться доделать, не откладывая, задуманный им опыт.

— Я иногда думаю, — со вздохом продолжал герр Шульце, — как это люди, которые живут в странах, где нет ни пива, ни сосисок, ни капусты, могут мириться с таким жалким существованием.

— Да, конечно, такая жизнь — сплошное мучение, — поддакнул Марсель. — По-моему, было бы высшим актом гуманности присоединить их всех к Фатерланду.

— А что ж, так оно и будет, так и будет! — воскликнул герр Шульце. — Вот мы уже сейчас в самом центре Америки. Дайте нам только занять островок-другой поближе к Японии, и вы увидите, как быстро мы приберём к рукам весь земной шар.

Лакей подал им трубки. Герр Шульце не спеша набил трубку, раскурил её и, откинувшись на спинку кресла, погрузился в полное блаженство. Марсель только и ждал этой минуты.

— Признаться, не очень я верю в возможность такого завоевания, — сказал он, помолчав.

— Какого завоевания? — с удивлением спросил герр Шульце, который уже успел забыть, о чём они говорили.

— Да вот, завоевания немцами всего мира.

Бывшему профессору Иенского университета показалось, что он ослышался.

— Вы не верите в то, что немцы завоюют мир?

— Не верю.

— Нет, это прямо поразительно! Может быть, вы соблаговолите изложить причины вашего неверия?

— Причина, на мой взгляд, самая простая. Мне кажется, это не может произойти потому, что французская артиллерия в конце концов обгонит вас и возьмёт над вами верх. Мои соотечественники, которые хорошо знают французов, считают, что француз, которого раз проучили, стоит двоих. Урок тысяча восемьсот семидесятого года обернётся против тех, кто его дал. У меня на родине, в моей маленькой стране, сударь, в этом никто не сомневается, и, уж если говорить все до конца, того же мнения держатся и наиболее дальновидные люди Англии.

Марсель произнёс эти слова холодным, сухим, резким тоном, который должен был насколько возможно усилить действие этого неслыханного оскорбления, нанесённого ни с того ни с сего стальному королю.

Герр Шульце сидел ошеломлённый, неподвижный, задыхающийся. Вся кровь хлынула ему в лицо, так что Марсель даже испугался, не зашёл ли он слишком далеко.

Но, видя, что его жертва хоть и задохнулась от бешенства, но не испустила дух, он снова заговорил:

— Да, как ни грустно, но это так. А если наши соперники не поднимают столько шуму, как мы, из этого не следует, что они не делают дела. Вы думаете, эта война ничему их не научила? Можете быть уверены, что в то время, как мы с тупым упорством стремимся только к одному — увеличить вес наших орудий, они готовят что-то новенькое и покажут нам свою новинку при первом же удобном случае.

— Готовят новинку! Новинку! — пробормотал герр Шульце. — Позвольте, а мы что же, этого не делаем?

— Вот в этом-то вся и штука, что нет. Мы отливаем из стали то, что наши предшественники мастерили из бронзы, вот и всё! И удваиваем размеры и дальнобойность наших орудий.

— «Удваиваем!» — с негодованием воскликнул герр Шульце.

— Да, по сути дела, — невозмутимо продолжал Марсель, — мы не что иное, как жалкие подражатели. Хотите знать правду? Вся беда в том, что нам недостаёт изобретательской жилки. Нам никогда ничего нового не выдумать, а у французов есть выдумка, с этим никто спорить не станет.

Герр Шульце внешне овладел собой. Но по тому, как дрожали его губы, по багровым пятнам, проступавшим на его побледневшем лице, можно было судить о том, как он потрясён.

Дойти до такого унижения! Ему, Шульце, создателю и собственнику величайшего в мире пушечного завода, ему, который видел у своих ног королей и парламенты, выслушивать от какого-то жалкого швейцарца-чертёжника, что у него, стального короля Шульце, не хватает выдумки, что его побьёт французский артиллерист!!! И это говорится здесь, где рядом за стальной обшивкой толстой блиндированной стены находится нечто, чем он может припереть к стене этого наглого мальчишку, заткнуть ему рот, свести на нет все эти идиотские рассуждения! Нет, этого он не может стерпеть!

Герр Шульце так внезапно сорвался с места, что трубка его полетела на пол и разбилась. Окинув Марселя язвительным, уничтожающим взглядом, он сжал челюсти и прошипел сквозь зубы:

— Идёмте, сударь! Вы сейчас собственными глазами изволите убедиться, как у герра Шульце не хватает выдумки.

Марсель затеял опасную игру, но он выиграл. Выиграл потому, что ему удалось сначала ошеломить Шульце своим неожиданным дерзким заявлением, а потом, не давая ему времена опомниться, привести его в полное исступление. Ибо, когда у Шульце было задето тщеславие, он забывал думать об осторожности. Теперь ему уже не терпелось поделиться своей тайной.

Он вошёл в кабинет и, пропустив Марселя вперёд, тщательно запер за собой дверь; потом подошёл к книжным шкафам и прикоснулся к одной из полок — в стене тотчас же открылся узкий проход, замаскированный рядами книг; он выходил на каменную лестницу, которая вела до самого подножия «Башни быка». Они очутились перед тяжёлой дубовой дверью; Шульце отпер её небольшим ключиком, который всегда носил при себе. За этой дверью оказалась вторая, из кованого железа, запертая сложным замком с шифром, — такими замками запирают несгораемые шкафы. Шульце составил слово и отворил тяжёлую железную створку со сложным автоматическим приспособлением с внутренней стороны, взрывающимся от прикосновения. Марсель из чисто профессионального любопытства хотел было рассмотреть поближе этот механизм, но спутник его не дал ему на это времени.

Они очутились перед третьей дверью, без всякого наружного запора, открывшейся от простого нажима, произведённого, разумеется, по какому-то определённому способу.

Преодолев эти три преграды, они поднялись на двести ступеней по чугунной лестнице, которая привела их на вершину «Башни быка», поднимавшейся высоко над городом.

Верхняя площадка этой несокрушимой гранитной башни представляла собой нечто вроде круглого каземата с узкими бойницами в стенах. В самом центре этого каземата стояла громадная стальная пушка.

— Вот, — сказал профессор, который за все время, пока они шли, не проронил ни слова.

Пушка представляла собой самое большое осадное орудие, какое когда-либо видел Марсель. Весила она по меньшей мере триста тысяч тонн и заряжалась с казённой части. Жерло её имело в диаметре полтора метра. Установленная на стальном лафете, она скользила на стальных ползунах и двигалась с такой лёгкостью при помощи системы шестерён, что управлять ею мог бы и ребёнок. Система стабилизаторов с задней стороны лафета ослабляла отдачу и после каждого выстрела автоматически возвращала орудие в его первоначальное положение.

— А какова пробойная сила этой штуки? — спросил Марсель, невольно залюбовавшись этим стальным чудом.

— Полным зарядом на расстоянии двадцати километров это орудие пробивает сорокадюймовую плиту с такой лёгкостью, как если бы это был бутерброд.

— А дальнобойность?

— Дальнобойность! — воодушевляясь, вскричал Шульце. — Вот вы только что говорили, что мы, жалкие подражатели, можем только удваивать вес и дальнобойность наших пушек. Так вот, из этой пушечки я берусь с достаточной точностью отправить снаряд на расстояние сорока километров.

— Сорок километров! — вскричал поражённый Марсель. — Вы, вероятно, пользуетесь каким-то новым порохом?

— О, я теперь могу вам все рассказать, — каким-то загадочным тоном ответил Шульце. — Теперь я могу без всяких опасений посвятить вас во все тайны. Да, крупнозернистый порох отжил свой век. Я употребляю пироксилин. Его взрывчатая сила в четыре раза превышает силу чёрного пороха. И я ещё увеличиваю её впятеро, прибавляя на восемь десятых пироксилина две десятых нитроглицерина.

— Но разве может какое-нибудь орудие, будь оно из самой высококачественной стали, выдержать давление такого взрыва? — усомнился Марсель. — После трех-четырех выстрелов ваша пушка износится и придёт в совершенно негодное состояние.

— Пусть она выстрелит только один-единственный раз — этого будет достаточно.

— Дорого обойдётся вам такой выстрел!

— Один миллион — столько, сколько обошлось мне это орудие.

— Миллион за один выстрел?

— Ну что ж, если он произведёт разрушений на миллиард!

— На миллиард! — повторил Марсель, но тут же, спохватившись, подавил восклицание ужаса, смешанного с невольным восхищением этим смертоносным орудием. Сделав над собой усилие, он сказал спокойным голосом: — Да, это, конечно, замечательное орудие, но при всех своих несомненных достоинствах оно как раз подтверждает мою мысль: усовершенствование, подражание, но ничего нового.

— «Ничего нового»! — фыркнул герр Шульце, насмешливо пожимая плечами. — Ну хорошо. Я, кажется, вам уже говорил, что у меня от вас нет никаких тайн. Идёмте.

Они вышли из каземата и при помощи гидравлической подъёмной машины спустились в нижний этаж. Здесь, в большом зале, на полу стояли ряды продолговатых, цилиндрической формы предметов, которые издали можно было принять за снятые с лафетов пушки.

— Вот наши снаряды, — сказал герр Шульце.

На этот раз Марсель должен был признать, что ничего подобного ему никогда не приходилось видеть.

Это были громадные цилиндры двух с половиной метров длины и метр с лишним в диаметре, в свинцовой оболочке, на которой легко отпечатывались нарезы орудия, сзади цилиндр был закрыт стальным диском, закреплённым болтом, а спереди оканчивался стальным сигарообразным наконечником, снабжённым ударником.

Трудно было определить по наружному виду, в чём заключались особые свойства этих снарядов, но, глядя на них, чувствовалось, что они таят в себе такую страшную разрушительную силу, какой ещё не видывал мир.

— Что, не догадываетесь? — спросил герр Шульце, видя недоумение Марселя.

— Нет, честно признаюсь, не понимаю, зачем нужен такой длинный и такой, если судить по виду, тяжёлый снаряд.

— Вид обманчив, — сказал Шульце. — Вес его мало чем отличается от веса обыкновенного снаряда такого же калибра. Но я вам сейчас расскажу. Это снаряд-ракета из стекла в дубовой обшивке, заряженный под давлением в семьдесят две атмосферы жидкой углекислотой. При падении свинцовая оболочка разрывается, и жидкость превращается в газ. В результате этого температура в окружающей зоне понижается на сто градусов ниже нуля, и вместе с тем огромное количество углекислого газа распространяется в воздухе. Всякое живое существо, находящееся в пределах тридцати метров от места взрыва, должно неминуемо погибнуть от этой леденящей температуры и от удушья. Тридцать метров — это, так сказать, исходная цифра, на самом же деле действие снаряда охватывает, вероятно, значительно большую площадь, примерно сто, двести метров в окружности. Тут надо учесть ещё одно благоприятное для нас обстоятельство, а именно то, что углекислый газ благодаря своей тяжести надолго задерживается в нижних слоях атмосферы, в силу чего охваченная его действием зона остаётся заражённой в течение нескольких часов после взрыва и всякое существо, осмеливающееся проникнуть туда, погибает. Как видите, выстрел из моей пушки даёт двоякий результат — мгновенный и длительный! И при этом раненых не бывает — одни трупы.

Профессор Шульце явно наслаждался, расписывая достоинства своего изобретения. К нему вернулось его прекрасное настроение, он раскраснелся, он весь сиял от гордости и показывал все свои тридцать два зуба.

— Представьте себе, — продолжал он, — несколько таких орудий, жерла которых направлены на осаждённый город. Предположим, что на каждый гектар поверхности требуется одна пушка. Тогда, значит, для уничтожения города в тысячу гектаров надо располагать сотней батарей по десяти орудий в каждой. И вот вообразите себе все наши орудия на местах, для каждого выбрана цель, погода благоприятная, ясная. По электрическому проводу даётся общий сигнал — и в одну минуту на площади в тысячу гектаров не останется ни одного живого существа! Целый океан углекислоты затопит город! А знаете, что навело меня на эту мысль? Медицинский отчёт о смерти мальчика-шахтёра в шахте Альбрехт в прошлом году. Правда, что-то в этом роде мне мерещилось ещё в Неаполе, когда я осматривал «Собачий грот». Но только после этого случая моя мысль обрела подходящий импульс. Ну-с, вам теперь ясен принцип моего изобретения? Искусственно созданный океан чистой углекислоты! Целый океан! А ведь известно, что присутствие одной пятой этого газа в воздухе уже делает его непригодным для дыхания.

Марсель стоял молча. Ему в сущности нечего было сказать. Герр Шульце наслаждался полным торжеством, поэтому он даже несколько смягчился.

— Меня только одно не удовлетворяет, — сказал он.

— Что именно? — спросил Марсель.

— А то, что мне не удаётся добиться того, чтобы выстрел и взрыв были совершенно бесшумны. Досадно, что выстрел из моего орудия слишком напоминает выстрел самой обыкновенной пушки. Подумайте только, что было бы, если б и то и другое происходило совершенно бесшумно! Эта неожиданная смерть, которая прилетает беззвучно ясной, тихой ночью и настигает внезапно сотни тысяч людей…

Воображаемая картина так увлекла герра Шульце, что он замолчал, поглощённый своей мечтой, которая, в сущности, была не чем иным, как манией величия. Марсель неожиданно вывел его из этого блаженного состояния.

— Все это, конечно, превосходно, действительно превосходно, — сказал он. — Но соорудить тысячу таких пушек — на это нужно время и деньги.

— Деньги? Денег у нас хватит! А время? Временем распоряжаемся мы.

Этот немец, истинный представитель своей нации, говорил с полным убеждением, искренне веря своим словам.

— Допустим, — продолжал Марсель. — Конечно, ваш снаряд, наполненный углекислотой, не такая уж новинка — снаряды с удушливыми газами были изобретены уже давно, но что касается его разрушительной силы, она чудовищна, с этим спорить не приходится. Тут только…

— Что — только?

— Не слишком ли мал его удельный вес? Пролетит ли он сорок километров?

— С меня достаточно, если он пролетит восемь, — усмехаясь, ответил герр Шульце. — Но вот, — добавил он, показывая на другую бомбу, — вот вам чугунный снаряд. Он с начинкой. Эта начинка представляет собою сотню маленьких, симметрично расположенных пушечек, которые входят одна в другую наподобие цилиндров в подзорной трубе. Эти пушечки, которые после взрыва разлетаются, как снаряды, через мгновение выбрасывают из себя маленькие бомбы с зажигательными веществами. Это всё равно как если бы я бросил в пространство целую батарею, способную охватить пожаром и смертью весь город, объять его со всех сторон бушующим, неугасимым огнём. И вес этого снаряда рассчитан точно — как раз на сорок километров! Вскоре я произведу один опыт, и тогда те, что сомневаются, смогут собственными руками ощупать сотни тысяч трупов, которые мой снаряд уложит на месте.

Чудовищные зубы Шульце так и сверкали. Марсель с наслаждением выбил бы ему пяток-другой. Но, сделав над собой усилие, он сдержался. Он узнал ещё далеко не всё, что ему было нужно.

— Да, — повторил герр Шульце, — скоро мы произведём решительный опыт.

— Как? Где? — вскричал Марсель.

— Как? Да вот при помощи одного из этих снарядов, который, будучи выпущен из моего орудия, перелетит горный кряж Каскад-Маунтс. Вы спрашиваете, где будет произведён опыт? Над городом, который лежит от нас на расстоянии сорока километров. Город этот не ожидает, что на него обрушится такой громовой удар, а если бы даже и ожидал, ему нечем защитить себя от его испепеляющей силы. Нынче у нас пятое сентября, так вот, тринадцатого сентября, в одиннадцать сорок пять вечера, Франсевилль исчезнет с лица земли! Его постигнет участь Содома. Профессор Шульце низринет на него пламя с небес.

Марсель от этого неожиданного заявления весь похолодел. К счастью, Шульце не заметил впечатления, какое произвели на слушателя его слова, и продолжал с жаром:

— Мы здесь, в Штальштадте, делаем как раз обратное тому, что делают изобретатели Франсевилля. Мы стремимся сократить человеческую жизнь, тогда как они изыскивают способы продлить её. Но их усилия обречены на гибель, и только смерть, которую мы ниспошлём на них, даст место новой жизни. Однако все в природе имеет свой смысл, и доктор Саразен, основав свой город, предоставил мне, сам того не зная, прекрасный материал для опытов.

Марсель слушал его и не верил своим ушам.

— Но, сударь, — вымолвил он наконец с невольной дрожью в голосе, которая как будто на мгновение привлекла внимание стального короля, — ведь жители Франсевилля не сделали вам ничего дурного! Насколько мне известно, у вас нет повода искать с ними ссоры.

— Дорогой мой, — отвечал Шульце, — в вашем, вообще говоря, недурно устроенном мозгу сохранились кое-какие вздорные кельтские идеи, и, если бы вам предстояла долгая жизнь, они могли бы сильно повредить вам. Добро, зло, право — все это вещи относительные и весьма условные. В мире нет ничего абсолютного, за исключением великих законов природы. Один из этих законов — борьба за существование — столь же непреложный, как закон всемирного тяготения. Пытаться уклониться от него бессмысленно. Надо жить и действовать так, как он нам диктует. И вот потому-то я и уничтожу город доктора Саразена. С помощью моей пушки пятьдесят тысяч германцев без труда отправят на тот свет сто тысяч жалких мечтателей, ибо эта порода обречена на гибель.

Марсель понял, что пытаться отговорить герра Шульце от его преступной затеи — дело бесполезное. Они вышли из зала снарядов. Герр Шульце запер за собой дверь секретным запором, и они вернулись в столовую.

Герр Шульце уселся в кресло, спокойно поднёс к губам кружку пива, позвонил и приказал подать себе новую трубку взамен разбитой.

— Арминий и Сигимер здесь? — спросил он лакея.

— Здесь, господин Шульце.

— Скажите им, чтобы они никуда не уходили.

Когда слуга вышел, стальной король повернулся к Марселю и пристально посмотрел ему в лицо. Марсель спокойно выдержал этот холодный, непроницаемый взгляд.

— Вы серьёзно намереваетесь привести в исполнение то, что задумали? — спросил он.

— Совершенно серьёзно. Мне известны до одной десятой секунды широта и долгота Франсевилля. Тринадцатого сентября в одиннадцать часов сорок пять минут вечера он прекратит своё существование.

— Лучше вам было бы держать про себя подобный проект.

— Вы, дорогой мой, по-видимому, абсолютно не способны мыслить логически. Поэтому мне не так уж приходится жалеть, что смерть постигнет вас в таком юном возрасте.

Марсель при этих словах поднялся с места.

— Неужели вам не ясно, — невозмутимо продолжал герр Шульце, — что если я позволил себе кому-то рассказать о своих проектах, так, значит, я уверен, что этот человек никогда не сможет рассказать того, что он от меня услышал.

Он позвонил, и тотчас же в дверях появились два гиганта — Арминий и Сигимер.

— Вам хотелось проникнуть в мою тайну, — сказал герр Шульце. — Ну вот, ваше желание удовлетворено. А теперь вы должны умереть.

Марсель безмолвствовал.

— Вы достаточно умны и вряд ли могли предполагать, что после того, как я открыл вам свою тайну, я позволю вам жить. Это было бы с моей стороны непростительным легкомыслием, полным отсутствием логики. Цель, которую я ставлю перед собой, столь грандиозна, что я не могу рисковать успехом дела из-за таких, можно сказать, ничтожных соображений, как жизнь одного человека — даже такого человека, как вы, дорогой мой, чьи умственные способности я высоко ценю. Признаться, я сейчас очень жалею, что моё уязвлённое самолюбие толкнуло меня на излишнюю откровенность и теперь ставит перед необходимостью вас уничтожить. Но вы должны сами понимать: когда перед человеком стоит такая цель, какую я поставил перед собой, ни о каком личном чувстве не может быть речи. Могу вам сказать теперь, что ваш предшественник, Зоне, погиб не от взрыва динамита, а от того, что он проник в мою тайну. Так что вы видите, это правило без исключений, я не могу от него отступить. Ничего не поделаешь.

Марсель молча смотрел на герра Шульце. По его тону, по животному упрямству, написанному на этом низком плешивом лбу, он понял, что для него все кончено. Поэтому он даже не пытался возражать.

— Когда я должен умереть и каким образом? — спросил он.

— Насчёт этого вы можете не беспокоиться, — спокойно ответил Шульце. — Вы умрёте без всяких мучений. В одно прекрасное утро вы не проснётесь, и все.

По знаку стального короля Марселя взяли под стражу и проводили в его комнату. Гиганты Арминий и Сигимер стали на часах у дверей.

Марсель, оставшись один, перестал сдерживаться. Задыхаясь от гнева и отчаяния, он думал о докторе Саразене и других близких ему людях, о своих соотечественниках, о всех тех, кто был ему дорог.

— Смерти я не боюсь, умереть не страшно, — говорил он себе. — Но как предотвратить эту страшную угрозу, которая нависла над ними?