— Ну-с, как вам нравится моя игрушка?

— Игрушка? Скажите лучше — великое, чудесное изобретение, самое важное из всех открытий, сделанных за последние пятьдесят лет в области физики. Мотор, приводимый в движение простым часовым механизмом, одновременное колебание которого дает силу, до сих пор получавшуюся лишь путем развития пружины! Да такой двигатель дает силу почти без всяких затрат, почти даром. Это важнейшее в мире открытие. Оно поражает, ослепляет меня своим блеском!

— И, однако, оно так просто. Простая случайность навела меня на мысль о нем!

— Ну, вот еще! Случайность! Вы слишком скромны. Вы, пожалуй, скажете, что случай же надоумил вас изолировать иркон, этот редкий и ценный металл, из которого вы делаете катушки?

— Нет, это не было делом случая. Но знаете, как я узнал о свойствах, отличающих иркон от других металлов, например, меди, к которым он примешан в неисчислимо малом количестве?

— Да, тоже благодаря случайностям, которые даются лишь тем, которые того заслуживают! Вы изолировали иркон и нашли, что этот металл — прекрасный проводник электричества, потому вы и сочли его предназначенным для индукционных катушек!

— Я велел приготовить из нескольких граммов добытого мною металла проволоку, изолировал и намотал ее на катушку. Но мне и в голову не пришла бы мысль соединить катушку со слабым колеблющимся движением, если бы я случайно не положил катушку и магнит на камин в моей комнате рядом с часами. Результатом этого соседства был целый фейерверк искр.

— Галилей также открыл равномерное движение маятника случайно: он сидел в церкви и смотрел на люстру, которая равномерно покачивалась. Ньютон нашел закон тяготения, увидев, как упало на землю яблоко. Случай сыграл большую роль в массе открытий и изобретений, но все-таки его надо было подметить.

— Хорошо, друг мой Вебер, пусть себе я баловень судьбы, пусть себе иркон ожидает блестящее будущее, но теперь все же остается вопрос: какое применение дать моей игрушке?

— Как применить идеальный мотор в сто лошадиных сил, весом всего в два килограмма, приводимый в движение пружинкой часового механизма не толще волоска? Ну, за этим дело не станет!

— Но я положительно затрудняюсь найти это применение и прошу у вас совета!

— Милый Анри, я буду с вами откровенен. Ваш двигатель найдет применение всюду и везде. Будущее за ним. Его будут употреблять на фабриках и для передвижения товарных поездов, экипажей и кораблей; им будут обрабатывать поля, прорывать перешейки, перемещать горы… А пока посредством его вы можете завоевать воздух!

— Вы думаете? Мне самому приходила в голову эта мысль. Управляемый воздушный шар.

— Воздушный шар? Ни за что! Зачем вам этот неуклюжий и непокорный пузырь, который всегда будет игрушкой ветра, как пробка в волнах! Во вселенной есть более дивные создания: мы видим, что птицы, насекомые летают. Нам нужна летающая машина, аэроплан, по возможности простой и легкий, который бы не зависел от ветра, но господствовал над воздушным пространством, управляемый и приводимый в движение собственным мотором!

— Вы обдумали эту задачу?

— Не только обдумал, но и решил. У меня уже готовы чертежи искусственной птицы, стальной птицы, которая упругим и верным прыжком поднимется в воздух, раскроет крылья, рея в пространстве, достигнет места назначения и опустится на землю. Этой птице не хватало одного органа — мозга, я хочу сказать, легкого мотора, который бы заменил моей машине нервную систему, одушевил бы механическую птицу. Шесть лет искал я такой двигатель и не находил. Его нашли вы. Одолжите его мне!

— С радостью, милый Вебер! Но уверены ли вы в своем изобретении и в самом ли деле находите возможным дать ему практическое применение?

— Я всесторонне изучил вопрос. Впрочем, я только слепо подражал природе. Руководствуясь научными трудами профессора Марэ, я постарался искусственно воспроизвести условия птичьего полета. Я воспроизвел крыло во всех деталях строения и формы; полым внутри железом я заменил ост и каучуковыми пластинками бородку пера. Лапки заменены гибкими валиками. Двигательные рычаги размещены таким образом, чтобы им передавалось посредством шатунов и двойных и тройных рукояток биение пульса живого органа. В хвосте я поместил руль машины; в грудной клетке — компас и каюту пассажиров; в черепе с клювом — корму этого воздушного корабля, помещение кормчего и мотор. Мне не хватало мотора, теперь он найден! Но пойдемте, взгляните на мои чертежи, и все сомнения ваши рассеются. Все готово. Надо только собрать несколько цилиндров, обмотать несколько метров стальной проволоки, употребить тридцать килограммов каучуковых пластинок, закалить две большие железные пружины. Через шесть недель моя механическая птица будет действительностью!

— Если дело только за мной, милый Вебер, мой двигатель к вашим услугам.

Разговор этот происходил в одно прекрасное весеннее утро на террасе виллы в Пасси. Перед террасой, по склону берега Сены, раскинулся сад. Отсюда видна была возвышавшаяся на холмистом левом берегу реки башня Эйфеля.

В этой вилле жило семейство французских колонистов, попытавших было счастья в Южной Африке, где они попробовали заняться земледелием и горнопромышленностью, но откуда, во время бедствий Трансваальской войны, им пришлось спасаться бегством в покинутую некогда родину.

Супруги Массе, их сыновья Анри и Жерар, дочь Колетта, пережили в Южной Африке много тяжелых, но немало и счастливых дней. Колетта вышла замуж за молодого ученого Марсиаля Ардуэна; ее малютка, дочурка Тотти, родившаяся на берегах Замбези, начинала теперь учиться на цветущих берегах Сены. Кроме членов семьи, здесь жили делившие с ними и радости, и невзгоды друзья: доктор Ломон, Вебер, дочь которого, Лина, уже была невестой Жерара, отставной матрос Ле Ген со своей дражайшей половиной, Мартиной, которые верой и правдой служили теперь своим господам в Пасси, как некогда служили им в стране Лимпопо.

Эти связанные тесными узами родства и дружбы люди жили общими интересами. Еще недавно все они были глубоко озабочены болезнью госпожи Массе. У нее болели глаза, но удачная операция спасла ей зрение, и теперь можно было бы успокоиться, если бы всех не волновало другое семейное обстоятельство. Сердце старшего сына, Анри, осталось там, в Трансваале! Его прелестная невеста Николь Мовилен продолжала геройски бороться за независимость своего народа.

Анри был грустен, и все старались обходиться с ним с особой заботливостью и добротою. В это утро, когда все собрались уже к завтраку, мать заметила, что Анри нет на его обычном месте.

— Где Анри? — спросила она. — Пожалуй, он не слыхал звонка?

— Может быть, и слыхал, но не обратил внимания по свойственной ученым рассеянности, — отвечал Жерар, накладывая себе на тарелку яичницу.

— Я думаю, что мосье Анри скоро будет точь-в-точь такой же, как мосье Вебер, — вмешался в разговор, с дозволяемой ему в семье фамильярностью, Ле Ген, подавая блюдо. — Он целые дни просиживает в своей лаборатории. Кажется, если бы все рушилось вокруг него от землетрясения, он и этого не заметил бы!

— Позвоните-ка еще раз, голубчик Ле Ген, авось он услышит!

— Сейчас, барыня. Но я уже звонил изо всех сил. Ему и дела нет, что я звоню!

— Постойте, — сказал Жерар, вставая, — я его приведу. Хотите, мамаша?

— Пожалуйста, друг мой, ведь все остынет!

— Ничего, барыня, я поставил блюдо на конфорку!

— А яичницу я в один миг приготовлю свежую, — прибавила Мартина, быстро исчезая на кухне.

Жерар скоро вернулся, ведя под руку старшего брата.

— Вот и виновник беспорядка. Он совсем забыл, что на свете существуют такие ничтожные вещи, как завтрак и голодная семья.

— Извините, матушка, — сказал Анри, целуя руку госпоже Массе. — Но сегодня у меня есть оправдание. Я заинтересовался из ряда вон выходящим открытием. Великая задача воздухоплавания наконец решена!

Анри говорил, по-видимому, спокойно, но блеск его серых глаз выдавал его. Его закидали вопросами.

— Воздухоплавание? Где? Когда? Как? Расскажи нам о новом открытии.

В нескольких словах молодой инженер объяснил все. Еще вчера он показывал изобретенный им легкий двигатель. Теперь найдено применение этому мотору, найдено благодаря Веберу, который сидит тут же и молча, самодовольно посмеивается. Уже много лет у Вебера хранился чертеж искусственной птицы, которой не доставало одного — жизни. Эту жизнь вдохнет в нее иркон! О! Анри уверен в этом. Чертежи и вычисления Вебера не оставляют никакого сомнения. Искусственная птица отныне не фантазия, а действительность. Его самого поразила простота создания механической птицы. Надо только заказать отдельные части машины специалистам-механикам, выстроить в саду, на террасе, временный сарай с маленькой кузницей, чтобы можно было собрать машину. Надо приготовить составные части по мерке, а затем оживить машину вот той катушкой, которая стоит неподвижно на доске камина. На все это понадобится не больше шести недель. А там изобретение будет осуществлено, птица создана! Три или даже четыре пассажира могут подняться на этом приборе сначала над Парижем, а затем над земным шаром.

— Браво! Ура! — закричал Жерар. — Конечно, я тоже буду зачислен в это число трех или четырех пассажиров? Ведь ты дашь мне местечко на твоей птице?

— И тебе, и Веберу, и доктору Ломону, если им хочется. Вы все мои сотрудники. Только сначала я попробую подняться на моей птице один.

— Прошу покорно, я тоже имею право на первый полет! — сказал Вебер. — Пусть вам принадлежит честь изобретения мотора, но над изобретением механической птицы я провел много бессонных ночей. Согласен: вы будете капитаном, я — боцманом во время первого полета и во все последующие.

Госпожа Массе слушала этот спор с тайным страхом. Вдруг она побледнела.

— Анри, дитя мое, — заговорила она взволнованно, — позволь мне один вопрос: конечно, я счастлива, я горжусь тем, что тебе удалось решить трудную задачу; но скажи, эта искусственная птица предназначается для…

— Для путешествия по воздуху, конечно, дорогая матушка! — отвечал, сосредоточенно улыбаясь, Анри.

— Ах! Я так и знала! — вздохнула бедная женщина, откидываясь на спинку кресла и всплеснув руками.

— Неужели, дорогая матушка, вы хотели бы, чтобы я уступил другим право воспользоваться моим изобретением?

— Ах! Боже мой! Я вовсе не требую этого! Строй свою машину, но не поднимайся на ней сам. Довольно мы помучились, довольно терпели. Все вы подвергались страшным опасностям. Наконец-то я успокоюсь, думала я. Нет, нет, я слышать не хочу, что ты поднимешься на аэроплане!

— Я не стану обманывать вас, матушка: если только мне удастся соорудить мою машину, даю вам слово, что я никому не уступлю права подняться на ней раньше меня!

— Значит, решено! — тихо сказала госпожа Массе, и глаза ее подернулись слезами. — Прощай, покой, наступлению которого после стольких волнений я так радовалась. Прощай, покой тихой пристани. Снова перед нами разверзается пропасть, более ужасная, чем волны морские! Я думала, что наступил конец невзгодам. Но, должно быть, наука спасла мне зрение только для того, чтобы я могла видеть, как оба мои сына, поднявшись на высоту, упадут и разобьются у моих ног!

— Зачем представлять себе дело в таких мрачных красках, милая Мари? — воскликнул старик Массе. Его и самого ужаснула нарисованная ею картина, но он не хотел признаться в этом. — Надо уметь смотреть на все спокойно. Аэроплан еще не выстроен. Когда он будет создан, Анри и его друг Вебер не станут действовать бессознательно. Они вовсе не желают сломать себе шею. Помимо нежелания разбиться, они не захотят потерпеть фиаско. Я знаю их хорошо. Уж если они решаются, значит, они уверены в успехе.

— На них можно положиться, — сказал доктор Ломон. — Я лично нисколько не побоялся бы пуститься с ними, ну, не более, как если бы я отправился на пароходе из Гавра в Трувиль. Впрочем, все эти разговоры преждевременны. Мы еще не имеем никакого понятия об этой механической птице. Может быть, ознакомившись с чертежами, мы сами увлечемся этим изобретением.

Госпожа Массе с сомнением покачала головой. Дочь и Лина старались успокоить ее, хотя тоже бледнели при мысли о предстоящем полете.

Анри, наскоро позавтракав, уже вставал из-за стола.

— Если хотите, приходите в лабораторию, я вам все покажу, и вы увидите, как это просто.

— Стоило только сделать изобретение! — добавил Жерар.

— Или лучше не станем терять времени, — сказал Анри. — Сегодня вечером Вебер объяснит вам все. Ведь искусственная птица — его детище! А я похлопочу пока о постройке сарая. Так вы думаете, сколько метров? — спросил он, выходя на террасу.

— Тридцать метров ширины и сорок длины. Для кузницы надо будет сделать пристройку в три квадратных метра, — отвечал Вебер.

Молодой инженер отмеривал уже шагами пространство.

— Тридцать девять… сорок… — считал он. — Прекрасно! Сарай займет только часть террасы. Он не загородит окон столовой. На постройку понадобится не больше пяти-шести недель. Ну-с, приступим к разделению труда. Я дам работу плотникам и поеду на автомобиле к Кабрунья, скупщику старых зданий на сломку, на бульваре Барбес. У него есть готовые домики, которые только нужно поставить. Дня в два он нам поставит сарай. От него я отправлюсь в кузницы на Шантье-Обервиллье заказывать стальные цилиндры. Сколько метров?

— Для остова восемьдесят и столько же для крыльев, ну, скажем, сто девяносто метров всего, чтобы наверняка хватило, — сказал Вебер. — Для грудной клетки и черепа нужно шестнадцать плоских пластинок; я дал рисунок Моризо, он изготовляет их прекрасно. Шатуны, рычаги, сочленения я поручу сделать Жанкуру. Я сам поеду сейчас и закажу каучук. Ну, а пружины придется выписать от Рансена, из Безансона; дней через десять мы их получим. Через месяц машина будет готова.

— Долго, но делать нечего. Идите своей дорогой, а я пойду своей, — сказал Анри.

Они говорили убежденно. Видно было, что они не фантазируют, а идут к верно намеченной цели.

На следующее же утро от Кабрунья пришли фургоны, нагруженные досками, балками, болтами. К вечеру сарай был уже поставлен на четырех огромных столбах, а через тридцать шесть часов его уже покрыли толем и пристроили к нему кузницу. На третий день со стороны Сены поставили огромный парусиновый шатер, в пятнадцать метров вышиной.

Между тем привезли стальные цилиндры, каучуковые пластинки, бочонки клея. В мастерской и в кузнице работали два работника, в преданности которых Вебер был уверен, потому что они уже не раз исполняли его заказы.

Леса, которые должны были поддерживать механическую птицу, мало-помалу поднимались; металлические цилиндры спаивались, приставлялись на места, соединялись в суставы. Каучуковые правильные перья прикреплялись к искусственным крыльям.

Доставлены были от Моризо и составные части машины, которые должны были образовать череп и грудную клетку.

Благодаря стальным брускам, части машины могли двигаться, как члены живой птицы.

— В механизме все связано между собой, — сказал по этому поводу Анри. — Если бы стальные бруски не были изобретены для велосипеда, вы не могли бы теперь заставить вертеться крылья птицы, милый Вебер!

— Ба! В силу необходимости, их изобрели бы теперь!

— Вы так уверены? — улыбнулся Анри. — Но теперь они у нас есть. Остается поработать еще дней двенадцать, и механическая птица будет готова.

Трудно было поверить этому, взглянув на машину, которая пока представляла из себя только огромный скелет. Стальные ребра проходили от полого внутри железного болта, заменяющего спинной хребет, к грудной клетке. Шея состояла из колец, или звеньев. К ней прикреплен был череп, в котором должны были помещаться двигатель и кормчий. Вместо глаз было вделано два полупортика. В хвосте, напоминающем по форме хвост ласточки, должен был находиться руль. Крылья прикреплены к плечам. От хвоста до клюва машина имела двадцать пять метров длины, шириною была в пять метров при сложенных крыльях и тридцать восемь при раскрытых крыльях. Размеры головы достигали пятнадцати кубических метров. Вместимость грудной клетки равнялась ста десяти кубическим метрам. Свет проникал сверху, снизу и с боков, в решетчатые оконца.

Надо было облечь этот скелет покровами непромокаемой парусины и поставить на место детали мотора: шатуны, рычаги, передаточные ремни и тому подобное.

— Как назовете вы свою машину? — спросил Жерар, любуясь сооружением.

— Я предложил бы назвать ее «Альбатросом» , что соответствовало бы величине ее крыльев.

— Это название было бы неточным, — возразил Вебер, — в сравнении с этой механической птицей настоящий альбатрос — сущий воробей. Моделью моей птицы могла послужить гигантская птица из «Тысячи и одной ночи», или та птица, голова которой выставлена в Jardin des Plantes рядом с китом, или мадагаскарская птица «рок», ископаемые яйца которой имеют два метра длины; одним словом, то, что научным термином можно было бы назвать «epiornis».

— «Эпиорнис», то есть «сверхптица» было бы гораздо понятнее, чем «сверхчеловек» Ницше! — сказал Анри, одобрительно кивнув головой. — Ну, что же? Назовем наш воздушный корабль «Эпиорнис». Но главное, надо поскорее устроить машину.

— Мне не очень нравится это название. Оно будет непонятно для профанов. К чему нам латинские названия? Наша механическая птица громадна. Она будет подниматься в воздух, под лазурный свод неба. Назовем же ее попросту — «Лазурным гигантом» !