ГЛАВА VIII. Гости или пленники?.

Моеры были не самым диким народом из черной расы. Они до некоторой степени умели обрабатывать землю, содержали скот, изготовляли одежду из коры и довольно искусно украшали свою посуду, они также выделывали железные обручи, которые носили на руках и ногах. Любопытные, беспечные и веселые как дети, они главным образом страстно увлекались танцами, и казалось, у них вовсе не было кровожадных инстинктов.

Жерар узнал из своих долгих бесед с Мреко, что людоедство еще не исчезло на черном материке, что у многих народов Экваториальной Африки оно более или менее практиковалось.

Чернокожие называют любителей человеческого мяса «валиабанту» — едоки людей. Часто Мреко, рассказывая о каком-нибудь из своих знакомых, прибавлял: он — валиабанту. Однако он с жаром утверждал, что в его племени не было людоедов, что подтверждал и Абруко. Но при этом его лукавые глаза так бегали из стороны в сторону, что трудно было верить его словам, и Жерар не выдумывал, дразня Мартину, что в глазах Абруко он замечал кровожадные мысли.

Что же касается Мреко, то это был добрый парень. Подарив Ле-Гуену еще в начале знакомства трубку, сделанную из горлышка бутылки с тростниковой ручкой, он сразу завоевал себе симпатию славного матроса.

Правда, он сначала преподнес свой подарок Колетте и даже очень огорчился, что «Звезда» не приняла его. Но его внимание осталось все-таки неистощимым. Слыша, что его друзья хотели достать материи, чтобы сшить себе костюмы, он пристал к своему отцу, чтобы тот отправил послов в соседнюю деревню, которая славилась материями с незапамятных времен. Абруко согласился, и в одно прекрасное утро его сын явился с огромным свертком голубой бумажной ткани, которую и положил у ног Колетты. То-то была радость! Они с Мартиной не медля принялись за работу, кроили и шили без отдыха, так что вскоре у всех оказалась смена белья.

Видя это, моерские девушки умоляли, чтобы иих научили шить. Под руководством Мартины они научились понемногу владеть иголкой и сметывать простые платья.

Пленники так хорошо устроились в своем домике, что дикари не могли налюбоваться. Ле-Гуен с помощью Жерара сделал очень удобные сидения из простого бамбука, стол и гамаки.

Вся деревня сбегалась как на пожар, когда распространялся слух, что белые смастерили новое чудо.

С условием, что начальник возвратит им отнятое оружие, Ле-Гуен обещал и ему изготовить такую же мебель.

Колетта сделалась идолом и моделью для всех туземных девушек, которые охраняли ее всюду, как телохранители, что подчас очень надоедало ей; они до смешного перенимали каждое ее движение.

Жители этой африканской деревни вели странный образ жизни. Благодатный тропический климат не вынуждал здесь к работе, и мужчины проводили почти все время в бездействии, растянувшись в тени и куря огромные трубки, так как дикий табак в изобилии рос в окрестностях.

Только женщины немного работали: они расколачивали кору и ткали, вскапывали землю, чтобы рассадить корни маниокового дерева, или собирали просо и растирали его камнями, сидя на корточках и стрекоча как сороки.

В награду за труд они нередко получали побои от своих владык и повелителей; но бедные создания не сознавали всей безотрадности своего положения и вообще отличались кротким нравом.

Домашние работы женщин осложнялись тасканием с собой всюду детей, которых укладывали в кусок коры и привешивали за спину или на бедра. Этот неизменный обычай продолжался до тех пор, пока ребенку не исполнялось двух или трех лет.

Мартина восторгалась необыкновенным плодородием почвы, которую сравнивала с землей своей родины. Чего бы не посадил тут ее отец, старый Дельбуа, который умудрялся из своего крошечного виноградника на каменистой почве добывать три бочонка вина! Собрав кукурузу со своей несчастной десятины, он тут же сажал коноплю и эспарцет, не давая отдыха земле. Боже! если бы он увидел эту плодоносную землю! Мартина от одной этой мысли плакала от умиления и столь трогательной любви крестьянки к своей кормилице-земле.

Ле-Гуен, вспоминая свою бесплодную полосу, поросшую утесником, разделял восторги Мартины. Разговаривая между собой, они представляли себе, что бы было, если бы вдруг, по волшебству, перенести во Францию кусочек этой земли, которой туземцы не умели пользоваться. Матрос не утерпел, чтобы не обработать себе поле, где посеял правильными рядами табак, пшеницу и маниок, а вокруг устроил бордюр из тяжелых тыкв оранжевого цвета. Дикари очень любовались огородом Ле-Гуена и целыми часами, не двигаясь, смотрели на него, наблюдая за поучительной для себя работой.

Колетта с Линой тоже устроили себе садик вокруг дома; им для этого довольно было принести из соседнего леса несколько ароматных цветов, на которые негры не обращали никакого внимания, так как цветы эти не годились для еды. Да и вообще они относились с апатией ко всем чудесам природы; животные интересовали их только как кушанья; им и в голову не приходило приручить хотя бы одного из них, если не считать полудиких собак, бродивших по деревне: моеры не имели понятия о домашних животных.

Мреко был поражен, что белые относятся с таким интересом к этой новой для них флоре и фауне; чтобы сделать им удовольствие, он часто уходил на поиски и всегда приносил им что-нибудь новенькое.

Так, однажды он подошел к Колетте, сидевшей на траве с Жераром, и положил на край ее юбки какой-то предмет, который она приняла за сухую травку. Так как девушка не обратила на принесенное особенного внимания, то Мреко, улыбаясь, громко сказал: «Киромбо! Киромбо!» — и при этом запрыгал от радости, как сумасшедший.

— «Киромбо»! — повторила Колетта, оглядываясь, так как знала, что этим словом называлось живое существо. Она подумала, что около нее какое-нибудь необыкновенное насекомое. Став на колени и взяв осторожно предполагаемую сухую травку, Мреко повторял: «Киромбо… киромбо… моио!» (оно живое!) — и показал ей, что то, что она приняла за травку, было насекомое. Оно принадлежало к семейству прямокрылых, которые своей неподвижностью и сходством с сухими травами, в которых они живут, вводят наблюдателя в полное заблуждение.

Колетта и Жерар, сопровождаемые Мреко, видели и другие примеры такого странного уподобления. Молодой негр научил их, как узнавать одну из самых опасных змей, кожа которой имеет такое сходство со стволами деревьев и сухими листьями, по которым она ползает, что с первого взгляда почти невозможно заметить ее.

В другой раз он прибежал за ними с пальцем, приложенным к губам, и повел тихонько на лужайку, казавшуюся испещренной тенью и проходившими лучами солнца. Когда он довел своих друзей до середины, то вдруг громко расхохотался и захлопал в ладоши. Земля точно зашевелилась, и вдруг со всех сторон поднялись зебры и разбежались в разные стороны. Получилась полная иллюзия; если бы не было очевидности этих бешено уносящихся животных, молодые парижане никогда не поверили бы, что они только что находились среди стада красивых животных, — до такой степени их шерсть походила на узоры, образовавшиеся на земле тенью и солнцем.

— Может быть, и львы желтые потому, что они живут в пустынях! — заметила Лина, которую очень интересовали эти вещи.

— Конечно, они уподобляются пескам, среди которых находятся, и могут незаметно подойти к добыче, а равно и скрыться от преследования.

— Точно также в Сибири медведи белого цвета, подобно снегу, — сказал Жерар.

— А крокодилы, которых мы видели на берегу большой реки, когда мы шли сюда! — воскликнула Лина. — Можно было подумать, что это простые стволы деревьев!..

Так разговаривали молодые пленники, интересуясь всем, что они видели нового в ближайшем лесу: они любовались ягуарами с желтыми пятнами, огромными бабочками, рассматривали саранчу, которая являлась для африканцев неизбежным злом, изучали ослепительную флору; но за всем этим они ни на минуту не забывали дорогих существ, с которыми несчастие разлучило их, и с трепетом ожидали, как и когда они избавятся от этого странного плена.

Однажды в одну из своих прогулок они поднялись на высокий холм, в соседстве с деревней. «Оттуда виден весь мир», — по выражению Абруко, соблаговолившего на сей раз присоединиться к ним.

Пробродив два-три часа, они собирались вернуться в деревню, как вдруг послышался пронзительный долгий крик, который быстро приближался к ним. Все остановились как вкопанные; из высоких трав, сминая их своим громадным туловищем, выбежал огромный разъяренный слон, с поднятыми ушами и хоботом и, не переставая, издавал крики от боли или от злости.

Путешественники посторонились и хотели бежать, но мастодонт приближался к ним, с теми же криками, и вдруг Колетта заметила, что он шел только на трех ногах, а четвертую держал поднятой, точно не мог вынести непосильной тяжести.

— Это животное страдает!.. — воскликнула молодая девушка. — Посмотрите… оно не может ступить на ногу!.. Бедный!.. Он точно просит нас помочь ему…

— Это было бы трудно, — сказал Жерар. — Вот Мреко вылечит его по-своему, — добавил он, показывая, как молодой негр прицеливался в слона своим ассагаем. Ассагай полетел со свистом и вонзился в плечо слона.

Раздался бешеный крик слона, он хотел броситься, но, попробовав ступить на больную ногу, остановился, глухо заревев.

— Это животное ужасно страдает! — повторила растроганная Колетта. — Жерар, не правда ли, этот слон напоминает Голиафа, которого мы видели в зоологическом саду? Помнишь, как мы его любили?.. Я пойду к нему…

— Колетта, ты с ума сошла!.. О чем ты думаешь? — воскликнул Жерар, стараясь удержать ее.

— Нет, пусти меня!.. — возразила девушка; она не могла больше видеть страдания животного. — Разве ты не видишь, как он смотрит на нас!.. я уверена, что он просит нас помочь ему. Да, собственно говоря, не все ли равно, — быть раздавленной слоном или оставаться пленницей Абруко! — тихо сказала она. И не обращая внимания на мольбы Жерара, она вырвалась и бросилась к животному.

Негры, онемев от ужаса, молча смотрели на нее.

Колетта без малейшего страха подошла совсем близко к слону и стала уговаривать его ласковым голосом, как разумное существо. Вероятно, в ее голосе и взгляде была особенная власть, так как слон сразу перестал кричать и, устремив на девушку свои умные глаза, тихо застонал и приподнял больную ногу.

— Да, мой милый Голиаф, тебе больно, — сказала Колетта, гладя его. — Покажи мне твою лапочку… Поди сюда!.. Я тебе ничего дурного не сделаю!..

Она опустилась на колени перед мастодонтом и увидела, что в самую его подошву вонзилась огромная колючка, длиной сантиметров в десять. Колетта взяла его ногу и совсем спокойно и осторожно принялась вытаскивать колючку, пока наконец совсем не вытащила ее. Рана оказалась глубокой и уже была воспалена. Колетта сейчас же вытерла ее и обвязала свежими листьями, затем, поднявшись, вынула из его плеча пущенный в него ассагай и далеко отбросила его.

Трудно себе вообразить удивление негров и радость слона во время этой сцены. Животное начало кряхтеть с облегчением, ласкать хоботом молодую девушку, обнюхивать то ее прелестную голову, то ее тонкие и ловкие руки. Он весело зашевелил своими длинными ушами и завилял маленьким хвостиком. Его умные глаза выражали довольство и благодарность. Колетта, в восторге от своего успеха, гладила раненого, смеялась на его забавные выражения дружбы, точно имела дело с маленькой собачкой.

Опомнившись от испуга, присутствующие приблизились к странной группе и стали рассматривать нового друга Колетты. На негров слон поглядывал недружелюбно, если кто-нибудь из них подходил к нему слишком близко.

Удивительное явление, на которое неоднократно обращали внимание все исследователи Африки, — это предпочтение, оказываемое животными белой расе. На негров они яростно накидываются, давят их, разрывают на клочки, бодают, смотря по тому, какими средствами самозащиты их снабдила природа; для европейцев же они гораздо мягче. Самые свирепые слоны, буйволы и олени чувствуют хорошее обращение с ними; сколько было удивительных примеров их кротости и привязанности к белым, которые приручали их.

Колетта и ее спутники не знали этого. Но поведение Голиафа — его сейчас же назвали так — служило тому ясным доказательством. Поставив осторожно свою ногу на землю, когда путешественники двинулись в обратный путь, он пошел сзади Колетты, как будто решив в своем уме всюду следовать за ней. Негры, все еще боявшиеся его, всячески старались прогнать его, но слон поворачивался к ним с таким угрожающим видом, что им поневоле пришлось отказаться от желания отделаться от него.

Он дошел с ними до самой деревни. Как только пленники пришли к своей хижине, Колетта побежала за бананами и апельсинами, которые Голиаф ел из ее рук с видимой благодарностью. Потом он направился к ручью, протекавшему около самого дома пленников, и начал пить воду большими глотками, после чего повернул в лес, и все думали, что он скрылся навсегда.

Но на другой день, рано утром Колетта нашла его стоящим неподвижно, точно на карауле, около ее жилища. Она осмотрела его ногу, промыла рану, которая стала уже заживать, переменила повязку и так же, как накануне, накормила своего друга сочными фруктами. Слон казался очень чувствительным к такой доброте; весь день он бродил недалеко от деревни, приходя время от времени к девушке понюхать ее лицо и руки. Колетта каждый раз ласкала его и приносила фруктов, которые слон съедал с наслаждением, так что к следующему вечеру они стали настоящими друзьями.

С этого дня Голиаф сделался, так сказать, жителем деревни; он большей частью прятался в ближайшей чаще, где оставался целыми часами, но стоило ему услышать голос Колетты, как он прибегал к ней со всех ног, не только тогда, пока продолжалось лечение его ноги, но и потом, когда его рана совсем зажила и можно было подумать, что он давно забыл о ней.

По просьбе Колетты, Мреко добился от своего отца обещания, что никто не станет преследовать слона. Абруко был так поражен влиянием девушки на этого зверя, которого негры считали неукротимым, что с удовольствием согласился дать формальный приказ не причинять зла «отцу ушей», как негры прозвали слона, по привычке называть людей и животных, упоминая те черты, которые их наиболее поражали. Так, лысого они звали «отец черепа», горбатого — «отец плеч», хромого — «отец ног», толстяка — «отец живота» и так далее, нисколько не стесняясь намекать на природные недостатки, о которых воспитанные людистараются обыкновенно умолчать.

Абруко пользовался неограниченной властью над своими подданными, а потому никто из них не осмелился ослушаться его приказа.

Голиаф сделался постоянным членом племени. К тому же это был выдающийся экземпляр своей породы: настоящий гигант, с блестящими глазами, умным широким лбом, с веселым и умным лицом, если можно так выразиться о морде животного. Ему на вид было лет тридцать, — весенняя пора жизни слонов. У бедного животного было, конечно, очень доброе сердце, так как оно, по-видимому, ни на минуту не забывало услуги, оказанной ему Колеттой. При всяком удобном случае он всячески старался показать ей свою признательность. Его исключительная привязанность к молодой девушке всем бросалась в глаза; ради нее он позволял себе своевольные поступки, которые очень забавляли Жерара, но нередко сердили тех, кто делался его жертвой. Если он видел у кого-нибудь вкусный фрукт, красивый цветок или широкий лист, заменяющий зонтик, он тихонько подходил, схватывал предмет своим хоботом и клал его, как нечто должное, к ногам Колетты. Если же она намеревалась возвратить вещь обиженному хозяину, слон начинал ворчать и, взяв опять яблоко раздора, снова приносил ей, как будто говоря: «Это для тебя, потому что оно вкусно или красиво». Словом, всем своим поведением он давал понять, что Колетте принадлежит первое место, и горе тому, кто воспротивился бы этому!..

Однажды, обхватив хоботом талию девушки, он осторожно приподнял ее и посадил к себе на плечи. Испугавшись сначала, Колетта ухватилась за его шею и стала кричать, но вскоре успокоилась; ей даже было приятно вспомнить о верховой езде, и она позволила слону повозить себя.

С этого дня у нее вошло в привычку кататься на нем каждое утро. Мреко, всегда готовый сделать Колетте что-нибудь приятное, устроил ей из тростника нечто вроде седла, благодаря которому она могла удобно сидеть на животном. И Лине тоже захотелось попробовать прокатиться; Голиаф с удовольствием принял эту новую наездницу; таким образом, каждый день они совершали бесконечные прогулки. Жерар тоже ездил на нем; а иногда, в добрую, веселую минуту, Голиаф приподнимал их за талию и подносил к своим клыкам, за которые те ухватывались и в таком положении разгуливал с ними, к великому изумлению негров; но подобная честь оказывалась только девицам; да и то сами они не решались на это, если Голиаф не приглашал их.

Благодаря расточаемым услугам и бананам, Мреко удалось побороть ненависть, питаемую Голиафом ко всем неграм. Молодой туземец сделался грумом грузного бегуна. Каждое утро он скреб его, чистил, наряжал; и когда Голиаф поднимал его и обращался с ним, как с белыми, Мреко был бесконечно благодарен ему.