ГЛАВА XIII. Золотая руда. Голиаф и носорог
Свободны! свободны!.. Только через час бешеной скачки беглецы наконец уверились, что их освобождение — не сон. Между жалкой судьбой пленника, зависящего от прихотей своего тирана, когда человек совершенно лишен своей воли, силы и власти, и полным освобождением от этого гнета, — такая пропасть, что сразу невозможно поверить в действительность. Нужно время, чтобы «свыкнуться», как выражаются психологи, с новым положением, иначе оно будет казаться сном.
Вокруг слона и его пятерых седоков все было ново. Выйдя из скалистых гор, среди которых приютилась деревня пигмеев, наши беглецы очутились в долине, покрытой лесом. На горизонте показался рассвет. Теперь они уже были далеко от деревни, и никаких признаков погони не замечалось.
Кругом царило глубокое молчание. При слабом свете побледневшей луны они увидели широкую реку; Голиаф, не колеблясь ни минуты, пустился вплавь. Чувство спокойствия и надежды наполняло все сердца. Колетта первая начала говорить, жалея оставшихся несчастных негров, прощальные восклицания которых еще звучали в ее ушах.
— Бедные люди!.. несчастные!.. — сказала она, заплакав. — Как бы я была рада, если бы они были с нами! Это ужасно, что они остались во власти этого грубого, жестокого человека.
— Увы! Мы не могли помочь им, — ответил Жерар, — их судьба такова же, как тысяч и миллионов подобных им на этой земле насилия и рабства. Здесь человек делается волком или тигром для другого человека!
— Надо правильно рассуждать, мадемуазель Колетта! — спокойно заметил Ле-Гуен. — Неграм было бы не легче, если бы мы продолжали оставаться в плену вместе с ними!
— Наверное, — сказала Мартина с ударением. — Вы слишком добры, моя деточка. Вы вот теперь мучаетесь, что оставили их, а разве мы можем упрекнуть себя за это? Если бы еще в нашем распоряжении был бы курьерский поезд, это дело другое! Но у бедного Голиафа и без того тяжелая ноша — целых пятеро на его спине!
— Ты говоришь правду, Мартина, — вздохнула девушка. — Но мысль об этих несчастных отравляет мне всю радость освобождения!
— Конечно, Голиаф не двинулся бы с места, если бы на него посадили еще одного человека, — вмешался Жерар, чтобы рассеять мысли. — Ты, Колетта, Лина и я, — мы сравнительно легкая ноша. Но Ле-Гуен весит более ста пятидесяти фунтов, а Мартина? По меньшей мере двести, не правда ли?
— Двести фунтов! Вот выдумали! Иес! подумайте!
— Э! Да ты уже при отъезде была солидна, — то, что мы называем «бельфамиста», — а теперь жизнь на свежем воздухе еще подкрепила тебя! Я убежден, что ты прибавила в весе на целую треть, и если ты будешь продолжать в том же духе, то Голиаф откажется тащить тебя.
— Голиаф лучше вас! — рассмеялась добродушно Мартина.
— И все-то он тот же, этот нехороший мальчик. Ничто не меняет его. Кажется, попади он в пасть волку, он и там будет шутить. Но скажите мне, — спросила она с любопытством, — куда мы теперь едем?
— К югу, все туда же, ты сама знаешь, — объявил Жерар. — Но теперь пусть Голиаф идет сам, он лучше нас знает дорогу.
— В самом деле, можно подумать, что он чувствует, что наше спасение зависит от него. Вы обратили внимание, какие он делает зигзаги? Луна показывается нам то с правой, то с левой стороны. Я сначала не понимала, почему он каждую минуту меняет дорогу и все ищет ручейков; конечно, он хочет затерять наши следы. Какой умный друг!
— Я сразу заметил это, — сказал Жерар. — У него замечательная сообразительность!
Слон продолжал свой путь с поворотами и зигзагами, стараясь запутать следы. Это новое доказательство его смекалки делало Голиафа еще драгоценнее для беглецов. Теперь уже, наверное, они навсегда избавились от ужасной тирании Рурука, и только одному Голиафу они обязаны этим, — только его удивительному инстинкту и безграничной привязанности.
Таким образом слон шел всю ночь. Когда же взошло солнце и они вступили на красивую лужайку, подле которой протекал ручей под тенью банановых деревьев, Голиаф остановился. По его мнению, настал час отдыха.
Беглецы вскрикнули от радости. Соскочив на землю, они стали ласкать своего избавителя, благодарить его за храбрость. Он весело помахивал хвостиком и ушами; в его умных, блестящих глазах светилась как бы улыбка.
Ему нарвали его любимых фруктов, вычистили его. Потом каждый вымылся у ручья и, позавтракав, все легли отдохнуть часика на два, но никто не мог заснуть. Беглецы были вне себя от радости. Они болтали без умолку, смеялись, шутили, ребячились. Колетта с Линой принялись даже танцевать, и Голиаф, казалось, разделял их восторги, покровительственно поглядывая на них.
Наконец они опять уселись на Голиафа, так как необходимо было как можно дальше уехать от деревни аккасов.
— Мы теперь недалеко от Замбези, не более, чем в трех- или четырехстах километрах! — сказал Жерар, справившись со своей картой.
— Я преклоняюсь перед твоей географией, — сказала Колетта, — и буду очень счастлива, если она приведет нас куда следует!
— Потерпи, сестра моя! Все прекрасно, благо мы приближаемся к югу!..
И действительно, они быстрыми шагами приближались к югу. Голиаф проходил огромные расстояния, не показывая усталости.
Странное путешествие!..
Сидя на своем гиганте, беглецы проезжали неведомые пространства, ехали по горам, долинам и равнинам, заботясь лишь об одном — о направлении к югу. Иногда на них нападало жуткое чувство. Ведь они были совсем одни под этим знойным небом, за сотни и тысячи миль от своих дорогих существ, точно атомы, затерявшиеся в бесконечном мире. Им надо было всего бояться, начиная от зверей и заканчивая человеком, который еще страшнее.
Но молодость, энергия и надежда поддерживали их в этой трудной дороге, опасной даже для людей, вооруженных и снабженных всевозможными припасами.
Пример этих детей с такой нравственной силой действовал и на их спутников. Без них Ле-Гуен и Мартина никогда не решились бы на такой отважный шаг.
Они тщательно избегали деревень, встречающихся им на пути. Но случалось иногда натыкаться на хижины, спрятавшиеся в лесу, в которых скрывались одинокие туземцы, или на берлоги диких зверей. В таких случаях Голиаф принимался так бежать, что ни один рысак не угнался бы за ним. Едва он замечал какое-либо опасное или подозрительное место, он как стрела пролетал мимо него.
Однако в один из вечеров за ними пустили массу стрел; но только одна из них задела слегка бок слона.
Это происшествие еще раз подтвердило, каким опасностям они подвергались ежеминутно.
Дня через два после последней тревоги они остановились около полудня на берегу очень живописной речки. Жерар, по обыкновению, захотел выкупаться. Подойдя к воде, он заметил, что между камешками были такие, которые необычно сверкали. Он поднял два-три из них, чтобы хорошенько рассмотреть. Без сомнения, это были золотые самородки!
В Париже ему часто приходилось видеть совсем такие же камешки в кабинете отца и в минералогических музеях. Жерар знал, что только золото встречается в водяных наносах такими маленькими слитками, отполированными и округленными самим течением. Ни медь, ни слюда не имеют этих характерных признаков.
Находка эта забавляла его, но и только. К чему им было золото, в их положении! Все-таки он выбрал себе около двенадцати самых лучших из слитков — два из них были величиной с орешек, — и принес их показать своим друзьям.
Сначала Колетта не хотела верить, что это золото. Но Жерар объяснил ей, что оно попадается именно в таких местах и в таком виде.
— В таком случае, — сказала она, — если здесь так много слитков, значит, они происходят из ближайшей скалы?..
— Эти горы могут быть и далеко отсюда, но несомненно, что в них-то и находятся главные залежи, и если поискать хорошенько, то их, конечно, можно найти.
— Мне кажется, что ради этого стоит потрудиться!
— И я того же мнения. А так как нам пока спешить нечего, то я вместо купания исследую речку вверх по течению.
Не успел Жерар пройти ста шагов по левому берегу реки, как увидел устье потока, загроможденного камнями, образующими целую гору, среди которой выделялась белая полоса, блестя от солнечных лучей; он теперь ясно различил жилы и как бы разветвления самородного золота. Поток свободно спускался с одной скалы на другую.
Что же касается белой полосы, это была одна из самых красивых рудных жил, состоящая из стекловидного Кварца. Теперь было ясно, что попадавшиеся слитки были именно отсюда.
Жерар поднял камень и с помощью его насилу отколотил кусочек кварца, который спрятал себе в карман. Затем, утомившись этой прогулкой и работой, он вернулся к сестре и показал ей образчик.
Все согласились, что это было действительно золото. Но в данное время оно не имело для них никакого значения, и минуту спустя все забыли о ценной находке.
Жерар вспомнил о купании и, заметив недалеко от лагеря небольшой природный бассейн, окруженный деревьями, пошел к нему и влез в воду. Плескаясь там и кувыркаясь, мальчик наткнулся на какую-то неподвижную массу, которую принял сначала за обломок скалы, торчавший на поверхности. Но предполагаемая скала оказалась громадным носорогом, которому весьма не понравилась такая фамильярность купальщика. Он повернул свою страшную голову, зевнул, разинув отвратительную пасть, и собрался накинуться на незваного пришельца.
Но Жерар не растерялся. Он изо всех сил поплыл к берегу. Борьба была бы слишком неравной, и осторожность никогда не повредит.
Но животное, разлакомившись такой редкой дичью, пустилось за ним в погоню, образуя на воде пену вокруг своей чудовищной головы. Злополучный купальщик почувствовал уже его влажное дыхание у своих ног, когда, сделав последнее усилие, выскочил на берег… В ту же минуту и носорог вылез из воды и уже наклонил голову, чтобы подхватить своего противника. Жерар, видя, что он погиб, машинально схватился обеими руками за рог страшного зверя, который подбросил его как перышко. Жерар выпустил из рук точку опоры, перевернулся в воздухе, как флюгарка, и очутился на мокрой спине животного; между тем носорог, обезумев от непредвиденной ноши, бежал наобум, давя все по пути и оглашая воздух своим рычанием.
Жерар, сидевший на его шее и сжимавший ее своими коленями, как тисками, крикнул своим друзьям, чтобы те береглись, сам же ждал момента спрыгнуть на землю, боясь расшибиться о дерево, на которое носорог мог наскочить, несясь как вихрь со своим всадником.
Наконец Жерару удалось соскользнуть на землю; он не ошибся в своем расчете: носорог по инерции мчался вперед и, будучи в не состоянии остановиться, сильно хлопнулся о дерево и заревел от боли. Затем, повернувшись, он как молния налетел на своего противника.
Но в эту самую минуту показался Голиаф. С поднятым хоботом и налившимися кровью глазами он бежал на помощь к своему другу. Не успел носорог опомниться, как его повалили и затоптали ногами; слон был великолепен в своем гневе и ненависти!
Носорог наконец поднялся и укусил его в грудь. Голиаф еще раз помял его. Слышался треск костей, отрывистое дыхание обоих животных, прерываемое гневным рычанием; земля дрожала под их ногами; на желтом песке образовались пятна крови.
Наконец Голиаф победил. Он выпрямил хобот и испустил резкий торжествующий крик, точно приглашая своих друзей полюбоваться на чудовище с разорванной грудью и размозженным черепом; носорог вздрагивал в последних конвульсиях.
Победитель тоже был опасно ранен; он исходил кровью от укуса в грудь и удара рогом в живот. Колетта, вся в слезах, сделала ему перевязку. Голиаф, дрожавший еще после борьбы, показывал свою радость и гордость маленькими отрывистыми криками. Пришлось отложить путешествие, потому что слону нужно было дать время поправиться.
Отказавшись от пищи, слон углубился в чащу, где среди массы деревьев нашел маленький кустик, листья которого принялся жевать, чувствуя инстинктом, что это растение заключает для него целебные свойства.
Жерару хотелось узнать, какой вкус оно имело; попробовав его, он почувствовал во рту сильную горечь, из чего заключил, что это средство противолихорадочное, подобное хинину, а потому он нарвал его на всякий случай.
Странная вещь, Голиаф точно стыдился своей болезни. Он нарочно стал избегать общества своих друзей, явно показывая им, что хочет лечиться сам. Тогда они перестали тревожить его.
Через три дня он показался, по-видимому, совершенно здоровый. Лихорадка пропала, раны заживали, и вообще по всему было видно, что он хочет отправиться в дорогу; а потому и путешественники двинулись, делая в сутки не более пятнадцати-двадцати километров.
Но здоровье Голиафа сильно пошатнулось. Он не только потерял свою прежнюю веселость, но стал еще худеть с каждым днем и совсем лишился аппетита. Путешественники решили, что с ним сделалась та неизвестная болезнь, от которой гибнет скот в Африке и в борьбе с которой ветеринарное искусство оказывается бессильным.
Чтобы не утомлять его, на него садились только по двое, но Голиаф волновался, когда не видел Колетты около себя и когда она не сидела на его спине, поэтому она должна была все время находиться перед его глазами.
Однажды утром, когда наши беглецы проходили по открытому месту, отделявшему их от леса, где они собирались остановиться, они увидели себя окруженными толпой громадных негров, вооруженных копьями и щитами. Все они разом вскрикнули и бегом устремились на путешественников.
Оставалось одно спасение: не увезет ли их Голиаф с прежней скоростью. Переглянувшись между собой, они все пятеро вскочили на него, и Колетта шепнула ему.
— Еще одно усилие, Голиаф мой, или мы погибли!
Выйдя из своей апатии, животное пустилось бежать во всю прыть. Негры неслись вдогонку за ними, пуская им вслед стрелы, из которых одна попала в бок Голиафа. Жерар тотчас же вырвал ее, но слон как будто и не почувствовал этой раны; он побежал еще быстрее и настолько опередил негров, что те казались маленьким облаком пыли. Беглецы приехали в лес и подумали, что они спасены еще раз.
Но вдруг Голиаф споткнулся, зашатался, замедлил бег и повалился.
Пятеро путешественников, сброшенные сильным толчком, упали на землю; поднявшись, они увидели, что бедное животное издыхает: последнее усилие совсем доконало его.
Колетта, опустившись перед ним на колени, стала звать его, ласкать, силилась приподнять его большую голову. Слон открыл глаза и, устремив их на девушку, точно хотел сказать:
— Мне так хотелось спасти тебя, но ты видишь, я умираю!
Слезы Колетты лились крупными каплями на широкий лоб ее верного друга.
— Да, ты все сделал, чтобы спасти нас, я знаю это!.. — говорила она. — О! Мой Голиаф, я никогда не утешусь, потеряв тебя! Не умирай, умоляю тебя, останься с нами!
Голиаф, сделав последнее усилие, чтобы приподнять свою тяжелую голову, хотел полизать ее руки; но голова упала с почти человеческим стоном, его глаза закрылись и сердце перестало биться.
Беглецы не трогались с места. Они не хотели верить такой внезапной катастрофе.
Одни, без оружия, как они теперь будут бороться с опасностями, окружающими их со всех сторон, как они пройдут то расстояние, которое отделяет их от цивилизованной земли?
Жерар хотел увести сестру от этого душу надрывающего зрелища. Она нагнулась, чтобы поцеловать лоб того, кто столько времени так верно служил ей, как вдруг раздались дикие крики и раздвинулись ветви и травы, чтобы пропустить негров, догнавших беглецов.
На этот раз всякая надежда на спасение была потеряна. В несколько минут толпа дикарей окружила их и поволокла за собой, не взглянув даже на неподвижную жертву, лежавшую на земле.
