Глава VIII
ПАТРИК О'ДОНОГАН

Новые сведения, добытые доктором Швариенкроной, хотя сами по себе большого значения не имели, но зато могли навести на след. Он узнал имя бывшего директора компании канадских судовладельцев, Джошуа Черчилля. К сожалению, оставалось неизвестным, что сталось с этим человеком после ликвидации компании. Поэтому дальнейшие поиски Швариенкрона решил вести в этом направлении. Если бы нашелся Джошуа Черчилль, быть может, удалось бы узнать от него, где находятся регистрационные книги пассажиров, а значит, и список людей, находившихся на «Цинтии». Там, наверное, упоминался и ребенок вместе с членами его семьи или лицами, которым он был доверен. Отныне сферу розысков следовало ограничить. Так, по крайней мере, советовал юрист, который во время ликвидации дел компании держал в своих собственных руках регистрационную книгу пассажиров. Но уже свыше десяти лет он ничего не слышал о Джошуа Черчилле.

Доктор поддался преждевременной радости, когда узнал, что американские газеты имеют обыкновение публиковать списки пассажиров, отбывающих в Европу. Стоит только перелистать комплекты старых газет, думал он, чтобы обнаружить фамилии пассажиров «Цинтии». Но после проверки это предположение не подтвердилось: подобные публикации, как оказалось, были введены сравнительно недавно, лишь несколько лет тому назад. И все же старые газеты принесли некоторую пользу: они дали возможность установить точную дату отплытия «Цинтии». Она отчалила третьего ноября, но не из канадского порта, как предполагали, а из Нью-Йорка, и направлялась в Гамбург.

Тогда доктор сделал попытку кое-что разузнать сначала в Гамбурге, а потом в Соединенных Штатах.

Поиски в Гамбурге дали самые ничтожные результаты. Коммерсанты, пользовавшиеся в свое время услугами канадской компании, ничего не знали о совершавших рейс Нью-Йорк — Гамбург на пароходе «Цинтия» и могли только указать, какие на нем перевозились грузы, что и без того было известно.

Прошло уже полгода после возвращения Эрика в Стокгольм, когда наконец пришло сообщение из Нью-Йорка, что Джошуа Черчилль, бывший директор компании, скончался семь лет тому назад в больнице на Девятой авеню, не оставив ни законных наследников, ни самого наследства. Что же касается регистрационных книг компании, то, по-видимому, они давным-давно уже пущены в макулатуру и употреблены нью-йоркскими бакалейщиками на завертку табака.

Следы снова потерялись…

Это длительное бесплодное расследование дало только пищу Бредежору для новых насмешек, уязвлявших самолюбие доктора, как бы ни были они безобидны по существу.

В доме доктора историю Эрика знали теперь все. Говорили о ней открыто, без стеснения. Все стадии расследования живо обсуждались за обеденным столом или в кабинете доктора. Пожалуй, более разумно он поступал в первые два года, когда держал свои поиски в секрете от домашних. Теперь тайна происхождения Эрика служила темой бесконечных пересудов фру Греты и Кайсы, а его самого наводила на грустные размышления.

Не знать своих родителей, живы ли они, думать, что, наверное, никогда уже не придется узнать правду о своей семье,— все это само по себе было достаточно печально. Но еще тягостнее — не знать своей родины! «Ведь самый жалкий уличный мальчишка, самый бедный крестьянин могут, по крайней мере, назвать свою родину и свою национальность! — рассуждал Эрик, не переставая думать о собственной судьбе.— А я ничего о себе не знаю, я — самая ничтожная песчинка, неизвестно откуда занесенная ветром! Мне неведомы обычаи моей страны, у меня нет родной почвы, нет прошлого! Земля, где родилась или покоится в могиле моя мать, может быть, завоевана и опозорена чужеземцами, а мне даже не дано права ее защищать и пролить за нее кровь!»

Такие думы удручали бедного Эрика. В эти минуты он тщетно пытался утешить себя тем, что родную мать заменила ему матушка Катрина, что его родным домом стал дом Герсебома, а родиной — Нороэ. Напрасно он обещал себе воздать им сторицей за все сделанное ему добро и быть одним из самых преданных сынов Норвегии. Все равно он не мог не чувствовать своего необычного положения, о котором ему мучительно напоминала даже его внешность — оттенок кожи, цвет глаз и волос,— все, чем он отличался от окружающих. Юноша думал об одном и том же, глядя на свое отражение в зеркале или в стеклах магазинных витрин. Иногда Эрик спрашивал себя, какую родину он бы предпочел, если бы ему дано было право выбора. Потому он с таким интересом читал книги по истории, географии и истории культуры разных народов. Он чувствовал даже некоторое удовлетворение, думая о возможной принадлежности к кельтской расе, и пытался найти в книгах подтверждение этой гипотезе своего опекуна.

Но когда доктор Швариенкрона повторял, что считает его ирландцем, у Эрика сжималось сердце. Неужели из всех кельтских народов судьбе угодно было связать его с самым угнетенным?Если бы только знать наверняка, он, конечно, полюбил бы свою несчастную родину не меньше, чем самые великие и прославленные страны. Но ведь доказательство отсутствовало! Почему бы ему тогда не предположить, что он, например, француз? Ведь и во Франции тоже были кельты!… О такой родине можно только мечтать! Это страна с великими традициями, трагической историей, великими идеями, обогатившими мир!… О, как горячо он любил бы ее и с какой безграничной преданностью служил бы ей! Какое счастье быть сыном такой родины! Эрик восхищался ее славным прошлым, ее литературой и искусством. Но увы! Об этом можно только мечтать… Наконец юноша пришел к убеждению, что никогда не узнает, откуда он родом. Ведь самые тщательные поиски до сих пор ни к чему не привели!

И все-таки Эрику казалось, что если бы он сам попытался выяснить, кто его родители, проверить немногие известные факты, побывать во всех местах, упомянутых в документах, то ему, возможно, и удалось бы открыть что-нибудь новое и напасть на верный след. Неужели он не добился бы никаких результатов, если бы внес в это дело всю свою настойчивость и силу воли?

Мысли, владевшие Эриком, повлияли на все его занятия, придав им, помимо его воли, иное направление. Он начал особенно прилежно изучать космографию, географию, навигацию — все, что входит в программу мореходных школ, как будто уже заранее решил, что ему придется путешествовать. «Наступит день,— думал он про себя,— когда я выдержу экзамен на капитана дальнего плавания и в состоянии буду за собственный счет отправиться в Нью-Йорк, чтобы возобновить расследование фактов, касающихся «Цинтии» и постигшей ее катастрофы».

Разумеется, Эрик не мог удержаться, чтобы не сообщить окружающим о своих планах. В ответ доктор Швариенкрона, Бредежор и профессор Гохштедт настолько прониклись идеей своего подопечного, что стали считать ее своей собственной. Если вначале вопрос о настоящей родине мальчика казался им лишь любопытной задачкой, то теперь она завладела всеми их помыслами. Они решили сделать все возможное для выяснения истины.

Так в один прекрасный день родился замысел совершить на каникулах совместную поездку в Нью-Йорк и попробовать отыскать на месте новые следы.

Кому первому пришла в голову подобная мысль? Вопрос так и остался открытым и долгое время служил предметом спора между доктором и Бредежором: каждый из них приписывал ее себе. Скорее всего, идея путешествия возникла у обоих одновременно. Она витала в воздухе благодаря Эрику, постоянно заводившему речь о своих будущих намерениях. Как бы то ни было, его мечта воплотилась в жизнь, и в сентябре трое друзей прибыли вместе с Эриком в Христианию, где сели на пароход, отплывавший в Соединенные Штаты.

Спустя десять дней, высадившись в Нью-Йорке, они немедленно вступили в переговоры с конторой «Джереми Смит, Уокер и К°», откуда были получены первые сведения. С этой минуты вступил в действие новый фактор, значение которого никто раньше и не подозревал,— неиссякаемая энергия самого Эрика. В Нью-Йорке, в этом первом городе Соединенных Штатов, он старался замечать только то, что так или иначе могло приблизить его к предмету поисков. С самого раннего утра он отправлялся в порт, бродил по набережным, осматривал стоящие на рейде суда, без устали выискивая и собирая самые незначительные на первый взгляд сведения.

— Не известно ли вам что-либо о Компании канадских судовладельцев? Не укажете ли вы мне какого-нибудь офицера, пассажира или матроса, плававшего на «Цинтии»?— спрашивал он повсюду.

Благодаря прекрасному знанию английского языка приветливый серьезный юноша, так хорошо разбиравшийся в тонкостях морского дела, везде встречал доброжелательный прием. Ему то и дело указывали на бывших офицеров, матросов и служащих Компании канадских судовладельцев. Когда их удавалось найти, когда — нет, но никто ничего не мог сообщить о последнем рейсе «Цинтии». Ушло около двух недель на беспрерывные хождения и упорные поиски, пока наконец Эрику не посчастливилось получить справку, резко выделявшуюся своей определенностью из массы неясных, часто противоречивых сведений, которыми он располагал до сих пор.

Выяснилось, что некий Патрик О'Доноган уцелел после гибели «Цинтии» и с тех пор не раз бывал в Нью-Йорке, что во время последнего рейса «Цинтии» он находился на борту в качестве младшего матроса. Патрик О'Доноган прислуживал капитану и, судя по всему, должен был знать пассажиров первого класса, обычно столующихся в кают-компании. Ведь ребенок, привязанный к спасательному кругу, несомненно принадлежал богатой семье, о чем говорили все его вещи. А потому самым важным и не терпящим отлагательств делом и стало отыскать Патрика О'Доногана!

Доктор и Бредежор пришли к такому решению, когда Эрик поделился с ними своей новостью, вернувшись к обеду в гостиницу на Пятой авеню. Впрочем, почти тотчас же беседа отклонилась в сторону, так как доктор постарался извлечь из сообщения Эрика новое подтверждение своей излюбленной теории.

— Если можно считать какое-нибудь имя ирландским, то это, несомненно, имя Патрика О'Доногана! Ведь недаром же я говорил, что судьба Эрика связана с Ирландией!

— Пока что я этого не усматриваю,— возразил ему, улыбаясь, Бредежор.— Ирландский матрос на борту?! Ну и что же! Гораздо труднее, мне кажется, найти американское судно, где не было бы среди экипажа ни одного выходца с Зеленого Эйре.

Теперь было о чем поспорить в ближайшие два-три часа, и друзья, разумеется, не упустили такой возможности. Что же до Эрика, то он с этого часа все свои усилия сосредоточил на достижении одной цели: найти во что бы то ни стало Патрика О'Доногана.

Хотя ему это и не удалось, но настойчивые поиски и расспросы помогли в конце концов встретить на гудзоновской набережной одного матроса, который не только хорошо знал О'Доногана, но и сумел сообщить о нем кое-какие подробности.

Патрик О’Доноган действительно был ирландцем, родом из Иннишгорна в графстве Корк, судя по описанию, человеком лет тридцати трех — тридцати пяти, среднего роста, рыжеволосым, черноглазым, с расплющенным после какого-то несчастного случая носом.

— Такого молодца легко узнать среди сотен других,— сказал матрос.— Я его хорошо помню, хотя и не видел уже семь или восемь лет.

— Вы встречали О'Доногана в Нью-Йорке?

— И в Нью-Йорке, и в других местах. Последний раз это наверняка было в Нью-Йорке.

— А не назовете ли вы кого-нибудь, кто мог бы сообщить, куда он делся?

— Ей-богу, нет… А впрочем, не знает ли о нем хозяин «Красного якоря» в Бруклине? Патрик О’Доноган всегда у него останавливался, когда бывал в Нью-Йорке. Это некий мистер Боул, бывший матрос. Уж если и он ничего не знает, то вряд ли тогда вам кто-нибудь скажет, где искать Патрика О'Доногана!

Эрик поспешил на катер, курсирующий по Ист-Ривер, и уже через двадцать минут оказался в Бруклине. У порога «Красного якоря» он увидел опрятно одетую старую женщину, усердно чистившую картофель.

— Мистер Боул дома, сударыня? — спросил Эрик, поклонившись с обычной для него вежливостью.

— Он дома, но только что лег вздремнуть на часок после обеда,— учтиво ответила хозяйка, окинув посетителя любопытным взглядом.— Если вы желаете ему что-нибудь сообщить, то скажите мне, я миссис Боул.

— В таком случае, сударыня, вы, конечно, замените мне вашего мужа. Я хотел бы выяснить, знаете ли вы матроса по имени Патрик О'Доноган, не находится ли он сейчас у вас и не укажете ли вы, где его можно найти?

— Патрик О'Доноган? Знаю его. Но вот уже пять или шесть лет, как он больше здесь не показывался. И, по правде говоря, я затруднилась бы сказать, где он сейчас находится.

На лице Эрика отразилось такое глубокое разочарование, что, заметив это, старушка явно растрогалась.

— Значит, вам очень нужен Патрик О'Доноган, раз вы так огорчились, не найдя его у нас?

— Очень нужен, сударыня,— грустно ответил юноша.— Только он один и может пролить свет на тайну, которую я всю жизнь тщетно пытаюсь раскрыть!

В течение грех недель, пока Эрик собирал повсюду сведения, он научился в какой-то степени разбираться в человеческих характерах. Почувствовав, что любопытство миссис Боул сильно задето, он счел себя вправе задать ей несколько вопросов. Спросив, не даст ли она ему стакан газированной воды, и получив утвердительный ответ, вошел в помещение.

Юноша очутился в комнате с низким потолком, уставленной столами из полированного дерева и соломенными стульями. Здесь никого не было. Это придало Эрику решимости возобновить разговор с хозяйкой, как только она вернулась из погреба с глиняным кувшином.

— Вы, наверное, думаете, сударыня: для чего ему понадобился Патрик О'Доноган? — спросил он, понизив голос.— Так вот, Патрик О'Доноган, как утверждают, был очевидцем крушения «Цинтии», американского судна, затонувшего уже скоро семнадцать лет назад у берегов Норвегии. Я должен вам сразу же сказать, что это имеет ко мне прямое отношение, так как сразу же после гибели «Цинтии» меня подобрал в море один норвежский рыбак. Он нашел меня совсем крошечным, месяцев девяти, не больше, в колыбели, привязанной к спасательному кругу «Цинтии». Я ищу О'Доногана, чтобы узнать у него что-нибудь о моей семье или хотя бы о моей родине!

Возглас удивления, вырвавшийся у миссис Боул, прервал объяснения Эрика.

— На спасательном круге, говорите вы? Вы были привязаны к спасательному кругу?

И, не дожидаясь ответа, она устремилась к лестнице.

— Боул! Боул! Спустись поскорее сюда! — крикнула она мужу.— На спасательном круге! Так вы, значит, ребенок, который был привязан к спасательному кругу? Кто бы мог подумать такое! — повторяла она, подойдя к Эрику, побледневшему от волнения и надежды.

Неужели наконец он узнает тайну, которую так упорно пытался разгадать?

На деревянной лестнице послышались тяжелые шаги. Появился маленький толстенький старичок с румяным лицом, обрамленным пышными седыми бакенбардами, и с золотыми кольцами в ушах. На нем был синий грубошерстный костюм.

— Что такое? Что случилось? — спросил он, протирая глаза.

— А то, что ты нам нужен,— безапелляционно ответила миссис Боул.— Сядь и выслушай этого молодого человека, который повторит тебе то, что рассказал сейчас мне.

Мистер Боул беспрекословно повиновался. Эрик повторил ему все почти дословно. Пока юноша говорил, лицо мистера Боула округлялось подобно полной луне, а рот растягивался в широкую улыбку, и, наконец, он уставился на жену, радостно потирая ручки. Миссис Боул тоже казалась приятно пораженной.

— Значит, я могу предположить, что вам уже известна моя история? — спросил Эрик, замирая от волнения.

Мистер Боул утвердительно кивнул, почесал за ухом и наконец ответил:

— Известна и неизвестна, так же как и моей жене. Мы часто говорили об этом, но толком ничего не понимали.

Побледнев и стиснув зубы, Эрик жадно ловил его слова, надеясь получить объяснение. Но, к сожалению, мистер Боул не обладал ни даром красноречия, ни способностью ясно излагать свои мысли. Кроме того, его мысли были еще затуманены сном. Чтобы окончательно стряхнуть с себя послеобеденную дрему, ему требовалось обычно два-три стаканчика бодрящего напитка под названием «Pick me up», который чертовски походил на джин.

Как только жена поставила перед ним бутылку с двумя стаканами, достойный супруг обрел дар речи.

Из его бесконечно длинного, сбивчивого повествования можно было вынести только несколько фактов, тонувших в массе ненужных подробностей. Рассказ мистера Боула продолжался не менее двух часов. Бедному Эрику понадобилось напрячь все свое внимание, помноженное на страстную заинтересованность, чтобы хоть что-нибудь извлечь из этого потока слов. Благодаря наводящим вопросам, настойчивости, а также содействию миссис Боул, ему удалось все же кое-чего добиться.