ГЛАВА XXI. Нефтяное озеро

В Val-Tre’gonnec'e беспокойство достигло высшей степени. Пробило десять часов. Шестнадцать минут прошло уже с тех пор, как должен был прибыть путешественник, о котором известили из Нью-Йорка, а его не было. Еще более тревожное и подозрительное явление — нефтяной поток прекратился; он внезапно остановился в девять часов сорок три минуты. Немедленно телеграфировали в Far-Rockaway, но не получили ни какого известия, — сообщение по кабелю, по-видимому, было прервано.

Все эти факты приводили в большое волнение весь персонал пневматического завода. Волнение было бы еще сильнее, если бы почти все не были заняты в этот день очень важным местным событием — бракосочетанием мисс Куртисс с графом Келерном.

Однако среди чиновников, оставшихся на дежурстве у устья подводной трубы, мало-помалу появлялся и все увеличивался страх ожидания какой-нибудь катастрофы. Старый помощник смотрителя, знавший Раймунда Фрезоля и самым искренним образом восхищавшийся им, Мориц Бенуа, казался особенно расстроенным.

— Должно быть, произошло что-нибудь необычное, — сказал он, качая головой, — это неестественно, чтобы, не уведомив нас, прекращали поток нефти, и еще странно, что на наши вопросы по телеграфу мы не получили ответа! Если бы только можно было каким-нибудь образом исследовать эту трубу! — прибавил он, приближаясь к отверстию сифона по большим железным мосткам, составлявшим нечто вроде набережной на несколько сантиметров выше самого высокого уровня нефтяного озера.

Но нечего было и думать о подобном исследовании! Помимо того, что эта мысль была неисполнима из-за колоссальной длины трубы, еще узость последней делала невозможным доступ в нее, а чрезвычайно горючая жидкость, которой она была пропитана, не позволяла проникнуть туда с фонарем. Мориц Бенуа поэтому был вынужден лишь меланхолически поглядывать на зияющее отверстие трубы, делая самые грустные предположения относительно происходившего внутри этой темной дыры.

Вдруг он прислушался.

Смутный и отдаленный шум, как бы от ударов молотка медника по железу, казалось, доносился из глубины моря, передаваясь по трубе!

Старый помощник смотрителя жадно прислушивался, прижавшись щекой к самой стенке трубы. На этот раз он не мог больше сомневаться.

Действительно, он слышал удары, вроде ритмических, методичных сигналов, которые могла произвести лишь человеческая рука.

Неужели возможно, что Раймунд тут, почти у конца трансатлантического путешествия, остановленный на своем пути какой-то неизвестной причиной и очутившийся, как в плену, в своем цилиндрическом вагоне?..

Да, это было единственное правдоподобное объяснение такого необычайного случая. Мигом Бенуа понял всю важность этого.

Он поспешил позвать на помощь, и вскоре один инженер и двое рабочих очутились около него на железных мостках. Они также отчетливо слышали удары и были того же мнения, что эти удары могли быть только сигналами запоздавшего путешественника. Но такое объяснение нисколько не облегчало его положения, а помощь, по всей вероятности, была крайне необходима.

Удары уже прекратились!.. Быть может, Раймунд Фрезоль задыхался в это мгновение?.. Четверо бледных и перепуганных мужчин без слов смотрели друг на друга, представляя себе, каждый по-своему, драму, происходившую в подводном гробу…

Вдруг Морица Бенуа охватил порыв человеколюбия.

— Никто не скажет, что я дал ему погибнуть, не попытавшись вытащить его оттуда! — закричал он, снимая свой жилет, — иду туда!..

И, не говоря ни слова, он спустился к трубе и пополз вдоль нее. Предприятие оказалось легче, чем он думал. Труба, в то время совершенно пустая, была насквозь пропитана нефтью и издавала не очень приятный аромат, но эта нефть облегчала путь для исследования, что являлось важным преимуществом.

Едва прополз он на четвереньках несколько метров, оставив позади себя дневной свет, как вдруг увидал впереди на довольно неопределенном, но, вероятно, незначительном расстоянии, какой-то свет, в происхождении которого нельзя было ошибиться: свет электрической лампы Раймунда, отражавшийся на стенках трубы через оба полупортика вагона.

Это было для Морица Бенуа сильным побуждением к тому, чтобы упорно продолжать свое отважное предприятие Через две минуты он коснулся вагона, и, ударив тотчас по его обшивке, радостно спросил: «Вы тут, господин Фрезоль? Мужайтесь! Помощь близка!»

Он не получил ожидаемого ответа, то есть, правильнее сказать, получил ответ от Кассулэ, который, услышав в своей тюрьме этот удар по железу и охваченный смутной надеждой, возобновил свои сигналы.

Мориц Бенуа был решительный и находчивый человек. Он не стал терять времени на рассуждения. Ухватив вагон винтовым ключом, оказавшимся у него под рукой, он стал поспешно пятиться к устью трубы, влача за собой аппарат. Покатость сифона, форма и относительная легкость железного футляра, стенки, смазанные нефтью, — все это облегчало его работу. Мориц Бенуа, однако, совсем измучился, достигнув железных мостков.

— Вот!.. Открывайте скорее вагон!

— Несчастный господин Фрезоль не отвечал мне! — сказал он, задыхаясь, весь перепачканный нефтью, с отчаянным запахом, но сияя от своего подвига. Инженеры и оба работника подтащили к себе цилиндрический ящик.

К их величайшему удивлению, за первым оказался другой вагон, настолько плотно въехавший в резервуары для сжатого воздуха первого, что он составлял с ним как бы целое; затем третий ящик, остановившийся таким же образом.

Можно было подумать, что это вагоны поезда-лилипута сошли с рельс и врезались один в другой.

Нельзя было терять ни минуты. Поспешили развинтить эти гробы. Сначала гроб Раймунда, который лежал на своем кожаном матраце бледный, с закрытыми глазами, но, к счастью, еще с признаками жизни. Затем гроб Кассулэ, который ни на минуту не ощущал недостатка воздуха и вырвался из своей тюрьмы, как птица из клетки… Наконец, гроб Ромпера, который одним прыжком бросился в нефтяное озеро и поплыл к берегу, с радостью чувствуя себя на свободе.

Между тем поднялись хлопоты вокруг Раймунда; его перенесли на набережную озера, делали искусственное дыхание, как утопленнику, растирали его. Эти усилия живо вернули его к жизни. Он испустил глубокий вздох, открыл глаза и осмотрелся.

Направо — красное кирпичное здание, паровой завод пневматических машин, квартиры инженеров и служащих; налево — озеро, шириной в два или три километра, окаймленное каменной набережной и огороженное кругом высоким деревянным забором. А дальше, наконец, знакомый профиль холмов…

«Val-Tre’gonnec!.. Я в Val-Tre'gonnec'e!» — сказал себе Раймунд и вдруг вспомнил все приключение, свое опоздание, свой неотложный приезд…

— Который час? — спросил он, приподнимаясь на локте.

— Двадцать минут одиннадцатого! — ответил инженер.

— А бракосочетание?.. Где?.. в котором часу?..

— В одиннадцать часов!.. в мэрии Бреста! Раймунд вскочил на ноги с почти нечеловеческим усилием.

— Мне надо туда сейчас же бежать! — сказал он. Инженер хотел его задержать, по крайней мере, заставить подкрепиться чем-нибудь.

— Этого будет достаточно! — ответил тот, поднося к своим губам фляжку водки, которая была у него в кармане.

— Мои бумаги и какой-нибудь экипаж, пожалуйста! — добавил он тоном, не позволявшим его более задерживать.

— Господин Куртисс оставил для вас карету! — объявил Мориц Бенуа. — Он хотел подождать вас лишних пять минут, но пробило десять часов и пора было ехать… ему пришлось отправиться с другими.

Бравый помощник говорил это совершенно просто, как будто бы ждать путешественника, едущего прямо из Америки в подводном поезде, в течение пяти-шести минут было самым обыденным делом. Что касается Раймунда, то он даже не заметил этой оригинальности.

В сопровождении Кассулэ, который не для того приехал так издалека, чтобы легко выпустить его, Раймунд вскочил в карету и крикнул кучеру:

— В ратушу Бреста!.. Загоните лошадей, но будьте там до одиннадцати часов!

По тону этих слов кучер ясно понял, что дело идет о жизни и смерти, и пустился с быстротой поезда.

— Восемь километров! — сквозь зубы говорил Раймунд, — это будет славная штука, если мы поспеем вовремя… десять часов тридцать восемь минут… — повторял он, делая мысленно сложение и взглянув на свой хронометр, который не остановился во время всех этих событий.

— В вашем распоряжении двадцать две минуты, предполагая даже, что мэр будет точен, вопреки обычаю всех муниципальных чиновников!

Он вздохнул свободнее и начал надеяться, что его путешествие не окажется бесполезным.

— Еще счастье, что мы столкнулись так близко от выхода! — сказал он, взглянув на Кассулэ.

Вдруг ему пришла мысль, что присутствие молодого пажа здесь, на пути в Брест, являлось чем-то большим, чем простая исправность.

— Объясните мне, сударь, — прибавил он тоном, которому напрасно старался придать суровость, — каким образом вы вместе с Ромпером находитесь здесь, вопреки моему решительному приказанию?

Кассулэ уже заранее ожидал какого-нибудь вопроса в этом роде, и его сокрушенная физиономия ясно говорила, что он сознает важность своей вины.

— Право, господин Раймунд, — ответил он, вертя в своих пальцах угол своей жилетки, — я не знаю, как это вам объяснить… Дело в том, что, увидев, как вы исчезли в этой черной дыре, в Far-Rockaway, я почувствовал, что не выживу до тех пор, пока получу известия о вас… и даже, что не могу ждать их до утра… Что-то говорило мне, что дело не обойдется так просто… Если господину Раймунду суждено погибнуть, думал я, то ведь я желал бы сопровождать его в это время… Если же, наоборот, он прибудет без приключений, то он так добр и извинит, что я последовал за ним. Второй вагон был там, совершенно открытый и вполне готовый… Я вскочил в него и отправился!..

— Что же касается Ромпера, то уверяю вас, это не я его привез. Он отправился сам, или, вернее, ваш помощник решил, что лучше будет отправить его за нами! — прибавил добродетельно Кассулэ, как будто бы этот пункт истории был всего важнее.

— Ромпер думал, наверно, так же, как и ты! — ответил молодой инженер, делая вид, что смеется над своим маленьким другом, но в глубине души очень тронутый этой беззаветной преданностью.

— Единственное, что осталось невыясненным во всем этом, — сказал он, помолчав минуту, — это почему мы в продолжение более четверти часа оставались неподвижными в трубе и что заставило нас выйти из нее?

— Относительно того, что способствовало нам выйти оттуда, так это, я полагаю, очень своевременная помощь господина Бенуа в Val-Tre'gonnec, но что касается причины случившегося с нами, то об этом я не знаю решительно ничего, и никто более меня не был удивлен полученным сотрясением!

— Ты также почувствовал его?

— Я думаю, что я немного виноват в этом, — ответил Кассулэ, сильно покраснев, — так как, очевидно, его произвел удар моего вагона о ваш.

— Для того, чтобы твой вагон ударился о мой, должна быть причина, от которой они оба остановились; не знаешь ли ты ее? Иначе они должны были бы следовать друг за другом, не соединяясь, до скончания веков… Должна быть причина общей остановки, ее-то я и не могу определить!..

— В то время, как мы хлопотали с вами, я слышал, как инженер сказал, что нефть перестала течь в девять часов сорок три минуты! — вскричал Кассулэ.

— Правда?

— И что телеграфное сообщение с Far-Rockaway прервано!..

— Тогда все вполне понятно: случилась какая-нибудь беда с трубой! — сказал Раймунд.

— Какая-нибудь серьезная беда?

— Боюсь этого!

— В таком случае она не станет больше служить, и мы также останемся последними, совершившими за семь часов переезд из Нью-Йорка в Брест, как мы теперь первые! — торжественным тоном заметил Кассулэ.

— Эта точка зрения очень лестна для путешественников, но малоутешительна для собственников трубы! — ответил молодой инженер, внезапно сделавшись озабоченным.

В этот момент карета, которая все время быстро неслась по дороге в Брест, резко остановилась, и одна из лошадей упала на глазах наших путешественников.

Кучер ругался на чем свет стоит; он спустился с козел и изнемогал в напрасных усилиях снова поднять бедное животное.

— Эта помеха много значит для меня, — сказал Раймунд, оценив одним взглядом, что потребуется не менее десяти минут для того, чтобы снова пуститься в путь. — Мы этого никогда не закончим, если будем так поступать! — прибавил он, выходя из кареты, чтобы помочь кучеру распрячь.

И видя, что одна из лошадей не пострадала от происшедшего, он освободил ее от упряжи, оставив только уздечку, и затем, легко вскочив на нее, галопом помчался к городу.

— Ну, ну! Вот это я называю не стесняться! — сказал кучер, когда, спустя добрую минуту онемения, снова обрел дар речи.

— Это позволит вам не погонять ту лошадь, которая еще осталась, чтобы доехать до ратуши! — философски заметил Кассулэ.

Бравый парень решил взглянуть на дело с этой утешительной точки зрения и, подняв, наконец, свою лошадь, отправился далее шагом.

Тем временем Раймунд доскакал до Бреста, и направился галопом к ратуше. Изумленные горожане выходили из домов, чтобы взглянуть, как лошадь без седла несется во весь опор, а всадник безжалостно все погоняет ее. Раймунд, к счастью, знал дорогу, так как имел уже случай посетить этот город; в одиннадцать часов и три минуты он достиг подъезда ратуши, со всех сторон окруженного каретами. Он одним прыжком вскочил на крыльцо, не заботясь о своей лошади.

— Свадебная зала? — спросил он, входя в прихожую.

Один из агентов показал ему, и через двадцать секунд он уже входил в нее.

Зала была буквально битком набита. Но Раймунд видел лишь, как мэр, стоя на возвышении, опоясанный своим шарфом, предлагал решительный вопрос какому-то белому видению, склонившемуся перед ним:

— Сузанна-Генриетта-Магда Куртисс, согласны ли вы взять в мужья Генри-Георга-Ахилла де Келерна, присутствующего здесь?

Раймунд не замедлил с ответом.

— Нет, господин мэр, она не согласна! — вскричал он громовым голосом с порога открытой двери. — Ахилл Келерн — вор и убийца!.. Я нарочно приехал из Нью— Йорка, чтобы доказать это!.. Мисс Куртисс — дочь честного человека… она не выйдет замуж за этого негодяя!

Бомба, упавшая среди свадебной залы, не вызвала бы большего изумления, чем эти слова. Все головы повернулись к тому, кто высказал такое ужасное обвинение. Все остолбенели. Наконец, мэр, думая, что имеет дело с сумасшедшим, хотел отдать приказ схватить его, чтобы снова мирно приступить к церемонии. Но тут поднялся Эбенезер Куртисс.

— Раймунд Фрезоль! — сказал он.

При этом имени, которое вся страна знала как имя молодого и знаменитого творца трансатлантической трубы, порыв любопытства и симпатии пробежал в толпе. Она раздалась, чтобы дать Раймунду пройти.

— Эбенезер Куртисс и вы, господин мэр Бреста, — тотчас же начал он, — я обвиняю перед вами Ахилла Келерна, здесь присутствующего, в убийстве моего отца, капитана дальнего плавания; я обвиняю его, кроме того, в том, что с помощью многочисленных подделок как в частных, так и в общественных документах, он продал в свою пользу трехмачтовый корабль «Belle Irma» и его груз, составлявшие собственность моего отца и мое наследство!.. Я приношу клятву в моих словах и докажу это на суде!..

— Молодой человек сошел с ума!.. Я его не знаю!.. Господин мэр, я вас прошу приказать вывести его и приступить к совершению обряда! — бормотал жених Магды.

Его лицо покрылось синеватой бледностью, и он остановил на Раймунде свои полные ужаса глаза.

— Вы знаете меня, Ахилл Келерн! — возразил тот, — знаете с того дня, как вы меня вели этой же самой рукой по улицам Квебека, чтобы бросить меня и лишить имущества, — уже после того, как этой же рукой вы убили моего отца!.. И я… я вас знаю!.. Господа, взгляните на него!.. Взгляните на это лицо предателя и скажите, неужели его преступление не видно на нем!..

И действительно, физиономия презренного в этот момент вполне уличала его.

Бледный, угрюмый, испуганный, он думал, что видит перед собой призрак убитого, колени его подгибались. Невольно он обернулся к двери, как бы измеряя расстояние до нее, точно думая бегством спастись от ожидавшего его наказания. Уже год, как он часто слышал имя Раймунда Фрезоля, сначала по поводу трансатлантической трубы, потом как друга и компаньона Куртисса, — и это имя сделалось для него чем-то вроде вечного кошмара и угрызений совести. Однако ему ни разу не приходила в голову мысль, что у Раймунда могло появиться подозрение о кровавом звене, соединяющем их. Брошенный совсем ребенком у водопада Монморанси, ничего не зная о предшествовавших и последовавших затем преступлениях, Раймунд, рассуждая логически, не должен был бы иметь ни о чем этом никакого представления теперь, когда он стал взрослым человеком. Самое большее, что он мог бы когда-либо узнать, это — признать при встрече в муже Магды, владельце замка Келерн, бывшего матроса, которого он знал подшкипером «Belle Irma». «В таком случае, — говорил себе Ахилл, — достаточно будет сочинить какую-нибудь басню, чтобы объяснить мое поведение и исчезновение. Будто бы я неожиданно был отозван в Квебек, что затем я писал письма, не дошедшие по адресу, и, наконец, потерпел кораблекрушение в Австралии, проработал там несколько лет, где, по общему мнению, и составил себе состояние… Словом, Раймунду пришлось бы поверить моим объяснениям, а если же нет… то это бы так и осталось…»

Чтобы молодой инженер узнал во всех подробностях об убийстве капитана Фрезоля и о мошеннической продаже корабля, этого он не боялся ни секунды. Это казалось ему даже невозможным. И действительно, чтобы это случилось, нужна была встреча Пьера Жиме — единственного обладателя печальной тайны — с тем, кого она так близко касалась.

Поэтому Ахилл Келерн и был страшно изумлен случившимся и видел в нем торжество слепого случая и насмешку судьбы.

«Есть высшая справедливость!» — говорила вся его поза.

Все судьи, присутствовавшие при брачной церемонии, подошли и стали вполголоса переговариваться с мэром.

— Есть ли у вас какие-нибудь доказательства тяжелых обвинений, возводимых вами на графа Келерна? — спросил молодого инженера один из этих господ.

— Доказательства тут! — ответил он, показывая посмертный манускрипт Петера Мюрфи, — я только что пересек Атлантический океан за семь часов по подводной трубе, чтобы доставить их вовремя, и теперь прошу удостовериться в них, хотя бы ценой моей свободы!

Все присутствующие толпились в нерешительности вокруг обоих противников. Магда ждала, как и другие, пораженная и возмущенная поведением своего жениха.

— Господин де Келерн, — сказала она вполголоса, — говорите же!.. Я жду вашего опровержения этого ужасного обвинения!.. Скажите, что это неправда, ложь!.. И мы вам поверим!..

— Не поверите ли вы скорее мне, мисс Куртисс? — возразил Раймунд Фрезоль с глубокой грустью, — неужели вы действительно думаете, что я приехал издалека и таким необычным путем, чтобы нанести вам этот ужасный удар, не имея на то достаточных доказательств? Можете ли вы так думать?

Мэр нашел необходимым покончить с этой тяжелой сценой.

— Господин де Келерн и вы, сударь, потрудитесь пройти ко мне в кабинет! — сказал он. — Для всех важно, чтобы это дело было выяснено.

Он указал дорогу всем наиболее заинтересованным, и они последовали за ним. Перед уходом, однако, Раймунд отвесил Магде и мистрис Куртисс, неподвижно стоявшим на месте, почтительный поклон, в котором разом читались и горькое сожаление об этой публичной казни, и твердая уверенность в ее необходимости.