То, что в начале XXI в. на историческую арену выходят страны, которые последние столетия находились под европейским владычеством, – результат второй волны глобализации, однако дело не только в ней: нации с тысячелетней историей, не забывшие о величии своих древних цивилизаций, стремятся вновь занять достойное место в мире.

Глобализация в той форме, которую она приняла в конце XX в., была задумана и инициирована США, стремящимися открыть, а то и взломать внешние рынки для своих товаров и капиталов. Основной механизм подобного проникновения – прямые иностранные инвестиции (IDE). Они выражаются не только в притоке средств (в Китае 2000-х гг. – около 60 миллиардов долларов в год, т. е. 2,5 % ВВП страны), но и прежде всего в импорте технологий, необходимых для модернизации экономики развивающихся стран.

В обмен страны, где обосновываются западные транснациональные корпорации, представляют дешевую и сверхдешевую рабочую силу, часто лишенную какой-либо социальной защиты и трудящуюся в таких же бесчеловечных условиях, как те, что господствовали в Европе в начале индустриальной революции. Однако феномен стремительного роста этих стран нельзя понять без учета активной политики их правительств, движимых национальными амбициями, которые лишь усиливаются оттого, что большинство динамично развивающихся стран некогда были империями (Китайская империя, Османская империя, Персидская империя, Империя Великих Моголов и Индийские султанаты, Аннамская империя и т. д.), и память о них не исчезла после их краха. Исключениями из этого правила служат молодые нации, как Бразилия или ЮАР, чьи экспансионистские амбиции ничем не уступают державам, упомянутым выше (но, возможно, не столь реалистичны).

Именно потому, что страны, которые принято называть «развивающимися» (émergents), движимы стремлением взять реванш у истории, которая их так унизила, в большинстве из них торжествует более или менее жесткий национализм. Однако их реакция, напоминающая отложенный антиколониализм, не способствует сближению между самими странами БРИКС (Бразилия, Россия, Индия, Китай, ЮАР). Они не мечтают вернуться в прошлое, а, исходя из собственных интересов, смотрят в будущее. Вполне может статься, что они даже выступят друг против друга. Тем не менее страны БРИКС в целом стремятся действовать скоординированно, прежде всего дабы оградить свой государственный суверенитет – один из фундаментальных принципов ООН – от того, что они считают вмешательством Запада в свои внутренние дела.

Среди развивающихся стран лишь Китаю удалось то, в чем СССР потерпел крах, – примирить ленинизм и капитализм.

В реальности Коммунистическая партия Китая выступает в роли наследницы всей истории Поднебесной. Она не просто оказывается реинкарнацией императора – стоит задаться вопросом, не является ли КПК истинной националистической партией, а Гоминьдан – лишь ее бледным предшественником. С тех пор, как она официально провозгласила концепцию «трех представительств» (труженики, интеллигенты, бизнесмены), КПК объединяет партийных деятелей, военных, деловых людей, адвокатов и т. д. Это не мешает некоторым ее фракциям до сих пор клясться в верности маоизму, что подчеркивает идеологическую преемственность. КПК – это прежде всего Власть, которая единодушна с массами в их стихийном национализме.

Коммунистическая партия начала с того, что восстановила легитимность, которую некогда воплощал император. Благодаря энергии маоизма (вплоть до череды его преступных безумств, таких, как Большой скачок или Культурная революция), она, как никто до нее, сумела объединить китайскую нацию. «Элита красных стен», как Жан-Люк Доменаш назвал старых националистов, которые в 1949 г. вместе с Мао Цзэдуном создавали Китайскую Народную Республику, в конце концов взяла верх над наследниками, которых он сам указал. Дэн Сяопин открыл для Китая «если не эпоху справедливости, то как минимум эпоху разума».

Инициатор «четырех модернизаций» в 1978 г. установил в Китае подобие НЭПа, который Ленин, умерший в 1924 г., не успел поставить на ноги в молодой советской республике. Даже после кровавого подавления волнений на площади Тяньаньмэнь (1989 г.) Дэн, железной рукой отстояв господство Коммунистической партии, прожил еще достаточно долго (до 1994 г.), чтобы продолжить свой курс на открытость. У него хватило времени, дабы назначить себе двух преемников: Цзян Цзэминя (1992–2002) и Ху Цзиньтао (2002–2012). Си Цзиньпин стал первым председателем Китая, которого не выбирал Дэн. Единство Коммунистической партии и стабильность системы в целом никогда не подвергались сомнению. В свете блестящих экономических успехов Китая и более чем тридцати лет, когда именно Дэн определял историю страны, его фигуру можно сравнить по значению разве что с Мао Цзэдуном.

Победитель двух войн: против Чан Кайши и Гоминьдана, а также против Японии, – Мао был основателем Китайской Народной Республики, но его правление, даже если именно он создал нацию, было несравнимо более кровавым. Вовсе не Мао, а Дэн открыл для Китая путь в современный мир, заключив, в пику СССР, кажущийся противоестественным альянс с США. По иронии истории, этот альянс сегодня обернулся против Америки: она попала в зависимость от гигантского китайского рынка, куда транснациональные корпорации вкладывают средства и в погоне за дешевой рабочей силой переносят свои производства, и ее наводнили товары made in China, лишь ускоряющие ее деиндустриализацию. Китай держит обязательств США на два триллиона долларов (общие валютные резервы КНР превышают три триллиона).

Действительно ли «глобализация» была сознательно инициирована американской элитой в рамках какой-либо политической стратегии или, скорее, родилась из типичной для англосаксонских стран «идеологии рынка»? Без сомнения, сближение США и Китая в конце XX в. (Никсон встретился с Мао в 1972 г.) продолжает линию, которую до Второй мировой войны называли политикой «открытых дверей». В ее рамках США некогда повернулись к Китаю перед лицом японского империализма. Не стоит забывать и тактические соображения: китайцы стремились защититься от СССР, а американцы – прикрыть тылы во время вывода войск из Вьетнама. Однако ничего подобного бы не случилось, если бы китайский рынок не привлекал американский big business, который был идеологически ближе к республиканцам, чем к демократам.

Как иронично заметил бывший министр финансов Генри Полсон, в США существует по меньшей мере три политические стратегии по отношению к Китаю, и политика, которую проводит министерство финансов, прямо противоположна линии Госдепартамента и Министерства обороны. Это признала и Хиллари Клинтон: «Трудно быть невежливым с твоим кредитором».

Я поднял вопрос о том, кто станет гегемоном в XXI в., поскольку он действительно встал на повестке дня: хотя экономический рост Китая слегка замедляется, его ВВП вскоре превысит ВВП США. Идеологи Коммунистической партии оспаривают тот факт, что в XXI в. отношения КНР и США могут вылиться в классическую конкуренцию за мировое господство. Они подчеркивают, насколько обе державы взаимосвязаны и какой вред американский Конгресс нанес бы интересам Америки, ее союзников и собственных бизнесменов, пойди он по пути соперничества. Они выдвигают идею «общего интереса, подкрепленного моральными ценностями» и приводят в пример отношения, которые некогда связывали Китайскую империю с народами, называвшимися данниками Поднебесной, но не потому, что те платили дань, а поскольку они пользовались теми же кодексами, что и Китай. Вот почему так важна «мягкая сила» (soft power), воплощенная прежде всего в более чем 300 «Институтах Конфуция», созданных по всему миру.

Дэн Сяопин давно призвал Китай быть во внешней политике максимально осторожным. Часто цитируют его любимую поговорку: «Нужно научиться переходить реку, нащупывая камни». Лучше было бы ее перевести: «Прежде чем пытаться пересечь реку, нужно ее обследовать». В 2010 г. Дай Бинго, высший в стране авторитет в сфере внешней политики, напоминал, что цель КНР – мирное развитие: «Кто-то говорит, что в Китае есть поговорка: “Скрывай свои возможности, выжидай и постарайся победить”. Эти подозрения безосновательны».

Конечно, еще в 1907 г. Кроу, информированный слуга британской короны, отмечал, что никакие миролюбивые заверения не отменяют внутренней динамики Германской империи. Однако сравнение само по себе ничего не доказывает. Усиление Китайской Народной Республики в XXI в. вовсе не обязательно приведет к столкновению с США, как подъем Германской империи привел к войне 1914 г. Прежде всего это связано с тем, что, как стоит напомнить, Первая мировая война была превентивной, и ее можно было избежать. Для этого было достаточно, чтобы Второй Рейх отказался от своих военно-морских амбиций. Ничто не обязывает наших современников повторять ошибки, совершенные их предшественниками.

Кроме того, как отмечает Генри Киссинджер, проблемы, которые сегодня определяют повестку дня международной политики, имеют глобальный характер и выходят за рамки американо-китайских отношений. Китаю еще предстоит справиться с множеством собственных трудностей: бедностью, от которой, если брать за основу критерий ООН (доллар в день), до сих пор страдают 150 миллионов китайцев, а также старением нации: после 2015 г. доля трудоспособного населения начнет сокращаться. «Страна, сталкивающаяся с внутренними вызовами такого масштаба, – предсказывает Киссинджер, – не станет, не просчитав последствий и тем более сгоряча, ввязываться в стратегическое противостояние или в борьбу за мировое господство». Кроме того, – продолжает он в оптимистическом духе, – нынешние лидеры, в отличие от их предшественников до 1914 г., не могут питать иллюзий насчет разрушительного потенциала современного оружия.

Хотя военное столкновение между США и Китаем вовсе не является неизбежным, от соперничества между ними никуда не уйти. Даже если постепенный рост зарплат и переориентация на внутренний рынок затормозят экономический рост Китая (до запланированного на 2013 г. уровня в 7 %, которому мы можем лишь позавидовать), у него остается колоссальный резерв рабочих рук. За тридцать лет Китай сумел повысить уровень образования своего народа и создать могучую науку. Его колоссальные государственные предприятия входят в список крупнейших компаний мира – конечно, речь идет не о потребительском секторе, который отдан частным фирмам и работающим на экспорт совместным предприятиям, а о жестко контролируемых государством естественных монополиях: нефти (Sinopec), телекоммуникациях (Huawei, China mobile), электричестве, транспорте, финансовых услугах и пр.

Китай без стеснения практикует государственный меркантилизм и открыто финансирует свои госкомпании, чтобы ускорить экономический рост. Как только Еврокомиссия пытается обложить пошлиной импортируемые из Китая солнечные батареи (там производят три четверти выпускаемых в мире панелей), Китай сразу же принимает ответные меры, вынуждая Европу к компромиссу. КНР умело сочетает либеральную стратегию и централизованное планирование, действуя одновременно и в ВТО, и вне ее рамок. Китай блестяще владеет искусством вносить раздор в ряды своих партнеров, которые из-за колоссальных масштабов китайского рынка оказываются его заложниками. Он действует так не только в отношениях с ближайшими соседями (Японией, Южной Кореей, членами Ассоциации государств Юго-Восточной Азии), но и с далекими странами, в частности, членами ЕС, которые настолько легко начинают толкаться локтями, что их даже не нужно специально стравливать. В 2005 г. объем внешней торговли Китая (экспорт + импорт) составил 65 % его ВВП. Сегодня он слегка снизился до уровня 50 %. В любом случае подобные цифры свидетельствуют об удивительной для страны такого размера ориентированности на внешние рынки. Наряду с низкой стоимостью рабочей силы недооценка курса юаня позволяет Китаю стягивать к себе все большую долю мирового промышленного производства. Одновременно нельзя не признать, что китайские рабочие демонстрируют исключительную производительность, а качество их продукции растет.

Китайский экспорт ориентирован на Европу (22 %), США (18,4 %), Японию (8,2 %) и другие развивающиеся страны Азии (24 %). Торговый профицит Китая, который в 2007 г. превышал 400 миллиардов долларов, с тех пор снизился. У этой внешнеориентированной и стремительно растущей (благодаря высокому уровню инвестиций) экономики есть очевидные слабые места: финансовые пузыри и все возрастающая потребность в сырье (руде, углеводородах, продовольствии), которое Китай ищет повсюду: в Центральной Азии, в России, в Австралии, на Ближнем Востоке, в Африке, в Латинской Америке… На сегодняшний день Китай уже стал основным импортером нефти из Ирана и Ирака. Ближний Восток уже наполовину перестал быть охотничьими угодьями Запада. Так на наших глазах мирным путем иерархия мировых держав «переворачивается».

Проникновение Китая порой ведет к локальным (Гана) или международным (Судан) конфликтам. Удлинение торговых путей делает их более уязвимыми перед пиратами и международными кризисами. Китай то призывает к сдержанности (по отношению к Мьянме и Северной Корее), то вместе с другими державами берет на себя ответственность за интервенцию (принимая участие в военно-морской операции «Аталанта» у берегов Сомали или даже посылая свой контингент в составе «голубых касок» ООН). Колоссальная потребность Китая в природном сырье ведет к повышению цен, на которое жалуются традиционные покупатели. Одновременно экономическая стагнация в Европе немного снижает китайский экспорт и тормозит рост КНР. Так Китай убеждается в том, насколько он зависим от остального мира. Раньше (при Мао Цзэдуне или во времена империи) он был замкнут на самого себя и мог культивировать миф о своей исключительности… Сегодня, встроившись в большой мир, Срединная империя оказывается одновременно везде и нигде и убеждается в том, что и для нее глобализация означает зависимость и уязвимость. Но есть ли у нее выбор?

Отныне руководство Китая делает ставку на интернационализацию юаня. Принятое 11 декабря 2011 г. правительствами Японии и Китая решение перевести их торговые расчеты с доллара на юани и иены сильно задело США, которые стали активно – и успешно – давить на Японию, чтобы призвать ее к порядку. В обмен они разрешили Синдзо Абэ покончить с политикой твердой иены, которая была навязана Токио в начале 1990-х гг. в соответствии с валютными соглашениями, подписанными в отеле «Плаза».

Имея колоссальные резервы, в основном сосредоточенные в долларе, и торговый профицит более чем в 150 миллиардов долларов как в отношениях с США, так и с Евросоюзом, Китай чувствует, что пришла пора сделать юань конвертируемым: как подчеркивают Мишель Альетта и Го Бай, валютная многополярность позволит КНР оказывать непосредственное влияние на будущее международной финансовой системы. В то же время, вводя более либеральное законодательство в финансовой сфере и раскрывая реальную стоимость капитала, Китай мог бы использовать свои накопления более рационально и обеспечить своей экономике более стабильное развитие. Экономический рост и укрепление роли Китая на международной арене неразрывно связаны.

В отличие от СССР, позволившего США вовлечь себя в гонку вооружений, на которую у него из-за отставания, а потом и окостенения экономики не хватило средств, Китай сделал ставку на экономическое развитие. Он не мечтал о каком-либо стратегическом паритете в военной сфере. Ему всегда, за исключением войны в Корее, хватало показательных жестов. Когда в 1979 г. он почувствовал угрозу со стороны СССР (вопрос, была ли эта угроза в действительности), то решил сблизиться с США. Отставание Народно-освободительной армии Китая стало очевидным, когда в 1979 г. она попыталась «преподать урок» Вьетнаму.

В начале 2000-х гг. Китай осознал, сколь масштабная технологическая революция произошла в военной сфере, и решил, что ему пора нагонять свое отставание. Каждый год в течение десятилетия (за исключением 2009 г.) его оборонный бюджет увеличивался на 10 %. По китайским источникам, в 2013 г. бюджет Народно-освободительной армии достиг 88 миллиардов евро (114 миллиардов долларов). Раньше Китай покупал бо́льшую часть вооружения у СССР. За последнее время он создал собственный военно-промышленный комплекс и занял шестое место в мировом рейтинге экспортеров оружия. Он обзавелся самолетами-невидимками, первым авианосцем («Ляонин»), новой моделью палубного истребителя, баллистической ракетой против авианосцев и, что важнее всего, атомными подводными лодками, оснащенными межконтинентальными ракетами на твердом топливе и с разделяющимися боеголовками (DF41). Тем не менее уровень оперативного управления китайской армии является объектом споров.

Несмотря на умиротворяющие заявления Дай Бинго, в 2010 г. в Южно-Китайском море произошло несколько инцидентов вокруг островков, которые на первый взгляд не должны были никого особо интересовать: островов Сенкаку – с Японией, Парасельских островов – с Вьетнамом, других островков – c Филиппинами. Франсуа Годман утверждает, что китайские геополитики-«реалисты» лелеют идею о том, что устойчивый компромисс между Китаем и США возможен на основе возвращения к духу Каирской конференции 1943 г., когда Рузвельт гарантировал Чан Кайши возвращение Тайваня, архипелага Сенкаку и, возможно, даже Окинавы.

Все указывает на то, что для Китая контроль над Южно-Китайским морем превратился в жизненно важный вопрос не только из-за того, что через него проходит львиная доля товаропотока по направлению к китайским портам и из них, но и потому, что те несколько атомных подводных лодок (пока их четыре), оснащенных пусковыми установками, которыми Китай обзавелся, базируются в Хайнане и нуждаются в этих водах, чтобы к югу от Филиппин выйти на глубину Тихого океана.

Страх перед тем, что Юго-Восточная Азия превратится в сферу эксклюзивного влияния КНР, из которой США будут оттеснены, объясняет переброску 60 % американского военного флота из Атлантики в Тихий океан (раньше их соотношение было 50 на 50). Это решение было принято в конце 2010 г., через два года после избрания президентом Обамы. Наряду с выводом американских войск из Ирака и Афганистана оно ярко свидетельствует о переориентации внешней политики Америки: в 2008 г. Обама еще выступал за поиски компромиссов с Китаем. Сейчас, хотя его последняя встреча с Си Цзиньпином и завершилась взаимными заверениями в дружбе, позиция Штатов, кажется, изменилась. Некоторая агрессивность тона, в котором Китай высказывается о своих соседях, уже парализованных экономической зависимостью от Поднебесной, возможно, подтолкнула США к политике сдерживания (containment), хотя и не является тут основным фактором. Даже без формального альянса с США страны от Японии до Индии, не говоря уже о Филиппинах, Индонезии, Австралии, Вьетнаме и Таиланде, в рамках двусторонних оборонных соглашений активно взаимодействуют со Штатами и проводят с ними совместные учения. В порту Дарвина (Австралия), не афишируя своего присутствия, базируются американские военные корабли. Ничего не говорится прямо, но все и так ясно. Принятое в конце президентского срока Джорджа Буша решение наладить с Индией отношения в сфере мирного атома (напомним, что Индия, как и Пакистан, отказалась подписывать договор о нераспространении ядерного оружия) свидетельствует о стратегическом сближении двух стран. Моря и проливы, открывающие выход к восточному побережью Китая, находятся в сфере жизненных интересов Пекина, точно так же, как и западная часть Тихого океана.

Расширение ядерных арсеналов азиатских стран (Китая, а также Индии и Пакистана) преследует прежде всего цели сдерживания и обороны. Гораздо бо́льшие опасения вызывает Северная Корея с ее иррациональной политикой, агрессивностью, резкими жестами и опасностью расползания ее ядерных технологий по всему миру. Единственная сила, способная сдерживать Пхеньян, – Китай. Эта проблема явно ждет политического решения, даже если, дабы его достичь, потребуются долгие годы. Северокорейское досье позволяет оценить степень доверия между США и Китаем.

Ядерный арсенал, которым обзавелся Китай, нужен ему для того, чтобы в случае атомной атаки со стороны потенциального агрессора он мог нанести ответный удар. Эта возможность защищает его от любого ядерного шантажа. Однако постепенный рост напряжения в Южно-Китайском море между Пекином и Японией, стремящейся нарастить свой оборонный потенциал, а также глухое соперничество между двумя азиатскими гигантами с миллиардным населением не может не напоминать ситуацию, сложившуюся в Европе перед Первой мировой войной.

«Белая книга по вопросам обороны» Китая за 2011 г. может сколько угодно призывать к отношениям, основанным на «взаимном доверии», – опасения никуда не денутся. Конечно, военную угрозу со стороны Китая не следует преувеличивать. Военный бюджет Поднебесной все еще в семь раз меньше американского! Так что у китайцев есть все основания иронизировать над человеком с ружьем, который жалуется на угрозу со стороны прохожего, у которого в руках только нож, – так кто из них бряцает оружием?

Современные коммуникационные технологии – это искусство, которое позволяет выставить ту политику, которую вы собираетесь проводить, в самом выгодном свете перед общественным мнением. США предложили создать транстихоокеанское партнерство, на основе которого сформировалась бы зона свободной торговли, не включающая Китай. Точно так же недавно они воскресили давнюю идею трансатлантического партнерства в сфере торговли и инвестиций. Этот проект идет дальше извечной британской мечты о свободной торговле или немецких замыслов о промышленном переустройстве в масштабе мира, но совершенно не ясно, зачем он Франции и другим европейским странам. Что здесь действительно важно (и гораздо важней французского культурного исключения) – это стратегический замысел США изолировать Китай и усилить свое влияние на союзников со всех берегов океанов, омывающих Америку. Как еще назвать эту политику, кроме как стратегией сдерживания, усиленной множеством антидемпинговых мер и побуждающей американские транснациональные корпорации вновь перенести свои производства в США?

Конечно, военный конфликт в Тайваньском проливе случится не завтра. Однако «Большая двойка» устроена так, что сотрудничество не исключает соперничества. США хотят развивать свое партнерство с Китаем, но скорректировав его условия, и стремятся упрочить свое лидерство в мире, чтобы, если потребуется, выставить против Китая многочисленную коалицию. Отношения внутри «Большой двойки» весьма далеки от благостных. Китай еще не сказал своего последнего слова. Да и союзники США далеко не всегда оказываются их марионетками.

Изучение событий, предшествовавших Первой мировой войне, показывает, как легко мир, сам того не заметив, может сползти к катастрофе, которую тогда было настолько же легко избежать, как сегодня трудно вообразить. США, конечно же, не хотят, чтобы их вовлекли в ядерную войну. Президент Обама высказался за «мир без ядерного оружия». Однако, не подвергая сомнению его искреннее стремление сократить атомные арсеналы, мы понимаем, что его слова не следует понимать буквально. Барак Обама прямо об этом сказал: покуда другие державы располагают подобным оружием, не может быть речи о том, чтобы США отказались от своего инструмента сдерживания. Высказанное им предложение сократить на треть (с 1500 до 1000) число развернутых ядерных боеголовок маскирует тот факт, что в России, как и в США, есть тысячи неразвернутых боеголовок. Я вижу, что на сегодняшний день ни одно из двух решений, предложенных на конференции по нераспространению ядерного оружия в 2010 г., чтобы постепенно сократить объем арсеналов, не было воплощено в жизнь: ни ратификация договора, запрещающего атомные испытания, необходимые для разработки новых вооружений (качественный аспект), ни запрет на производство расщепляющихся материалов военного назначения (количественный аспект). В реальности США не хотят ядерной войны, но охотно идут на конвенциональные войны ограниченного масштаба, в которых используют высокотехнологическое вооружение, которым другие страны не располагают (как межконтинентальные ракеты со сверхмощными «конвенциональными» боеголовками, способные нанести «быстрый глобальный удар» – prompt global strike).

КНР стремится соответствовать этим вызовам, но ей требуется время. По китайским оценкам, даже если никакое внешнее или внутреннее потрясение не прервет экономический рост Поднебесной, она не сможет сравняться с США по военному потенциалу до 2049 г., когда будут отмечать столетие Китайской Народной Республики.

Как мы видели, война, разразившаяся в 1914 г., была превентивной, и ее развязал узкий круг лиц, стоявших во главе Второго Рейха: прежде всего военачальники и лишь во вторую очередь – император и канцлер. Они решились на этот шаг (или смирились с подобным исходом), поскольку ошибочно полагали, что с течением лет стратегическое положение их страны будет лишь ухудшаться. И это при том, что до 1914 г. мощь Германии была на подъеме! Логично было бы ожидать, что мировой гегемон, Великобритания, первая решит подрезать крылья своему конкуренту. Однако на деле все вышло совсем не так… Я не склонен тешить себя иллюзиями, будто демократическая страна – тем более если она преподносит себя как «великую демократию» и сильно милитаризована – не может по хладнокровному расчету развязать войну. Вторжение в Ирак в 2003 г. (а до него – война в Персидском заливе 1990–1991 гг., когда конфликт можно было разрешить дипломатическим путем), бомбардировки Югославии в 1999 г., нарушение резолюции ООН № 1973 по Ливии в 2010 г. ясно мне показали, что от официальных речей, которые всегда исходят патокой, до войны, которая почти всегда заранее планируется на высшем политическом уровне, может пройти лишь мгновение – технологии обработки общественного мнения достигли такого совершенства, что обвести людей вокруг пальца стало проще простого.

Конечно, любой (даже локальный) конфликт между США и Китаем, например, вокруг Тайваня или за прибрежную зону какого-нибудь островка, может привести к чудовищным последствиям. Дело не только в том, что Китай не демократия, важно, что военный истеблишмент там в значительной степени независим. Во главе Центрального военного совета из 11 членов стоит председатель Китайской Народной Республики, однако остальные места в нем занимают высокопоставленные военные: начальники четырех главных управлений (прежде всего Генштаба и Главного управления вооружений) и три командующих родами войск, а также министр обороны и бывший глава управления вооружений, который отвечает за контакты с армиями других стран. Обратим внимание на то, что среди заместителей председателя Совета (возможно, временно) нет начальника политического управления. Посты заместителей занимают генерал сухопутных сил и бывший командующий ВВС генерал Сюй Цилян, чье назначение на этот пост, который раньше занимал адмирал, свидетельствует о том, сколь возросла роль авиации и флота в китайской армии, в которой традиционно первенствовали сухопутные войска. Профессионализация вооруженных сил и строительство армии, способной действовать вне национальной территории, лишь увеличивают дистанцию между военной и гражданской сферами. Так что Народно-освободительная армия Китая пользуется значительной автономией. Как и в Германской империи, где глава Генерального штаба подчинялся непосредственно императору, китайские военачальники подотчетны лишь главе государства. Однако если Мао Цзэдуна и Дэн Сяопина, которые вели войну с Гоминьданом и японцами, можно считать профессионалами в военной сфере, этого не скажешь о Цзян Цзэмине, Ху Цзиньтао и, вероятно, Си Цзиньпине, которые, скорее, похожи на старательных технократов. Искусство одновременно анализировать расклад сил с военной и политической точек зрения дано не всем, и его не освоишь по книгам. Это значит, что ошибки в оценках всегда возможны. Именно это произошло в начале июля 1914 г., когда лидеры Германии и Австро-Венгрии решились начать войну, которая по их планам не должна была выйти за локальные рамки, а в реальности превратилась не только в общеевропейский, но и в мировой конфликт, которого они не могли представить.

Сегодня, как и в те времена, существуют оборонные договоры, альянсы и опасность неконтролируемого развития событий, а также полно людей, которым свойственно ошибаться. Чего не хватает, так это подушек безопасности.

Так что случайность хотя и маловероятна, но всегда возможна. Главная опасность для Китая – это не военный конфликт, а экономическая рецессия или внешний кризис, способный перекрыть поставку ресурсов, или кризис внутренний, ведь в Китае всегда были сильны центробежные силы, пусть даже сегодня обширный средний класс (180 миллионов человек, зарабатывающих от 40000 до 1 миллиона долларов в год) по своей природе консервативен.

Вопрос, кто станет гегемоном в XXI в., встанет не завтра. Америка еще очень сильна. Ее «разворот» с Атлантики к Тихому океану был предсказуем. У Китая есть то преимущество, что он может извлечь уроки из истории Германской империи до 1914 г., чей стремительный рост, слабо контролировавшийся ее властной элитой, привел ее к катастрофе. Ей следовало действовать поступательно, осторожно и учитывая интересы других сторон (для чего требовалось сначала их признать). Я склонен думать, что мир не готов к китайской гегемонии, поскольку не знает Китая, да и сам Китай не знает мира (по крайней мере, пока). Глобализация идет бок о бок с вестернизацией. Переход от гегемонии одной державы к гегемонии другой совсем не прост. В XX в. он стал возможен лишь между двумя народами, говорящими на одном языке и связанными полутора веками общей истории. Если судить по количеству разногласий между Китаем и США, то до «общности интересов, подкрепленных моральными ценностями», им еще очень далеко.

Мир XXI в. неизбежно будет многополярным. Однако будет ли он управляемым?

Мы достигли той точки, когда миру точно нужны правила игры. Слишком велико искушение противопоставить Запад и остальной мир. Это называется «оксидентализм». Простая, слишком простая и, заметим, очень далекая от гуманизма идея: имеет ли вообще смысл делить мир на две части? Он явно устроен сложнее. США располагают множеством преимуществ, которые прозорливо перечислил Режи Дебре: прежде всего это soft power – обработка умов и неразрывно с ней связанная претензия на то, что именно Америка воплощает универсальные ценности. Однако те же преимущества легко оборачиваются недостатками, если приводят к переоценке собственных сил и высокомерию. Но не страдает ли от него и Китай? Одно высокомерие рискует столкнуться с другим. Тем не менее Китаю есть в чем преподать нам урок мудрости. Страна Лао-цзы, Конфуция… и Сунь-цзы (не стоит забывать о стратегах), конечно, способна помыслить всю сложность мира так же хорошо, а, возможно, и лучше, чем западный дух в его самом отточенном воплощении. Китай мечтает вновь – через перераспределение мировых богатств – обрести ту роль, которую он играл в начале XIX в., до индустриальной революции в Европе. Это стремление вполне легитимно: усиление Китая уже глубоко изменило и изменит еще сильнее мировую иерархию коммерческих, индустриальных и финансовых игроков. Этот процесс точно не будет «гармоничным». Китайский мыслитель Янь Сюйтун пришел к следующему выводу: «Сегодня выборы стали общемировой нормой… Китай должен сделать демократию одним из тех моральных принципов, которые он продвигает».

Все мы чувствуем, что в том маленьком и постоянно сужающемся мире, в котором мы живем, задача поддержания жизненного равновесия далеко не проста. Я имею в виду не только изменение климата, выбросы, вызывающие парниковый эффект, и загрязнение воздуха, воды, морей и почв, которыми человечество пользуется сообща. Помимо этого, я говорю о природных ресурсах, распределении богатств и о постоянно меняющихся контурах неравенства: на смену классической оппозиции «центра» и «периферии» постепенно приходит разрыв между «глобализированными элитами» (Зигмунд Бауман), получателями финансовой ренты, и народами, привязанными к своим локальным проблемам, как некогда крестьяне – к своим полям. Можно ли представить, чтобы в старых индустриальных странах попытки поставить под сомнение социальную систему, воздвигнутую благодаря длившейся больше века борьбе за права рабочих и демократию, не привели к чудовищным потрясениям и регрессу? Однако именно к этому неизбежно ведет сегодняшний коммерческий и финансовый дисбаланс, связанный с переводом собственности и производств. Наконец, не может не волновать, смогут ли люди договориться об общих правилах не только в Совете безопасности ООН и в стенах международных организаций, но и в Азии, с ее тысячелетними цивилизациями, на Ближнем Востоке, со всеми его проблемами, в степях Центральной Азии, в глубинах Африки, в мегаполисах будущего и в наших сегодняшних городах. За какими принципами, ценностями и нормами будущее?

Совершенно неясно, что будет с принципом национального суверенитета, который, по словам де Голля, неотделим от демократии как «две стороны одной медали». Сегодня ему противостоит право на интервенцию, которую всегда так легко объявить гуманитарной! Неудивительно, что в Совете безопасности развивающиеся страны регулярно поддерживают Китай и Россию, чтобы воспрепятствовать решениям, которые им кажутся посягательством на их собственный суверенитет. В мире столько нестабильных государств, что нельзя пренебрегать международным правом, которое определяется прежде всего Советом безопасности ООН. Как глупо было в 2011 г. использовать в Ливии «обязанность защищать» – этот принцип был признан ООН в 2005 г., но ведь не для того, чтобы оправдывать смену режимов! Идиотское искажение самой сути этого права разрушило с таким трудом найденный консенсус между Россией и Китаем, с одной стороны, и «тройкой западных стран» – с другой. Франция г-на Саркози решила присоединиться к «семье западных наций», позабыв о том, что со времен Революции 1789 г. и вплоть до де Голля она всегда считала себя старшей сестрой в большой семье народов мира. Какие бы маски он ни примерял, оксидентализм на деле часто оказывается прямой противоположностью гуманизма. Следуя совету Юбера Ведрина, президент республики Франсуа Олланд решил не отменять решения своего предшественника о том, что Франция возвращается в интегрированную военную структуру НАТО. Пусть так, но с одним условием: Франция должна добиться того, чтобы ее голос в НАТО звучал свободно и независимо, она не должна входить в группу по ядерному планированию Альянса, и ее долг – служить делу мира и свободы. Если она этого не сделает, то к чему была вся наша история, в первую очередь после 1789 г.? Можно ли допустить, чтобы столько жертв, принесенных во имя свободы, оказались тщетными?

Урок, который мы должны извлечь: нельзя допустить новых холодных войн. Мир многолик: многолики развивающиеся страны, многолик и Запад. Лучше говорить не о многополярности, а о диалоге между народами. Именно благодаря ему, а не с помощью интервенций и силы устанавливается взаимопонимание между людьми.

Постаравшись взять на себя эту роль, Франция и Европа смогли бы помочь выйти из опасной и, возможно, смертоносной конкуренции между Китаем и США. Вместо того чтобы с опасением наблюдать, как меняется расстановка сил на планете, лучше заложить основы гуманизма XXI в. и научиться жить в многополярном мире.