Деревня Жуковка
6 ноября
Между тыном и пегим глинобитным сарайчиком была развешана для просушки кинолента.
Карякин находился при ней для охраны. Две голодные козы — чёрная и белая — давно уже подбирались к гирляндам плёнки. Иван отгонял их голосом и хворостиной.
Дверка сарая распахнулась, и оттуда, согнувшись, вылез Андрей. В поднятой руке он, словно дохлую змею, нёс длинную ленту плёнки.
— Андрей! Держи хвост бодрей! — крикнул Карякин. — Ты чего невесёлый?
Некрасов не ответил. С каким-то ожесточением он стал сдёргивать высохшую плёнку с тына. Карякин благодушно продолжал:
— Интересно, какая нам выйдет награда?.. Если именные оружия — это мне без надобности. А хорошо бы сапожонки хромовые и тебе галифе…
— Галифе… Галифе… — бормотал Андрей машинально. Он пропускал плёнку между пальцами, разглядывая её на свет. — Не вышло у меня ни хрена. Вот какие галифе…
— То есть как это? — опешил Карякин.
— Сам не знаю. Где-то напортачил. — Андрей грузно сел на землю и опёрся спиной о стенку сарайчика. — Сплошная муть, ничего не видно… Может, экспозиция… Или фокус…
— Фокус… Нет, это не фокус, — пробормотал Карякин. — Это погибель наша… Всей дивизии погибель!
Он вдруг всплеснул руками и заметался по двору, как безголовый петух.
— Ты скажи, как теперь наступать?!
Андрей только помотал головой и с трудом выдавил из себя:
— Плохо, Ваня… Даже сердце болит.
Карякин подскочил к тыну, стал хватать плёнки и глядеть их на свет, хотя увидеть ничего не мог; потом заметил, что чёрная коза уже жуёт киноленту, и с яростью пнул её ногой:
— Брысь, чёртова кукла!
И вдруг Карякин остановился, будто вкопанный. Глаза у него округлились, зрачки полезли вверх, под веки.
— А ведь я этот фокус понял, — выдохнул он сквозь сцепленные зубы, шагнул к Некрасову и вдруг носком сапога ударил его в бок. — Вставай, паскуда!
Андрей дёрнулся от удара и оторопело поглядел на Карякина. А тот выдернул из кобуры наган, взвёл клювик и наставил дуло в лоб Некрасову:
— Встать!
Андрей поднялся. Карякин предусмотрительно отскочил шага на два — он помнил, какие у Некрасова длинные и скорые руки. Держа его под прицелом, он сказал тихо, но с бешеной ненавистью:
— Против тебя моё сердце всегда чуяло… Попович… Ты это всё нарочно навредил. — И Карякин сорвался на крик. — Собирай плёнку! Я тебя в штаб сведу!.. Сам доложишь о своей измене…
Перед штабом дивизии на деревянных козлах был укреплён велосипед. Солдат-самокатчик, сидя в седле, безостановочно крутил педали. На заднем колесе шины не имелось; на обод был заброшен приводной ремень динамомашины. От динамы тянулся провод к окну штаба.
Само окно было занавешено изнутри буркой. На столе начдива стрекотал проекционный аппарат, и на стенке дрожало мутное четырёхугольное пятно.
Начдив, начштаба и ещё один военный в папахе смотрели киноплёнки. Андрей возился возле аппарата, а Карякин стоял у двери, как часовой, и руку держал на кобуре.
В тягостном молчании шли секунды, а мутный четырёхугольник по-прежнему дрожал на стенке, и по-прежнему ничего нельзя было разобрать: какие-то белёсые разводы — и всё.
Но вдруг на стене появились человеческие лица — чёрные, с белыми волосами, потому что это был негатив. Шарахнулся куда-то вбок патлатый писарь, двое других махновцев задрали кверху руки — и сразу же четырёхугольник на стенке сделался ярко-белым.
— Как видите, ничего не вышло, — подвёл итоги Андрей. Начштаба сухо поинтересовался:
— А вот эти люди… Что это было?
— Да так… Это к делу не относится, — вздохнув, сказал Некрасов. Начдив вышел из-за стола, содрал с окна бурку. В комнате стало светло.
— Да, Некрасов, — неласково сказал начдив. — Как же с тобой поступить?..
— Товарищ начдив! Разрешите обратиться! — выкрикнул от двери Карякин. — Этот Некрасов беспартеец. Происхождением он чуждый и вёл злые разговоры против революции!.. Он свою киносъёмку нарочно загубил!
Наступило молчание. Андрей стоял посреди комнаты, переваливаясь с пяток на носки.
— Это ты брось, Иван! — сказал наконец начдив и погрозил Карякину узловатым пальцем. — Я тебя знаю!..
— Не надо, не надо пороть горячку, — согласился начштаба. — Ну, не удалось… Что теперь поделаешь?
Он встал и прошёлся по комнате. За столом остался сидеть только незнакомый командир в папахе — по петлицам комбриг. Был он широк в плечах — почти как Некрасов. Налитое здоровьем лицо украшали пышные, вразлёт, усы. На груди у комбрига красовался орден в шёлковом банте.
— Будем считать так, — сказал начштаба, кончая разговор. — На ошибках учатся.
— Точно! — насмешливо подтвердил комбриг и повернулся к Андрею. — Но ты заруби на носу: дурень учится на своих ошибках, а умный на чужих.
— Ладно, иди, Некрасов, — махнул рукой начдив. — У нас делов — лопатой не перекидаешь…
Но Андрей не тронулся с места.
— Товарищ начдив, — сказал он хмуро. — У меня феноменальная зрительная память…
— Чего?
— Если я что увидел — уже никогда не забуду… Хотите, я вам нарисую перекопские укрепления? Как я их видел с аэроплана.
Все поглядели на него с новым интересом, даже Карякин. Комбриг в папахе прищурился:
— А ты не брешешь?
— Это мы сможем проверить, — сказал начштаба. — Вот вам бумага, делайте кроки.
Он придвинул к Андрей стопку бумаги и снарядную гильзу, полную карандашей.
…Велосипед по-прежнему висел на козлах. Боец-самокатчик сидел развалясь в седле, курил козью ножку и давал разъяснения любопытным:
— Чего они там? — спрашивали его. — Может, приказ получили, чтоб наступать?
— Они фильму смотрели.
— Какую?
— Очень интересную. Заглавие не знаю, но только из нашей боевой жизни. Завтра, заради праздника, её всем бойцам покажут.
…На листках, разложенных цепочкой через весь стол, были нарисованы крестики, кружки, квадратики. Тянувшаяся от края до края толстая линия обозначала Турецкий вал, линии потоньше — проволоку, окопы, ходы сообщения.
— Крестики — это пулемётные гнёзда, кружочки — орудия, — пояснил Андрей. — Если впереди скоба — значит, кирпичный бруствер… А тут четыре пушки. Очень большие, без колёс…
— Морские орудия, — пробормотал начштаба. Начдив и комбриг разглядывали чертёж с надеждой и сомнением, Карякин стоял сзади и, поднявшись на цыпочки, засматривал через плечи начальства.
— Вроде похоже, — изумился он вслух.
— Вроде — у бабки на огороде: не то тыква, не то дедок без порток, — строго сказал комбриг. — А нам надо не вроде, а в самый аккурат.
Начштаба раскрыл тоненькую папку.
— Тут оперативные сведения, от перебежчиков. Два участка подробно описаны. — Он без улыбки посмотрел на Андрея. — Сейчас сравним с вашим творчеством.
Долго и придирчиво он сличал свои сведения с рисунком Некрасова, потом растерянно улыбнулся:
— Поразительно!.. Точка в точку!
И сразу все зашумели, заговорили вместе.
— Ну Некрасов! Ну змей! — ликовал начдив и хлопал Андрея по спине широкой, как лопата, рукой.
— Действительно, феноменальная память, — приговаривал начштаба, собирая листки. — Сейчас мы это отправим в штаб армии.
А комбриг гудел:
— Фотограф, ты, часом, не с Ростова? У ростовских у всех глаз очень зацепистый…
Вдруг он забеспокоился:
— Добре. Я к себе поехал. Некогда тут гулять. — Не вставая, комбриг повернул голову к Андрею и Карякину: — Друзья, ходите сюда… Обойму я вас покрепче, и поможете до коня добраться.
Карякин и Андрей глядели на него в недоумении. А он, уже нетерпеливо, повторил:
— Да что вы, оглохли?! Помогите сесть на коня.
Андрей с Иваном, всё ещё не понимая, обошли стол, глянули вниз — и оба изменились в лице.
Комбриг крепко обхватил их за плечи, они осторожно подняли его со стула и понесли к дверям. У комбрига не было обеих ног. Красные галифе с леями кончались у колен, а ниже ничего не было…
У крыльца ждал рослый, с крутой, как лемех, шеей конь. Два чубатых ординарца запричитали, увидев своего комбрига на руках у чужих людей:
— Петро Максимович!.. Шо ж ты нас не шумнул?!
Комбриг отмахнулся. Некрасов и Карякин подняли его в казачье седло — и сразу к этому калеке, который только что висел между ними тяжёлым кулём, вернулась его сила и стать. С седла глядел на Андрея весёлый и уверенный в себе богатырь.
— Вот так, — сказал он. — А ну, давай я тебя поцелую. Ты золото хлопец!..
Он ловко перегнулся, чмокнул Некрасова в губы и стал отстёгивать от пояса маузер в деревянной кобуре.
— На. Возьми от моего щедрого сердца.
Комбриг крутанул коня и с места пустил его вскачь. Ординарцы — они уже были в седле — поскакали за ним. Они гикали, свистели, секли воздух нагайками — любо-дорого было глядеть, как уносятся три лихих всадника по широкой белой дороге…
— Андрюха! — попросил Карякин. — Дай маузер посмотреть.
— Иди ты знаешь куда…
Карякин огорчился, даже заморгал ресничками.
— Ты что, обиделся?.. Зря! Это ты зря!.. Ведь я как думал? Я думал, ты враг революции… У меня и закипело. А теперь вижу — ошибился… Давай обратно дружить? А? Ну, чего молчишь?
— Я же тебе сказал — иди куда подальше.
Штаб армии сильно отличался от штаба дивизии: у крыльца стояло два автомобиля, да и само здание было каменное, двухэтажное. Штаб был украшен красными флагами. Поперёк фронтона висели кумачовые лозунги:
«ДА ЗДРАВСТВУЕТ ТРЕТЬЯ ГОДОВЩИНА ПРОЛЕТАРСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ!»,
«СМЕРТЬ ВРАНГЕЛЮ! ДАЁШЬ КРЫМ!»
На балкончике стояли трое: два штатских и худощавый молодой военный в шинели с малиновыми бранденбурами. Это был прославленный командарм. Он принимал праздничный парад.
Дул холодный ветер. Штатские зябко подняли воротники кожаных тужурок. А командарм стоял, развернув плечи, и твёрдо держал руку у козырька островерхого суконного шлема.
Мимо штаба маршировали обтрёпанные, но бодрые духом пехотинцы, катились ряды самокатчиков с карабинами через плечо; со скрежетом проехали три броневика.
Потом прошла на рысях кавбригада во главе с безногим комбригом. За комбригом ехал оркестр. Два трубача были рослые, губастые, а третий — совсем ребёнок, лет четырнадцати. Подбоченясь, он сидел на умной ласковой лошадке и трубил в начищенный до сияния горн.
…Пение горна и звяканье эскадронных бубнов проникали внутрь, в комнаты, где работали штабисты.
Начальник штаба армии, повысив голос, закончил фразу:
— …разработан товарищем Фрунзе и одобрен главкомом.
Он дотянулся до форточки, прикрыл её и заговорил снова.
— Согласно этого приказа наступление начнётся сегодня.
В комнате было много военных, среди них и начштаба 61-й дивизии.
Все они напряжённо слушали, разложив на коленях планшеты с картами, делая в блокнотах понятные им одним пометки.
— Главный удар будет нанесён на Перекопском перешейке, — продолжал начальник штаба армии. Он подошёл к стене и показал на карте. — Нашей армии приказано взять штурмом Турецкий вал и, прорвав укрепления белых, войти в Крым на плечах противника…
Начштаба 61-й дивизии, нахмурившись, провёл карандашом у себя на карте жирную линию. Это был Турецкий вал. Потом нарисовал короткую толстую стрелу, нацеленную сверху вниз. Это было направление удара. Нарисовав, он поднял голову и недовольно зашевелил усиками. Задвигались на своих местах и остальные военные: они тоже удивились, но не решались прервать начальство вопросом. А начальник штаба армии невозмутимо продолжал:
— Существует мнение, что Турецкий вал практически неприступен. Полученные нами последние данные подтверждают, — он отыскал глазами начштаба 61-й, — что оборонительные позиции белых действительно весьма надёжны. Поэтому командование решило одновременно с лобовым ударом провести обходной манёвр. Специальной ударной группе из частей нашей армии предлагается форсировать Гнилое море — Сиваш — и выйти на Литовский полуостров, с тем чтобы ударить по белым с фланга.
Он снова показал по карте, и снова в комнате зародился удивлённый шум. Кто-то спросил, не выдержав:
— А как его форсировать, Сиваш, если он непроходимый?
— Обычно Сиваш непроходим, — тем же деловитым голосом ответил начштабарм. — Но в последние дни сложилась исключительно благоприятная ситуация. Сильные северо-западные ветры отогнали воду на восток. Дно Сивашского залива частично обнажилось. Поэтому мы двинем вброд через Сиваш пехоту, кавалерию и даже артиллерию. Штурмовую колонну поведут опытные проводники из местных крестьян…
И опять комната наполнилась тихим гулом — на этот раз одобрительным.
Начштаба 61-й нарисовал на своей карте ещё одну стрелу. Была она кривая, начало брала рядом с первой, нацеленной на Турецкий вал, и загибалась далеко налево. Пройдя через Сиваш и Литовский полуостров, эта изогнутая стрела вонзалась клювом опять же в Турецкий вал, но уже не спереди, а с тыла…
…Парад кончился. Возле полевых кухонь, подкативших прямо к штабу, толпились бойцы с котелками.
С телеги раздавали газеты. Брали их охотно, но читать умели немногие: неграмотные с газетами в руках собирались вокруг грамотеев, вслух читавших новости республики.
На крыльце штаба устроился худой угрюмый мальчик в драной шинели. Он ел похлёбку из котелка. Непонятная тень упала на него, и он поднял глаза.
Перед ним красовался на коне другой мальчик — тот самый горнист, что ехал перед кавбригадой.
— Ты кто? — спросил горнист задиристо.
Худой мальчик покорно ответил:
— Я полковый сын.
Горнист хмыкнул:
— Сын… Мабуть, ты не сын, а пасынок! Шо ж твой полк тебя не оденет, не накормит?
Мальчик в шинели тихо сказал:
— Вот ведь я ем…
— А я эту пойлу сроду не кушаю, мне в любом эскадроне и сала дадут, и луку, и сахару.
Мальчик поглядел на горниста — какой он был чистенький и красивый, в сапожках со шпорами, с золотым горном на груди — и безнадёжно попросил:
— Дай в трубу подудеть.
— Ну да!.. А потом с горна сопли выбивать? В нос труби, пехота! — И он отъехал от крыльца.
Сверху, с балкона, на них молча смотрел командарм. Он вздохнул, повернулся и ушёл внутрь, в комнату.
Там продолжалось совещание.
— И в этот прорыв устремятся Первая конная и Вторая конная, — говорил начштаба армии. Когда вошёл командарм, он умолк. Все, кто был в комнате, встали.
— Какой ветер? — спросил с порога командарм.
— По-прежнему северный, скорость девять метров.
Командарм удовлетворённо кивнул и только тогда поздоровался:
— Здравствуйте, товарищи командиры. Садитесь… С приказом все ознакомились? Дополнений, оперативных поправок нет?
Комната почтительно молчала. Командарм расстегнул крючки шинели и сел на придвинутый кем-то стул, поставив между колен серебряную саблю с орденом на эфесе.
— План командования, на мой взгляд, прост, остроумен и убедителен. Великолепно найдено направление основного удара — обходной манёвр через Сиваш. Конечно, риск есть, большой риск — вы сами понимаете, что будет, если ветер переменится и вода вернётся в Сиваш… Но риск — это обязательный элемент стратегии.
Усатые темнолицые командиры с напряжённым вниманием вслушивались в длинные и не совсем понятные слова.
Командарм задумался, потом провёл ладонью по лицу, встал и сказал уже про другое:
— Товарищи командиры, в шестнадцать часов будет праздничный обед. Кроме того, получите папиросы — это нам подарок от Петроградского Совета…
