Деревня Жуковка
5 ноября 1920 года
Аэродром красной авиации размещался на выпасах за деревней. Самолётов было три, вернее, два с половиной: один — бескрылый, как кузнечик, — находился на ремонте.
Андрей Некрасов стоял возле этого самолёта и с грустным интересом смотрел, как в отдалении, за лётным полем, авиаторы хоронят товарища.
На могильный холмик водрузили пропеллер, командир сказал какие-то неслышные Некрасову слова. Пятеро лётчиков вынули револьверы, выстрелили в воздух — и в это время плечо Некрасова тронула чья-то рука.
Андрей обернулся и увидел незнакомого человека — щуплого, в кавалерийской шинели чуть не до пяток.
— Здоров! — сказал человек. — Ты, что ли, съёмщик?
— Ну я. А вы кто?
Человек в шинели не понял, к кому относится это «вы», и даже оглянулся через плечо, не стоит ли кто сзади. Потом сообразил и улыбнулся:
— Я-то? Карякин я, Иван Трофимович, сын собственных родителей. Прислан тебе на подмогу. — Он поправил на боку наган. — Охранять тебя и вообще для компании… — Тут Корякин замялся и, поскольку был человек честный, добавил: — Ну, и если что подсобить, таскать тяжести твои — это тоже можно. Есть такое распоряжение… Так что давай дружиться.
Он протянул Андрею руку, и тот с удовольствием пожал её: иметь помощника было хорошо. Карякин поглядел на могилку, возле которой всё ещё толпились лётчики.
— Это чего? — осведомился он.
Андрей объяснил:
— Авиатора хоронят.
— Не нашего? С которым лететь?..
— Да нет, — усмехнулся Некрасов. — Наш пока живой.
Тогда Карякин обратил своё беспокойное внимание на имущество Андрея — зачехлённую камеру, штатив, железный сундучок с плёнкой.
— Это всё наше?.. Сила! — одобрил он. — Я всякую такую механику уважаю. Я ведь сам механический человек. Жестянщик, рабочая косточка… А ты из каких?
— Вот происхождение у меня того… Я как бы попович, — сказал Андрей, смущённо улыбнувшись. — Меня дядька воспитал, священник…
Сказал — и тут же пожалел о своей откровенности. Лицо у Карякина сделалось нехорошее, злое.
— Поп воспитал? А зачем же ты в Красной Армии очутился?.. Мобилизованный?
— Доброволец, — хмуро ответил Андрей. — Бывают такие чудеса: попович за красных, мужик — за Врангеля… А известно тебе, например, что товарищ Ленин из дворян?
На лбу у Карякина надулись кровью жилы.
— Ты… Ты товарища Ленина не погань! — сказал он свистящим голосом. — Я тебя за такие разговоры…
И пальцы его цапнули воздух около кобуры. Андрей смотрел на него с огорчением. Карякин перевёл дух и продолжал уже поспокойнее:
— Поимей в виду, Некрасов. Я был комроты, а теперь разжалован в рядовые бойцы. Потому что гада-военспеца, полковника бывшего, застрелил вот этой своей рукой…
Некрасов поглядел на эту его руку — жёсткую, с короткими плашками пальцев.
А Карякин закончил:
— У меня на врагов революции глаз очень зоркий… Ты понял, к чему это я?
— Понял, понял, — сказал Андрей. — У косого Егорки глаз шибко зоркий. Одна беда — глядит не туда.
На это Карякин не посчитал нужным ответить, только сплюнул под ноги.
— Цоб! Цоб!.. Цобе! — прокричал мальчишеский голос. Из-за амбара, где были мастерские аэродрома, вывернулась пара волов. Они тянули за собой биплан — латаный-перелатанный, как старый ботинок. Волами управлял расторопный подросток, а бипланом — лётчик в кожаном шлеме и очках-консервах, сдвинутых на лоб.
Посреди поля аэроплан остановился. Подросток выпряг и увёл волов, а лётчик осторожно выбрался из кабины и, хрустя кожаными доспехами, пошёл к Некрасову. Всё на нём было кожаное, даже брюки. А на кожаной груди, будто амулет, болтался альтиметр.
— Вы со мной летите? — спросил авиатор. — Полезайте. Только аккуратненько.
Карякин подхватил в одну руку аппарат, в другую — штатив и весело осведомился:
— Где садиться-то? Назади?
Лётчик с недоумением посмотрел на Андрея. Тот неохотно объяснил:
— Это мой помощник.
— Ничего не выйдет. Беру одного пассажира.
— Как это — одного? Обое полетим! — заявил Карякин и упёрся в лётчика ненавидящими глазами.
Надо сказать, что в Карякине перемены от добродушия к лютой злобе и наоборот происходили моментально. Каких-нибудь промежуточных состояний он не знал.
— Тебе известно, что он за человек? — продолжал Карякин. — Нет?.. Так вот, я его в сортир одного не отпущу, не то что к белым летать!
И, считая вопрос решённым, Карякин полез в кабину.
Рыча и содрогаясь, «хэвилэнд» двигался по небу. Некрасов и Карякин сидели, тесно прижавшись друг к другу, на неудобной скамеечке позади пилота. Оба летели первый раз в жизни, и лица у обоих были уже неземные — застывшие и блаженные.
Над ними висели пышные, как оладушки, облака, а внизу лоскутным одеялом лежала местность, которую следовало заснять на плёнку.
Лётчик обернулся и что-то крикнул, но что именно — услышать было нельзя из-за шума мотора. Тогда лётчик раздражённо ткнул вниз пальцем и заорал изо всех сил:
— Стрелы! Кидайте стрелы!
Внизу по дороге ползла серая гусеница — колонна врангелевских пехотинцев.
Карякин первым понял, о чём кричал пилот. На полу кабины лежала груда железных авиационных стрел. Карякин стал кидать их за борт. Они уходили вниз с неприятным свистом.
Что-то вдруг изменилось в шуме мотора — то ли он стал громче, то ли его повторяло эхо. Некрасов, который всё время смотрел вниз, теперь заметил, что от их самолёта по земле бежит не одна, а две тени. Он огляделся и увидел другой аэроплан, который шёл чуть ниже, догоняя их. На плечах пилота поблёскивали погоны.
Белый лётчик грозил красному кулаком и орал что-то — наверное, ругал за стрелы. Но сделать он ничего не мог, потому что тоже был наблюдателем и его «сопвич» не имел пулемёта.
Карякин выругался в ответ, достал из кобуры револьвер и выпустил по «сопвичу» шесть патронов — весь барабан. Но чужой лётчик показал ему кожаный кукиш и отвернул в сторону…
…Теперь «хэвилэнд» летел над Перекопским перешейком. Каменистая земля была иссечена траншеями, опутана колючей проволокой.
Лётчик снова обернулся и снова сказал что-то, ткнув рукавицей вниз. Андрей не расслышал, но понял: это и есть знаменитые перекопские укрепления.
Под левым крылом аэроплана плескалась весёлая голубая вода Перекопского залива. Направо, на востоке, тоже была вода — зелёная, неподвижная: Гнилое море, Сиваш. А от воды до воды вздыбился Турецкий вал, своими каменными плечами заслоняя вход в Крым.
Надо было начинать съёмку. Андрей поднял с колен неуклюжую камеру и приладил её на фанерном борту. Сжавшись в кулачок на своей четверти скамейки, Карякин смотрел на его действия с уважением.
Некрасов, приникнув глазом к видоискателю, опёрся обоими локтями о борт. Раздался сухой треск. Кусок борта оторвался и, трепыхаясь, улетел вниз.
Лётчик кричал что-то со своего места; Карякин ухватил Андрея за пояс и тянул к себе; а сам Андрей, свесившись за искорёженный борт, мерно крутил ручку своего «Пате».
Внизу, на валу, засуетились серые фигурки, застрекотали пулемёты. В нескольких местах орудия задрали кверху свои хоботы: это их переводили с полевой на зенитную стрельбу.
Андрей перестал снимать и повернул к лётчику взмокшее от напряжения лицо.
— Ниже! — крикнул он кожаной спине. — Ниже!
Лётчик с сомнением покачал головой, но всё-таки повёл машину на снижение. А в воздухе уже вырастали один за одним белые одуванчики. Это рвались фугасные снаряды: пушки Турецкого вала открыли по самолёту огонь.
Закостеневшей рукой Андрей держал на весу тяжеленную камеру и снимал, снимал не переставая.
Глаза у него налились кровью, горячий пот тёк по щекам.
— Ещё ниже! — заорал он. И Карякин, бледный от волнения, азартно поддержал: — Даёшь!
Теперь легко можно было разглядеть каждое пулемётное гнездо, каждый блиндаж, каждую пушку за брустверами. И всё это ухало, грохотало, плевалось огнём в маленький утлый самолёт.
«Хэвилэнд» снова начал карабкаться наверх: узкий перешеек кончился, под ними был Сиваш. Снимать стало нечего.
Андрей с облегчением откинулся назад, опустил камеру на колени и сказал, утирая лицо рукавом:
— Кончен бал.
Самолёт теперь шёл ровно, даже не вздрагивал.
— И у меня кончен бал, — сказал пилот. — Мотор заглох.
Только тогда Андрей сообразил, почему они с пилотом так хорошо слышат друг друга, секунды две назад наступила тишина. То есть пальба, конечно, по-прежнему была слышна, но мотор «хэвилэнда» молчал.
— Ты давай чини! — забеспокоился Карякин. — Чего сидишь, как барин?
Авиатор сказал не ему, а скорее подумал вслух:
— Попробуем тянуть через Сиваш. У белых я не сяду… Вам-то что, вас просто поставят к стенке. А меня живым в землю закопают.
— За что такой почёт? — спросил Андрей. Этот спокойный человек ему нравился.
— Бывший штабс-капитан. Они этого не любят.
…Под брюхом «хэвилэнда» лениво шевелился Сиваш. Карякин с Некрасовым сидели притихшие.
— Ты плавать можешь? — спросил Карякин. Андрей кивнул. — А я как топор без топорища… Или, может, дотянем?
Последний вопрос был обращён к лётчику, но тот не ответил: впереди совсем близко был берег.
Аэроплан чиркнул по воде колёсами. Карякина и Андрея сильно тряхнуло. Через секунду «хэвилэнд», подрагивая, уже бежал по засохшей твёрдой грязи. И вдруг перед глазами лётчика вырос чёрный треугольник. Раздался скрежет, треск проломленной фанеры. Самолёт остановился, уткнувшись головой в землю и задрав к небу хвост.
Какой-то рыбак бросил здесь на берегу свою лодку; её засосало в ил, и только острый нос торчал наружу. На него и напоролся «хэвилэнд»…
Андрей и Карякин отстегнули ремень и вывалились на землю. А лётчик остался сидеть в кабине, уронив руки и уткнувшись в целлулоидный козырёк.
Андрей, когда поднялся на ноги, первым делом стал осматривать камеру — не повредилась ли.
— Некрасов! — окликнул его Карякин. — Гляди, чего получилось…
Некрасов глянул и увидел, что пилот так и сидит, застыв в своей странной позе.
— Отлетался штабс-капитан, — огорчённо сказал Карякин.
Действительно, их товарищ был мёртв. Когда аэроплан встал на попа, лётчика кинуло на рукоятку управления, и она проткнула ему грудь под самым сердцем.
Андрей стянул с головы картуз, хотел что-то сказать и не успел. Неподалёку хлопнул выстрел, за ним другой. Карякин и Некрасов, не сговариваясь, упали на землю, а потом уже подняли головы поглядеть, кто и зачем стреляет.
Прямо на них летел конный разъезд — человек шесть или семь.
— Без погон! — радостно выдохнул Карякин. — Наши!
Действительно, всадники были без погон и одеты пёстро: впереди, например, скакал толстый усатый человек в расстёгнутом полушубке. Он бешено вертел в воздухе голой шашкой.
— Свои! Свои! — закричал ему Карякин, успокаивая.
— Свои по спине ползают, — ответил усатый и осадил коня. — Кажи документ.
— Вот документов, товарищ, у нас при себе нет, — объяснил Некрасов. — Мы красные бойцы, летали, делали разведку.
Конные тем временем окружили их так тесно, что лошади дышали Андрею и Карякину в затылок. Чернявый паренёк, спешившись, выдернул у Карякина из кобуры наган, отобрал у Некрасова камеру и на всякий случай похлопал его по карманам галифе.
— Интересные вы птахи, — сказал усатый. — Сами красные, а прилетели от белых. Лучше расскажите добром — кто вы за люди?
— Говорят тебе, разведку делали! — завизжал вдруг Карякин. — Нечего языком болтать! Ты нас обязан предоставить в штаб!
— Это точно. Это золотые слова, — согласился усатый. — Заарештуйте их, хлопцы!
Тут уже возмутился и Андрей.
— Как это — арестуйте? Вы кто такие?
Усатый подбоченился:
— Мы повстанческая армия… Защитница угнетённого селянства. Понял, кто мы такие?.. И вас арештовали как видимых шпионов. Вы не белых, вы нашу силу вызнать хотели!..
— Повстанческая… Сказали бы просто: махновцы… Похоже, что они нас шлёпнут, — говорил Андрей Карякину. Они сидели под арестом в пустой кладовке на застеленном соломой полу. Под самым потолком было маленькое, в две ладони, окошко.
— Как такое «шлёпнут»? — не соглашайся Карякин. — Не могут они шлёпнуть… Батько Махно теперь союзник. Нам приказ читали!
— Тебе читали, а ему, может, не читали, — мрачно сострил Андрей. — В общем, нам с тобой амба. Даже не сомневайся.
Карякин встревожился. Он вскочил, побегал по комнате, потом стал барабанить в дверь:
— Часовой! Эй, часовой!
Дверь слегка приоткрылась. Часовой — небритый дядька с сонными глазами — лязгнул затвором карабина и сказал:
— Ну, що вы стучите? Що вы беспокойтесь?
— Отвечай, по какому такому праву нас тут держат! Мы, ядрёна шишка, союзники или нет?
— Може, союзники, — ответил часовой и задумался. — А може, и нет.
— Вот тебе на! Как же это так?
— А так, что большевикам веры немае… Вы революцию продали.
Карякин взбесился:
— Дуролом ты! Дубина стоеросовая!.. Кому это мы её продали? Ну, кому?
— А кто ж его знает, — сказал часовой и опять задумался. — Кому нужна, тому и продали.
И часовой захлопнул дверь.
Карякин опять стал гвоздить дверь кулаками, но часовой не откликался. Тогда подошёл Андрей, отстранил Карякина и постучал сам: вежливо и убедительно.
Дверь снова приоткрылась.
— Ну, чого вам ещё? — страдальческим голосом спросил часовой и взял карабин наизготовку.
— В туалет.
— Чого?
— Треба до витру, — пояснил Некрасов.
Через двор Андрей шёл медленным шагом, лениво поглядывая по сторонам.
Заехал с улицы верховой — матрос, перепоясанный шашкой, — неумело спешился, пошёл, метя клешами землю, в соседнюю хату. Там стояли у крыльца тачанки, запряжённые сытыми лошадьми.
Далеко в степи полыхало красное высокое пламя.
— Свинью палят? — простодушно спросил Некрасов. Часовой не ответил.
Возле уборной — оплетённой камышом клетушки — валялись два трупа в одном исподнем. Некрасов остановился.
— А их за что?
— Да так… Офицеры… От Врангеля до Красной Армии подались. Так само, как вы… А мы их вбили. — Часовой вдруг оживился. — Вы слухайте, що я вам скажу: яка я у тех Врангелей справная одежда! Френчички, сапожки шевро… Таки гарнесеньки!
— Кому ж это всё досталось? — вежливо поинтересовался Андрей.
— Та уж не мени… Тут е такие хлопцы… — Часовой задумался. — Тут е такие хлопцы, что у покойника с очей пятаки сымут, не то что чоботы… — Тут он спохватился: — Ну, вы, товарищ, делайте, делайте свои дела!
Андрей скрылся за камышовой стеночкой…
— Значит, вы, как я понимаю, за анархию? — донёсся оттуда его голос.
— А як же.
— Стало быть, за полную свободу для всех?
— А як же.
— Но что же получается на практике?.. Я от вас никуда не могу уйти — я под арестом. Но вы тоже от меня не можете уйти — вы часовой… А где же свобода?
Часовой подумал, потом со злобой сказал стенке, за которой помещался Андрей:
— Вы мне голову не крутите… Вот комиссаров с Украины геть выгоним, то и будет свобода! — Он стукнул в дверь прикладом. — Що вы так долго? Верёвку проглотили?.. А ну, выходьте!
Некрасов вышел, застёгивая ремень.
— Спасибо.
— На здоровьичко… Идить до хаты.
Карякин метался по кладовке, как волк. Когда вошёл Некрасов, Иван сказал с разочарованием, даже с упрёком:
— Воротился?.. Я уж надеялся, ты убег. Всё-таки ты большой, а без гармошки. — И он покрутил пальцем около виска.
Некрасов между тем расстегнул кацавейку и вытянул из-за пазухи железную скобу.
— Вот… В сортире позаимствовал.
Он поднатужился и выпрямил тот конец, который был поострее. Получилось что-то вроде штыка. Карякин смотрел на Андрея с интересом и ожиданием.
— Теперь слушай… Двое офицеров хотели от Врангеля удрать в Красную Армию — так махновцы их кокнули. И нас кокнут… Я огонь видел — это они жгут аэроплан, чтобы и следов не осталось.
— Во паразиты! — сказал Карякин с некоторым даже уважением к предусмотрительности махновцев.
— Слушай дальше. В соседней хате, по-моему, штаб. Возле него три тачанки. Одна запряжена вороными…
— А ты заметливый! — удивился Карякин. Андрей, не слушая, продолжал:
— Эта тачанка самая для нас подходящая. На ней «максим», даже лента заправлена.
— А выйти-то как? Тачанка там, а мы здеся. Андрей, не ответив, стал разгребать ногой солому на полу.
— Тут должен быть погреб… — Карякин в сердцах даже плюнул.
— Погреб ему надо!.. Молоко у нас, что ли, киснет?
Часовой задумчиво прохаживался вокруг хаты. В стороне, возле пушки, собралось несколько махновцев. Гогоча, они по очереди заглядывали в трубку дальномера.
Там, в веночке из цифр и делений, видна была голая девка, которая купалась на речке далеко-далеко за хутором.
— Семён! — крикнули от пушки часовому. — Ходь сюды!
Но Семён только покачал головой:
— Такого добра я богато бачил… Колы б вы мне показали колбасу, та сало, та вареники с киселём…
Он не докончил. Из кладовки донёсся требовательный стук. Часовой вздохнул, снял с плеча карабин и пошёл в хату.
— Ну що вам неймётся? Га?
Из-за двери не ответили. Часовой прислушался, подумал и осторожно приоткрыл дверь. В кладовке никого не было.
Выставив перед собой винтовку, часовой проверил, не спрятался ли кто за дверью. Потом вошёл внутрь, внимательно огляделся и опять никого не обнаружил.
— Цикаво!.. Де ж вони е? — спросил часовой сам у себя.
Около ног часового зашуршала солома, откинулась крышка погреба. В тот же миг две руки схватили махновца за лодыжки и сдёрнули вниз, в чёрный квадрат. Потом в подполе что-то затрещало, заворочалось, раздался придушенный стон, и наружу вылез Карякин, а за ним Некрасов — мрачный запыхавшийся. У Андрея в руке была скоба, у Карякина — карабин часового.
— Значит, так, — говорил на ходу Андрей. — Ты к тачанке — и хватай вожжи. А я на минуту в штаб.
— Куда? — спросил Карякин, не поверив ушам.
— В штаб, за киноаппаратом…
Полутёмные сени были пронизаны пыльными лучиками солнца. Андрей прислушался, через щель поглядел на улицу и рывком распахнул дверь. Они побежали: Карякин, подпрыгивая, как заяц, к тачанкам, а Некрасов к штабу.
В штабе за столом сидел длинноволосый, под батьку Махно, писарь, а на лавке у стены ещё двое каких-то.
Влетев в комнату, Андрей сразу увидел прямо тут, на столе, свою камеру. Он схватил её, направил объектив на махновцев.
— Ложись, гады!.. Ваша смерть пришла! — заорал он, срывая голос, и для убедительности крутанул ручку. Писарь в испуге откачнулся. А Некрасов вскочил на стол и нырнул в открытое окошко.
Карякин уже стоял на передке тачанки и рвал вожжи, выворачивая коней к воротам. Со всех сторон — от пушки, с улицы — сбегались махновцы. Некоторые стреляли на бегу.
Андрей плюхнулся в тачанку, кинул на сено камеру и взялся за рукоятки «максима». Пулемёт закашлял, захаркал свинцом.
Вороные вынесли тачанку на улицу. Они мчались мимо белых хаток, мимо акаций; пулемёт строчил не переставая.
Пешие махновцы отстали. Но зато вдогон летели две тачанки и полдюжины конников.
Карякин так и не сел на козлы: стоял, широко расставив кривые ножки, вертел над головой вожжами и дико, по-цыгански, гикал на вороных. Они неслись прямиком через степь. Тачанка стонала, ахала, прыгала то вверх, то вниз, будто лодка в шторм. В ушах свистело: то ли ветер, то ли пули махновцев — ничего уже нельзя было понять.
Но когда двое из догонявших вылетели из сёдел, когда, нестерпимо закричав, упала на коленки лошадь в махновской упряжке, — тогда погоня поостыла. Преследователи, один за одним, остановились, постреляли ещё от горькой досады вдогонку Некрасову и повернули назад к хутору.
А вороные, не сбавляя ходу, уносились дальше в степь, выручали из беды Карякина и Андрея.
На кургане посреди степи сидел орёл в мохнатых, как у Робинзона Крузо, порточках. Он едва повернул голову, когда мимо кургана проскрипела тачанка. Вороные шли теперь трусцой, роняя ошмётки пены на тёмный помороженный ковыль.
Андрей с вниманием рассматривал орла, а Карякин, потряхивая вожжами, радостно болтал:
— Я тебя сперва не полюбил, это действительно. Но сейчас прямо говорю: ты мужик геройский. Пролетарского поведения!.. Так что мы теперь друзья — не разлей водой. А за мою первоначальную грубость могу даже прощения попросить… Во я какой человек!
Некрасов слушал, улыбался и жевал ковылинку. Карякину между тем пришла в голову новая мысль:
— Эх, шамать охота… Я бы сейчас картошечкой обрадовался, У нас в Туле знаешь какая картофель!
Белая, рассыкчистая. Растопчешь её ложечкой, постным маслицем окропишь… Очень вкусно!.. Ты про что думаешь, когда кушать хочется?
— Про мясо, — сказал Андрей застенчиво.
— А я про совсем другое. Я подумаю, какая впереди обещается интересная жизнь, — и сразу мне полегче.
Лошади, оставленные без присмотра, перешли на шаг. А Карякин говорил:
— Через десять лет голодных людей вообще не будет. Ну разве кого с пережору на диету посадят… А не станет голодных — так и злобы не будет, воровства, безобразия всякого. Тюрьмы эти мы позакрываем… Нет, одну всё же оставим — для мировой контры… А прочие все на слом. Кого в них сажать?
— Найдётся кого, — сказал Андрей.
— Не веришь, значит? Сомневаешься?
— Накормить мы, конечно, накормим. А вот мозги переделать — на это десять лет мало. Может, и двадцати не хватит.
— Безрадостный ты человек! — сказал Карякин в раздражении. — И очень вредный. В каждый чугунок тебе плюнуть надо… — Он отвернулся от Андрея и отвёл душу, стегнув вожжами по вороным. — Н-но, махновское отродье!..
Верстах в двадцати от Сиваша стоял лагерем латышский стрелковый полк. В рощице между деревьями белели ребристые палатки. К ним и держали путь Карякин и Некрасов. Андрей рассеянно напевал:
Вот пуля пролетела и… ага…
Вот пуля пролетела и… ага…
Вот пуля пролетела, и товарищ мой упал…
— Ну что ты нищего за нос тянешь? — не выдержал Карякин. — И ноет, и ноет… Будто других песен нету!..
Андрей Пожал плечами, но петь перестал.
— Интересно, какая тут стоит часть? — подумал он вслух.
— Это нам без разницы. Тут кругом свои, — буркнул Карякин. Он потянул носом и несколько оживился. — Слышь? Кашу варят. Вовремя едем…
…В самой маленькой палатке жил комиссар полка. Комиссаром была молодая женщина с красивым строгим лицом. Она сидела на узенькой девичьей койке и заряжала маузер.
В палатке была монастырская чистота. На столбе висели ещё два пистолета — браунинг и парабеллум, а пониже — фотография какого-то брюнета в пенсне.
Из-за полога палатки кто-то сказал с сильным латышским акцентом:
— Товарищ комиссар, можно войти?
— Входите, товарищ Ян. У меня ни от кого нет секретов, — ответила женщина.
Вошёл боец в потёртой кожаной куртке и доложил:
— Товарищ комиссар, задержали двух подозрительных.
Хозяйка палатки встала, откинула со лба чёрные прямые волосы и вложила маузер в деревянную кобуру.
— Подозрительных? Сейчас разберёмся.
Вдвоём они вышли из палатки.
Подозрительные — Андрей и Карякин — стояли посреди лужайки под охраной двух хмурых латышей. Третий латыш, такой же хмурый, с винтовкой между колен, сидел в их тачанке.
— Кто вы такие? — звонко спросила женщина-комиссар.
— Да мы три раза объясняли. Наизнанку вывернулись! — ответил Карякин с раздражением. — Бойцы шестьдесят первой дивизии, делали воздушную разведку.
— На тачанке? — спросила женщина и проницательно поглядела на Андрея и Карякина.
— Разбился наш аэроплан… А потом его махновцы, паразиты, сожгли…
— Подождите. Не надо говорить так много.
Женщина наклонилась и поглядела на камеру, лежавшую у ног Андрея.
— «Пате», «Сосьетэ аксионэр, Франс», — прочитала она вслух с хорошим гимназическим произношением. — Аппарат у вас французский… Так. Где ваши документы?
— Видите ли, документов мы с собой не брали, — вежливо сказал Андрей. — И это естественно, ведь мы летели над территорией белых. Если бы нас…
— Не надо говорить так много, — повторила женщина, на этот раз более жёстко, и повернулась к латышу на козлах: — Товарищ Арвид, обыщите тачанку.
Покусывая губы, она прошлась взад-вперёд перед арестованными. И вдруг остановилась прямо против Некрасова.
— Я узнала вас! — выкрикнула она, целясь глазами в Андрея. — Вы пытали меня в контрразведке! Вы белый офицер!
Карякин так и ахнул от изумления. Но ещё больше удивился сам Андрей.
— Вы что-то путаете, — сказал он как мог спокойно.
— Молчать!.. Поглядите на свои руки — они в крови!
Карякин в растерянности переводил глаза с Андрея на женщину-комиссара. А её голос поднимался всё выше и выше и, наверное, перешёл бы даже в визг. Но тут её перебил товарищ Арвид.
— Вот какое, — сказал он, доставая из-под сиденья тачанки узелок с одеждой. Латыш неторопливо развязал его и бросил на землю две пары сапог, галифе и два френча с золотыми погонами.
Андрей сразу вспомнил разговор про френчички и сапожки шевро и мысленно проклял свою несчастливую судьбу.
— Всё понятно, — сказала женщина брезгливо и устало. — Расстрелять.
— Опять расстрелять? — заорал в злобе Карякин. — Это сколько ж можно?.. Браточки, да не слушайте вы эту ведьму! Мы есть красные герои… Ведите нас в штаб, к какому ни на есть мужику!..
— Слушайте, вы! — сказал Андрей безнадёжно. — Киноаппарат хоть перешлите в дивизию.
Но женщина-комиссар не слушала их; её мысль работала как-то сама по себе, отгородившись от постороннего шума.
— Мы не будем вас пытать. Нам не нужны сведения, добытые под пыткой… Вас просто расстреляют.
— И на том спасибо, — пробормотал Андрей. Молчаливый латыш толкнул его в спину. Клацнули затворы винтовок, и Карякина с Андреем повели под конвоем в степь, подальше от палаток.
А женщина-комиссар пошла к себе, наверное, писать приказ о расстреле белых шпионов.
— И чего мы, дураки, спешили, коней загнали? — сетовал Андрей по дороге. — Сидели бы на старом месте! Свою пулю мы бы и там получили…
Карякин не отвечал. Он шёл, скрипя зубами и часто-часто озираясь, будто пойманный хорёк. Но бежать было некуда.
Некрасов вдруг вспомнил что-то и усмехнулся:
— Иван! А помнишь, ты рассказывал, как военспеца расстрелял! Может, ты тогда погорячился? Как вот эта дамочка.
Карякин недобро поглядел на него:
— Это ты брось!.. Там было совсем другое дело. Ничего даже похожего.
Их поставили у овражка. Четверо латышей, негромко переговариваясь на своём языке, отошли шагов на десять и выстроились в ряд.
— Ребята, — миролюбиво сказал латышам Андрей. — Ладно, пускайте в расход — мы на вас не в обиде. Свой своя не познаша…
— Что? — переспросил Ян подозрительно.
— Я говорю, дайте покурить перед смертью.
— Ты же как я, некурящий? — потихоньку удивился Карякин.
Андрей так же тихо объяснил:
— Слышишь, автомобиль тарахтит? Может, начальство едет. И ты давай кури.
Посовещавшись, латыши дали им кисет с махоркой. Андрей неуклюже свернул, вдохнул сизый дым, поперхнулся и поспешно передал цигарку Карякину.
— На, порадуйся в последний раз! — сказал он громко. Карякин с отвращением затянулся и закашлялся; из глаз у него пошли слёзы.
Бормотание автомобильного мотора стало явственней. Из-за рощицы вывернул открытый «мерседес-бенц» на рахитичных тоненьких колёсах.
Андрей впился глазами в его пассажира и вдруг заорал что было мочи:
— Товарищ начштаба! Докладывает боец Некрасов. Ваше задание выполнено!..
Автомобиль остановился. Из него вылез тот самый начштаба с седыми усиками, который отправлял Андрея на разведку Он с удивлением поглядел на латышей, на Карякина, на Андрея.
— Что вы тут делаете?
— Расстреливают нас, — объяснил Карякин.
Начальник штаба поднял брови.
— Я начштаба шестьдесят один, — объявил он латышам. — Расстрел откладывается.
Латыши опять посовещались и сказали:
— Мы не против.
— И мы не против, — сказал Андрей.
…Карякин сидел на заднем сиденье «мерседеса» и жевал ломоть хлеба, вкусно посыпанный солью. Второй такой же ломоть он держал для Андрея. Тот пока укладывал на подушку сиденья свой бесценный киноаппарат. А возле автомобиля ругались вовсю начштаба и женщина-комиссар.
— Я их узнала! — бушевала женщина. — Вот этот маленький, с глазами палача, — он пытал меня в контрразведке!
Карякин так и подавился своим хлебом-солью.
— Бред, — фыркнул начштаба. — Это герои! Я их к награде представлю.
— Не отдам! — продолжала кричать женщина-комиссар. — Вы, наверное, сами из офицеров, поэтому заступаетесь!.. Измена свила себе гнездо!..
— Хватит! — рявкнул вдруг начштаба и встопорщил на комиссара свои седые усики. — К вашему сведенью, мадам, я не офицер. Я путеец… И состою в партии с девятьсот второго года!.. А вас мы отсюда уберём. В телефонистки пойдёте! В судомойки!.. Психопатка!
И тогда женщина-комиссар вдруг зарыдала. Начштаба влез в авто, зачихал мотор, «мерседес» тронулся.
А женщина всё плакала, топала от обиды ногами, и маузер колотил её по круглым коленкам.
