Джанкой
11 ноября
Карякин сидел подбоченясь на своей пузатой лошадке. В руке у него была шашка с махровым офицерским темляком, на груди болтался бинокль. Лошадь стояла смирно и равнодушно. Стрекотала камера. Андрей снимал своего друга для истории.
— Теперь я тебя, — сказал Карякин, соскочив на землю и загоняя шашку в ножны. Андрей пожал плечами и пошёл к лошадке.
— Ладно, снимай.
— Ты влезь! — попросил Карякин. — Шашку возьми, биноклю…
— И так хорош.
Карякин отдал шашку и бинокль терпеливо ожидавшему рядом кавалеристу. Тот отъехал, а Карякин стал суетиться около камеры. Ожидая, Андрей потихоньку гудел:
— Вот пуля пролетела, и товарищ мой упал… Ему я руку протянул, он руку не берёт…
— Брось, — уныло сказал Карякин. — Эта песня паскудная. Ты на меня беду кличешь.
— И это говорит сознательный боец!
— А всё равно не пой. Сколько тебя разов просить?
По дороге и по степи вдоль дороги двигались мимо них наступающие части — артиллерия, пехота, тачанки. Красная Армия вступала в Крым.
А в обратную сторону, к тылам, везли трофейное имущество, гнали пленных врангелевцев. Конвоиры и сами были в трофейном — в английских шинелях со споротыми погонами. Вот сапогами не все успели разжиться. Кое-кто топал в лаптях.
Окончив съёмку, Карякин зачехлил камеру. Они с Андреем навьючили своё имущество на лошадку и двинулись вместе со всеми по военной дороге.
— Во морды понаели! Ширше задницы, — злобно сказал Карякин, разглядывая идущих навстречу пленных. — И чего с ними возжаются? Эх, не я начальник! Я бы их всех пострелял…
— Вот опять ты с подковырками своими, — рассердился Карякин. — С прибаутками всякими… Беляков пожалел?.. Зачем же ты за Советскую власть воюешь? Нет у тебя к ней преданности!
— Этого ты не знаешь. И не лезь.
— Как это — не знаю? Очень даже знаю!.. Вот я — я чего думаю, то говорю. И каждый-всякий понимает: у Карякина за революцию сердечко горит!.. А по твоему разговору ничего не понятно. Отчего это так?
— Разные бывают люди, — пожал плечами Андрей. — Разные характеры, разные темпераменты…
— Чего?
— Один восторженный, другой спокойный… Один сангвиник, а другой флегматик… Или там меланхолик. Нельзя же их равнять!
Карякин растерялся от вороха незнакомых слов.
— Это раньше так было, — сказал он, секунду подумав. — А теперь хватит! Теперь все равны.
…Местность переменилась. Степь горбилась холмиками, западала в балки и овражки. Андрей и Карякин держали путь к деревне, которая начиналась впереди на пригорке. Недовольные друг другом, они шли один справа, другой слева от лошади.
Карякин, который не умел долго молчать, обежал конягу и пошёл рядом с Андреем.
— Тут есть такая ягода — виноград. Ты её кушал?
Андрей кивнул.
— А мне не привелось… Она сытная?
И вдруг Карякин осёкся. Глядя куда-то вбок, он отцепил притороченную к седлу винтовку.
— Ты что? — спросил Андрей.
Карякин лязгнул затвором, досылая патрон в ствол.
— Сейчас я его, гада, ликвидирую…
Некрасов посмотрел в ту сторону, куда указывала железным пальцем трёхлинейка, и сразу же пригнул ствол винтовки в земле.
К ветряку на холме шли два крестьянина — в тулупах, в мохнатых шапках. В одного из них и целился Карякин.
— Спятил?
— Ничего не спятил, — огрызнулся Карякин. — Ты замечай: вон тот, левый, — видишь, как он идёт? У него выходка немужицкая… Одной рукой отмахивает, а другая на боку, будто гвоздём прибитая. Сразу видно — офицер! Привык рукой шашку придерживать.
Некрасов прищурившись глядел на крестьян. Действительно, было в них что-то непонятное.
— Нет, — сказал Андрей всё-таки. — Так нельзя…
— В офицера-то?
— А если он не офицер?
…Двое в тулупах неторопливо подошли к мельнице и скрылись в дверях. Один был поручик Брусенцов, другой, моложавый, тоже офицер. Под расстёгнутым тулупом блестели золотые пуговицы, виднелась портупея.
Теперь, когда их никто не мог видеть, оба заторопились. Тот, что был помоложе, вытащил из ларя винтовку со снайперским прицелом и солдатский заплечный мешок. Брусенцов глянул сквозь щель в дощатой стенке, на месте ли кони.
Абрек и ещё одна лошадь топтались за мельницей у коновязи.
Почуяв хозяина, Абрек ласково заржал и потянулся к нему.
Молодой офицер, присев на корточки, увязывал мешок.
— Побыстрей, товарищ Краузе, — скомандовал Брусенцов.
— Да бросьте вы, — жалобно сказал Краузе. — Что за глупые шутки?
— Привыкайте, товарищ барон! Мы с вами на красной территории, в Совдепии… — И Брусенцов с удовольствием повторил: — Товарищ барон фон дер Краузе. — Он взял винтовку Краузе, проверил магазин и спросил: — Зачем она вам? Тут один патрон.
— Я оставил последний патрон для себя, — застенчиво признался Краузе.
— Похвально. И главное, снайперский прицел, чтоб не промазать… Эх, товарищ Краузе, товарищ Краузе!.. Для вас-то уж у красных всегда патрон найдётся.
Он отошёл к оконцу, высунул ствол винтовки наружу и стал целиться.
— Что вы придумали?!
— Зачем пуле пропадать?.. Хоть одного пристрелю напоследок.
Губы у поручика дёргались, лицо побелело.
— Ползут… Расползлись по земле, как вши… Вши тифозные!..
Он прижался глазом к окуляру оптического прицела.
По дороге уходили от мельницы два красноармейца — большой и низенький. Низенький вёл на поводу лошадь.
Краузе попытался оттащить Брусенцова от окна.
— Не надо… Александр Никитич, вы нас погубите!..
— Отойди, дурак! — бешено заорал Брусенцов.
Чёрный крест прицела отметил большого красноармейца, потом, помедлив, двинулся к низенькому. Но низенький не шёл спокойно, а всё время елозил и махал руками — видимо, что-то доказывал своему попутчику.
Крест прицела двинулся обратно и опять перечеркнул большого. Стукнул выстрел…
Андрей сел на землю. Карякин в растерянности глядел на него. Потом повернулся к мельнице, откуда был выстрел, и увидел двух верховых. Во весь опор они мчали в степь.
Карякин пронзительно закричал, схватил винтовку и выпустил вслед верховым всю обойму, но из-за дальности не попал. Другие, кто был на дороге, тоже открыли по всадникам торопливую стрельбу. Стреляли пехотинцы, стреляли с тачанок.
Брусенцов и Краузе, пригнувшись пониже, скакали к длинному глубокому логу. Их тулупы нелепо хлопали на ветру.
Когда до лога оставалось шагов десять, Краузе дёрнулся и вылетел из седла. А Брусенцов, колотя Абрека каблуками, домчался до оврага и вместе с конём нырнул вниз.
Отбросив винтовку, Карякин тормошил Андрея. Тот сидел, зажав обеими ладонями живот; между пальцами текли чёрные струйки. Пуля попала в спину и вышла возле пряжки ремня.
— Андрюша! — кричал Карякин. — Андрюша, ты живой?..
Андрей не мог ответить ни слова, только тяжело дышал.
— Сердечный ты мой… Ты не бойся… Я тебя в лазарет…
Некрасов вдруг сказал внятно:
— Кровь… тяжёлая… не удержать…
— Удержу!.. Удержу!.. Не бойся, — бессмысленно повторял Иван, а сам уже ловил постромки проезжающей тачанки.
Некрасова подняли, положили на солому. Карякин вырвал у ездового вожжи и погнал коней вскачь.
Он хлестал коней, а сам плакал от злобы и горя.
