ОГОНЬ НА СЕБЯ
1
Петра Иваныча дома не было.
Я перекусила в кухне, запила чаем из термоса и пошла в свою комнату. Лежа на постели, я размышляла о том, чем жила сейчас, чему были отданы все мои усилия.
Латунный ключик от американского замка появился на какие-то секунды, я даже не успела его как следует разглядеть. Правда, он очень походил на тот ключ, каким я когда-то открывала дверь в квартиру Вали Бессоновой, но все ключи от американских замков похожи один на другой.
Так что же мне делать?
Сидеть и ждать приезда полковника Приходько?
Но в отличие от меня полковник не убежден, что гибель Вали Бессоновой — результат злого умысла, а подозрение — еще не доказательство. В крайнем случае бывший бухгалтер предстанет перед судом как соучастник воровской компании. А главное его преступление так и окажется нераскрытым.
В любой день Башков может внезапно уехать в неизвестном направлении, и тогда мой поиск неизмеримо осложнится.
Некоторые обстоятельства дают мне основание подозревать Башкова в смерти Вали Бессоновой. Как ни коротко было знакомство с ней, я почувствовала симпатию к этой заблудившейся девочке, соблазненной опытными преступниками.
Приход Петра Иваныча из редакции на время отвлек меня от безрадостных размышлений. После кофе мы сели играть в шахматы. Первую партию Петр Иваныч выиграл быстро, вторую — еще быстрее и, поглядев на меня, начал собирать шахматы.
— Да, — согласилась я. — Окончательно потеряла форму.
Петр Иваныч уложил в коробку фигуры и закрыл крышку.
— Вы, случайно, не влюбились?
— Разве похоже?
— Очень. Рассеянны, и выражение лица такое — отсутствующее. Явные приметы влюбленности без взаимности.
— Это почему же без взаимности?
— Счастья в глазах не вижу. Одни тревожные сомнения. На работе все в порядке?
Врать ему не хотелось, но и молчать было трудно. Ах, Петр Иваныч!… Не нужно ни о чем спрашивать.
Я достала спички, помогла ему разжечь трубку. Он пыхнул дымом и ушел молча. Вечером хандрил, морщился, посасывал валидол. Я с беспокойством на него посматривала. Он рано отправился спать.
Я тоже.
Ночью вдруг проснулась. Не от шума, а от какого-то неприятного ощущения. В комнате, в квартире стояла глухая могильная тишина.
Чувство тревоги нахлынуло, как вода. Я босиком выскочила в прихожую, открыла дверь в комнату Петра Иваныча. Слабый свет далеких уличных фонарей наполнял комнату призрачным сиянием. Петр Иваныч неподвижно, очень неподвижно лежал в постели. Сердце мое забилось испуганно. Я подошла ближе.
Он лежал на спине. Я нагнулась и почувствовала на щеке тепло от его дыхания.
Лицо его показалось мне каким-то особенно похудевшим, осунувшимся. Черные тени лежали во впадинах глаз. На столе лежали рассыпавшиеся таблетки валидола. Видимо, ему опять было плохо, но он не вызывал «скорую», чтобы меня не будить.
Милый, добрый человек!
Мне так захотелось поцеловать его в морщинистую щеку, но он спал, и сон его больному сердцу, наверное, был более нужен, чем мой сентиментальный поцелуй.
Я забралась с ногами в кресло, накрылась курткой Петра Иваныча и сидела, поглядывая на него…
Проснулась оттого, что отлежала ногу.
Петра Иваныча уже не было в постели. Часы на его столе показывали восемь, было светло Я села в кресле и только тут заметила, что покрыта уже не курткой, а пледом, которым Петр Иваныч застилал свою постель. Я не слыхала, как он ушел.
Вечером был Максим.
Как всегда, мы собрались на кухне и долго распивали чай, но говорили мало. Максим сидел в своем уголке, между столом и холодильником. Он отыскал это место опытным путем — раньше я все время задевала его колени, когда начинала убирать посуду.
Петр Иваныч разжег свою трубку.
— У нас событие, Максим. Женя влюбилась. Без взаимности.
— В кого?
Я мыла чашки в раковине. Вопрос Максима прозвучал непосредственно, даже испуганно. Я рассмеялась.
— Она не говорит — в кого, — продолжал Петр Иваныч. — Видишь, ей смешно. А смешного тут мало. Вдруг она влюбилась в тебя?
— Да, тогда на самом деле не смешно.
— Вот как. Значит, ты был бы этому не рад?
Максим промолчал.
— Женя, вы слышите его?
— Наоборот, я ничего не слышу.
— Вот именно, он молчит. Но его молчание говорит слишком громко. Потребуйте с него объяснений.
— Максим правильно молчит, — сказала я. — Он сомневается, что моя влюбленность принесет какую-нибудь радость. Наоборот, когда в дружеские отношения ввязывается такое одностороннее чувство, оно обычно приносит с собой смуту и принуждение. Я правильно говорю, Максим?
— Максим! Не смей соглашаться с этой философствующей девчонкой. Скажи, что молчал по другой причине… Значит, нужно уметь обходиться без любви?
— Кое-когда — да! — подтвердила я.
— О, боги Джека Лондона! Куда исчезает романтика… Подожди, Максим, а который час?… Телевизор нужно включать. Вот зараза — этот ящик. Сидели, думали о чем-то, обменивались информацией. Теперь будем молчать, смотреть и не думать. Ох, правильно говорят японцы: телевидение — гибель нации.
— Так не включайте.
— Что вы, Женя! Там Лермонтов, «Маскарад»! Мордвинов играет Арбенина. «Глупец, кто в женщине одной мечтал найти свой рай земной!…» А вы говорите — не включать!…
Я сидела в кресле и смотрела «Маскарад». Знала его почти наизусть, видела фильм с Мордвиновым. Когда-то лермонтовские строки, звучные, словно отлитые из бронзы, приводили меня в трепет. Сейчас я тоже слушала с восторгом, но позволяла моим земным мыслям существовать рядом с бессмертными стихами.
Я смотрела, как Арбенин садится играть в карты у Казарина, вслушивалась в его слова о князе Звездиче:
Он не смущается ничем… О, я разрушу
Твой сладкий мир, глупец, и яду подолью.
И если бы ты мог на карту бросить душу,
То я против твоей — поставил бы свою.
Я закрыла глаза и на какое-то время отключилась от телевизора. Господи! Только Лермонтов мог найти, соединить и заставить так звучать самые обыденные слова:
…То я против твоей — поставил бы свою…
А все-таки что же мне делать с моим киоскером с улицы Горской.
Я думала об этом неотвязно. Я слушала знакомые лермонтовские строки и ловила себя на мыслях о том, кого я считала убийцей.
Ложась спать, я с настроением повторила:
…И если бы ты мог на карту бросить душу,
То я против твоей — поставил бы свою…
2
Видимо, мозг и ночью вел свою таинственную подспудную работу — утром у меня уже появились соображения, в которых я не решилась бы признаться полковнику Приходько: столь много было в них от моей убежденности в вине Башкова и не очень много от логических доказательств. Но я утешала себя тем, что логика — не всегда самый верный путь к истине.
Чтобы застать Башкова дома, я позвонила ему утром.
Он тут же ответил. Сказал, что достал мне «Фотографию». Все номера за прошлый год. Они лежат у него дома. Когда я за ними зайду?
Я ответила, что, может быть, приду к нему вечером после работы и что заранее сообщу об этом по телефону.
Он самыми восторженными фразами выразил свою радость и сказал, что будет сидеть у телефона и ждать моего звонка.
У меня пока не было точного плана, я еще не знала, как буду себя вести. Многое зависело и от Башкова. Конечно, для него я случайная женщина, одна из многих, залетавших к нему на огонек… Но я считала, что в случае необходимости смогу за себя постоять.
Разумеется, мне придется быть собранной, внимательной ко всем мелочам. И, может быть, я смогу что- либо услышать, увидеть или даже найти.
Да, найти! Если только мне повезет…
Я понимала, как мало у меня шансов отыскать какие-либо следы, но я не могла ждать приезда полковника Приходько — ведь Башков готовился исчезнуть из города.
Я хорошо помнила предостережение полковника: если мои подозрения окажутся справедливыми, то киоскер с улицы Горской станет опасным противником — он не из тех людей, которые затрудняются в выборе средств.
Но я считала, что если при жизни Вали Бессоновой могла пойти на любой риск, лишь бы спасти ее от гибели, то теперь обязана рисковать.
Я колебалась — звонить ли подполковнику Орлову. Но я не знала его, он никогда не видел меня, а в основу всех моих действий была положена, как мне казалось, лишь интуитивная догадка, а не цепь неопровержимых доказательств.
И я не стала ему звонить.
Целый день на работе я была рассеянна. Совсем некстати пришла машина с товаром, я просмотрела описку в фактуре, и если бы не профессиональная наблюдательность Риты Петровны, неизвестно, чем бы закончился мой просчет. Я получила дружеский, но жестокий разнос, и этого заряда мне уже хватило до конца рабочего дня.
Петра Иваныча не было, когда я начала собираться.
Платье-светофор я сразу отложила в сторону и надела брючный костюм. Я понимала, что мне придется пить, нужно будет казаться пьяной и в то же время сохранять ясность ума. Любой просчет мог увеличить степень риска или поставить меня в глупое положение, а последнего я опасалась более всего.
Я не знала рецепта «гусарского средства», поэтому сунула в стакан горячего чая кусок сливочного масла, размешала и выпила эту смесь.
На всякий случай я на 11 часов заказала такси, указав адрес Башкова.
Я решила не предупреждать Башкова о своем приходе, хотя обещала ему предварительно позвонить. Женщина, роль которой я играла, могла не выполнять свои обещания.
К подъезду его дома я подошла в начале девятого.
Уже темнело: кое-где по фасаду светились окна. На лестничной площадке первого этажа горела лампочка.
Я открыла тяжелую, громыхающую — как в камерах предварительного заключения — дверь лифта, и он поднял меня на пятый этаж.
Башков действительно ждал меня.
В светлых, безукоризненно выглаженных брюках, в кремовой шелковой рубашке, чисто выбритый и свежеподстриженный, он выглядел молодо и энергично.
В передней пахло «Шипром»…
Знакомый запах помог мне сразу войти в роль.
Башков снял с меня плащ. Он не торопил события, боясь навязчивостью отпугнуть свою гостью.
В комнате на журнальном столике стояла керамическая чаша с грушами и большими гибридными апельсинами. В хрустальном бокальчике развесили пушистые венчики белые хризантемы, на серванте, в кувшине, — махровые гладиолусы. Конечно, за цветами ему пришлось съездить на Центральный рынок.
Принимали меня изысканно.
— Прекрасные хризантемы!
— Специально для вас, Евгения Сергеевна!
— Спасибо!
— Что вы! Это я должен вас благодарить, что вы решились посетить мое одинокое жилище. Вот журналы, думаю, вы успеете посмотреть их дома. А пока мы должны выпить. Совсем немножко, за знакомство. По хорошему русскому обычаю.
Он усадил меня за столик. Достал из серванта бутылку «Ркацители» и коньяк. Этикетка на бутылке с коньяком показалась мне знакомой. Конечно, это был «Арарат», вероятно, из запасов Колесова. Интересно, сказал ли он Колесову, для кого берет коньяк? Вряд ли…
— Если не возражаете, мы начнем с коньяка.
Я не возражала. Он налил мне и себе поровну, две рюмки из светло-желтого чешского стекла. Красивые рюмки, он понимал толк в красивых вещах.
Я выпила свой коньяк, правда не «махом», рисоваться перед ним не было надобности.
В это время зазвонил телефон. Башков махнул рукой.
— Пусть его! Меня нет дома. Поверьте, Евгения Сергеевна, весь день я ждал вашего звонка. Сидел у телефона и ждал. А если был на кухне и телефон начинал звонить, я бежал к нему со всех ног… Мы выпили с вами за начало знакомства. Давайте выпьем за его продолжение.
Он налил опять.
— Вы не представляете себе, Евгения Сергеевна, как я рад видеть вас у себя.
— Не представляю, — согласилась я.
— Конечно, вам, молодой красивой женщине, разве можно понять тоску одинокого пожилого мужчины, скромно доживающего свой век. Вы для меня как райская птица…
Мое участие в разговоре было невелико, я только поддакивала, где было нужно. Сольную партию успешно вел сам хозяин. Он смотрел на меня с выражением ласковой нежности. И странно, чем больше ласки слышала я в его голосе, тем холоднее и жутче становилось у меня на душе, тем крепче становилось убеждение, что он — убийца Вали Бессоновой.
Я не берусь объяснить, почему это происходило. Но в конце концов ощущение это стало таким тягостным и явным, что мне стало не по себе. Я побоялась, что он догадается об этом по выражению моего лица, встала и подошла к радиоле. Она стояла возле окна, раньше ее не было.
На подоконнике лежали пластинки.
Он поднялся следом за мной.
— Вот хозяин, называется. Заговорился, забыл о музыке. Потанцуем, Евгения Сергеевна. Только знаете, я к старинке тяготею, современных шейков и прочего не люблю.
Он поставил медленный фокстрот.
3
Танцевал он неплохо, я все время чувствовала его инициативу, не назойливую, но уверенную. Его ладонь лежала на моей спине. И вдруг мне представилось, как его рука поднимается все выше и выше, касается плеч, шеи… ощущение стало таким жутким, что я невольно сбилась с такта.
— Извините меня!
Пластинка закончилась, он подвел меня к креслу.
— Вы великолепно танцуете. На самом деле, вы самая послушная женщина, с которой я когда-либо танцевал.
— Вам показалось.
— Пусть показалось. Все равно, я в восторге от вас, Евгения Сергеевна. Выпьемте еще!
Я подняла рюмку, но пить не стала, пьяной мне нужно было только казаться.
— Хотите, я вам спою? — спросил Башков.
— Конечно.
Я не заметила гитары, она стояла в углу за тахтой. Башков взял несколько аккордов.
— Смеяться не будете?
— Зачем же. Уверена, что у вас хорошо получится.
— Вам, поди, сынок про меня наболтал?
— Сынок про вас мне совсем ничего не говорил.
— Ну, конечно…
Он подстроился под гитару и запел; «Гори, гори, моя звезда». Пел он негромко и, пожалуй, верно. Смотрел на меня и припускал в голос задушевности…
— Совсем неплохо, — похвалила я.
— Правда?
— Почти профессионально.
Он приглашающе поднял рюмку.
— Спаиваете вы меня. И так уже пьяная.
— Ну, что вы. Хотите кофе?
— Пожалуй.
Он вышел.
Я тут же подошла к серванту, отодвинула дверку и открыла крышку знакомой коробочки с огненно-красными конями. Шевельнула в ней пальцем.
Латунный ключик лежал на месте. Вот так!…
Тогда я вышла к вешалке, где висел мой плащ. Из кухни вешалка не просматривалась. Прислушиваясь к бряканью посуды, я осмотрела всю одежду. Кроме моего плаща, здесь висел болоньевый плащ хозяина, осеннее пальто и простой плащ из синей диагонали. Болоньевый плащ исключался, я бы узнала его на ощупь. Пальто— тоже, в тот вечер шел дождь. Оставался плащ из синей диагонали. Я закрыла глаза, прислонилась к нему щекой, потрогала ладонью… да, ощущение было похоже. Без всяких угрызений совести я сунула руку в один карман плаща, затем в другой. Вряд ли он воспользовался платком, вернее всего, надел перчатки…
Но перчаток в плаще тоже не было.
На полу под вешалкой стояли большие грубые ботинки — туристские — и коричневые туфли. Но что могло остаться на ботинках, когда хозяин добирался в них до дома через весь город, из Дзержинского района в Кировский, да еще когда на улице шел дождь?
Я вернулась в комнату и присела за стол.
Башков вышел из кухни.
— Скоро будет кофе. Потанцуем пока, Евгения Сергеевна.
Он опять завел тот же медленный фокстрот.
Вот на этот раз мне уже пришлось защищаться. Он был очень сильный, а я старалась действовать деликатно, грубить не хотелось, но и не хотелось дать себя в обиду.
Наконец, он все же меня отпустил. Я поправила волосы и молча уселась в кресло.
— Простите меня, Евгения Сергеевна… Но вы такая милая и желанная женщина. Конечно, я не пара вам, понимаю. Я гожусь вам в отцы. Но что могу поделать, я уже люблю вас…
— Будет вам…
— Вы обиделись на меня?
— Там кофе, наверное, уже готов.
— Ах, да… кофе, кофе…
Он опять отправился на кухню.
Я опять осталась одна со своими нелегкими мыслями и сомнениями.
Плохи твои дела, товарищ инспектор ОБХСС! Нет у тебя никаких вещественных доказательств. Одни подозрения. Чем ты их можешь подтвердить? Даже для санкции на производство обыска повода нет.
Есть только убежденность.
Но что толку от моей убежденности? Ее не положишь на стол следователю как вещественное доказательство.
Башков может спать спокойно.
Он и спит спокойно. Его не мучают опасения и тревоги, что он будет разоблачен. Он может приглашать женщин, чтобы разделить с ними «тоску мужского одиночества». Может тратить наворованные деньги, за которые пока тоже не несет ответа. А Вали Бессоновой нет…
Только я одна держу в руках тоненькую ниточку, которая может оборваться в любой момент.
Но Валюши нет в живых, и я не хочу уйти отсюда просто так.
Он спокоен только потому, что поверил уже в свою безнаказанность. Уверен, что из квартиры Бессоновой к нему не протянется след.
Он не знает, что осталась одна улика.
Я сама.
Он забыл про эту улику. Я ему напомню про нее…
Я взяла из вазы апельсин и начала его очищать. Вздохнула поглубже, как перед прыжком в воду.
Настоящая дуэль начнется только сейчас.
…я разрушу
Твой сладкий мир, глупец, и яду подолью!…
— А вот и наш кофе! Перед кофе по рюмочке, Евгения Сергеевна!
4
Он сидел передо мной, опершись локтями о стол, такой нежный и внимательный. Мирный, домашний, пьяненький. Совсем не страшный. Видно было, что никакие тревоги или переживания не беспокоят его сейчас… А может быть… может быть, он и на самом деле не виноват? Может, все мои подозрения — нелепое совпадение случайностей… встреча на лестнице… ключик… Интуиция?…
Я допила свой кофе. На дне фарфоровой чашки остался осадок — кофейная гуща.
Как это раньше ворожили на кофейной гуще?
— Вы меня совсем не слушаете, Евгения Сергеевна. Наверное, уже утомил вас своими разговорами.
— Голова что-то шумит.
— Вам, наверное, скучно со мной?
— Что вы, совсем нет.
Это была правда, уж что-что, а скучно с ним мне не было.
— Я все болтаю и болтаю, а вы молчите, Евгения Сергеевна. Что-то вы задумчивая сегодня. Расстроены чем-то?
— Вспомнилась одна история.
— Вот и расскажите.
— Страшная.
— Люблю страшные истории.
— Боюсь вам настроение испортить.
— Будет вам, Евгения Сергеевна. Я человек с крепкими нервами.
Он взял из вазы апельсин и одним движением большого пальца вспорол его оранжевую кожуру. Я смотрела на его руки. Мне было трудно смотреть ему в лицо.
— Подруга у меня была. Милая, хорошая девушка. Тоже работала в торговой сети. Вот только недавно мы поминали ее. Она работала кладовщиком на Главном складе Торга. У Аллаховой. Слыхали, может быть?
Его пальцы замедлили движение.
— Аллахова, говорите?… Что-то слыхал, кажется. Знаете, не работаю там давно, забывается как-то.
— Вот у нее и работала моя подруга. Жила она в однокомнатной квартире по улице Гоголя. Собралась выйти замуж. А тут однажды не вышла на работу. Начали ее искать, стучаться к ней в квартиру. Потом взломали дверь…
— Знаю, — даже обрадовался он. — Читал в «Вечерке». Отравилась газом. Так она была ваша подруга?
— Была.
— Печальная история. Что поделать, Евгения Сергеевна. Такие несчастные случаи у нас еще встречаются…
Он отделил одну дольку апельсина и начал очищать ее от волокон.
— Мне кажется, это был не несчастный случай, — сказала я.
— А что же?
— Это было убийство.
Он уже очистил дольку апельсина и хотел отправить ее в рот, но положил на скатерть. Это могло быть простым непроизвольным движением заинтересованного слушателя. Ничего не скажу — нервы у него на самом деле были крепкие.
Я подняла на него глаза.
Я постаралась, чтобы в них не было даже намека на угрозу. Мне, кажется, это удалось. А может быть, и нет. Но он встретил мой взгляд спокойно. Правда, он уже не улыбался. Но улыбаться и на самом деле было нечему.
И тем не менее какое-то внутреннее ощущение говорило мне, что я попала в цель.
— Почему вы так думаете? — спросил он.
— Сама не знаю — почему. Дело в том, что это я привела ее домой с вечеринки у Аллаховой. Пьяную.
— Вы?
Голос его прозвучал чересчур громко, и вопросительная интонация показалась слишком резкой. Хотя опять же это могло мне почудиться. Рука моя лежала на столе, наручные часы показывали половину одиннадцатого. В одиннадцать должно приехать такси… Пока не нужно ускорять события.
Я спокойно пожала плечами:
— Мы вместе были на вечере, и я пошла ее проводить. А чему вы так удивились?
— Я?… Что вы, просто спросил. Продолжайте, продолжайте.
— Когда я укладывала ее спать, она все жаловалась мне… говорила, что кого-то боится. Ей не хотелось оставаться одной, она просила меня ночевать у нее. Надо было мне остаться, тогда ничего бы, может, и не было. Но я ушла. А на лестнице было темно, очень темно, и я вдруг натолкнулась на мужчину. Он поднимался наверх.
— Ну и что?
— Как «ну и что»? Вот он зашел к Бессоновой, она была пьяная, ничего не слышала, а он открыл газ и ушел.
— Зачем он это мог сделать?
— Ну… мало ли зачем.
— Он мог к этой… Бессоновой и не заходить. Шел по своим делам.
— Он ни у кого не был. И никто его там не ждал.
— Откуда вы это знаете?
— Следователь сказал.
— Вы были у следователя?
— Конечно. Ведь я оказалась последней, кто видел Бессонову живой. Мне целый час пришлось рассказывать следователю, что и к чему. Он очень заинтересовался этим мужчиной.
Башков давно уже оставил апельсин. Руки его лежали на столе. Пальцы были большие и сильные. Я чуть выпрямилась на стуле. Нет! Он не рискнет. Он вначале выслушает все до конца. И даже, выслушав все, не проявит себя больше ничем. Слишком неожиданно нависла над ним беда, и в душе его еще не накопились сомнения и тревоги: а не оставил ли он за собой каких-то улик?…
Я не знала, что делать. Взяла свой апельсин и начала отдирать от него остро пахнущую маслянистую кожицу.
— Вижу, что заинтересовала вас своей историей?
— Да, занятный детектив.
Руки его пришли в движение, он взял очищенную дольку, пожевал, причмокнул, Да, нервы у него были хоть куда!…
— А вы, — он сунул в рот вторую дольку, — а вы, значит, так и не разглядели того мужчину?
— На лестнице было темно…
Я старательно отдирала кожицу от апельсина. В комнате повисла тревожная тишина. Внезапно она наполнилась нарастающим гулом, над городом шел на посадку тяжелый рейсовый самолет. Он шел низко, в окнах даже задребезжали стекла. Потом все стихло.
И тут резко брякнул дверной звонок. Башков вздрогнул.
Ага, значит, он тоже может пугаться…
— Это за мной, — сказала я.
— За вами?
— Я заказала на ваш адрес такси. Не хотелось одной идти пешком. Это, наверное, шофер. Он вовремя приехал, мне пора домой. Откройте ему, пожалуйста.
Башков молча вышел в прихожую.
Я сунула в портфельчик «Фотографию»— я же приезжала за ней. Шофер — мужчина лет сорока — стоял в дверях и хмуро поглядывал то на меня, то на хозяина.
— Кто заказывал?
— Я заказывала. Сейчас иду.
Шофер отступил за порог, Башков прикрыл за ним дверь и снял с вешалки мой плащ. Я без колебаний повернулась к нему спиной. Он опять чуть задержал руки на моих плечах, потом деликатно поцеловал меня за ухом. Я промолчала.
— Мы еще увидимся с вами, Евгения Сергеевна?
— Конечно! Должна же я рассчитаться с вами за журналы.
Я выскользнула на площадку. Он вышел следом. Я махнула на прощание рукой и побежала вниз. На лестнице было пусто, тускло светили на площадках запыленные лампочки. Уже на площадке первого этажа я услыхала, как глухо щелкнул вверху кассовый замок…
Петра Иваныча дома не оказалось. В кухне еще держался запах кофе. Моя чашка была накрыта блюдцем, на котором лежал символический соленый огурец. В рюмке с водой стояла веточка облепихи, густо покрытая оранжевыми ягодами.
Я сразу догадалась, кто был у нас.
Под чашкой лежала записка: «Уехал с Максимом в Ордынку. Вернусь завтра».
Я съела соленый огурец, запила его холодным кофе.
Долго еще сидела на кухне, обкусывая с веточки терпкие кислые ягоды.
Я не знала, что мне делать дальше.
Ясно пока было одно. Я затеяла рискованную дуэль с человеком, нервы у которого оказались крепче, чем я предполагала.
5
Утром меня разбудил телефонный звонок.
Я спросонья добралась до аппарата, взяла трубку, но сколько ни кричала в нее: «Да, да, я слушаю!»— телефон молчал.
При дневном свете все мои вчерашние подвиги показались дешевой авантюрой. За такую самодеятельность мне могло крепко влететь от полковника Приходько.
Позавтракав, я вошла в комнату Петра Иваныча, взяла старую «Смену», начала решать в уме задачу— двухходовку… и незаметно для себя уснула. Удивительным свойством обладало это старое кресло…
Меня опять разбудил телефон.
Видимо, звонил он уже давно, — я какое-то время слышала его сквозь сон. Но мне опять никто не ответил; в трубке шуршало, пикало что-то, но звонивший молчал. Я положила трубку на рычаг.
Радио сообщило сводку погоды: «…усиление ветра до двенадцати-пятнадцати метров в секунду, резкое похолодание…» Рано нынче начались холода, но ведь это была Сибирь…
Услыхав звонок, я пошла открывать.
За дверями стоял Башков-сын.
От неожиданности я растерялась.
— Вы меня не узнали, Евгения Сергеевна?
— Почему же, узнала.
— Смотрите, как будто я тень отца Гамлета.
— А вы всего-навсего — тень Башкова-отца. Входите, пожалуйста.
Он вошел и немедленно оглядел меня с головы до ног, быстро и бесцеремонно.
— Не знала, что это вы.
— А то бы не пустили?
— Нет, я вначале бы надела шубу.
Башков-сын рассмеялся весело и непринужденно, я невольно подумала, что он все же несколько облагороженная тень своего отца. Он приятно смеялся.
— Я за вами, — сказал он. — Собирайтесь, едем на море.
— Что-то не хочется. Холодно, наверное.
— Будет вам. Папаня позвонил мне, чтобы я заехал за вами.
Тут я немедленно освоилась с положением.
— Он просил заехать за мной?
— Конечно.
— Он тоже едет?
— Евгения Сергеевна, я вас что-то не пойму. Вы, может быть, не выспались?
— Наверное, — согласилась я. — Кто вам дал мой адрес?
— Папаня, конечно. Он же вам звонил? Мне он сказал, что звонил.
Так вот кто был на том конце провода. Почему же он молчал? И как он мог узнать мой адрес, я ему его не говорила. Только у Аллаховой…
— Да, звонил, кажется.
— Он и мне сказал, что вы дома.
— Конечно… А когда мы вернемся?
— Завтра.
— Так нужно как следует собраться.
— А я уже за вас собрался. Все есть. Палатки, одеяла. Спальный мешок даже на вас захватил. Поехали.
— Подождите, не могу же я ехать вот так, — я показала на свой халатик.
Башков-сын рассмеялся еще задорнее.
— Ладно, одевайтесь, мы подождем.
— А кто еще едет?
— Ну, кто… Жаклин со мной. Борька Звягин — дружок, тоже с женой на «Победе». Папаню по дороге заберем.
Башков-сын с грохотом скатился на каблуках по лестнице. Право, я относилась бы к нему совсем по-другому, будь у него иная фамилия…
Я облачилась в свои студенческие джинсы, захватила поролоновую куртку.
Ехать было нужно. Меня приглашал сам Башков. Может, он решил продолжить наш разговор? А если этот диалог повернется для меня очень круто? Ничего, управлюсь как-нибудь. Я не Валя Бессонова.
Значит, он звонил Аллаховой. Она могла ему что-то про меня сказать. Поделиться своими подозрениями. Следовательно, подозрений прибавилось и у него. И он меня все-таки пригласил на эту прогулку…
У подъезда стояли две машины. Приятель Башкова-сына на «Победе» показался мне вполне положительным человеком, но его жена была под стать Жаклин. Тем не менее вся эта компания никак не походила на сборище злодеев, которые собираются свести счеты с женщиной. Значит, на худой конец, мы встретимся с Башковым- отцом один на один.
Жаклин открыла дверку «Москвича», я села рядом с ней. На остановке «Институт» нас дожидался Башков- отец. Я не сразу узнала его. В спортивном костюме, толстой куртке и резиновых сапогах он выглядел как заядлый рыбак-охотник. У ног его стояла большая хозяйственная сумка.
— А вот и папаня с погребком, — сказал Башков-сын.
Башков-отец кивнул мне спокойно и приветливо, как будто и не было вчерашнего вечера. Поставил на сиденье, рядом со мной, свою сумку.
— Я к Борису сяду, — сказал он сыну.
— Со мной не хочешь?
— У меня от твоей езды сердце заходится. А у вас, Евгения Сергеевна, ничего?
— Терплю.
— А вот я уже не могу. Давайте трогайте.
Мы сорвались с места. «Победа» отстала еще в городе. Проехав по шоссе километров десять, Башков-сын остановился — подождать отставших. После напрасного ожидания мы вернулись назад и увидели нашу «Победу» на обочине шоссе. Борис и Башков-отец разбортовывали пробитую покрышку.
Запасное колесо тоже оказалось не в порядке, пришлось тут же, на дороге, заняться ремонтом камеры. Башков-сын ругался. Провозились долго. Солнце закрыли тучи, ветер усилился. Потянуло холодком.
— Ничего! — успокоил всех Башков-сын. — В лесу будет теплее.
Жаклин достала из «погребка» бутылку «Старки». Все — за исключением водителей — выпили по стаканчику. Я стала в позицию «делай как все!» и тоже выпила. Башков-сын собирался приложиться к бутылке, но Жаклин вовремя спохватилась:
— Уже раз права отбирали, хватит!
Перед самым Шарапом Башков-сын едва избежал неприятности. Как он загодя не заметил инспектора, не знаю — на этот счет глаз у него был наметан. Он пошел в обгон «Запорожца», водитель которого тоже оказался с гонором и тоже прибавил ходу. Так они и помчались рядом по шоссе, заставив встречный грузовик выбраться на обочину. Вот тут впереди и появилась фигура с полосатой палочкой.
Башков-сын выругался и затормозил.
Инспектор — кстати, знакомый Максима — заглянул в машину. Он, кажется, узнал меня. Почувствовав винный перегар, он попросил водителя выбраться из машины. Убедившись, что тот в норме, прочитал ему лекцию о правилах обгона. Я ожидала дырочки в контрольном талоне, но инспектор смилостивился и вернул документы.
Мы проехали Шарап по уже известной мне дороге и высадили Башкова-отца у охотничьей базы, на берегу Обского моря.
— Папахен лодку пригонит, — объяснил мне Башков-сын.
Остановились мы за мысом, где когда-то я сидела с Максимом. Погода отпугнула туристов, машин на берегу виднелось немного, все они стояли поодаль от нас, под защитой леса. На плесе водохранилища ветер поднял большую волну, но здесь, в заливе, было сравнительно спокойно.
Наши мужчины оказались опытными туристами, лагерь развернули умело и быстро. Установили большую палатку, раскладные столик и стулья. На лодке подъехал Башков-отец, забрал Бориса, и они отправились рыбачить. Я почистила картошку, собрала в лесу хворост для костра.
Рыбаки вернулись уже перед вечером, привезли десятка два приличных окуней.
Под уху все изрядно выпили. Женщины здесь не отставали от мужчин. Мое присутствие возле шестидесятилетнего пенсионера дало повод для всяческих пикантных острот. Шутили они зло и непристойно, я то отшучивалась, как умела, то отмалчивалась.
Наконец, воспользовавшись паузой, я покинула шумную компанию и села на борт лодки, лежащей на берегу.
Ветер шумел в верхушках сосен. О берег билась частая волна. Было темно и холодно. На мне был толстый шерстяной свитер, можно было накинуть еще и куртку, но не хотелось возвращаться за ней к костру. Уж очень неприятна была эта компания!
Я начинала жалеть о поездке.
Весь вечер Башков вел себя по отношению ко мне спокойно и предупредительно, как человек, к которому рассказанная мною история не имела никакого отношения. А может, он просто обдумал все и понял, что, по сути дела, я ничем не могу быть для него опасной. Тем более, он уверен, что я не узнаю его в лицо. Ведь он сам тоже не мог разглядеть меня на лестнице в темноте.
Я представила себе, как буду объяснять свои действия полковнику Приходько, и мне стало совсем неуютно.
Я была готова бросить все и уехать в город, домой.
Он подошел незаметно, я даже вздрогнула.
— Прокатимся, Евгения Сергеевна?
— Ветер.
— А мы вдоль бережка, потихонечку.
Он нагнулся к лодке, разобрал весла.
Жаклин что-то сказала в наш адрес. Я плохо разобрала слова, но по дружному смеху всей компании могла догадаться о содержании. Сразу вспомнился шофер-таксист… и хорошо, что до Жаклин было далеко…
— Поехали! — согласилась я.
Червячок сомнения все же шевельнулся в груди. Но я успокоила себя. Он — старик, пенсионер, я моложе его в два раза. Да и по плаванию у меня первый разряд…
Мы столкнули лодку. Я села на корму. Башков взмахнул веслами.
Башков-сын крикнул от костра:
— Папаня! Не гуляйте далеко.
Жаклин опять прошлась по нашему адресу… Я опустила руку за борт в черную холодную воду.
Нужно заканчивать эту дурацкую комедию! Я устала уже от этих сальных шуток, от фальшивости своего положения, от напряженного ожидания.
Башков-отец размашисто греб, поглядывая через плечо вперед. Лодка шла у самого берега, мелкие беспорядочные волны в заливе звонко шлепали по бортам. При вспышках костра я видела впереди черную оконечность мыса, а за ним белые гребешки высоких валов.
— Вспоминаю вашу историю, Евгения Сергеевна. Думаю, — заговорил Башков.
— О чем же?
— Чувствую, вам хотелось бы того… ну, мужчину с лестницы разыскать.
— Хотелось бы.
— Как же вы узнаете, если не разглядели его лица?
Он перестал грести. Слабый отблеск костра мелькнул на его лице. Он ждал. Я молчала. Тогда он опустил голову, сделал сильный гребок, лодка поравнялась с оконечностью мыса. Ветер сразу нажал мне в спину.
— Я попробую его узнать и так.
Он еще на что-то, видимо, надеялся. Хотя перестал грести, поднял голову, я опять увидела отблески костра в темных пятнах его глаз. И тогда я сказала, четко разделяя слова:
— От вас так сильно пахло тогда вашим любимым одеколоном «Шипр».
Он рассмеялся.
Я опешила.
Он смеялся весело и беззаботно, как человек, который удачно «разыграл» приятеля и, наконец, не выдержал и расхохотался.
Я растерянно смотрела на него.
Продолжая смеяться, Башков еще раз взмахнул веслами, сильно послав лодку вперед. Набежавший вал положил ее на бок. Волна плеснула в лодку. Я невольно отклонилась.
Внезапно Башков бросил весла, ухватился за борта лодки и разом ее перевернул.
Сбитая с толку его смехом, я не успела ни собраться, ни ухватиться за лодку. Меня сильно ударило бортом по виску, на какое-то мгновенье я потеряла сознание.
Холодная вода хлынула в лицо и сомкнулась над головой…
6
Конечно, он все продумал заранее и решил воспользоваться удобным случаем, чтобы разом избавиться от опасного свидетеля. Расчет его был точен и прост. Как в случае с Валей Бессоновой, все выглядело бы внешне вполне правдоподобно и ничем не напоминало убийство. На самом деле — изрядно выпили, поехали кататься, лодка перевернулась… и его спутнице не повезло.
Сам он утонуть не боялся, в лодке лежал пробковый пояс.
Да и до берега было не так далеко…
Я вынырнула сразу.
В голове шумело от удара. Волна качнула меня, плеснула в лицо. Рядом было черное днище лодки, я потянулась к нему и только тут вспомнила про Башкова.
Я оглянулась.
Он вынырнул за моей спиной. Мы разом увидели друг друга.
Волна подняла его надо мной. Он рванулся, вцепился в мои плечи. Я только успела вдохнуть — и мы вместе ушли в воду. Глубина была небольшая, я почувствовала под ногами песок.
Башков придавил меня ко дну.
И я забыла все, чему научилась в школе милиции.
Он держал меня крепко, и воздуху мне уже не хватало, в голове застучал молоток. Я в яростном отчаянии сама вцепилась в него. Он хотел освободиться, но я не отпускала его.
Наверное, мы так и утонули бы вместе… Молоток в моей голове застучал все сильнее, сильнее… и тут я уперлась ногами в живот Башкова, сильно оттолкнулась вбок и вверх… Уже выныривая, я опять ударилась затылком о борт перевернувшейся лодки.
Не знаю, что меня спасло. Не помню, как удалось поднять над водой лицо и сделать спасительный вдох…
Помню скользкое дно лодки, ее выступающий киль. Я держусь за него у самой кормы обеими руками, жадно, с надрывом, дышу, отплевываю попадающую в рот воду.
Вокруг белесоватая темень ночи, ветер, волны, бьющие в спину и то и дело накрывающие меня с головой.
Башкова нигде не видно.
Мне холодно, очень холодно. Руки мои трясутся, по правому виску сбегает горячая струйка, временами я чувствую ее соленый привкус. Струйку смывает вода, хлещущая в лицо. Голова кружится, сознание работает вяло и неотчетливо. И только мои руки, как бы существуя сами по себе, продолжают упорно цепляться за лодочный киль.
Я теряю всякое представление о времени, мне кажется, что плыву так уже давно, всю ночь.
Но вот волны стали круче и выше, держаться за лодку стало трудней. Меня подняло волной, я заметила впереди что-то черное и догадалась: это — остров, я видела его, когда впервые с Максимом приезжали сюда.
Меня несло мимо. Я понимала, что до другого берега здесь несколько километров и живой туда я уже не доберусь. Управлять лодкой я не могла, отпустить ее не решалась — меня захлестнуло бы первой же волной.
И тут я нащупала ногами плотное песчаное дно.
Я очень замерзла, и ноги уже не слушались меня. Но, кое-как упираясь ими, я подталкивала лодку к берегу, все еще боясь выпустить ее из рук.
Черный обрыв острова надвигался все ближе и ближе, и я уже слышала шум разбивающихся о берег валов.
Большая пенистая волна нахлынула, подняла меня на гребень и понесла. Лодка с маху ткнулась в песок. Меня перебросило через нее, и она прикрыла меня от следующих валов.
Волны перехлестывали через лодку, но голова моя была над водой.
Я лежала на берегу и уже не боялась утонуть.
А кровь все текла и текла, и мне казалось, что вместе с этой горячей тоненькой струйкой из меня, как воздух из пробитого мяча, уходит жизнь. Я пыталась прижать рану ладонью, но руки мои тряслись, я только размазывала кровь по лицу.
Я уже перестала ощущать холод. Как о ком-то постороннем подумала, что нужно двигаться, обязательно нужно двигаться, иначе можно замерзнуть здесь, на берегу. Но у меня уже не было сил.
Глаза мои были открыты, но не видели ничего.
Вдруг откуда-то с моря возник резкий ослепительный луч. Он ударил мне в лицо, и от боли я закрыла глаза.
В грохот волн вплелся новый нарастающий гул. Он быстро приблизился, оборвался внезапно. Я почувствовала, как меня поднимают, и поняла, что меня нашли и не дадут умереть.
Я еще успела сказать: «Позвоните Орлову…», но вспомнить номер телефона уже не смогла…
…В мое сознание пробился мягкий, но настойчивый голос:
— Ну, ну! Откройте-ка глаза…
Я с усилием подняла веки и увидела перед собой молодое мужское лицо. Потом увидела всего человека в белой шапочке и белом халате. Он сидел рядом на постели и, наклонившись, смотрел на меня.
— Вот так! — сказал он. — Уже хорошо.
Я повела глазами и увидела рядом с кроватью сестру, совсем девочку, тоже в белом халатике и пышной марлевой наколке. Около кровати стояла высокая стойка с розовой ампулой. От ампулы вниз спускалась тонкая резиновая трубочка. В руке, повыше локтя, ощущалась легкая колющая боль.
— Вам повезло, — сказал врач. — Кровь у вас оказалась хорошая. Просто жалко, что вы так много потеряли ее, там, в воде. Но у нас тоже нашлась подходящая кровь.
— Где — у вас?
— У нас, в Ордынской районной больнице.
— Давно я здесь?
— С прошлой ночи. Полсуток не приходили в сознание. Где вы так неудачно поранили голову?
Я подумала. Мысли текли легкие, как воздушные шары.
— Кажется, об лодку.
— Разорвали кровеносный сосуд.
Я вспомнила струйку крови на щеке и как я пыталась прижать ее ладонью.
— В результате большая потеря крови, да еще переохлаждение организма в холодной воде. Хорошо, что вас быстро доставили.
— Кто доставил?
— Мужчина какой-то. Я не видел. Это было не в мое дежурство. Вы не знаете, Верочка?
— Точно не знаю, — ответила сестра. — Кажется, он в нашей газете работает.
«Как только он сумел меня разыскать?…» — удивилась я. Захотела повернуться — и вскрикнула от боли.
Лицо у врача сразу стало серьезным:
— Что у вас, давайте посмотрим.
Он откинул одеяло, иглой от шприца черкнул по бедру — я почувствовала. Он попросил согнуть ногу в колене — я не смогла.
— Что ж, видимо, остаточное явление от переохлаждения спинного или седалищного нерва. Пройдет это.
Я тоже посмотрела на свои ноги:
— Почему я вся так исцарапана?
Врач улыбнулся:
— Не беспокойтесь, тоже пройдет. Это ваш спаситель так усердно вас растирал, чтобы согреть. Догадался. Не скажу, что он этим вас от смерти спас, но задачу нам здесь, в больнице, облегчил значительно. Растер, полушубок разыскал, завернул и привез.
— Все сам?
— Все сам. И рану вам на голове залепил. Изоляционной лентой, ничего другого у него не нашлось. Но залепил основательно. Такой молодец.
— Сегодня уже два раза звонил, — сказала сестра. — Спрашивал, когда можно прийти.
— Ну, сейчас еще пока рано. Сейчас вам няня есть принесет, потом вы поспите. А к вечеру, думаю, будет уже можно. Пусть приходит.
Врач вышел. Сестра отставила стойку с пустой ампулой в угол и тоже ушла. Нянечка принесла какого-то бульону с сухариками, я поела и уснула.
Когда открыла глаза, возле кровати на табуретке уже сидел Максим.
— Разбудил вас.
— Нет, я сама проснулась.
Коротенький медицинский халат висел на плечах Максима, как плащ мушкетера. Он положил на тумбочку книгу и поставил бутылку с чем-то оранжево-желтым.
— Витамины, — сказал он. — Облепиховый сок.
Я протянула ему руку, он взял ее в ладони.
— Рассказывайте!— попросила я.
И пока он рассказывал, моя рука лежала в его ладонях.
Оказывается, когда Максим и Петр Иваныч возвращались из Ордынска, их за Шарапом остановил тот же самый автоинспектор. Он и сказал, что видел меня в пьяной компании, которая ему не понравилась. Ничего в этом сообщении, казалось бы, не должно было встревожить, но Петр Иваныч, тем не менее, забеспокоился.
Максим развернул «Запорожец», и они поехали меня искать.
Берег возле Шарапа, где обычно останавливаются машины рыбаков и туристов, очень извилист, со множеством узких бухточек и проток. Поэтому они не заметили в кустах светлый «Москвич» Башкова-сына. И только возвращаясь обратно, уже при свете фар, обратили внимание на пьяную компанию, которая бестолково суетилась на берегу, пытаясь разглядеть в море исчезнувшую лодку.
Моторный катер Максим достал тут же, на охотничьей базе.
Вначале нашли пробковый пояс на воде, а уже потом увидели лодку, выброшенную волнами на остров.
— Еще немного, и вас пронесло бы мимо, — сказал Максим.
— Да, — согласилась я. — Тогда вам пришлось бы искать меня на том берегу. И что же было дальше?
— Я привез вас в больницу и сразу позвонил подполковнику Орлову.
— Вот как? — удивилась я. — Как вы догадались, какому Орлову нужно звонить?
Максим пожал плечами.
— Я же знаю заместителя полковника Приходько, как знаю многих работников нашего ОБХСС. Они приехали, но уже никого не нашли. Ваш кавалер скрылся. На берегу остались только следы его сапог.
Я поправила прядку волос, мешавшую мне. Пальцы наткнулись на шершавую марлю повязки.
— Мне здесь сказали, что вы здорово сумели залепить мою рану на голове.
Максим сделал неопределенный жест.
— И вообще, — продолжала я, — проявили много усердия, пытаясь вернуть меня к жизни.
Как хорошо, когда взрослый сильный мужчина может так непосредственно, совсем по-детски смущаться.
— Максим… вы успели вовремя. Мне очень не хватало вас там, на холодном берегу… Как наш Петр Иваныч?
Максим замешкался. Я встревожилась:
— Что с ним?
— Теперь уже прошло. Микроинфаркт. Петр Иваныч дожидался меня в машине. А когда я вынес вас из лодки, а вы лежали у меня на руках, как мертвая, вся в крови… Словом, обоих вас я сюда привез.
— Так он тоже здесь?
— На первом этаже, в кардиологическом отделении. Ему пока запретили вставать.
— Бедный Петр Иваныч! Вот какая досада. Мне можно вставать, так я ходить пока не могу. Так хотелось бы его повидать. Максим, устройте что-нибудь.
Но тут пришел врач и положил конец обсуждению наших планов. Мы перенесли свидание с Петром Иванычем на завтра.
7
Утром ко мне пришел полковник Приходько.
Я уже подумывала, как бы мне ему позвонить, а он явился сам, без звонка.
В просторном пиджаке под белым халатом и мешковатых брюках он выглядел как-то очень по-домашнему. Я невольно подумала, что форма, конечно, помогает соблюдать субординацию.
Из бумажного кулька полковник вытащил два большущих румяных яблока и положил на тумбочку возле кровати.
— Это вам от Бориса Борисовича. Еще там, в Алма-Ате, купил. Я вот не догадался, а он вспомнил. Понравились вы ему. И вообще, как я гляжу, многим вы тут успели понравиться. Крылова здесь в проходной встретил. Очень он сюда стремился, но меня увидел и свою очередь уступил. Узнал, встречались в прошлом. «Здравствуйте, говорит, товарищ полковник!» Свой халат мне отдал. «Я, говорит, после вас». А я его от имени Управления поблагодарил.
— За что?
Полковник глянул на меня неодобрительно.
— За что?… Хотя бы за то, что возле вас так вовремя оказался.
Я подумала, что к делам Управления это, пожалуй, имеет мало отношения, но не сказала ничего.
— Орлову успел позвонить, — продолжал полковник. — Забрали мы всю компанию. Колесов даже сам прибежал.
— Чего это он?
— Почуял неладное, испугался.
— Аллахова сама не пришла?
— Вот Аллахова не пришла. За ней ехать пришлось. Деньги по знакомым прятала.
— А Башков?
Полковник помолчал.
— Башков ушел. Успел. Только сапоги нам свои оставил. Так торопился, что даже домой не забежал.
— Значит, все же ушел… — Я тоже помолчала. — Если я что напортила, так ругайте уж сейчас. Уже можно.
— Думаете, доктор разрешит?
— Разрешит.
— А есть за что ругать?
— Вы же сами знаете, что есть.
— А может, вначале расскажете про свои подвиги?
Я постаралась быть краткой.
— Ну и ну! — только и сказал полковник Приходько. — Это надо такое придумать…
— А что мне оставалось делать?
— Орлова предупредить. Меня бы подождали.
— А если бы Башков уехал?
— А если бы он вас пристукнул в лесу? Или утопил?… Вы понимаете, что вам просто повезло?
Я уже не стала говорить, как думала быть собранной, осторожной, не верила, что могу позволить захватить себя врасплох. Да, на самом деле повезло!…
— Всех забрали, а Башков таки ушел, — сказала я. — То, что он на меня напал, — это для следствия не материал, как понимаю.
— Найдем к нему и другие доказательства. Колесов говорит, что именно с Башкова все и началось. Он тогда был главным бухгалтером Торга и прятал в своей отчетности все их воровские дела. Словом, начали следствие.
— Следствие начали, а главного виновника нет.
— Отыщем.
— Спрячется. Он хитрый.
— Куда ему прятаться. По железным дорогам розыск объявили. Приметы… Не успеет спрятаться. Найдем. Так что лежите спокойно, Евгения Сергеевна, поправляйтесь. Закончился ваш «Запах "Шипра"».
Полковник встал, отодвинул стул.
— Крылову-то хоть спасибо сказали?
— Сказала.
— Какой все-таки молодец, а?
На следующий день Максим принес мне пижаму.
Пока он разыскивал кресло-каталку, няня помогла мне одеться. Ноги меня все еще не слушались.
Вернулся Максим ни с чем. Свободных каталок не было.
— Ну, как же? — расстроилась я. — Максим!
— Ничего! Сейчас что-нибудь придумаем.
Он нагнулся и взял меня на руки. Я обхватила его за плечи. Няня побежала открывать двери.
Он нес меня по коридору. Встречные больные и сестры смотрели на нас — кто удивленно, кто сочувственно и понимающе. Нетрудно было догадаться, что они думали. Но они ошибались. Просто один очень хороший человек нес меня на встречу с другим очень хорошим человеком.
И больше здесь ничего не было…
Башкова сняли с товарного поезда на перегоне Новосибирск — Ачинск раньше, чем я вышла из больницы…
