Гудзий дождался, пока схлынула волна утренних посетителей и в кабинетах воцарилось предобеденное затишье. Проскользнул к Татарову, воспользовавшись отсутствием секретарши, хотя, собственно, это не имело никакого значения — мог заходить к начальству хоть десять раз на дню, не вызывая ни подозрений, ни всяческих предположений сотрудников. Просто сработала, вероятно, чрезмерная настороженность преступника, боящегося собственной тени.

Татаров что-то писал, поднял взгляд на Леонида Павловича, посмотрел как на пустое место, не обрадовался и не встревожился, так он всегда встречал Гудзия, без каких-либо эмоций, и это больше всего сердило и раздражало Леонида Павловича — как-никак, а связаны одной веревочкой, и мог хотя бы заставить себя быть приветливее.

Гаврила Климентиевич выпрямился на стуле, оторвавшись от бумаг, и сидел молча, наблюдая, как приближается к столу Гудзий. Думал о том, что этот всегда улыбчивый, розовощекий и приветливый молодой человек глубоко отвратителен ему — его бы воля, выгнал и еще бы дал коленом под зад так, чтоб вылетел не только из главка, но и из Киева, в провинцию: не видеть бы и не слышать!

И все же Татаров вынудил себя скривить губы в едва заметной то ли гримасе, то ли усмешке и кивнул, отвечая на приветствие.

А Гудзий, подходя все ближе, видел только седой ежик коротко подстриженных волос и удлиненное сморщенное лицо — точно старый сухарь и педант, ортодокс проклятый, выжатый лимон без сока и запаха. Ну и черт с тобой, знаем, как трудно было изобразить на лице жалкое подобие улыбки, однако оставь свою злость и ненависть при себе, я к тебе не просить пришел, а по делу, и хочешь не хочешь, а придется разговаривать.

— Прошу садиться, — молвил Татаров сухо и официально, будто зашел к нему обычный подчиненный и они сейчас займутся будничными текущими делами.

Но Гудзий никак не среагировал ни на сухость, ни на явную неприязнь, сел не так, как подобает подчиненному — сдержанно и деловито, а оперся локтями на стол заместителя начальника главка, фамильярно и нагло заглядывая ему в глаза.

Татаров едва сдержался, чтоб не одернуть нахала. Подумал не без горечи: вот дожил и до этого, вероятно, надо было улыбнуться в ответ так же фамильярно или пошутить как-то, чтоб разрядить обстановку, но не мог — сидел, нахохлившись, и смотрел отчужденно.

И ненавидел сам себя.

Вспомнил, как все началось. Тогда пришел к нему на прием заместитель начальника отдела снабжения одесского завода, он и фамилии его сначала не разобрал толком, какой-то Мажуга или Мужуга, потом фамилия Манжула преследовала его и во сне, а тогда посмотрел на пижонистого мужчину и сразу же решил отказать ему, чего бы ни попросил, ведь снабженцы всегда клянчат, а этот к тому же набрался нахальства и с первых же слов предложил ему, Татарову, выделить вагон дефицитного алюминиевого листа заводу, о котором он, заместитель начальника главка, даже и не слышал.

Татаров тогда изучающе глянул на одесского пижона, сообразив, что он предлагает ему сделку. Рука Татарова потянулась к кнопке, чтоб вызвать секретаршу, — он не разволновался и не разгневался, просто воспринял гнусного пройдоху как назойливое насекомое, которое должен немедленно раздавить, думал, тот испугается или хотя бы смутится, но снабженец смотрел на него спокойно, даже свысока и вдруг сказал такое, что он, Татаров, невольно отдернул руку от кнопки.

Гаврила Климентиевич и сейчас помнил те слова.

«Подождите, — остановил его Манжула. — Я не прошу вас сделать это бесплатно, вы, Гаврила Климентиевич, за одну только вашу подпись получите «Ладу». К тому же завтра. И никто и никогда не узнает об этом».

Он поднялся и, не сводя с Татарова глаз, попятился к дверям, остановился возле них и сказал приглушенным голосом:

«Я позвоню вам завтра утром. Понимаю, что именно думаете сейчас обо мне, но учтите: если даже сообщите куда следует о моем предложении, это вам ничего не даст. Никто не сможет доказать, что я просил вас выделить тому заводу алюминиевый лист. А «Ладу» получите хоть завтра, все в ваших руках».

Он знал, что делает, проклятый одесский пройдоха: «Ладой» разбил и так надтреснутое сердце Татарова. «Лада» была, как говорят, хрустальной и пока что неосуществимой мечтой Гаврилы Климентиевича, стоило снабженцу предложить деньги, даже большие деньги, на которые Татаров мог бы немедленно купить машину, и он выставил бы его из кабинета, позвал милицию или кого-то из общественности, поднял бы скандал, но само слово «Лада» ошеломило Татарова. Он, еще видя в дверях Манжулу, представил себе неимоверно роскошную, белую, блестящую, отполированную машину, его собственную машину, только снящуюся ему в розовых снах.

И вдруг она становилась реальностью!

Гаврила Климентиевич шел к своей должности в главке долго и трудно. Сначала ему повезло: возвратился с фронта и сразу без особых сложностей поступил в политехнический институт. Науку усваивал туго, брал напористостью, старательностью. После окончания института попал на огромный, наполовину восстановленный завод, жил в общежитии, мыкался, как и все холостяки, по столовым и забегаловкам, вскоре познакомился с дочерью главного инженера. Клара была не очень красивой, к тому же вышла из девичьего возраста и несколько утратила амбициозность, приметила начинающего инженера, посоветовалась с отцом, и спустя некоторое время Татаров стал ее мужем. Конечно, это повлияло на служебное положение Гаврилы Климентиевича. Через два года его выдвинули в начальники цеха, а еще через год открылась вакансия директора на одном из смежных предприятий, и Татаров получил эту должность.

Правда, вскоре тесть умер, оставив молодого выдвиженца на произвол судьбы, но Гаврила Климентиевич уже попал в номенклатуру и смог воспользоваться этим. Звезд с неба не хватал, но дело знал основательно, отличался рассудительностью, научился разными приемами умело маскировать свое тугомыслие, например, оттягивая принятие необходимого решения, ссылался на потребность еще раз посоветоваться, проконсультироваться, решал кардинальные вопросы уже после того, когда точно выяснил, какого мнения придерживаются наверху.

В общем, занял беспроигрышную позицию.

Клара родила двоих детей, они требовали постоянной заботы и внимания, потому и оставила свою малозаметную и неденежную работу, тем более что зарплаты Татарова хватало, а у Клары сбереглись отцовские знакомства, которые она использовала нечасто, но с умом. Так и дорос Гаврила Климентиевич в пятьдесят лет до заместителя начальника главка, думал, поднимется еще на ступеньку, но просчитался. Когда предыдущий его начальник ушел на пенсию, Гаврила Климентиевич не без приятности приготовился поменять кабинет, он уже пять лет ходил в заместителях и столько же оставалось до пенсии, к тому же был у него на эту тему мимолетный разговор с министром, правда, министр не сказал ничего определенного, но и не отказал. И вдруг!..

Татаров ничем не выказал своего раздражения и неудовольствия, даже возмущения, овладевшего им, когда узнал, кого назначили начальником. Но дома вечером дал выход эмоциям. Налил полный стакан водки и выпил не закусывая, под удивленным и взволнованным взглядом Клары.

«Вот так и служи, — заявил с горечью. — Знаешь, кого на главк поставили? Кононенко!..»

«Не может быть! — всплеснула руками. — Сашку Кононенко?»

Дело в том, что этот «Сашка», по глубокому убеждению супругов, был обычным молокососом и выскочкой, ему почему-то не нравились укоренившиеся в главке традиционные порядки. Где только не выступал: на профсоюзных собраниях, в парткоме, на совещаниях в министерстве...

Гаврила Климентиевич не сомневался на его счет: типичный горлопан, а выходит, наверху прислушались к нему. А если прислушались, значит, не считаются с ним, старым, опытным и испытанным руководителем.

А если не считаются?..

Татаров понимал, это — падение. Точнее, может, и не падение, но и перспектив у него никаких. Самое большее, на что может рассчитывать, — дотянуть до пенсии.

А потом — персоналка, ценный подарок, речи, насыщенные теплыми словами о его вкладе и бесценном опыте, и вереница грустных дней ничем не приметного пенсионера.

На следующий день Татаров первый приветствовал нового начальника главка. Без лишних эмоций, сдержанно, однако и не без почтительности. Тот даже удивился и не удержался от вопроса:

«Не трудно ли вам будет работать теперь, Гаврила Климентиевич?»

Татаров выдержал его внимательно-изучающий взгляд.

«Нет, — ответил, — я старая и закаленная кадра, — он так и сказал полушутя «кадра», — и надеюсь, мы сработаемся».

А что ему оставалось? Уйти из главка? Куда? На какую зарплату? Где ему станут платить такие деньги? И кто знает, что у Татарова вот уже сколько лет не было больше трояка на так называемые карманные расходы?

Да, Клара и дети забирали все деньги. Все без остатка. Жена вела строгий учет доходов мужа — ей всегда не хватало денег, особенно в последние годы, когда подросли и пошли в вузы дочка с сыном, когда кумир семьи — Томочка могла носить только американские джинсы, тянувшие чуть ли не на ползарплаты Гаврилы Климентиевича.

С точки зрения Татарова, он сработался с новым начальником главка. Хотя и было иногда трудно, выполнял все его указания, не протестовал против нововведений, часто не соглашаясь с ними, лишь тихонько тормозил что мог. Так и тянул лямку от понедельника до пятницы. Настоящая жизнь начиналась лишь в субботу, на садовом участке, куда жена и дети наезжали в основном летом: полакомиться ягодами и фруктами.

Татаров сам копал землю, сажал овощи, обрезал деревья, но выполнял эти садово-огородные работы без особого энтузиазма, истинное же удовлетворение получал по вечерам, уединившись в маленькой пристройке к даче, где стоял сверлильный станок, а по стенам развешаны инструменты — десятки различных ключей, пассатижи, сверла, клещи, ножницы но металлу, напильники — все необходимое для небольшой слесарной мастерской. И ничто не висело без дела. В субботние и воскресные вечера Гаврила Климентиевич мастерил различные поделки. Из двух старых велосипедных колес сделал удобное приспособление для наматывания поливного шланга, к бачку на чердаке приделал трубку и теперь точно знал уровень воды в нем, сконструировал миниатюрный лифт, которым поднимал из подвала разные банки и склянки...

Единственное, чего не хватало Татарову, — машины. Обычного «Москвича» или «Запорожца». Он не гордый, что из того, что ездит на служебной «Волге», однако служебная — не своя, ее бы он довел до наивысшего совершенства. Ведь никто не знает, что руководство главком для него — дело побочное, что он, если честно, слесарь, может быть, гениальный слесарь, и, вероятно, на этом пути его жизненные успехи были бы заметнее, по крайней мере, удовлетворения имел бы больше, чем от своей высокой должности.

О «Ладе» Гаврила Климентиевич даже не мечтал. Поэтому, когда этот мерзкий тип предложил...

Рука Татарова остановилась, не дотянувшись до кнопки, чтоб вызвать секретаршу. Весь следующий день нетерпеливо и с тревогой он снимал телефонную трубку и, наконец услышав голос Манжулы и вопрос: «Решили?» — ответил, ненавидя и презирая себя: «Да. Приезжайте».

Но Манжула на такую удочку не попался. «Зачем? — возразил. — Зачем мозолить глаза вашей секретарше и сотрудникам? Во время обеденного перерыва я жду вас в парке напротив автодорожного института».

Он сидел на скамейке, издали улыбаясь Татарову. Улыбался гадко, по-заговорщицки, но поднялся вежливо, даже почтительно. Постучал пальцами по новенькому черному кожаному «дипломату».

«Тут ровно на шестую модель, — сказал и поставил «дипломат» между собою и Гаврилой Климентиевичем. — Надеюсь, завтра вы подпишете нужные бумаги. Их подготовит Гудзий».

«Что? — не поверил Татаров. — Гудзий? Леонид Павлович? Он с вами? Но ведь я считал: никто не будет знать...»

«Леонид Павлович — свой человек, и ему можно доверять, — сказал Манжула уверенно, будто Татаров уже стал его соучастником. — Ваша подпись многое решает, и мы ценим это... — дотронулся до «дипломата». — Но кто-то же должен подготовить бумаги для подписи. Вам негоже давать кому-либо указания об этом».

Он был прав — Татаров сразу понял: действительно, его распоряжение отправить вагон алюминиевого листа какому-то маленькому заводу могло вызвать удивление подчиненных. Выходит, этот прохвост — человек с головой, но крайней мере, у него хватило здравого смысла как-то подстраховать его, Татарова.

Гавриле Климентиевичу это понравилось, и он уже без колебаний положил «дипломат» себе на колени...

Но Гудзий... Вечно улыбчивый, услужливый, выступает чуть ли не на всех собраниях, критикует и наставляет, даже требует, а на деле получается...

Татарову стало неприятно, будто почувствовал противный запах или дотронулся до чего-то скользкого. Лишь кивнул на прощание Манжуле и направился к троллейбусной остановке. Держал «дипломат» крепко, даже не веря, что все так произошло — быстро и просто. Проехав две остановки, вышел, нашел свободную скамью в укромной аллейке и дрожащими пальцами открыл «дипломат».

Девять пачек по тысяче рублей в каждой. Купюрами по двадцать пять рублей. И еще две сотенные бумажки. Девять тысяч двести рублей — ровно на шестую модель «Жигулей».

Гаврила Климентиевич щелкнул замками «дипломата». Теперь у него будет «Лада», когда только захочет. Даже в будущем месяце. Ему уже предлагали машину, но отказался.

Что ж, будем считать этот вопрос решенным. Но как объяснить покупку машины Кларе и детям? Ведь они знают все доходы — считают каждый его рубль...

Выигрыш?

Несолидно и подозрительно. По крайней мере, у Клары это не пройдет. Потребует, чтобы показал облигацию, а где ее взять?

Признаться, как на самом деле получил деньги?

Только одна мысль об этом привела Гаврилу Климентиевича в ужас. Нет и еще раз нет. Может, Клара и отнеслась бы к этому спокойно, может, даже с удовольствием взяла бы деньги, наверно, с удовольствием, но это исключается...

Да, он ни за что не скажет им. Ведь всю жизнь кичился своими добродетелями, всегда громко и категорически осуждал любые проявления нечестности, мошенничества.

В глазах жены и детей должен остаться незапятнанным.

Однако что же делать?

Татаров посидел еще немного, чувствуя, как прилипают потные ладони к «дипломату». Наконец принял решение. Доехал троллейбусом до ближайшей сберегательной кассы и там положил деньги на предъявителя. Лишь погодя немного успокоился — все время не покидало ощущение, что сейчас к нему подойдут, отберут «дипломат» и спросят, откуда деньги. Но ведь теперь их не было, они не обременяли, маленькая серая книжечка казалась примитивной и несолидной, ну кто может поверить, что она эквивалентна белой, блестящей, с горьковатым заводским запахом синтетики «Ладе»?

Гаврила Климентиевич получил «Ладу» и в самом деле через месяц. Подогнал машину к дому и за ужином сообщил Кларе:

«Теперь у нас есть машина...» — сказал так, будто купил в хозяйственном магазине эмалированную кастрюлю.

«Машина? — ни на секунду не поверила жена. — Какая?»

«Лада».

«Ты что, бредишь?»

Подошел к окну, отдернул занавеску.

«Можешь полюбоваться».

Стала рядом и действительно увидела под окнами белую машину.

«Откуда?»

Уже поверила, но чуть не потеряла сознание от удивления.

«Не хотел тебе говорить... — объяснил Гаврила Климентиевич с притворным равнодушием. — Уже семь лет я откладываю деньги. Ежемесячно по сто рублей».

«Как так?»

«А вот так... По сотне. Различные премиальные, ежеквартальные надбавки и тому подобное. Набегало свыше тысячи в год».

Наконец до Клары дошло.

«Ты скрывал от меня деньги? — воскликнула с отчаянием. — Когда мы считаем каждый рубль! Когда наши дети ходят раздетые!..»

«Ничего себе раздетые — в американских джинсах!»

Однако Клара не восприняла его иронии.

«А я не могу купить себе пристойное платье! — Теперь ее лицо пылало неподдельным гневом. — В это время он прячет ежемесячно по сто рублей ради какой-то машины!»

«Не какой-то, а «Лады»! Кстати, в ней будешь ездить и ты...»

Кровь отлила от Клариного лица. Пожалуй, поняла, что автомобиль — тоже неплохо и, в конце концов, это вклад в семейное благосостояние, но все еще не могла простить мужу самоуправства. Даже мысль о том, что он мог принять самостоятельное решение, была невероятной, означала чуть ли не конец света.

Приказала Гавриле Климентиевичу:

«Продашь! Я слышала, за «Ладу» платят бешеные деньги».

«Э-э, нет, — ответил твердо. — Хочешь, чтоб меня вышвырнули с работы? Как спекулянта?»

Такая перспектива, конечно, не устраивала Клару. Гаврила Климентиевич понял, что победил, и немедленно воспользовался этим. Взял жену за руку и потянул к дверям. «Пойдем, хоть посмотришь...» — предложил.

Его расчет оказался правильным. Опустившись на удобное переднее сиденье, Клара сразу размякла, может, представила, как выходит из «Лады» вместе с детьми где-то возле моря в Крыму, глаза у нее потеплели, даже похлопала ладонью мужа по щеке.

«Хорошо, — сказала примирительно, — может, ты и правильно поступил. Но, — покачала указательным пальцем под самым его носом, — чтоб в последний раз. Все деньги домой. До копеечки!»

«Кое-что придется вложить в машину, — попытался хоть немного отбиться Татаров. — Автообслуживание. Иначе потеряем гарантию».

«Увидим...» — ответила уклончиво жена.

На том и сошлись.

Дети восприняли приобретение машины совсем по-иному.

Володя обошел «Ладу», похлопал дверями и, усевшись на сиденье водителя, покрутил руль.

«Тачка законная... — выразил он свое восхищение. — Можно ездить...»

А Томочка, пританцовывая перед капотом, чмокнула отца в щеку:

«Ты, пап, наилучший в мире, — прошептала умильно. — Теперь и мы как нормальные люди...»

Через несколько дней Володя, улучив момент, когда по телевизору закончили демонстрировать фильм, а программа «Время» еще не началась, подмигнул сестре и сказал, обращаясь главным образом к матери:

«Товарищи родители, нужно двести рэ... Желательно завтра».

Клара пошевелилась на диване.

«Зачем?» — спросила она.

«Один деятель устроит мне права. По-быстрому».

«Автомобильные? — уточнил Гаврила Климентиевич. — Для чего это?»

«Мы с Томой в Крым подадимся», — ответил сын, будто этот вопрос уже обсуждался, все решено и дело только за деньгами.

С Томой он и в самом деле договорился. Согласились на том, что он возьмет Соню, однокурсницу, классная девушка, у него с ней давно, как говорится, свободная любовь. А Томка тоже прихватит мальчика...

Гаврила Климентиевич ответил кратко и твердо:

«Нет».

«Хочешь сказать, что не дашь нам машину?» — удивился Володя.

«Не дам».

«Почему?»

«Потому что она мне слишком дорого стоила».

«Это ты серьезно?»

«Не может быть серьезнее».

Клара лениво потянулась на диване.

«Дети просят... — сказала мягко. — Неужели ты можешь отказать своим детям?»

«Машину не дам», — повторил Татаров упрямо.

Дочь села возле него на поручень кресла. Потерлась о его небритую щеку.

«Ну, пап, — заканючила, — неужели ты не любишь свою Тому?»

Прикосновение к отцовской колючей щеке вызывало отвращение, а тут еще упирается этот старый черт, и как паршиво все складывается: уже предупредила Олега, тот раззвонит всем знакомым...

«Нет», — сказал Гаврила Климентиевич таким тоном, что все поняли: он принял окончательное решение.

Дочка надула губы и удалилась в свою комнату, сын ушел из дома, а Клара, воспользовавшись их отсутствием, спросила:

«Ну зачем ты так?»

«Машину не дам!» Татаров не стал даже объяснять свою позицию. И действительно, никогда никто не садился за руль его «Лады» — всегда чистой, отполированной, будто вылизанной.

С того дня прошло уже немало времени, и Татаров подписал не одну бумагу, подготовленную Гудзием. Немного привык, и совесть уже не мучила его, держал сберегательную книжку в тайнике, в гараже на даче, до пенсии оставалось все меньше — собирал деньги, мечтая о солидно обеспеченной старости, и уже не боялся грядущей неизбежности — наоборот, с нетерпением ожидал дня, когда его с почестями отправят на заслуженный отдых — вероятно, тогда наконец избавится от постоянного страха и будет спать спокойно.

Появления Гудзия, особенно такие, как сегодня, полуофициальные, когда Леонид Павлович заходит со своей фамильярной, мерзкой ухмылочкой, свидетельствовали об очередной операции с алюминием, что, соответственно, вызывало и очередную волну негативных эмоций у Гаврилы Климентиевича, смягчающихся, правда, очередным пополнением его нетрудовых доходов. Такие эмоции и сейчас захлестнули Татарова, и он едва сдержался, чтоб не одернуть этого улыбающегося проныру, опершегося локтями о его стол и заглядывающего в глаза.

— Вчера я разговаривал с Геннадием Зиновьевичем, — начал Гудзий, — и он передавал вам самые добрые пожелания.

«В гробу я видел твоего Геннадия Зиновьевича», — злорадно подумал Татаров и действительно представил себе Геннадия Зиновьевича в гробу, в роскошном гробу с цветами, представил реально и зримо, хотя никогда в жизни не видел Геннадия Зиновьевича, лишь выполнял его приказы. Распоряжения шефа передавал Гудзий, а деньги — Манжула, теперь уже не наличными в «дипломате», как было впервые, а, по требованию Татарова, сберегательные книжки на предъявителя.

Иногда, правда, Манжула приносил и подарки от Геннадия Зиновьевича. Объяснял, что это премия за ударную работу: флакон парижских духов для супруги Гаврилы Климентиевича, импортные туфли для дочери или даже шикарное пальто для самого Татарова. Собственно говоря, это пальто Гавриле Климентиевичу так и не досталось. Клара сразу забрала для Володи, стараясь хоть как-то компенсировать моральный урон, нанесенный сыну категорическим запретом отца водить «Ладу». От этих подарков Татаров тоже имел прибыль. Говорил, что дефицитные вещи достали сотрудники, и Клара охотно платила за них по государственной цене.

Гаврила Климентиевич немного расслабился после приятного, хоть и эфемерного созерцания роскошного гроба шефа и не сразу сообразил, о чем ведет речь Гудзий.

— Извините, — переспросил, — что вы сказали?..

— Геннадий Зиновьевич просил передать: до конца года на алюминии ставим точку. А дальше видно будет.

Татарова выдала довольная улыбка, и Гудзий погрозил ему пальцем.

— Только передышка, — объяснил, — возникли какие-то сложности, и должны переждать.

— Сложности? — встревожился Татаров.

Гудзий увидел, как вытянулось лицо у всегда сухого и непроницаемого Гаврилы Климентиевича, и не смог отказать себе в удовольствии хоть немного испортить ему настроение.

— Шеф сказал, кто-то засыпался. Я так понял, кого-то даже заграбастала милиция... А Манжула погиб.

Думал лишь о легкой издевке, но, заметив, как побледнело лицо Татарова, испугался и потянулся к графину. Но Гаврила Климентиевич сразу овладел собой.

— Не надо, — остановил Гудзия, — думаю, все это несерьезно.

Теперь он как-то просительно заглядывал в глаза Леониду Павловичу, и тот понял: самое важное, что нужно сейчас Татарову, — его, Гудзия, подтверждение. В конце концов, сделать ему это легче легкого, просто кивнуть или бросить короткое «да», однако Леонид Павлович припомнил постоянно демонстрируемое Гаврилой Климентиевичем превосходство, пусть небольшие, но весьма болезненные уколы, наносимые им самолюбию подчиненного, и решил: не обязан он, Гудзий, выступать в роли скорой помощи, да хоть и умрет от испуга, какое его дело?

Ответил, покачав головой:

— Не знаю... Ничего я не знаю, сказано только: пока что с алюминием подождем, а там будет видно...

Поднялся и пошел к дверям не оглядываясь, знал, что на маленькие уколы ответил лишь одним, но уж очень ощутимым, однако не чувствовал угрызений совести, наоборот, его распирало от гордости.

Думал: как все же бывает приятно сделать подлость ближнему своему!