28
Упрямая тетя
Наступил миг величайшего Петиного торжества и счастья.
Не было еще и часу дня, а он уже обегал всех знакомых в доме, показывая свою новенькую гимназическую фуражку и возбужденно рассказывая, как он только что экзаменовался.
По совести признаться, рассказывать было почти нечего. Никакого экзамена, собственно, не было – было легкое приемное испытание, продолжавшееся пятнадцать минут. Оно началось в половине одиннадцатого, а в пять минут двенадцатого приказчик в магазине рядом с гимназией уже вручил мальчику, галантно улыбаясь, его старую соломенную шляпу, завернутую в бумагу.
Фуражку Петя как надел перед зеркалом в магазине, так уже и не снимал до самого вечера.
– Ух, как я ловко выдержал экзамен! – возбужденно говорил Петя, торопливо шагая по улице.
Он заглядывал во все стекла, чтобы лишний раз увидеть себя в фуражке.
– Друг мой, – замечала тетя, у которой от смеха дрожал подбородок, – успокойся. Это был не экзамен, а всего лишь испытание.
– Ну, тетя! Как вы можете так говорить? – гневно багровея и топая ногами, на всю улицу кричал Петя, готовый зарыдать от обиды. – Ведь вы же не видели, а утверждаете! Это был самый настоящий экзамен, а вы в это время сидели в приемной и не имеете права так утверждать! Я вам говорю, что был эк-за-мен!
– Конечно. Я дура, а ты умный! Было испытание.
– А вот экзамен!
– Я ему – брито, а он мне – стрижено.
Этими словами тетя весьма прозрачно намекала на старинный украинский анекдот про одного упрямца, который поспорил с женой: стрижена или брита борода у волостного писаря.
Упрямец против всякой очевидности кричал «стрижено» до тех пор, пока разъяренная жена не кинула его в речку. Уже утопая, он продолжал показывать пальцами над водой, что стрижено.
Но Петя не обратил на этот намек никакого внимания и со слезами в голосе повторял:
– А вот экзамен, а вот экзамен!
У тети было доброе сердце. Ей стало жаль отнимать у племянника самую дорогую часть его торжества. «Экзамен» – одно слово чего стоит! Пусть же мальчик радуется. Не стоит его огорчать в этот знаменательный день.
Тут тетя даже решила немножко покривить душой.
– Впрочем, – сказала она с тонкой улыбкой, – я, вероятно, ошиблась. Кажется, это был действительно экзамен.
Петя просиял:
– Ого, еще какой экзамен!
Но в глубине души Петю, конечно, грызло сомнение. Все произошло как-то чересчур быстро и легко для «экзамена».
Правда, детей выстроили в пары и повели «в класс». Правда, был длинный стол, покрытый синим сукном. Правда, сидели строгие преподаватели в синих мундирах, в золотых очках и пуговицах, в орденах, в крахмальных, даже на вид твердых, как скорлупа, манишках и гремящих манжетах. Среди них выделялись муаровая ряса и женские кудри священника.
Опускался желудок, потели ноги, ледяной пот выступал на висках… Все было, как полагается испокон веков.
Но сам экзамен… Нет, теперь Петя ясно понимал, что это было все-таки лишь испытание.
Как только мальчики расселись по партам, один из преподавателей тотчас уткнул нос в большую бумагу на столе и произнес, прекрасно, отчетливо, кругло выговаривая каждое слово:
– Что ж, приступим. Александров Борис, Александров Николай, Бачей Петр. Пожалуйте сюда.
Услышав свою фамилию и имя, прозвучавшие так чуждо и вместе с тем так жгуче в этом гулком, пустынном классе, Петя почувствовал, будто его внезапно ударили кулаком под ложечку. Он никак не предполагал, что страшный миг наступит так быстро.
Мальчик был застигнут врасплох. Он густо покраснел и, почти теряя сознание, подошел по скользкому полу к столу.
Три мальчика поступили в распоряжение преподавателей.
Петя достался священнику.
– Нуте-с, – сказал громадный старик, заворачивая широкий рукав рясы.
Затем он воткнул в узкую грудь кинжал наперсного креста на серебряной цепочке. Цепочка была из плоских звеньев, с прорезью, как в кофейных зернышках.
– Подойди, отрок. Как звать?
– Петя.
– Петр, дорогой мой, Петр. Петя дома остался. Фамилия как?
– Бачей.
– Василия Петровича сын? Преподавателя ремесленного училища из школы десятников?
– Да.
Священник откинулся на спинку стула в мечтательной позе курильщика.
Он прищурился на Петю и с непонятной для мальчика усмешкой сказал:
– Знаю, как же. Либеральный господин. Нуте-с… – Священник еще больше откинулся.
Теперь маленький стул качался на двух задних ножках.
– Какие знаешь молитвы? «Верую» читаешь?
– Читаю.
– Говори.
Петя набрал полон рот воздуха и пошел чесать без знаков препинания, норовя выпалить всю молитву одним духом:
– Верую во единого бога-отца вседержителя творца неба и земли видимым же всем и невидимым и во единого господа Иисуса Христа сына…
Тут воздух кончился, и Петя остановился.
Торопливо, чтобы священник не подумал, что он забыл, мальчик со всхлипом вобрал в себя свежую порцию воздуха, но священник испуганно махнул рукой:
– Довольно, довольно. Иди дальше.
И тут же мальчик поступил в распоряжение математика.
– До скольких умеешь считать.
– До сколько угодно, – сказал Петя, ободренный триумфом по закону божьему.
– Прекрасно. Считай до миллиона.
Пете показалось, что он провалился в прорубь, он даже – совершенно непроизвольно – сделал ртом такой звук, будто захлебнулся. С отчаянием посмотрел по сторонам, ища помощи. Но все вокруг были заняты, а математик смотрел в сторону сквозь очки, в стеклах которых выпукло и очень отчетливо отражались два больших классных окна с зеленью гимназического сада, с голубыми куполами Пантелеймоновского подворья и даже с каланчой Александровского участка, на которой висело два черных шарика, означавших, что во второй части – пожар.
Считать до миллиона… Петя погиб!
– Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь… – старательно начал мальчик, исподтишка загибая пальцы и блудливо, но грустно улыбаясь, – восемь, девять, десять, одиннадцать…
Математик бесстрастно смотрел в окно. Когда удрученный мальчик произнес «семьдесят девять», учитель сказал:
– Достаточно. Таблицы умножения учил?
– Одиныжды один – один, одиныжды два – два, одиныжды три – три, – быстро и звонко начал Петя, боясь, чтобы его не прервали, но преподаватель кивнул головой:
– Будет.
– Я еще знаю сложение, вычитание, умножение и деление!
– Будет. Ступай дальше.
Что ж это такое, рта не дают открыть! Даже обидно!
Петя перешел к следующему преподавателю, с орденом, просвечивающим сквозь сухую бороду.
– Читай вот до сих пор.
Петя с уважением взял книгу в мраморном переплете и посмотрел на толстый желтый ноготь, лежавший на крупном заголовке «Лев и собачка».
– «Лев и собачка, – начал Петя довольно бойко, хотя и запинаясь от волнения. – Лев и собачка. В одном зверинце находился лев. Он был очень кровожаден. Сторожа боялись его. Лев пожирал очень много мяса. Хозяин зверинца не знал, как тут быть…»
– Хватит.
Петя чуть не заплакал. Еще даже не дошло до собачки, а он уже – «хватит»…
– Стихотворение какое-нибудь на память знаешь?
Этого момента Петя ждал с трепетом тайного торжества. Вот тут-то он себя наконец покажет в полном блеске!
– Знаю «Парус», стихотворение М. Ю. Лермонтова.
– Ну, скажи.
– Сказать с выражением?
– Скажи с выражением.
– Сейчас.
Петя быстро отставил ногу, что являлось совершенно необходимым условием выразительного чтения и гордо закинул голову.
– «Парус», стихотворение М. Ю. Лермонтова! – провозгласил он с некоторым завыванием. –
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом…
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном!
Наскоро сделав обеими руками знак удивления и вопроса, он продолжал торопясь сказать как можно больше, пока его не остановили:
Играют волны, ветер свищет,
И мачта гнется и скрипит…
Увы, он счастия не ищет
И не от счастия бежит!
Петя торопливо показал жестом «увы», но преподаватель успел замахать руками:
– Хватит.
– Я сейчас кончу, там еще чуть-чуть, – простонал мальчик. –
Под ним струя светлей лазури…
– Хватит, хватит. Иди домой.
– А еще больше ничего не надо? Я еще знаю «Как ныне сбирается…», стихотворение А. С. Пушкина.
– Ничего больше не надо. Можешь сказать родителям, что ты принят. Вот и все.
Петя был ошеломлен. Он минуты две стоял посредине класса, не зная, что же теперь делать.
Казалось совершенно невероятным, что это страшное и загадочное событие, к которому он с трепетом готовился все лето, уже совершилось.
Наконец мальчик неловко шаркнул ногой, споткнулся и бросился из класса. Но через секунду как очумелый вбежал назад и спросил прерывающимся от волнения голосом:
– Гимназическую фуражку уже можно покупать?
– Можно, можно. Ступай.
Петя ворвался в приемную, где на золоченом стуле под гипсовым бюстом Ломоносова сидела тетя в летней шляпе с вуалью и в длинных перчатках.
Он кричал так громко, что его, несомненно, слышали на улице извозчики.
– Тетя! Идем скорее! Они сказали, что уже надо покупать гимназическую фуражку!
