12. Встречи
От остановки автобуса на Воронинском шоссе до деревни Колтыши было около пяти километров.
Когда Валя выехала из Зареченска, небо уже хмурилось. А когда она вышла из автобуса, стал накрапывать дождь. Несмотря на ранний час, сразу потемнело.
В городе Вале сказали, что поворот с шоссейной дороги на проселочную, ведущую в Колтыши, всего в нескольких метрах от автобусной остановки. У поворота нужно подождать попутную машину.
Валя осмотрелась. До поворота действительно было рукой подать. Проселочная дорога начиналась на другой стороне шоссе, метрах в десяти от того места, где стояла Валя.
Плащ, который она предусмотрительно захватила с собой, был как нельзя более кстати: она надела его и натянула на голову маленький прорезиненный капюшон.
Дождь усилился. Валя стояла, засунув руки в рукава плаща, как в муфту, и всматривалась в приближающиеся машины.
Но ни одна из них не замедляла хода. На большой скорости они проносились мимо Вали — и те, что возвращались в город, и те, что шли из города.
Валя подумала, что, может быть, стоит пойти в Колтыши пешком. Пять километров не такое уж большое расстояние. За час-полтора она добралась бы. Но, посмотрев на небо и увидев, как сгущаются тучи, Валя решила все-таки подождать еще.
Наконец один грузовик замедлил ход, и шофер, высунувшись из окна кабины, крикнул:
— В город, что ли? Садись, а то растаешь!
— В Колтыши! — крикнула Валя. Шофер мотнул головой, машина снова набрала скорость и быстро исчезла за пеленой дождя.
Поблизости не было видно ни «грибка», ни «павильона», ни хотя бы навеса, под которым можно было бы укрыться от дождя. В стороне стоял, правда, одноэтажный деревянный домик, но до него было метров двести, не меньше.
Дождь уже хлестал вовсю. Валя наклонила голову, чтобы крупные капли не били в лицо. Теперь, видя приближавшуюся машину, Валя отбегала в сторону, потому что ее уже не раз обдавало с ног до головы грязными брызгами из-под колес.
По правде говоря, ей хотелось перейти на противоположную сторону шоссе, сесть в автобус, вернуться домой и поехать в Колтыши завтра.
«Нет, — сказала она себе, — откладывать нельзя. Это поручение Володи».
Но мать того мальчика!.. О встрече с ней Валя не могла думать спокойно. Для нее, для этой женщины, Володя, наверное, был ненавистен; она видела в нем почти убийцу своего сына. Ей нет дела до того, что Валя любит Володю. Факт остается фактом: из-за него чуть не погиб ее сын. При мысли об этом Валю разом оставляла вся ее уверенность.
Но она не могла, не имела права уклониться от этой встречи. Стоя под дождем, на ветру, Валя повторяла себе, что непременно доберется до Колтышей сегодня же! Валя чувствовала, что ее туфли промокли, вода проникала уже и за воротник плаща.
Она решила добежать до стоявшего поодаль домика, переждать дождь, обсохнуть немного и снова выйти на шоссе.
Каблуки вязли в земле, мокрая трава хлестала по ногам. Задыхаясь от бега, дождя и ветра, продрогшая Валя добралась до домика и постучала в закрытую дверь.
На пороге появилась старуха. Не дослушав Валю до конца, она молча потянула ее за руку и ввела в комнату.
Едва перешагнув порог, Валя остановилась в нерешительности. Вода с ее плаща стекала струйками прямо на свежевымытый, гладко выструганный пол. Она попятилась и услышала голос старухи:
— Скидывай пальтишко-то! И туфли скидай…
Валя торопливо расстегнула плащ, старуха помогла ей стянуть намокшую синтетическую ткань. «Тоже, материя называется!» — пробормотала старуха, подняла с полу облепленные грязью туфли с покосившимися каблуками, подтолкнула Валю вперед, а сама вышла.
Ступая босыми ногами по гладкому полу, Валя сделала несколько шагов и остановилась посреди комнаты. Вдоль стен стояли три железные, застланные пестрыми одеялами кровати и маленькая коляска, в которой спал прикрытый кисеей ребенок.
Старуха вернулась в комнату уже без плаща и туфель. Указывая на стул, стоявший возле квадратного, покрытого кружевной скатеркой стола, она сказала:
— Садись!
Затем пошарила на печке, бросила Вале огромные валенки и так же коротко приказала:
— Надевай.
Валя молча сунула ноги в валенки и смущенно оглядела себя.
— Не фасонные, зато тепло, — удовлетворенно заметила старуха, пододвинула стоявшую у печки табуретку, села и сказала: — Пальтишко-то твое я на печку повесила. Не растает? Мне зять говорил, теперь такую материю производят, что от тепла тает. Достигли, значит.
— Спасибо, — улыбаясь, сказала Валя и спросила: — Как ваше имя-отчество?
— По имени давно звали, — ответила старуха, — а отчество Петровна. Так и зови, коли хочешь.
Валя взглянула в окно. Дождь, казалось, затихал.
— Я тебе вот что скажу, — наставительно продолжала старуха. — Пообсохнешь малость, и давай обратно в город. Коли ехать по такой погоде, плащ надо брать настоящий, брезентовый, да сапоги надевать.
— Мне сегодня в Колтыши надо, — отозвалась Валя. — Дождь чуть утихнет, я и пойду. Простите за беспокойство, тороплюсь очень.
— Не о том речь, — строго возразила старуха. — По мне хоть до вечера сиди. А торопиться без толку ни к чему. Тут недавно один поторопился, на велосипеде ехал…
— На велосипеде? — настороженно переспросила Валя.
— Ну да, на велосипеде. Обычное дело — велосипед. Только и на ём торопиться без толку нечего. Как его грузовик шибанул…
— Вы… вы сами это видели? — воскликнула Валя.
— Ай не веришь? Ясное дело — сама. У крыльца стояла. Вижу, ктой-то по обочине на велосипеде гонит, аж пригнулся весь. Темнеть начало, и дождь разошелся, еще посильнее, чем сейчас. Парень-то на велосипеде тоже, видать, в колхоз торопился, как ты нынче. Стал сворачивать, а грузовик его и подсек…
— Кто ехал на велосипеде? — едва переводя дыхание, спросила Валя. — Мальчик?
— Может, мужик, а может, и мальчик.
— Как же вы не подошли к нему? Не посмотрели?
Наконец один грузовик замедлил ход, и шофер, высунувшись из окна кабины, крикнул:
— В город, что ли? Садись, а то растаешь!
— В Колтыши! — крикнула Валя. Шофер мотнул головой, машина снова набрала скорость и быстро исчезла за пеленой дождя.
Поблизости не было видно ни «грибка», ни «павильона», ни хотя бы навеса, под которым можно было бы укрыться от дождя. В стороне стоял, правда, одноэтажный деревянный домик, но до него было метров двести, не меньше.
Дождь уже хлестал вовсю. Валя наклонила голову, чтобы крупные капли не били в лицо. Теперь, видя приближавшуюся машину, Валя отбегала в сторону, потому что ее уже не раз обдавало с ног до головы грязными брызгами из-под колес.
По правде говоря, ей хотелось перейти на противоположную сторону шоссе, сесть в автобус, вернуться домой и поехать в Колтыши завтра.
«Нет, — сказала она себе, — откладывать нельзя. Это поручение Володи».
Но мать того мальчика!.. О встрече с ней Валя не могла думать спокойно. Для нее, для этой женщины, Володя, наверное, был ненавистен; она видела в нем почти убийцу своего сына. Ей нет дела до того, что Валя любит Володю. Факт остается фактом: из-за него чуть не погиб ее сын. При мысли об этом Валю разом оставляла вся ее уверенность.
Но она не могла, не имела права уклониться от этой встречи. Стоя под дождем, на ветру, Валя повторяла себе, что непременно доберется до Колтышей сегодня же! Валя чувствовала, что ее туфли промокли, вода проникала уже и за воротник плаща.
Она решила добежать до стоявшего поодаль домика, переждать дождь, обсохнуть немного и снова выйти на шоссе.
Каблуки вязли в земле, мокрая трава хлестала по ногам. Задыхаясь от бега, дождя и ветра, продрогшая Валя добралась до домика и постучала в закрытую дверь.
На пороге появилась старуха. Не дослушав Валю до конца, она молча потянула ее за руку и ввела в комнату.
Едва перешагнув порог, Валя остановилась в нерешительности. Вода с ее плаща стекала струйками прямо на свежевымытый, гладко выструганный пол. Она попятилась и услышала голос старухи:
— Скидывай пальтишко-то! И туфли скидай…
Валя торопливо расстегнула плащ, старуха помогла ей стянуть намокшую синтетическую ткань. «Тоже, материя называется!» — пробормотала старуха, подняла с полу облепленные грязью туфли с покосившимися каблуками, подтолкнула Валю вперед, а сама вышла.
Ступая босыми ногами по гладкому полу, Валя сделала несколько шагов и остановилась посреди комнаты. Вдоль стен стояли три железные, застланные пестрыми одеялами кровати и маленькая коляска, в которой спал прикрытый кисеей ребенок.
Старуха вернулась в комнату уже без плаща и туфель. Указывая на стул, стоявший возле квадратного, покрытого кружевной скатеркой стола, она сказала:
— Садись!
Затем пошарила на печке, бросила Вале огромные валенки и так же коротко приказала:
— Надевай.
Валя молча сунула ноги в валенки и смущенно оглядела себя.
— Не фасонные, зато тепло, — удовлетворенно заметила старуха, пододвинула стоявшую у печки табуретку, села и сказала: — Пальтишко-то твое я на печку повесила. Не растает? Мне зять говорил, теперь такую материю производят, что от тепла тает. Достигли, значит.
— Спасибо, — улыбаясь, сказала Валя и спросила: — Как ваше имя-отчество?
— По имени давно звали, — ответила старуха, — а отчество Петровна. Так и зови, коли хочешь.
Валя взглянула в окно. Дождь, казалось, затихал.
— Я тебе вот что скажу, — наставительно продолжала старуха. — Пообсохнешь малость, и давай обратно в город. Коли ехать по такой погоде, плащ надо брать настоящий, брезентовый, да сапоги надевать.
— Мне сегодня в Колтыши надо, — отозвалась Валя. — Дождь чуть утихнет, я и пойду. Простите за беспокойство, тороплюсь очень.
— Не о том речь, — строго возразила старуха. — По мне хоть до вечера сиди. А торопиться без толку ни к чему. Тут недавно один поторопился, на велосипеде ехал…
— На велосипеде? — настороженно переспросила Валя.
— Ну да, на велосипеде. Обычное дело — велосипед. Только и на ём торопиться без толку нечего. Как его грузовик шибанул…
— Вы… вы сами это видели? — воскликнула Валя.
— Ай не веришь? Ясное дело — сама. У крыльца стояла. Вижу, ктой-то по обочине на велосипеде гонит, аж пригнулся весь. Темнеть начало, и дождь разошелся, еще посильнее, чем сейчас. Парень-то на велосипеде тоже, видать, в колхоз торопился, как ты нынче. Стал сворачивать, а грузовик его и подсек…
— Кто ехал на велосипеде? — едва переводя дыхание, спросила Валя. — Мальчик?
— Может, мужик, а может, и мальчик.
— Как же вы не подошли к нему? Не посмотрели?
— Только мне и смотреть! У меня свой мальчик, внучонок, — старуха махнула рукой в сторону коляски, — почитай, при смерти был. Я и вышла-то за пеленками. Болел Петенька наш, судороги и рвота чуть не каждый час… Еле выходили…
— Дайте, пожалуйста, мой плащ и туфли, — взволнованно сказала Валя и сбросила с ног валенки.
— Сиди, что ты?! — всплеснула руками старуха. — Сохни!
— Пожалуйста, — торопливо повторила Валя, — дайте мои вещи… — Она босиком побежала к двери.
— Да погоди ты! — прикрикнула на нее старуха. — Не шлепай босиком-то! Сейчас принесу, раз тебе не сидится.
Она вышла и через минуту вернулась, протягивая Вале плащ и туфли.
Валя торопливо надела не успевшие высохнуть туфли и накинула теплый, но все еще мокрый плащ.
— Простите меня, — сказала она. — Спасибо. Я очень тороплюсь.
И стремительно выбежала на шоссе.
Ей сразу указали дом, где жила Анна Матвеевна Саврасова. Это была небольшая изба, с крохотным палисадником. Валя с трудом доковыляла до крыльца: каблук на правой туфле сломался, и она держала его в руке.
Дверь открыла женщина лет пятидесяти.
— Мне нужно видеть Саврасову… Анну Матвеевну, — робко сказала Валя.
— Я и есть Саврасова. Проходите, — ответила женщина. У нее был мягкий, грудной голос.
Прихрамывая, Валя вошла в комнату. У стола сидел пожилой человек в милицейской форме. Увидев Валю, он встал.
Валя смутилась. Тревога охватила ее с новой силой. Милицейская форма живо напомнила ей день суда.
Все, что она до сих пор слышала о происшествии на шоссе, выражалось холодными, официальными словами: «совершил наезд», «не принял мер, обеспечивающих безопасность»…
Теперь Валя стояла лицом к лицу с матерью, чей сын так жестоко пострадал по вине Володи.
Нет, Валя никогда полностью не оправдывала Володю. Но мысль о том, что с ним обошлись несправедливо, как бы заслоняла от нее само происшествие. Сюда, в Колтыши, она спешила в надежде убедить Саврасову, что вина Володи не так уж велика…
Под пристальным, настороженным взглядом немолодой женщины ей стало страшно. Она испугалась, что предстоящий разговор может только повредить Володе. Захотелось уйти. Но в эту минуту Саврасова спросила мягко и участливо:
— Вы что же, пешком шли?
— Нет, нет, — торопливо ответила Валя. — Совсем немного. Потом меня попутная машина подвезла. Но я ехала в кузове. В кабине сидела женщина с ребенком…
Валя попыталась продолжить разговор об этом, чтобы отдалить то главное, что ей предстояло сказать, но она не нашла слов и умолкла.
— Я пойду, — произнес человек в милицейской форме. — Если что надо будет, скажи, Анна Матвеевна. Я зайду. Или парня своего пришлю.
Он направился к двери.
«Лучше уж при нем, — лихорадочно подумала Валя. — Лучше рассказать о Володе при нем. Пусть и он знает, что Володя не такой, как, наверное, думает о нем Саврасова. Пусть и он знает, пусть все…»
Она сделала над собой усилие и громко сказала:
— Я от Володи пришла… От Харламова. Который вашего сына… — Она закусила губу.
— От Харламова? — удивленно переспросил милиционер и остановился уже у самой двери.
— Да, да, — собрав все свои силы, повторила Валя, — он мне велел!
Милиционер вернулся, сел на старое место у стола и произнес с расстановкой:
— Ин-те-рес-но!
«Вот, вот, — подумала Валя, — этого я и боялась…»
— Он велел мне прийти, поговорить с вами… — упавшим голосом сказала она.
Саврасова молчала.
— Говорить тут, гражданка, поздно, — строго сказал милиционер, — да и самому бы ему не зазорно было прийти. А не просителей вместо себя посылать.
— Но он не может прийти! — воскликнула Валя. — Его… нет! Он… там!
Слезы потекли по ее мокрому от дождя лицу, она пыталась вытереть их кулаком, в котором все еще был зажат сломанный каблук.
— Подожди, Василий Иванович, — сказала Саврасова, — а вы, девушка, успокойтесь. И плащ свой снимите.
Она подошла к Вале и стала расстегивать на ней плащ.
— Если разрешишь, Анна Матвеевна, я, пожалуй, останусь, — твердым и все еще недовольным голосом сказал милиционер. — Послушаю, что тут к чему.
Не отвечая ему, Саврасова повесила Валин плащ на никелированную, прибитую к стене вешалку, заставила ее снять туфли.
— Что вы в руке-то держите? — спросила она.
— Каблук… — все еще всхлипывая, ответила Валя.
Саврасова взяла каблук, сокрушенно покачала головой и принесла тапочки.
Потом она усадила Валю на стул, стала у стены, скрестила на груди свои большие, полные руки и негромко сказала:
— Ну, рассказывайте…
— Я… от Харламова, — все еще не в силах успокоиться, глотая слезы, произнесла Валя. — Он мне письмо прислал… оттуда… из тюрьмы. Велел пойти… сказать, что ему… что ему очень жалко… что он… всю жизнь себе этого не простит.
— Не надо было за руль садиться, когда не положено, вот что, — назидательно сказал милиционер.
— Вы… вы не знаете! — горячо воскликнула Валя.
— То есть как это я не знаю? Как это я могу не знать, когда все это случилось в мое дежурство? Я, можно сказать, этого Харламова и задержал, — по-прежнему недовольно и, видимо, не обращая никакого внимания на Валины слезы, сказал милиционер.
— Подожди, Василий Иваныч, — прервала его Саврасова, — не об этом сейчас речь… Что ж тут говорить, девушка, — все так же негромко и не разжимая скрещенных на груди рук, продолжала она после недолгого молчания. — Что было, то было. Слава богу, поправляется мой Дима. Вчера я у него в больнице была. Ходит уже. Обещают скоро выписать.
— Скоро! — снова вмешался Василий Иванович. — Десять дней между жизнью и смертью находился… Из-за лихача, можно сказать, хулигана…
— Он не хулиган и не лихач! — воскликнула Валя. — Вы… вы не имеете права так говорить!
— Нет, девушка, имеет, — строго сказала Саврасова. — Единственный у меня сын Дима. Тринадцать лет без отца воспитывала. Отец, как с фронта вернулся, три года всего и походил по земле. Ранения имел тяжелые. Ради Димы жила. — Ее скрещенные на груди руки дрогнули. — А тут чуть жизни не лишился. Не в войну, не от бомбы, не от врага…
— Понимаю… — Валя опустила голову. — Я только хочу, чтобы вы знали… не хулиган он. Я сейчас у одной женщины была… она видела.
— Какая такая женщина? — настороженно спросил Василий Иванович.
— Петровна ее зовут. Она видела… Дождь, говорит, был, скользко…
— Когда скользко, надо ехать со скоростью, обеспечивающей безопасность движения, — официально произнес Василий Иванович.
— А вы кто ему будете? — спросила Саврасова.
— Невеста, — чуть слышно ответила Валя.
— Когда поженитесь, скажите ему… — начал было Василий Иванович, но Валя прервала его:
— Не могу я ему ничего сказать! Осужден он. В колонию. На два года…
— Первая судимость? — деловито осведомился Василий Иванович.
— Что значит первая? — с недоумением переспросила Валя, но тут же воскликнула: —Конечно, первая… Как вы могли подумать!
Наступило молчание.
— Молодой он, Володя-то ваш? — спросила Саврасова.
— Двадцать три года.
— Молодой… а имени своего вы мне так и не назвали.
— Валя.
— Любишь его?.. Что ж, понимаю. Когда любишь, все прощаешь, — с печалью в голосе сказала Саврасова.
— Нет, — покачала головой Валя, — я не прощаю. Не прощаю, но люблю.
— Что ж, и так бывает, — согласилась Саврасова. Она помолчала немного, потом подошла к Вале и легонько погладила ее по мокрым от дождя волосам. — Выйдешь замуж, Валя, — сказала она своим низким, грудным голосом, — ребенка родишь, поймешь, что значит, когда единственный… Ты, может, думаешь, у него, — она кивнула в сторону милиционера, — сердца нет, пуговицы одни на груди блестят? Нет, милая, у Василия Иваныча Толкунова характер дотошный. Кому по хозяйству поможет, такой, скажем, как я, а кого и к порядку призовет. Он поступок к человеку примеряет, к характеру. Ему человека знать нужно, понимаешь, человека! Ты мои слова понимаешь?
— Конечно, понимаю, — подхватила Валя, — я все время говорю об этом! Именно человека… Если бы Володя шел в это время по шоссе, он бы под колеса машины бросился, чтобы вашего сына спасти! Вы не знаете, что за человек Володя! Все это случайность, страшная, но случайность… Он ведь тоже нелегкую жизнь прожил, — все больше волнуясь, продолжала она, — без отца-матери, в детском доме воспитывался…
— Нелегкая жизнь тут ни при чем, — возразил Толкунов. — У нас весь народ трудную жизнь прошел. Что же, значит, получается? Никто за свои поступки отвечать не должен? Не троньте меня, я без отца-матери рос? Так, что ли, выходит?
— Нет, нет, вы меня не поняли! Я только хотела сказать, что Володя не такой, как вы думаете…
— А зачем руль взял? — прервал ее Толкунов.
— Это я только два дня назад узнала. Он товарища выручал, того, второго, Васина. Выпил он немного, этот Васин, на радостях, они с Катей в загсе были…
— Погоди, погоди, — снова прервал ее Толкунов, — я того, второго, помню, Васин его фамилия, верно. Только пьяным он мне не показался.
— Он пива выпил, понимаете, чуть-чуть. Володя заметил это уже в пути. И сказал ему: «Нельзя тебе вести машину, еще попадешься накануне свадьбы, дай я поведу…»
— Так ведь ему в ГАИ наверняка экспертизу сделали, — сказал Толкунов.
— Не знаю…
— Сколько же этому Васину дали?
— На свободе он. У него из зарплаты вычитать будут. А Володю — в колонию… на два года…
— Выходит, этот Васин нетрезвый был? — недоверчиво переспросил Толкунов.
— Об этом и не знал никто. Володя никому не сказал!
— Да при чем тут ваш Володя? — повысив голос, снова спросил Толкунов. — Экспертиза была?
— Не знаю. На суде об этом ничего не говорили. А Васин на суде даже неправду сказал. Будто Володя его про удар не спрашивал.
— Про который удар?
— Ну, про этот, наезд, как вы называете… А потом Катя заставила его правду сказать. Оказывается, Володя спрашивал его. Понимаете, спрашивал!
— Чего теперь выяснять… — начала было Саврасова, но Толкунов властно прервал ее:
— Погоди, Матвеевна. Тут что-то не так. Когда я этих ребят на месте опрашивал, мне Харламов ясно сказал: удар слышал, но решил, что это камень. А Васину показалось, что тумбу задели.
— У следователя и в суде Васин заявил, что никакого удара не слышал и что Володя его ни о чем не спрашивал! — сказала Валя.
— У следователя? — недоуменно переспросил Толкунов. — Следователь тоже был на шоссе, когда Васин все это показывал!
— Не знаю, — беспомощно произнесла Валя, — ничего не могу понять. Все перемешалось. Сначала одно, потом другое… Не могу разобраться… А Володя в тюрьме.
— Из тюрьмы люди тоже выходят, — невозмутимо заметил Толкунов. Он сосредоточенно помолчал, потом спросил:
— Вы сказали, что какая-то женщина видела наезд?
— Ее Петровной зовут, — ответила Валя. — Имени и фамилии я не знаю. Она живет у дороги. Почти напротив поворота на Колтыши.
— Так, так… — задумчиво проговорил Толкунов.
Некоторое время все молчали.
— Пожалуй, я пойду, — сказала Валя, поднимаясь. — Дождь, кажется, перестал. Если можете, пожалуйста, простите его, — обратилась она к Саврасовой. — Он мне одно-единственное письмо написал. Когда еще в тюрьме находился. Были бы деньги, послал бы… На лечение. Только, говорит, знаю, сердце матери деньгами не утешишь. Очень просит простить его. А теперь и я прошу вместе с ним.
— Полно, — решительно произнесла Саврасова. — Напиши своему Володе, что зла у меня на него нету… Если и было, — добавила она, — то теперь нету. И чтобы ты мучилась, не хочу. Одно горе другим не залечишь.
— Я, девушка, как вы пришли, не то подумал, — потеплевшим голосом сказал Толкунов. — Бывает и так, что человек нашкодит, а потом кого-нибудь заместо себя подсылает. Вы, дескать, простите и на суде против не показывайте, а я вас за это отблагодарю…
— Что вы!.. — возмущенно воскликнула Валя.
— Бывает! — настойчиво повторил Толкунов и добавил уже совсем другим тоном: — У меня, Валя, служба такая… Больше с плохими людьми сталкивает, чем с хорошими…
Он подошел к порогу, где лежали Валины туфли и сокрушенно покачал головой:
— Анна Матвеевна, дай-ка молоток. И гвозди помельче…
