10. Проблески

Валя с удивлением посмотрела на Катю и сухо спросила:

— Вы?! Ко мне?

Катя смутилась, поджала свои толстые губы, торопливо раскрыла сумочку и вынула оттуда лист бумаги.

— Вот… — сказала она, кладя бумагу на стол и указывая на нее движением головы.

Валя развернула вчетверо сложенный листок и прочла:

Валя стояла неподвижно, зажав листок в пальцах. У нее стучало в висках. «Ведь он же оклеветал Володю! Говорил, что ничего не знает об ударе. И на очной ставке, и на суде утверждал, что Володя ни о чем его не спрашивал! Подлец!»

Она хотела сказать это вслух, но комок подступил к горлу. Валя бросила бумагу на стол.

— Поздно!.. Его уже отправили…

Она отвернулась.

— Не надо, не плачьте! — умоляюще воскликнула Катя. — Я уже сама всю ночь проплакала…

«Все могло быть иначе! — в отчаянии думала Валя. — Если бы Васин сказал правду на суде, самое страшное обвинение отпало бы… Значит, Володя был прав, прав, когда писал, что Васин лгал».

— Вы меня теперь, наверное, выгнать хотите, — услышала Валя всхлипывающий Катин голос, — вам, наверное, и меня тошно видеть… Я знала, что так будет, а все-таки решила: пойду… Весь вечер по городу бегала. Мне в адресном пятнадцать Кудрявцевых Валь дали, в восьмой дом уже захожу.

Глянув на Катю, Валя увидела ее как бы заново — ее заплаканное, испуганное лицо, пухлые, совсем детские полураскрытые губы.

— Садитесь, Катя, — сказала Валя, указывая на диван, на то самое место, где незадолго до этого сидел Андрей.

— Да нет, — нерешительно произнесла Катя и посмотрела на маленькие ручные часики, — мне в суд бежать надо… бумагу эту отдать. Или поздно уже? — Она вопросительно посмотрела на Валю. — Пока ходила, пока адрес нашла…

— Ваш муж знает, что вы пошли ко мне?

— Стану я… — тряхнула головой Катя и смущенно сказала: — Да я еще не жена ему… — Она все-таки села. — Когда это несчастье случилось, мы в тот день в загс ходили, заявление оставили. Велели нам через месяц прийти. А тут такое горе… Как вы думаете, — с тревогой спросила она, — поможет вашему Володе эта бумага?..

— Не знаю, — сказала Валя, — если бы раньше…

— Если бы раньше!.. — с сожалением повторила Катя. — Так ведь я ничего толком не знала! Только с его слов. Как ты ушла, — можно, я тебе «ты» говорить буду? — я за тобой бежать хотела. Видела, лица на тебе не было, поговорить хотела, утешить… А потом решила: нет, мне сейчас другое делать надо. Я ведь не чурка какая, почуяла: что-то здесь не то. Чего-то Славка не договаривает, чего-то боится… Как ты ушла, я дверь, значит, на ключ, посадила Славку рядом и спрашиваю: «Ты, Слава, все честно сказал? Глянь мне в глаза. Ведь мы жизнь с тобой начинаем! Жизнь с неправды нельзя начинать!»

Она снова всхлипнула и вытащила из кармана скомканный платок.

— Целый год ведь он за мной ходил, Славка-то. Все жениться хотел… Только я сомневалась… Парень-то хороший, только слабый. Характер у него слабый, понимаете? Целый год меня уговаривал. А тут приходит, — четырнадцатого августа это было, за день до несчастья, — и говорит: «Да или нет, Катя, решай!» Знаешь, без злобы, без угрозы, тихо так, горько спрашивает, словно наперед знает, что я отвечу. Поняла я: если не соглашусь, Славке совсем плохо будет. Он ведь в такой семье рос, не приведи бог. Отец — пьяница… Ребята вокруг него не все хорошие… Знаешь, теперь какие ребята бывают? Живи — приспосабливайся, на работе — не выкладывайся, а главная радость в жизни — пол-литра на троих… Потом подумала: а у самой-то сил хватит? Образование — семь классов, на ткацкой фабрике работаю… Смотрю я на Славку: вся его надежда в том, чтобы мы вместе были. Сейчас, думаю, слово скажу, рухнет эта надежда. Что с ним тогда будет, со Славкой?..

Катя тяжело дышала, словно после трудного подъема.

— Согласилась? — тихо спросила Валя.

— Решилась.

Катя опустила голову. Казалось, она снова размышляла о том, правильно ли тогда поступила.

— Ты, наверное, удивляешься, — сказала она, поднимая голову, — зачем я все это тебе рассказываю. Мы и видимся-то всего второй раз… Только должна я была рассказать. Одним горем мы связаны… Ну вот, ушла ты, я Славку и спрашиваю: всю ли правду сказал? Гляжу на него, и страх мне в глазах его мерещится. Поняла я: не наказания он боится, меня ему потерять страшно. Заявление-то еще в загсе лежит, в любой час забрать можно… Я ему говорю: «Слушай, Славик, не бойся. Ничего в жизни не бойся. На неправде не такие люди, как ты, головы теряли». А он мне отвечает: «За правду-то больше теряли». — «А ты, — говорю ему, — про это не думай. Сейчас время другое». А он мне: «Другое? Одним-то краем другое, а другим не больно». Чувствую я, опять Славка темнит. Лежит у него на душе что-то, а сказать боится. Я ему говорю: «Славка, хочешь, чтобы мы вместе были? На всю жизнь? Послушай меня, не таись. Я хочу, чтобы мы знаешь как жили? Чтоб никто не ловчил. Чтоб душа у человека была открытая». Он мне в ответ: «Ты так хочешь, а кое-кто иначе думает». — «Кто иначе думает?» Мнется… Полночи я его пытала, пока поняла: это следователь научил его так показывать. Так, сказал, тебе лучше будет. Не прямо, конечно, сказал, а обиняком. Я ему кричу: «Ты на того следователя наплюй! Тебе кто дороже — я или он? Скажешь правду — всегда с тобой буду. В тюрьму заберут, — пять, десять лет ждать буду. Веришь?» — Она глубоко вздохнула. — Он мне и рассказал, как дело было. Не видел, говорит, Харламов наезда. «Ах, не видел? Тогда пиши. Сейчас же пиши!» У него в комнате и чернил-то не было. Я соседку разбудила…

Валя порывисто притянула к себе Катю и крепко ее обняла. Они долго сидели молча, всхлипывая и утирая слезы.

Потом Катя преувеличенно резко сказала:

— Будет реветь-то! Надо дёло делать. Куда бумагу-то нести? В суд, что ли? Я ему велела в суд писать. Может, куда еще надо?

Валя попыталась собраться с мыслями. Завтра же она выяснит, куда лучше передать это заявление.

Сначала ей показалось, что достаточно предъявить его судье или прокурору, чтобы Володю немедленно освободили. Потом она подумала, что признание Васина, в сущности, мало что меняет. Ведь дело-то заключалось в том, что Володя незаконно взял руль и сбил человека. «Нет! Меняет! — возразила она себе с торжеством. — Володя не знал, что сбил человека. Иначе он не оставил бы его без помощи».

Ах, если бы отец был сейчас дома! Пусть бы он прочел эту бумагу и понял, как ошибался насчет Володи! Подумать только: еще вчера — да что вчера? — еще полчаса назад, казалось, никому не было никакого дела до Володи. Решительно все: и отец, и Андрей, и судья, и Пивоваров, и даже Митрохин — все уверяли, что приговор правилен и ее намерение защищать Володю бессмысленно. А теперь и Катя, да и сам Васин так или иначе стараются помочь Володе. Значит, есть в нашей жизни высший закон, которого не понимают ни отец, ни Андрей, ни Пивоваров, ни даже Володя! Да, да, он, видимо, потерял веру, иначе не вел бы себя так на суде!

Валю вывел из раздумья озабоченный голос Кати:

— Он уже там?.. В колонии?

Валя представила себе Володю в арестантской одежде, похудевшего, небритого, окруженного рядами колючей проволоки.

— В колонии, — чуть слышно ответила она.

— Очень любишь его? — участливо спросила Катя.

— Люблю…

— Когда любишь, всегда веришь, — убежденно сказала Катя. — Теперь тебе легче будет. Сможешь доказать, что он честный…

Катя помолчала немного и без всякого перехода спросила:

— Одна комнату занимаешь? Соседей много?

— Я с отцом в этой квартире живу.

— Отец-то из начальства?

— В совнархозе работает.

— Парню твоему помочь не сумел. Не смог, что ли?

— Если бы и смог, то не захотел бы.

— Не ладят они? — Видя, что Валя не отвечает, Катя добавила: — У меня мать тоже Славку не больно жалует… Ладно! — Она тряхнула головой. — Теперь надо добиваться, чтобы пересуд был!

Валя улыбнулась. Эта почти незнакомая девушка стала необычайно близка ей. Ощущение одиночества, которое владело Валей с тех пор, как закончился суд, исчезло. Даже к Васину она не испытывала сейчас никакой злобы.

— Ты чего молчишь? — спросила Катя.

— Думаю, — ответила Валя.

— О нем?

— О нем. И о тебе. О том, как я тебе благодарна.

— Ты меня благодаришь, — опустив голову, произнесла Катя, — а я тебе не все сказала.

— Как не все?

— Помнишь, ты говорила, что Володя нам со Славкой счастья на суде пожелал? Славка мне и это объяснил. Знаешь, почему твой Володя руль взял?

— Конечно, не знаю, — ответила Валя, чувствуя, что ее охватывает нервная дрожь.

— Из-за меня это было, — тихо сказала Катя, — моя тут вина.

— Твоя?! — воскликнула Валя.

— Славка мне все объяснил. Выпил он, понимаешь. На радостях. Как из загса на работу пошел, кружку пива по дороге хватил. Когда поехали они, Володя твой заметил. «Выпил?» — спрашивает. Славка ему все и рассказал. Где утром был и почему выпил. Тогда Володя и взял руль: «Дорога ровная, шоссейная, я доведу. А тебя, если заметят, могут прав лишить. Будет тебе тогда свадьба!» Может, Славка и про это должен был написать? — спросила Катя. — Если нужно, я заставлю. Пусть хоть в слесаря переводят. Я, бывает, по сотне в месяц зашибаю. Проживем!

— Катя, милая ты моя, — воскликнула Валя, — спасибо тебе, спасибо!

— Мне Славка говорил, — не слушая ее, продолжала Катя, — что это роли не играет, по какой причине руль взял. Володе твоему от этого легче не будет, а Славке хуже. Поэтому он ничего и не написал. Может, опять соврал? Может, и об этом написать надо? Я заставлю!..

Валя хотела объяснить ей, что дело сейчас в другом: рушится еще одно обвинение против Володи, тяжкое, несправедливое обвинение. Не безответственный человек Володя, не лихач! Вот что самое главное. Но она не могла вымолвить ни слова. Это была разрядка, кончилось то мучительное напряжение, в котором она находилась все последние дни.

Валя не слышала, как хлопнула входная дверь, не слышала шагов по коридору и увидела отца только тогда, когда он заглянул в дверь.

— Папа, — закричала Валя, бросаясь ему навстречу, — все выяснилось! Володя не виноват. Васин все написал. Вот, прочти!

Некоторое время Кудрявцев стоял молча и, казалось, разглядывал лежавший перед ним на столе листок бумаги.

Было бы неверно сказать, что в последние дни Николай Константинович успокоился. Нет, его не переставало тревожить, что Валя по-прежнему думает только о Харламове и живет только его интересами. Но мысль о том, что два ближайших года Валя волею судьбы будет разлучена с Харламовым, все-таки несколько успокаивала его. Два года — огромный срок. Валя постепенно отойдет, остынет, забудет этого человека, угрожавшего сломать всю ее жизнь…

Но сейчас, услышав лихорадочные, полные надежды слова Вали, Кудрявцев почувствовал, что опасность, которая, как ему казалось, уже уходила в прошлое, вдруг возникла с новой неожиданной силой.

Он еще не знал, что содержится в этом листке бумаги, лежавшем перед ним на столе. Но не мог заставить себя взять его в руки и прочесть. Валя кинулась к столу, схватила листок и, протягивая его отцу, воскликнула:

— Прочти же, папа! Прочти скорей!

Сделав над собой усилие, Кудрявцев взял листок и пробежал его глазами.

Да, он боялся недаром. Теперь, когда все связи между его дочерью и этим парнем были обрублены, он, Харламов, снова незримо появился здесь и снова встал между ним, Кудрявцевым, и Валей…

Как это произошло? По чьей вине?

Николай Константинович с неприязнью посмотрел на незнакомую девушку, вставшую с тахты при его появлении.

— Что же ты молчишь? Теперь ты видишь, видишь! — захлебывалась словами Валя. — А ты мне не верил! Это все Катя! Она от Васина пришла. Теперь он всю правду сказал…

— Успокойся, Валюша. — Кудрявцев старался собраться с мыслями и решить, как ему себя вести. Кивнув Кате, он обнял Валю и прижал ее лицо к своей груди.

Валя все еще всхлипывала. Потом осторожно высвободилась из рук отца, вытерла глаза и улыбнулась.

— Вот видишь! — торжествующе сказала она. — Ты прочел, что написано в заявлении?

Кудрявцев бросил бумагу на стол.

— Прочел, — сухо ответил он, — но теперь, когда ты успокоилась, хочу сказать: я не собираюсь снова копаться во всем этом… Очевидно, и Харламов и как его… Васин одного поля ягода.

— Папа! — укоризненно воскликнула Валя.

Катя вскочила.

— Вы же Васина совсем не знаете, — сказала она изменившимся голосом, теперь он звучал почти грубо. — И нет у вас права…

— Я не хочу обсуждать этот вопрос, — поспешно сказал Кудрявцев, — я знаю только одно: вам не следовало опять вовлекать мою дочь… Приходить сюда, в чужой дом, чтобы снова…

Он махнул рукой и отвернулся. Катя медленно пошла к двери, но у самого порога обернулась.

— Я не к вам пришла, — сдавленным голосом сказала она. — Я пришла к Вале! И уйду! Не потому, что вы меня гоните, а потому, что…

— Я не хочу вас слушать! — не оборачиваясь, крикнул Кудрявцев.

— Ладно! — Катя тряхнула головой и сказала озорно, даже весело: — Держись за своего Володю, Валька! Слышишь? Если любишь — держись. Не отступай!

Теперь они остались вдвоем: отец и дочь. Валя слышала, как, громко стуча каблуками, пробежала по коридору Катя, как хлопнула входная дверь. Она не могла сделать ни шагу. Ноги ее словно вросли в пол.

— Прости меня, Валя, — с трудом произнес наконец Кудрявцев. — Я… не сдержался. Но ты должна понять мое состояние…

— Папа, — медленно, с горечью сказала Валя, — почему ты такой?

— Какой я? Какой? — повысил голос Кудрявцев. — Я не жалею, что так обошелся с этой девчонкой. Дойти до такой наглости: пробраться в мой дом, в нашу квартиру, чтобы снова втянуть тебя…

— Во что втянуть, папа? — с недоумением перебила его Валя. — Неужели ты до сих пор не понял…

— Нет, — не дал ей договорить Кудрявцев, — я все понял. Сегодня даже больше, чем когда бы то ни было! Я вижу, что тебя втягивают в темную, преступную компанию…

— Перестань, — резко сказала Валя, — иначе я не буду слушать!

Они замолчали.

Только теперь Валя заметила, что отец очень плохо выглядит. У него были землистые щеки, он тяжело дышал.

— Папа, что с тобой? — воскликнула Валя, подбегая к отцу и хватая его за руку. — Ты плохо себя чувствуешь? Принести тебе лекарство?

— Не надо, — глухо сказал отец. — Я нуждаюсь в единственном лекарстве…

— Папа, родной, — перебила его Валя, — как же ты можешь требовать, чтобы я отказалась от Володи именно теперь? Ведь выяснилось, что он совсем не так виноват, как ты думал раньше. Ты еще не все знаешь! Он и руль-то взял у Васина, чтобы выручить его, помочь товарищу!.. Прошу тебя, забудь на минуту, что речь идет обо мне. Вообрази, что к тебе пришел человек, рассказал обо всем случившемся с Володей и попросил защитить несправедливо осужденного. Рассказал тебе все, что знаю сейчас я. Как бы ты поступил?

— Не знаю, — угрюмо ответил Кудрявцев, — наверное, не стал бы вмешиваться. В крайнем случае позвонил бы прокурору и попросил разобраться.

— Вот-вот! — торжествующе подхватила Валя. — Но ведь об этом самом я и говорю. О том, чтобы прокурор разобрался! Можешь ты мне в этом помочь?

— Подожди, — нетерпеливым движением руки остановил ее Кудрявцев, — я еще не кончил. Я позвонил бы прокурору только в том случае, если…

— Если что?..

— Если бы не знал, о ком идет речь. Если бы не знал, что представляет собой этот парень.

— Но ведь выяснилось же, что Володя совсем не такой, как ты думал! — сознавая, что и теперь не может убедить отца, с отчаянием крикнула Валя.

— Он не пара тебе.

— Но почему, почему?!

Кудрявцев медленно провел рукой по лбу, вытирая выступивший пот. Его рука дрожала, и Вале стало очень жалко отца. Она подумала, что готова сделать для него все, все, что угодно, только бы избавить его от страданий!

Все, но только не это. Этого она сделать не может.

— Нам надо что-то решить, Валюша, — услышала она глухой голос отца. — Ты мучаешь и себя и меня. Раньше ты всегда доверяла мне. Неужели ты не можешь разговаривать со мной так же, как раньше?

Валя медленно покачала головой:

— Я разговариваю с тобой, как всегда. Но ты не хочешь меня понять. Все очень просто. Человек, которого я люблю, попал в беду. С ним случилось несчастье. Разве я не обязана помочь ему?

— Хорошо! — Кудрявцев с трудом сохранял самообладание. — Теперь послушай меня. Я старый человек. Конец моей жизни не сладок. Я никогда не говорил с тобой на эту тему, но уверен… ты все понимаешь. У меня есть только ты, моя дочь. Единственный родной человек на свете. Я понимаю: жизнь есть жизнь. Если бы ты полюбила достойного человека и уехала с ним на два или на три года, клянусь, я никогда не помешал бы твоему счастью… Но почему, — продолжал он, стараясь вложить в свои слова всю силу убеждения, — когда я вижу, что ты делаешь ложный, губительный шаг, почему я должен потворствовать тебе? Стоять и спокойно смотреть, как ты уходишь к нему… к этому… — Он махнул рукой.

— Но я люблю его! Понимаешь, люблю! — воскликнула Валя.

— Давай говорить, как разумные люди, — стараясь успокоиться, сказал Кудрявцев. — Хорошо. Допустим, ты действительно любишь его. Но какие у тебя доказательства, что и он любит тебя так же безоглядно? Я готов согласиться, ему лестно, что такая девушка, как ты, проявляет к нему внимание. Лестно, но и только!

Он умолк, с тревожным ожиданием вглядываясь в лицо Вали, стараясь угадать, какое впечатление произвели на нее его слова.

— Мне больно слушать тебя, папа, — сказала Валя. — Мне очень хочется тебя успокоить: я вижу, что причиняю тебе много горя. Но… я люблю его. Тебя, наверное, раздражает, что я все время повторяю одно и то же, но… я просто не могу сказать ничего другого.

— Любят за что-то! Понимаешь, за что-то! — крикнул Кудрявцев.

— Разве? — тихо спросила Валя. — Нет, папа. Ты не прав. Когда любишь, то не думаешь, «за что». Любовь не подсчет человеческих качеств. Не арифметика. Нет, не арифметика, — убежденно повторила она.

— А любовь к отцу, — с горечью воскликнул Кудрявцев, — это арифметика? Почему ты не хочешь понять меня? Если не умом, то хоть сердцем?

Валя молчала.

— Ты знаешь, — решительно произнес Кудрявцев, — я не любитель мелодрам. Но теперь я должен спросить тебя прямо и без лишних слов: я или он?

— Нет, — ответила Валя, — ты не можешь требовать от меня…

— Могу! Все мои доводы исчерпаны! Отвечай!

— Я не могу отказаться от него, — сказала Валя, — не могу предать его… Не могу.

— Тогда у меня нет другого выхода, — теряя остатки самообладания, сказал Кудрявцев. — Я не могу запереть тебя дома, как десятилетнюю девчонку. Не могу контролировать каждый твой шаг. Но пока ты живешь со мной, я запрещаю тебе предпринимать что-либо, связанное с этим Харламовым. Ты меня поняла? Запрещаю! Если ты меня не послушаешься, я приму меры. Понимаешь? Приму меры!

Николай Константинович повернулся, вышел и с шумом захлопнул за собой дверь.

Он остался один в большой комнате, которая когда-то служила спальней ему и его покойной жене. Теперь здесь была и столовая, и его, Кудрявцева, кабинет. Тут же он спал, на просторной, ненужно широкой кровати.

Ему почему-то вспомнилось, как он, стараясь не разбудить жену, тихо и поспешно вставал, когда в соседней комнате начинала плакать маленькая Валя. Взгляд его скользнул по телефону, стоявшему на письменном столе, теперь он почти всегда молчал, по шахматной доске, покрытой пылью. «Все в прошлом», — с горечью подумал он.

Все, кроме одного: кроме Вали. Мысль о Вале тотчас причинила ему острую, почти непереносимую боль. Что же делать, как поступить? Никто не может подсказать ему, как поступить. Никто и ничто. Ни телефон, ни шахматы, ни книги, к которым он так редко прикасался.

«Что же мне делать, что делать?» — мучительно спрашивал себя Кудрявцев.