Заяц беляк в безумстве метался по дымному полю, над которым повсюду, брызгая огнем, рвались снаряды. В одном месте он бросился было под куст шиповника, — его ослепило и рвануло в воздух. Вновь вскочив на ноги, он метнулся из рыхлого снега, пахнущего гарью, дал резкий прыжок в сторону и свалился в траншею. Вскочив, он несколько секунд судорожно вертелся и прыгал, царапая лапами отвесные глинистые стены, а затем, осмотревшись, ошалело полетел пустой траншеей, заваленной комьями жженой земли и полной едкого дыма. Его опять ослепило и рвануло. Заяц очутился в каком-то закоулке; обессилев, ничего не слыша, он сжался в комок и замер в ужасе.

…В самом начале артподготовки у сержанта Олейника — он с утра жаловался на боли в желудке — неожиданно начался приступ рвоты. Свалясь у камелька, он рыгал со стоном, встряхиваясь всем телом, хватался за грудь, мотал головой и, обессиленно закрывая глаза, обтирал ладонью мокрые губы.

Матвей Юргин ощупал его в полутьме и, пересиливая грохот, закричал злобно:

— Ты чего нажрался, сукин сын?

— Ой, отойдите! — застонал Олейник. — Что это со мной? С консервов этих, что ли?

— Затихнет, валяй в санчасть, слышишь?

— Я полежу! Может, пройдет…

— Чего тут лежать? Тут, знаешь, что будет?

— Повоюю еще!

— Какой ты, к черту, вояка!

Поняв, что Олейник не может скоро подняться, Матвей Юргин полез в угол, где стояло оружие, — близ выхода из блиндажа. Здесь сидел, прижимаясь плечом к стене, Андрей в шинели и каске. Тронув друга рукой, Юргин крикнул:

— Командуй! Понял?

Андрей блеснул в полутьме белыми зубами:

— Есть!

— Не горячись! — предупредил Юргин. — Понял? Тут спокойно надо, умело! Слышишь?

Над передним краем не стихал грохот. Блиндаж вдруг тряхнуло так, что все замерли: оглушило треском железа и дерева, отовсюду посыпались комья земли, звякнули котелки… Снаряд врезался в угол блиндажа, раскидал верхний ряд бревен накатника, а одно, из нижнего ряда, осадил почти до нар; из угла, где показался серый клок неба, потянуло стужей и горечью дыма. До этого многие солдаты, напрягая всю волю, сдерживали страх. Но теперь, не замечая, как бьет каждого бурный озноб, все сбились в темные углы блиндажа и под нары.

Как и многие солдаты полка, Андрей впервые испытывал все ужасы ожесточенной артподготовки. Каждое мгновение, весь сжимаясь, он ожидал, что в блиндаж ударит еще один снаряд, и тогда… Но о том, что будет тогда, он не хотел думать, — он уже приучил себя не думать о смерти. Пролетала минута за минутой, и все его существо было наполнено одним ожиданием взрыва над головой. "Только бы не ударило!" — изредка восклицал он про себя. Но хотя все его существо и замирало от ожидания, где-то в глубине души, как родничок, все струилась и струилась надежда, что все кончится благополучно, и тогда… И вот о том, что будет тогда, когда все окончится благополучно, он охотно и живо думал в те немногие секунды, когда был способен думать.

Раньше, бывало, Андрей относился к участию в бою, как к суровой необходимости. Но когда возвращался из санбата и увидел, как трудится народ для обороны Москвы, впервые почувствовал щемящее, пощипывающее сердце желание поскорее встретиться с врагом. События последних дней в полку еще более обострили это желание.

Никто из солдат, сколько Они ни ожидали, так и не услышал, когда оборвался грохот артподготовки. Услышал это только Матвей Юргин. Выхватив из ниши две гранаты, он сразу закричал, обращаясь в глубину блиндажа:

— За мной! В траншею!

Многие с удивлением услышали его голос, но никто не понял, что он кричит, и не тронулся с места. Юргин стал хватать рукой в полутьме солдат, отрывать их от земли.

— В траншею! По местам!

Солдаты наконец услышали, что земля не дрожит и над блиндажом прекратился грохот взрывов, и, придя в себя, начали хватать оружие.

Выскочив из блиндажа, Юргин увидел в закоулке белый вздрагивающий комок. "Заяц!" — понял он и присел, осторожно протягивая руки. Он ожидал, что заяц, увидев его, бешено метается из закоулка, но косой только дрожал и сжимался. Матвей Юргин схватил его и, оборачиваясь к бойцам, которые уже выскакивали мимо него в траншею, поторопил:

— Живе-ей!

Не замечая зайца в руках Юргина, солдаты один за другим, с винтовками и гранатами, проскакивали мимо него и, не осматриваясь, второпях толкаясь о стены, разбегались в обе стороны по траншее. Только Умрихин, выбежав последним, задержался около Юргина и ахнул:

— Косой? Да он как?

Над полем еще несло дым и легко порошило снегом. Высоко над головой со свистом проносились одинокие снаряды и ложились за лесом, — немцы начинали переносить огонь в глубину обороны. На западе гулко рокотали моторы, и брызгали в хмуром небе ракеты.

— Вот варево, а? — кивнул Умрихин на зайца.

— На место! Что сказано? — надвинулся на него Юргин, щуря сверкающие карие глаза. — Я тебе дам "варево"! — И он даже погрозил Умрихину, который, сгорбясь, кинулся на свое место.

Юргин увидел, что и другие его отделения уже высыпали в траншею, повсюду замелькали каски. Подняв зайца высоко в руках, словно показав ему ближний лес в восточной стороне, Юргин быстро посадил его на черный снег за траншеей.

— Марш домой! Живо!

Дым совсем разнесло, и открылось все поле до гряды леса, откуда взлетали ракеты. На дальнем краю поля показались немецкие танки. Они с гулом шли к обороне, пыля снегом. Позади них мелькали маленькие фигурки немецких солдат. По всей обороне послышались крикливые голоса и лязг оружия.

Юргин побежал по траншее, крича во весь голос:

— Приготовить гранаты! Бутылки! Не робеть!

Андрей установил на площадке пулемет. Рядом невысокий Нургалей, не сгибаясь в траншее, быстренько поглядывая на своего старшего товарища, начал укладывать диски, гранаты и бутылки с горючей смесью. А с левой стороны, невдалеке, встал Умрихин. Остальные бойцы тоже встали на свои места, и по тому, как они вскидывали на бруствер винтовки и перекликались, Андрей понял, что тот страх, который мучил их в полутемном блиндаже, уступил место новому чувству: жить и действовать, как того требует бой. Сам Андрей уже не чувствовал в себе никакой боязни, и только усталость, порожденная долгим ожиданием взрыва в блиндаже, еще держалась во всем теле, да каска казалась такой тяжелой и так она туго сидела на голове, что гудело в ушах. Но в траншее было больше свежего воздуха, и с каждой секундой дышалось легче, и с каждой секундой в душе росло предчувствие того наслаждения, какое он должен испытать сейчас в бою.

Ведущие танки, не отрываясь от пехоты, начали приближаться к пригорку с белой, сверкающей березой. Кое-где из дзотов наши пулеметы открыли огонь по немецкой пехоте, группами бредущей за танками. Вслед за ними сухо захлопали и винтовки. Некоторые танки начали немедленно отвечать из пушек по замеченным дзотам, из пулеметов — по траншее.

— Ребя-ата-а! — закричал Андрей, оглядываясь по сторонам. — По пехо-оте! Бей гадов, чтоб кровью икали!

Выпустив из пулемета диск по пехоте, идущей за танками, Андрей оглянулся на Нургалея, и тот, сверкая черными глазами, закричал:

— Пропал немец! Помирать ложился!

Андрей не слышал, как наши противотанковые пушки, стоявшие в засадах у переднего края, открыли по танкам беглый огонь прямой наводкой. Два танка у пригорка с березой уже густо дымили, и над ними сказочно быстро росли острые, как у ландыша, листья огней. Другие танки прибавили газ и рванулись вперед еще быстрее. В это время в помощь маленьким противотанковым пушечкам ударили с закрытых позиций наши тяжелые батареи. В небе раздался пронзительный свист и вой — и все поле, где шли танки, содрогнулось от гула и грохота.

— Наши бьют, а? — крикнул Умрихин.

— На-аши! — ответил Андрей. — Не видишь?

— Ой-е-е-е-о! — ужаснулся Умрихин и, думая, что Андрей все же расслышит его, закричал, размахивая рукой: — Вот это дают! Это не как у той речки! Помнишь, а? О, батюшки! О, родные! Андрюха! Андрюха! — все кричал он, прижимаясь к стенке траншеи. — Не-е-ет, теперь нас не возьмешь! Андрюха, живе-ом! Теперь не возьмешь!

Наши батареи не стихали. Дымом покрыло все поле перед рубежом полка. Многие танки потерялись из виду. Некоторые метались, плеща огнем. Но два танка вырвались из зоны обстрела и двинулись к траншее — на участок взвода Матвея Юргина. Теперь, без пехоты, им не было никакого смысла идти на траншею, но танкисты шли, обезумев от своей неудачи и ярости.

Наша пушка прямой наводки, стоявшая на участке взвода, успела дать несколько выстрелов по переднему танку, — он завернул и, виляя, скрежеща гусеницами, пошел обратно, волоча за собой павлиний хвост огня и дыма. Но второй танк, шедший позади, обнаружил пушку и одним метким ударом вывел ее из строя. Расчистив себе путь к траншее, он шел все же тихо, вероятно, опасаясь мин, шел прямо на Андрея и его товарищей.

Все, что произошло дальше, заняло, может быть, не больше трех минут. Но Андрей не замечал, с какой быстротой мыслил и делал необходимые движения, и поэтому считал, что бой с танком занял немало времени.

Это была его вторая встреча с танком. И хотя первая встреча за Вазузой окончилась неудачно, она не прошла для него бесследно. К тому же из бесчисленных разговоров с бойцами, которым пришлось отражать танковые атаки, он незаметно насбирал очень много крупиц различных познаний, необходимых в борьбе с танками врага. Этого было достаточно, чтобы теперь мужественно принять бой с бронированной машиной. И поэтому Андрей не испугался, когда понял, что наши артиллеристы не успеют и не смогут, боясь поразить своих, задержать танк и что его придется бить ручными средствами. Им полностью владело одно желание — то, которое в последние дни настойчиво звало его в бой.

Андрей снял с площадки пулемет и диски, приготовил противотанковую гранату к броску, крикнул Умрихину и Нургалею, чтобы и они были наготове, поправил каску на голове, присел в траншее, пробуя, как будет делать бросок, и потом замер в напряженном ожидании встречи с танком врага. Танк шел, то и дело рубя очередями по траншее. Пули врезались то перед бруствером, то со свистом прошивали снег на его гребне. Из траншеи нельзя было поднять головы, чтобы посмотреть, как близко подходит танк. Надо было напрячь все чувства и вслепую уловить тот момент, когда он подойдет так близко, что не сможет бить по гребню бруствера, а лишь значительно выше его. Упустить этот момент — значит опоздать с броском гранаты: танк успеет пронестись над траншеей. Из всех секунд, которые оставались до встречи с танком, надо было уловить точно эту секунду.

Грохот боя мешал Андрею подстерегать нужный для броска момент. Когда не слышно было пуль над головой, он каким-то особенным чутьем определял, что танк еще далеко. И так тяжело было ждать его приближения, что с Андрея градом полил пот. Ему было трудно стоять на ногах от того напряжения, какое скопилось в нем, от той силы, какую он приготовил в себе для встречи танка. Мелькнула мысль, что танк может неожиданно свернуть со своего прямого пути. Эта мысль испугала Андрея: он знал, что, кроме Умрихина, никто из солдат отделения не встречался с танками, и поэтому при первой встрече каждый из них мог растеряться и пропустить танк за траншею. "Только бы не свернул! — подумал Андрей горячо. — Только бы на меня!"

Над траншеей легко, свободно свистнула струя пуль. Андрея так и прожгло: вот он, этот момент! С необычайным облегчением, от которого душа будто стала крыла той, Андрей разом выпрямился над бруствером. Танк пересекал как раз ту линию, на которой мечтал поймать его Андрей. И он со всей силой бешенства и торжества всадил гранату под правую гусеницу танка.

Грохнул взрыв.

Над траншеей посыпались комья земли, промело снегом, как в метель, и пронесло клубы дыма. Андрей хотел тут же выглянуть из траншеи, но раздался второй взрыв, за ним третий, четвертый… Это Умрихин, Петро Семиглаз и Осип Чернышев, заранее подбежавшие на помощь к Андрею, побросали в танк свои гранаты. А горячий Нургалей сразу после этих взрывов, как белка, выскочил из траншеи с двумя бутылками горючей смеси. Танк был изранен, но еще жил злой, огнедышащей жизнью и, завернув, пытался уйти обратно. Не думая об опасности, Нургалей бросился к нему и, когда подбежал совсем близко, одну за другой разнес вдребезги на его броне свои бутылки. По танку потекли ручьи огня, и он густо задымил вонючим дымом, пахнущим тухлыми яйцами.

Ничего этого Андрей не видел: ему запорошило землей глаза. Но вскоре он услышал радостные голоса солдат по сторонам, а потом — совсем рядом голос Юргина:

— Ребята, молодцы-ы!

— Мы им дали жизни! Вот дали! — должно быть отвечая ему, заорал Умрихин. — Они навек запомнят! Вот их как надо!

Позади, за лесом, раздался такой шум и свист, точно из недр земли, найдя отдушину, рванулись на волю раскаленные пары.

"Р-р-ры-ык! Ры-ы-ык!"

А через несколько секунд по всему дальнему краю поля, куда уходили немногие уцелевшие немецкие танки и бежали одинокие солдаты, взметнулись и заиграли чубатые волны огня, и весь запад заслонило клубами дыма.

— "Катюша" это! — во весь голос пояснил Юргин.

Очень хотелось Андрею взглянуть в эту минуту на поле боя, но он все еще не мог протереть запорошенные землей глаза…