Перед рассветом группа Крылатова пришла в Ольховку. Для большей безопасности Ерофей Кузьмич устроил партизан на дневку у деда Силантия. Сухонькая, согбенная, но очень хлопотливая хозяйка Фаддеевна, та, что предсказала в доме Макарихи суровую зиму, сварила партизанам огромный чугун картошки в "мундире" и щедро выставила на стол свои соленья. Партизаны позавтракали, хорошо обогрелись с дороги и, застелив пол горницы сухой соломой, на восходе солнца завалились спать. Вечером им предстояло идти на боевую операцию.

Одна Марийка осталась у Лопуховых.

Это было ее возвращение в дом мужа.

Она покинула этот дом совершенно внезапно не только для лопуховской семьи, но и для себя. В горячке раздражения против свекра и Лозневого Марийка тогда даже и не обдумала хорошенько, насколько правильно и необходимо ее решение покинуть дом, где все дышало жизнью Андрея. Только позднее она убедилась, что это решение, несмотря на свою горячность, все же приняла правильно: она не могла оставаться в доме, над которым витала народная ненависть… Но Марийка и не подозревала, что это совершенно правильное решение окажется для нее таким тяжелым и угнетающим. Думы о разрыве с домом Лопуховых никогда не давали ей покоя. Неприятна и тягостна была мысль, что Андрей, вспоминая ее, видит ее всегда в родном доме, тогда как она давно покинула его. Получалось так, будто она жестоко обманывала Андрея, а обманывать его Марийка не могла, и ей было стыдно до слез…

Марийка была необычайно рада примирению со свекром. После той ночи, когда Ерофей Кузьмич вызволил ее из беды, она постоянно думала о возвращении в лопуховский дом и с трудом дождалась, когда выдался случай переступить его порог.

Вся лопуховская семья тоже была безмерно рада возвращению Марийки. На русской печи, куда вместе с Марийкой забрались Алевтина Васильевна и Васятка, начался шумливый, сбивчивый семейный разговор сразу обо всем, что занимало и волновало всех во время разлуки. Пока Ерофей Кузьмич был занят с партизанами, этот разговор не стихал ни на одну секунду: оказалось, что за месяц разлуки в жизни только одной семьи произошло немало событий…

Проводив партизан к деду Силантию, Ерофей Кузьмич вернулся домой оживленным и счастливым: отныне все в его жизни стало на свое место. Подойдя к печи, слабо освещенной маленькой лампешкой, он ласково спросил сноху:

— Ну как, обогрелась?

— Согреваюсь, — отозвалась Марийка.

— Самовар бы надо… — сказала Алевтина Васильевна.

— А что ж, сейчас будет самовар!

Он сам поставил самовар и, вновь подойдя к печи, спросил:

— О чем же толкуете?

— Все об Андрюше, — ответила Алевтина Васильевна.

— И о медали, — добавил Васятка.

— Этой газеты случайно не прихватила с собой? — спросил Ерофей Кузьмич. — Зря! Да, награжден, значит… Признаться, не приходилось еще видать этой медали. Тоже не видала?

— Только на снимке, — ответила Марийка.

— Да, медаль хороша, — гордясь за сына, рассудил Ерофей Кузьмич. Главное, с надписью. Взглянешь — и видишь, за что дана! Самое милое дело. Только у меня вот какой вопрос: как думаешь, на фронте получит он ее или в Кремле? Как пить дать, могут вызвать и в Кремль. Кхм, кхм!… Да, большой почет! Теперь дело за орденом. Лиха беда — начало.

И старик неожиданно размечтался:

— Погодите, он еще наполучает этих наград! Раз есть в нем отвага, она еще покажет себя! Солдат не может скрывать свою отвагу за пазухой! Вот вернется домой, переступит порог — и мы ахнем: вся грудь в золоте и серебре!

Всхлипывая, Алевтина Васильевна прошептала:

— Живой бы только пришел…

— Придет, ничего с нам не случится! Не всех убивают на войне. Его уж раз похоронили, значит долго будет жить!

— Придет, мама, не волнуйтесь, придет живой-здоровый, — Марийка прижалась щекой к плечу свекрови. — Сердце меня не обманет.

— Нет, он не придет, а прилетит, — авторитетно заявил Васятка. Прилетит и спрыгнет на парашюте, как эти… десантники… Раз у него будет много наград, почему он не может прилететь?

— Да, Василий вот напомнил… — спохватился Ерофей Кузьмич. Добрался до вас этот десантник, который сбежал?

— Нет, не добрался, — ответила Марийка.

— Куда же он делся? Где-нибудь замерз?

— Нет, оказалось, что его той же ночью опять поймали полицаи и увезли в Болотное. Теперь точно известно: сидит в немецкой комендатуре.

— Жаль парня! Погиб!

Закипел самовар.

Марийка соскочила с печи и сказала свекрови:

— Мама, я сама!

Она поставила самовар на стол, нашла в шкафчике и заварила чай, подала всем любимые чашки… Ей очень приятно было хозяйничать, как прежде, у стола, создавать за ним свой порядок чаепития, держать в руках знакомую посуду, резать мягкий ржаной хлеб, испеченный в лопуховском доме… Самое обычное занятие казалось теперь Марийке радостным, праздничным и значительным. Она видела, что семья взволнована ее хлопотами у стола, и оттого в ее душе точно струился горячий родничок…

— Значит, сватья-то теперь за главную хозяйку в отряде? — спросил Ерофей Кузьмич, когда и Марийка села на свое привычное место за столом.

— Да, все время на кухне…

— С питаньем-то небось плохо у вас?

— Нет, ничего, жить можно…

— А что же ваши ребята жалуются?

— Какие ребята? Где?

Ерофей Кузьмич рассказал, как позавчера ночью четверо партизан приехали на двух санях в деревню Заболотье, жаловались на голодное житье в лесу, каялись, что начали партизанить, и, наконец, ограбили три дома… Слух об этом бесчинстве партизан, по словам Ерофея Кузьмича, вызвал у народа недоумение и возмущение.

— Не может этого быть! — воскликнула Марийка, пораженная рассказом свекра. — Партизаны будут голодными, а этого не сделают! За такие дела никому не сносить головы. У Степана Егорыча не дрогнет рука. Нет, это не партизаны!

— Все говорят, что они…

— Неправда! Не верю!

— А кто ж тогда, по-твоему?

Не допив чашку чаю, Марийка встала из-за стола и, думая, прошлась туда-сюда по кухне… Вдруг она остановилась, круто обернулась, посмотрела на свекра расширенными, испуганными глазами и сказала негромко:

— Это он!… Это Лозневой!…

— Лозневой? Да неужто он?

— Ох, подлец! Ох, какой подлец!

Внезапно осененный какой-то мыслью, Ерофей Кузьмич поднялся и воскликнул:

— Если он, то его песня спета! Так и знай! Он сегодня же ночью будет в ваших руках! Погоди, я вас научу, что делать… Что ты дрожишь вся? Не дрожи! Садись и слушай мое слово…