Мы уехали – восемнадцать человек, и я даже не смог повидать перед отъездом Галю. Когда наша подвода катилась по крепостному мосту, я, привстав, увидел внизу под скалами крышу Галиного домика. Мне стало очень тоскливо, что я не простился с Галей. Возможно, в эту минуту она сидела в комнате и даже не думала, что я, надолго покидая город, проезжаю мимо. Побежать сказать ей об этом я не мог. Никто бы не стал меня дожидаться. Да и так все еще не верилось, что курсанты взяли меня в совхоз, что я, как взрослый, еду работать вместе с ними.

За городом, только выехали на шлях, ведущий к Днестру, быстро стемнело. Проселочная дорога вилась под самыми огородами и кукурузными полями. Лужи воды блестели на ней. Комья густой грязи то и дело срывались с колес и летели в кукурузу, слышно было, как чавкают копытами, увязая в грязи, кони, как мелкие брызги стучат в деревянные борта подводы. Вскоре стало так вязко, что пришлось свернуть на шоссе, хотя это было и не очень здорово для селянских коней: все они были подкованы только на передние ноги. По шоссе поехали быстрее, сразу затрясло, зубы выцокивали на каждом ухабе. Я ехал на второй телеге, подложив под себя узел с одеялом, но все равно это мало помогало, и я мечтал, как бы поскорее свернуть опять на мягкую проселочную дорогу. Возница Шершень, дядька лет тридцати, в холщовых брюках, коричневой свитке и солдатской фуражке с обломанным козырьком, то и дело подхлестывал низеньких, но бодрых коней сыромятным кнутом. Кнут громко щелкал, и я жалел коней: и так им доставалось – каждый острый камешек, должно быть, больно впивался в их неподкованные задние ноги со стертыми копытами. Сказать же вознице, чтобы он не бил коней, я не решался и всю дорогу ехал молча.

На задней подводе курсанты пели:

Эта песня, заглушаемая грохотом колес, разносилась далеко над молчаливыми полями в свежем после недавнего дождя воздухе.

Рядом со мной сидели четверо незнакомых курсантов. Трое из них шутили, переговаривались, а четвертый спал, подложив себе под голову мешок с овсом.

Прислушиваясь к разговору курсантов, глядя на мелькающие вдоль дороги черные шапки лип, я с тревогой думал о том, что ожидает меня впереди.

А вдруг я буду плохо работать в совхозе и меня выгонят? Надо будет поспевать за взрослыми, чтобы никто и слова дурного про меня не сказал.

Хотя наш город находился в пятнадцати верстах от границы, я еще ни разу не бывал на Днестре, а знал только по рассказам, что это широкая и очень быстрая река. Правда, от вокзала до самого Днестра тянулась одноколейная линия железной дороги, но пассажирские поезда по ней не ходили. Только изредка, раза два в месяц, направлялся к Днестру за песком и галькой балластный поезд, составленный из расшатанных открытых платформ. Его медленно тянул туда по заросшему бурьяном пути маневровый паровоз «овечка».

Петьке Маремухе удалось однажды попасть вместе с демонстрантами на такой балластный поезд. Он тоже ходил по берегу, пел песни, а потом, вернувшись, долго рассказывал, как хорошо купаться в Днестре, какое там славное, песчаное дно, какой отлогий берег, без ям и обрывов, куда лучше, чем в Смотриче.

Петька божился, что с нашего берега отлично видна Бессарабия, он говорил, что на него даже закричал румынский солдат.

Что и говорить – я с завистью слушал рассказ Маремухи. Мне очень хотелось побывать на Днестре самому, но я не думал, что это случится так скоро.

Ехали мы долго, миновали сонное село с белыми хатками среди деревьев, мелькнул на околице у колодца высокий, поднятый к темному небу журавель. Шершень дернул вожжи, мы бесшумно свернули с мощеного тракта на проселочную дорогу, и здесь я почувствовал, что близок Днестр. Оттуда, с горизонта, лежащего перед нами, где звездное и уже чистое от дождевых туч небо соединялось с черными холмами, потянуло влагой. Земля под нами была уже сухая, дождь здесь не падал, и я понял, что сыростью тянет от Днестра.

Вскоре, как только мы перевалили через бугор и поехали вниз, провожаемые далеким лаем собак, я увидел белую полосу речного тумана. Туман стлался низко над Днестром, сворачивал влево и пропадал за поворотом реки далеко в приднестровских оврагах. Похоже было, что совсем недавно кто-то промчался перед нами на горящей арбе с сеном, и густой дымный след указывал дорогу неизвестного возницы.

Чем ближе мы подъезжали к Днестру, тем становилось холоднее, и я уже подумал было, не надеть ли пальто, как вдруг из оврага вынырнула первая белая хатка.

– Ну вот и приехали, – сказал сидевший рядом со мной курсант.

– Отставить песню! Селян побудите, – донесся с задней подводы голос Полевого.

Песня замолкла, и сейчас был слышен только скрип колес нашего обоза.

Село тянулось долго, хаты были разбросаны на буграх, далеко одна от другой. Почуяв знакомые места, весело заржала наша левая коренная, и Шершень ласково хлопнул ее вожжой по крупу.

– Это и есть совхоз, а, дядько? – спросил я Шершня.

– Ага, хлопчик, – ответил он. – До революции тут была панская экономия, а теперь – совхоз.

Подвода остановилась перед высокими железными воротами, за ними виднелись какие-то строения, сад.

Шершень спрыгнул с облучка и, подойдя к воротам, постучал в них кнутом.

– Диду! – закричал Шершень.

За решеткой ворот показался сторож с винтовкой за плечом.

– Это ты, Шершень? – спросил он неуверенно.

– Я, я. И гостей привез. Открывай быстрее, – откликнулся Шершень и зазвенел цепью, закрывающей ворота.

Как только обе их половинки разъединились, мы сразу въехали во двор совхоза и остановились возле конюшни, откуда слышалось приглушенное ржанье лошадей. Хорошо после долгой дороги спрыгнуть на твердую землю. Вокруг было тихо и тепло. К нам подъехали другие подводы; пока возницы распрягали лошадей, курсанты собрались вокруг Полевого.

– Вещи снимать, товарищ Полевой? – спросил кто-то.

– Погодите, – ответил Полевой и обратился к сторожу: – Дед, а заведующий где?

– Нет заведующего!

– Как нет?

– Заведующий поехал в Витовтов Брод.

– Давно?

– Да еще светло было. Гонец оттуда прискакал, и вдвоем они уехали. Не знаю, то ли правда, но люди в селе говорили, будто банда Мамалыги границу снова перешла. И всех партийных туда в район созвали.

– Товарищ начальник, если хотите, я разбужу Ковальского, – подойдя к Полевому, предложил Шершень.

– А кто он такой?

– Старший рабочий.

– Не стоит, пожалуй. Пусть спит. Мы с ним утром познакомимся, – ответил Полевой. – Ты вот лучше скажи, сеновал далеко здесь?

– Сеновал? А вон. Туточки сено прошлогоднее сложено, – махая кнутом в сторону длинного темного строения, сказал Шершень.

– Ну и чудно, – сказал Полевой. – Ночлег обеспечен, теперь как с ужином быть? И чайку выпить не мешало бы…

– Где же ты его сваришь, чай-то? – спросил кто-то хмуро.

– Ну, это пустяки, – ответил Полевой.

– Пустяки-то пустяки, а вот заварку не взяли, – сказал стоявший около меня высокий курсант.

– Правда?

– Верное слово, – подтвердил курсант.

– Худо, брат, дело, – печально сказал Полевой. – Какой же чай без заварки? Хотя… – И, заметив меня, неожиданно спросил: – Манджура?

– Да! – откликнулся я робко.

– Ты знаешь такое дерево – сливу?

Я молчал, думая, что Полевой меня разыгрывает.

– Да ты что – онемел? Сливу знаешь? Венгерку, например, или ренклод?

– Отчего ж, – ответил я тихо Полевому.

– Ну так вот, будь другом, беги в сад и наломай веток сливы. Только молоденьких. И почище. Понял?

– Понял, – ответил я и спросил у сторожа: – А где у вас сад?

– Вон за конюшней. Сперва баштан будет, за ним сад, – ответил сторож, попыхивая самокруткой.

Все деревья казались одной породы на фоне темного неба. Если бы кто другой приказал мне, я бы никогда не пошел сюда, но ослушаться приказа Полевого было трудно. И я, задирая голову, ощупывая листья на ветвях, долго отыскивал среди обкопанных фруктовых деревьев совхозного сада сливу. Липкие росистые лопухи хватали меня за ноги. Наконец уже на окраине сада я заметил молодое, стройное деревце, очень похожее на сливу. Чиркнул спичкой – в самом деле слива, да еще и не простая, а настоящий чернослив. Это я заметил по крупным созревающим плодам, которые заблестели в редкой листве, как только я зажег спичку.

Я мигом наломал с одного этого дерева пучок веток и, чтобы не возвращаться обратно по темному саду, решил перелезть через забор и пройти к нашим по дороге. Забор виднелся уже совсем близко. Из-за темных конюшен через весь сад доносились ко мне сюда голоса курсантов, вспыхивали отблески костра. Подойдя к забору, я увидел, что он не такой уж низенький, каким казался издали. Положив наверх пучок веток, я с трудом вскарабкался на забор. Сразу показалось, что земля очень далеко внизу, но иного выхода не было, и я с шумом прыгнул в придорожный бурьян.

И не успел я выпрямиться, как из-под куста, черневшего вблизи дороги, испуганный моим падением, точно из засады, выскочил человек в белом, с винтовкой в руке, и сразу же бросился опрометью в поле, к стогам.

Он мигом исчез в кукурузе, только слышно было, как звонко затрещали стебли под его быстрыми шагами.

Что было сил я помчался по дороге в другую сторону, к своим.

Задыхаясь, я влетел во двор совхоза и, протягивая Полевому пучок веток, рассказал про белого человека.

– Не почудилось? – недоверчиво спросил Полевой.

– Да нет же. И с винтовкой, – обиделся я.

– Бес его знает, кто он! – задумчиво сказал Полевой. – Может, это бандюга какой нас выслеживает? – И распорядился: – Товарищ Шведов, товарищ Бажура! Возьмите винтовки – и туда. Живо. Прощупайте огород. А ты, дед, – сказал Полевой сторожу, – прогуляйся с ними тоже, чтоб случайно на проволоку не напоролись.

Когда курсанты ушли, наступило молчание. Чудилось – вот-вот грохнет там, возле стогов, тревожный выстрел и все помчатся на подмогу. Но время шло, далеко за садом, возможно, на другой стороне Днестра, в Бессарабии, лаяли собаки, пламя костра освещало насторожившихся курсантов, коренастого Полевого.

Его сухощавое лицо теперь казалось смуглым, козырек буденовки был наравне с густыми бровями. Полевой в упор смотрел на закипающую в котле воду, но видно было, что весь он превратился в слух и силится уловить каждый шорох там, за садом.

Вода в чугунном котле закипела. Большие ключи поднялись со дна, и сразу развеялся пар над котлом.

– Ну ладно, хлопцы! – сказал Полевой. – Помолчали – и хватит. Видно, разведка наша ничего не обнаружила. А вот чай мы сейчас смастерим знатный. – С этими словами Полевой стряхнул со сливовых веточек росу и бросил их в кипящую воду вместе с таблетками сахарина.

Прутики варились в котле долго. Уже вернулись из разведки, никого не найдя, курсанты со сторожем. Уже были разгружены все подводы и снаряжение сложено тут же, на траву, а Полевой все поглядывал на кипящую воду, изредка помешивая ее ложкой. Наконец он скомандовал:

– Кушать подано! Давайте ложку и подходите за чаем.

Он сам разлил в алюминиевые кружки чай и, когда все расселись вокруг котла, одну за другой вылил две поварешки кипятку в костер.

Сидя на траве под звездным небом, мы все пили из кружек очень горячий и горьковатый, пахнущий осенним садом чай. Мы закусывали его ржаным хлебом. Каким вкусным показался мне этот чай! Я выпил его целых две кружки, обжег себе губы, рот и кончил чаевничать последним.

– Разобрать винтовки! – послышался в стороне голос Полевого.

Курсанты пошли за винтовками. Я сидел на траве и видел, как они получали у Полевого патроны, оружие.

– Кто еще не брал винтовку? – строго спросил Полевой.

– Все брали, – ответил кто-то.

– Какой все, когда одна винтовка лишняя? – сказал Полевой. – Может, ушел кто?

– Все здесь, – твердо ответил Шведов.

– Манджура! – выкрикнул Полевой.

– Я тут!

– Брал винтовку?

– А разве можно?

– Да ты что думаешь – мы тебя в городки взяли сюда играть? – сказал Полевой. – «Можно, можно»! – И, подойдя ближе, протягивая винтовку, сказал: – Держи! И не баловаться. А будешь баловаться – в комсомол не примем.

Когда ближе к полуночи, выставив у вещей в помощь сторожу часовых, курсанты и я направились к сеновалу спать, в руках у меня была настоящая тяжелая трехлинейная винтовка с пристегнутым к стволу пахучим кожаным ремнем. Держа винтовку наперевес в одной руке, а другой прижимая постель, я пошел следом за курсантами по сену. Они забрались повыше под навес, и я не хотел отстать. Поминутно проваливаясь в сухом сене, я карабкался все выше и выше к балкам, под темную крышу, очень довольный тем, что мне выдали винтовку. Радостно было услышать слова Полевого о комсомоле.

Значит, отец сохранил тайну моего преступления и ничего не рассказал курсантам о ложках.

Расстилая одеяла и простыни, курсанты устраивались на ночлег, и вся эта высокая многопудовая куча сена колыхалась под нами. Было очень мягко, тепло и уютно под крышей.

– Только не курить, ребята, смотрите! – приказал Полевой из темноты.

Я расположился вблизи Полевого. Придерживая винтовку, чтобы она случайно не соскользнула вниз под сеновал, я постлал простыню, разделся, лег на нее, и, зажав между ногами винтовку, закутался в легкое пикейное одеяло. Несколько минут я полежал не шевелясь, с открытыми глазами, прислушиваясь к отдаленному говору часовых да ржанию лошадей в конюшне. Потом, чувствуя, что засыпаю, продел руку под винтовочный ремень и так, прижимая к телу скользкую, холодную винтовку, заснул. Спал я крепко, но к утру один другого страшнее пошли кошмары. Я почувствовал, что на меня наваливается тяжелый груз, даже дышать стало трудно, я хотел отбиться и ушибся. Открыв глаза, я не мог сперва сообразить, где нахожусь. Вокруг было сено. Винтовка лежала у меня на груди, а сам я находился в какой-то норе под заваленной сеном старой бричкой. Должно быть, во сне я ворочался и постепенно, завернутый с головой в одеяло, съехал на самое дно сеновала и нырнул в пустоту, под бричку. Рядом слышались чьи-то голоса, смех. Быстро свернув одеяло и простыню, волоча их за собой и разрывая одной рукой проход, я выбрался наружу, в лопухи, жмурясь от яркого утреннего солнца.

– Вот и зверь последний – пожалуйста! – сказал Полевой, показывая на меня курсантам.

Я и в самом деле, наверное, походил на зверя: сонный, с растрепанными волосами, в нижнем белье да еще с винтовкой в руках.

Курсанты стояли возле сеновала уже одетые, причесанные. Они подсмеивались надо мной. Лужи воды да пятна мыльной пены белели позади, в траве. Видно, курсанты давно умылись.

Заметив мое смущение, Полевой сказал:

– Ну ладно, забирай свои манатки да пойдем с нами жилье искать. Пошли, товарищи! – обратился он к курсантам. – Времени остается мало – глядишь, и на работу позовут.

Я наскоро свернул простыню и одеяло в один тючок, натянул брюки и рубашку и, взяв за ремень винтовку, пустился догонять курсантов. Вместе с Полевым они уже подходили к высокому двухэтажному дому под железной крышей, что стоял на краю усадьбы, вдали от конюшни и амбаров. Дом этот окружали заросшие высоким бурьяном клумбы, окна в доме были выбиты, а по его стенам и ржавым водосточным трубам вился дикий виноград.