ПЕРВЫЙ МАТЧ
На зеленой лужайке во дворе совпартшколы курсанты гоняли мяч.
Часовой у ворот, молодой черномазый парень с раскосыми глазами, в голубой буденовке, опираясь на винтовку, следил со своего поста за игрой. Я остановился возле турника.
Турник – водопроводная труба, до блеска отполированная ладонями, – был закреплен одним концом в развилке клена. Другой конец трубы был прибит скобками к врытому в землю столбу. Столб да брошенная на траву одежда и были воротами для играющих. Вторые ворота – два пенька – виднелись под самыми окнами нашего флигеля. Там в голу стоял, полусогнувшись, мой старый знакомый Полевой, секретарь партийной ячейки совпартшколы. После демобилизации из Красной Армии он решил не возвращаться к себе на родину в Екатеринослав, а остался у нас, в Подолии, и уездный комитет партии направил Нестора Варнаевича в совпартшколу.
В тех воротах, что были возле меня, суетился лектор политэкономии, стриженный под машинку Картамышев в широченных синих галифе и оранжевой майке-безрукавке. Вчера я услышал, что это Картамышева и лектора по естествознанию Бойко называли «братьями-разбойниками». Они были похожи друг на друга – носили синие костюмы и каракулевые папахи с красным бархатным верхом.
Теперь «брат-разбойник» Бойко суетился в центре. Я сперва не мог даже разобрать, кого он играет – центрфорварда или левого края. Он бегал посреди лужайки в своих брюках с кожаными блестящими леями и, наконец, вырвав мяч, повел его в мою сторону, к турнику. Тогда я понял, что «братьев-разбойников» назначили в разные команды и что они играют друг против друга.
Не добежав до ворот шагов пяти, Бойко рванулся вперед, крикнул и хватил по мячу так, что мяч чуть не распоролся. Вертясь волчком в воздухе и задевая траву, мяч пролетел в ворота и, скользнув мимо самых моих ног, подпрыгивая, покатился к часовому, а довольный Бойко, утирая пот с лица, крикнул растерявшемуся голкиперу:
– Поймал зайца?
Картамышев ничего не ответил и, тяжело дыша, помчался в своих тяжелых кованых сапогах вдогонку за мячом к будке часового.
Злой оттого, что ему забили гол, Картамышев возвращался обратно к воротам шагом, опустив стриженую голову.
Бойко, все не отходя от чужих ворот, подсмеивался:
– А еще говорите: мы, мы – сильная команда! А у нас двух игроков недостает, и то голы вам забиваем.
– Кто же вам мешает? Возьмите себе игроков еще! – хмуро ответил Картамышев.
Все игроки, переминаясь с ноги на ногу, нетерпеливо ждали продолжения игры.
– А где ж их возьмешь еще, игроков? – сказал Бойко и оглянулся.
Мне хотелось, чтобы он заметил меня. Но Бойко безразлично скользнул по мне взглядом и, привстав на цыпочки, посмотрел в палисадник. Там, около здания, за кустами подстриженной сирени, читали газеты два курсанта.
– Эгей, Бажура, идите в футбол играть! – крикнул через весь двор Бойко.
– Не хочу! – донеслось из-за кустов.
Я уже знал здесь некоторых курсантов, но попроситься в игру не решался. Ведь я неплохо играю в футбол. Ну позови меня, позови! Я прямо чуть не прыгал на месте от волнения – так мне хотелось играть. А главное – такая подходящая наступила минута, чтобы войти в игру, но она сейчас пройдет, лишь только Картамышев зашнурует мяч. И я следил теперь, как голкипер заталкивал под кожу остаток сыромятного хвостика. Ну вот… хвостик спрятался под кожаной покрышкой. Все, значит, кончено. Картамышев приготовился и, уже подняв перед собою мяч, чтобы бросить его на ногу, искоса глянул на меня. И остановился.
– Слушай, капитан! – крикнул Картамышев. – Возьми вот себе парня. Пусть не скучает.
Бойко медленно посмотрел на меня. Видно было – он колебался. Потом нехотя спросил:
– Эй, хлопчик! Умеешь играть?
– Умею, только не особенно! – ответил я дрожащим голосом, все еще не веря, что меня возьмут в игру.
– Да мы все тут не особенно, – засмеялся Бойко и приказал строго: – Беги к воротам. Беком будешь. Понял?
Ну еще бы не понять!
И, задевая босыми ногами влажный подорожник, я помчался к Полевому. Уже пошла игра, и мяч заухал у меня за спиной. Полевой стоял в воротах, наклонившись, и следил за мячом.
– Я буду беком! – крикнул я, подбегая.
Полевой, не глядя, сказал:
– Ладно, становись! – и продолжал смотреть на середину поля.
Я стал перед воротами, поправил кепку и приготовился бить.
Теперь я уже чувствовал себя здесь своим. Если я хорошо сыграю, меня будут брать в игру каждый вечер. Я буду по воскресеньям ходить с командой на широкое поле к провиантским складам. Молодец Бойко, что позвал меня сюда. Важно только играть хорошо. Бить крепко, сильно. Хоть бы мяч сюда кто послал! Но игра по-прежнему шла на центре. Вот Бойко снова повел мяч к чужим воротам. Ему наперерез бросился бек в белых трусах и блестящих сапогах до коленей. Бойко, обманывая бека, придержал мяч. Вот он бьет по воротам. Сейчас будет гол.
Ах, черт! Голкипер Картамышев выручает команду. Он легко взял мяч на носок сапога, и мяч взлетел вверх. Хорошая «свечка»! Мне бы, пожалуй, так не ударить. Я, задрав голову, следил за полетом мяча. Он падает вниз и сразу достается центру чужой, картамышевской, команды, Марущаку. Этот Марущак здорово играет. Видно, как мелькает между игроками его военная фуражка, красно-желтая, с вогнутым лакированным козырьком. Марущак бежит прямо на меня, высокий, тяжелый. Мокрый мяч катится перед Марущаком. Он все ближе, ближе, этот бурый мяч, похожий на ежа. Марущак ударил. Мяч оторвался и, шурша по траве, такой хороший, низкий, мчится на меня.
Сейчас я его…
Я сразу засуетился, запрыгал, подняв навстречу мячу ногу… и промазал.
Полевой не ждал мяча. Казалось, вот-вот будет гол. Но в ту минуту, когда мячу оставалось пролететь до ворот каких-нибудь два шага, Полевой вдруг сразу бросился на землю и принял мяч. И сразу Полевой вскочил и, подбросив мяч, сильно ударил по нему кулаком. Мяч снова полетел на середину.
На белых трусах Полевого зеленело теперь большое круглое пятно. Он стряхнул с трусов стебельки мятой травы и недовольно крикнул:
– А ты не суетись зря. Я думал – ударишь. Зачем ногу задрал?
– Да я нечаянно, – буркнул я.
– «Нечаянно, нечаянно»! – пробормотал Полевой и добавил: – А ты наверняка действуй всегда. Не болтай ногой, когда мяч далеко. Понял? А вот подойдет близко – тогда бей сразу, навылет. И от ворот отойди подальше.
Я, словно меня подстегнули, рванулся вперед, в самую гущу играющих. Навстречу мне снова бежал Марущак без мяча. Противники что-то затевали. Так и получилось. Еще мы не встретились, как их левый край послал Марущаку мяч. Марущак приготовился бить.
«Эх, была не была! – решил я. – Перебьют ноги – ладно». И бросился на здоровенного Марущака. Но он, думая меня обмануть, легким ударом хотел перебросить мяч через голову. Не тут-то было! Оставалась какая-нибудь секунда, и мяч был бы у меня за спиной, но я подпрыгнул и стукнул мяч лбом так, что моя кепка сразу же слетела. Не успел еще я нагнуться, чтобы поднять кепку, как мяч принял Бойко и косым ударом забил гол.
Мяч снова запрыгал по каменному двору к будке часового. Картамышев медленно побежал за ним, а Бойко, улыбаясь, крикнул мне через все поле:
– Так всегда играй. Понял? Пасовка, пасовка!
Я был счастлив. Хорошо, что я ударил головой, а возьми я мяч, допустим, ногами, не получил бы Картамышев гол.
Игра оживленно пошла дальше. Мяч с шумом перелетал с одного конца двора на другой. Уже смеркалось. Загудели жуки-рогачи над густым кленом. Вокруг стояли, наблюдая за игрой, курсанты.
Мне было приятно, что они следят и за тем, как я играю. Я носился из одного конца поля в другой, я совсем забыл, что беку не полагается отбегать далеко от своих ворот, и однажды попробовал сам забить гол, но Картамышев перехватил мяч. Ноги мои были исцарапаны, где-то в пятке покалывала заноза – видно, я загнал в пятку колючку от акации, и большой палец левой ноги был окровавлен – я зацепился за камень, но не почувствовал боли. Было жарко. Мокрый, вспотевший, я гонял по полю, стараясь вырвать мяч у чужих игроков. В это время, желая обмануть меня, Марущак издали ударил по воротам, но промазал. Мяч ударился о стенку и возвратился к воротам, унося на себе белое пятно известки. Опасность миновала, и я спокойно следил за игрой на центре.
Все игроки были распарены, как и я, от них пахло потом, табаком, сапожной мазью. Трусы у нашего голкипера Полевого зазеленились еще больше, а на колене краснела ссадина.
С улицы крикнули:
– Васька, Васька!
Я сперва ударил по мячу, передал его левому краю, а затем поглядел, кто это меня зовет.
Прижимаясь носом к деревянной перекладине забора, стоял Петька Маремуха. Он с жадностью глядел на игру и, видно, крепко завидовал мне. Прогоняя мяч мимо забора, я крикнул Петьке:
– Не уходи, скоро кончим!
Петька кивнул головой и поудобнее примостился на каменном фундаменте забора. Я же с налету ударил по мячу, дал отличную «свечку», но только чуть влево, за линию игры. Мяч упал прямо на верхушку клена, с шумом пробивая листву, зацепил турник и затем подкатился к ногам Картамышева за линией корнера.
Где-то в коридоре здания прозвенел звонок.
– Пошли, товарищи, ужинать! – крикнул Полевой и, ловко подобрав лежавшую подле пенька одежду, вышел из ворот.
– Захватите мяч, товарищ Марущак! – распорядился Бойко и, подойдя к голкиперу Картамышеву, предложил: – Давай, Володя, сходим на речку до ужина, выкупаемся.
Картамышев согласился, и оба они, натягивая на ходу синие гимнастерки, направились к воротам.
Я обогнал их и выскочил на улицу первый.
– Здорово, Петрусь! – радостно сказал я Маремухе, крепко пожимая его пухлую руку. – Ну, видал, как я чуть не забил гол? Здорово, правда?
– Ты же портачил тоже здорово. Ту «свечку» как промазал, – ответил мне очень холодно Маремуха.
– А ты бы не промазал? – сказал я.
Но Петька, как бы не расслышав моего вопроса, спросил:
– Откуда ты их уже всех знаешь?
– Ну, не всех, а так, половину знаю – вчера они здесь играли в городки, вот я и узнал, кого как зовут. Пойдем ко мне в гости! – предложил я.
– Как? Туда? – недоверчиво покосился глазами Маремуха в сторону нашего флигеля. – А мне разве туда можно?
– Раз со мной идешь – значит, можно! – важно сказал я, и мы двинулись к воротам.
Петьке Маремухе все понравилось у меня в кухне: и моя постель на печке, и разложенный в духовке инструмент, и окно, выходящее во двор. Пока Петька все разглядывал, трогая коротенькими и пухлыми, как у девочки, пальцами, я сидел на табуретке и выковыривал булавкой занозу.
Возле меня на краешке плиты, мигая, горела коптилка.
Вытащив наконец английской булавкой занозу, я стукнул пяткой по полу, – чуть-чуть защемила расцарапанная ранка. Я сполоснул под умывальником руки и стал думать, чем бы угостить Петьку. И вдруг, вспомнив свою встречу с Григоренко, в саду, сказал Петьке:
– А ты знаешь, Петро, что Котька сюда захаживает?
– Куда? В совпартшколу?
– В том-то и штука, что сюда!
И я рассказал Петьке Маремухе о встрече с Котькой.
– А ты бы взял ему и всыпал! – смело сказал Маремуха.
– Легко тебе сказать – всыпал. Я бы всыпал, но видишь какое дело: его ж Корыбко в этот сад пускает.
– А разве Корыбко тут работает?
– Ну да! В том-то и фокус. Я сперва этого не знал и, когда застукал Котьку в саду, тоже удивился, чего он задается так, словно у себя дома. А потом вчера вечером смотрю – они вдвоем по двору идут. У Корыбко ножницы здоровенные и ведро с известкой. Спрашиваю одного курсанта, что этот старик делает, а курсант мне и говорит: «Садовником работает».
– Вот оно что! – протянул Маремуха. – Ясное теперь дело. Раз Котька квартирант Корыбки, то теперь он свободно будет ходить сюда. Этот старый черт будет его пускать и когда яблоки поспеют.
– Факт! – подтвердил я.
– Ну, теперь Котька у вас все гнезда разорит. Ты знаешь, какая у него коллекция яиц? – сказал Петька. – Даже в городском музее такой нет. Он ведь давно собирает яйца. Такой здоровый, а все еще по деревьям лазает. Да, Васька! – спохватился Маремуха. – У меня же для тебя записка.
– От кого?
– А ну, угадай!
– Ну скажи!
– Нет, ты угадай!
Петька вынул из кармана голубой конвертик и спрятал его за спину.
– Ну, дай сюда! – закричал я.
– Я дам, только ты побожись, что сделаешь одну штуку.
– Какую?
– Если тебя спросят, когда ты получил это письмо, скажи, что утром.
– Так ведь сейчас же вечер!
– Ну я знаю. А ты скажи, что я тебе занес его утром. Хорошо?
– От кого письмо?
– Поклянись, тогда скажу!
– Ну, сам тогда возьму. Отдай письмо. – И я, шагнув к Петьке, схватил его за руку.
– Я не дам, Васька. Вот верное слово – не дам. Порву, а не дам. Ой, не крути руку!
Вырвать письмо было трудно. Я отпустил Петьку и сказал:
– Ну хорошо. Я клянусь.
– Что – клянусь? Ты хитрый. Скажи все, как полагается.
– Я клянусь, что, если меня спросят, когда я получил письмо, скажу, что утром.
– Ну тогда возьми! – И Петька протянул мне измятый конверт. Я быстро разорвал его и стал читать письмо.
"Вася!
Если у тебя есть время, приходи сегодня вечером ко мне, и мы пойдем вместе в иллюзион.
Галя".
Я чуть не бросился на Петьку с кулаками.
– Чего же ты мне не отдал письмо утром?
– Я не мог, я с утра поехал с папой на огород.
– А когда Галя тебе отдала письмо?
– Сегодня утром. На базар шла за молоком и отдала. А что там написано? – И Петька попробовал заглянуть в письмо.
– Подожди, – отстранил я Петьку. – А ты не мог забежать ко мне, как на огород ехал?
– Ну, конечно, не мог. Я вез тележку: оставил бы на улице, и ее могли бы украсть.
– Ну хорошо, – сказал я, – я скажу Гале, когда ты передал мне письмо.
– Ой, не надо, Васька! Она будет думать, что я брехун.
– Почему?
– Да я сейчас шел по бульвару к тебе сюда. А она на качелях катается. Ко мне подбежала, спрашивает: «Ты передал записку?» Я говорю: «Передал». А записка у меня в кармане. А она спрашивает: «Когда передал?» – «Еще утром», – говорю.
– Зачем же ты набрехал?
– Ну и набрехал! Что сделаешь? – И Петька жалобно зашмыгал носом. – Она утром меня просила, чтоб я обязательно тебе передал записку. Я побожился, что передам. А потом забыл. Мне было стыдно сознаться, что я такой растяпа.
Петька почувствовал, что заврался совсем. Он оглянулся и потом растерянно сказал:
– Про огород я тебе выдумал нарочно… Я просто забыл.
Ну как мне Петька все напортил! Если б он только знал!
Теперь мне все было понятно. Галя из гордости перед Котькой не спросила меня, получил ли я записку. Видно, она очень ждала меня сегодня вечером. А я, дурак, выдумал этого Тиктора и так был холоден с Галей! Мне очень захотелось побить Петьку, но я сдержался и спросил:
– А Галя с кем была на бульваре?
– С кем? Ясно с кем: с Котькой! – ответил Маремуха, не догадываясь, как затронули меня его слова. – С Котькой! – весело повторил Петька. – Да, да! Он ее на качелях раскачивает. Галя кричит, боится, а он ее как раскачает – аж до самой верхушки дерева! Котька – ее симпатия.
Теперь, после этих слов Петьки, я забыл и о футболе, мне стала противна моя собственная отдельная комната и все, все. Я представил себе, как Котька Григоренко раскачивал Галю на железных качелях, как скрипели при этом два высоких ясеня, как развевалось по ветру Галино голубое платье, обнажая ее длинные загорелые ноги, и мне сразу стало очень досадно.
