В НОВОМ ГОРОДЕ
Мы вышли на вокзальную площадь, и в ту же минуту сильный порыв ветра сорвал соломенный картуз с головы извозчика, ожидавшего со своей линейкой пассажиров у вокзала. Будто легонький сосновый обручик, картуз, подпрыгивая, покатился через площадь. Загорелый коренастый извозчик мигом соскочил с облучка и пустился вдогонку.
– Тю! Тю! Держи, Володька! На Кобазову гору занесет! – кричали, смеясь, другие извозчики.
Гонимый ветром, картуз катился зигзагами, и, уже настигая его, Володька стал приседать, широко расставляя ноги – так, словно курицу ловил.
Несмотря на конец мая, здесь было на редкость сумрачно и прохладно. Влажный морской ветер подымал рябь в лужах, блестевших на площади. Низенькие, с побеленными стволами акации гнулись от ветра, а по небу, едва не цепляясь за вокзальную крышу, плыли тучи – мрачные, черные, набухшие дождем.
Вспомнился очень ясно в эти минуты первого знакомства с новым городом оставленный нами где-то далеко позади, на краю страны, наш родной пограничный городок: скалистый, поросший зеленью, залитый солнцем, овеваемый карпатскими ветрами. Вспомнились последние сборы, станционный перрон, митинг на станции и напутственные слова нашего комсомольского секретаря Никиты Коломейца: «Перед вами расстилаются широкие дали светлого грядущего. Будьте и впредь на этих новых дорогах жизни верными помощниками партии!»
Слова Никиты оборвал голосистый паровозный гудок. Все фабзавучники высунулись из окон вагонов и, протискиваясь между другими пассажирами, запели любимую песню.
Когда мы выйдем на кордон,
Пускай дрожат паны:
Мы – ЧОН!
Всемирный Октябрь
Придет, придет!..
Как прозрачно было весеннее небо в те минуты, когда проплыли перед нами знакомые строения вокзала, как солнечно все было вокруг!.. И вот тебе – нас сразу швырнуло в глубокую осень. И это еще юг называется?
…Отряхивая с донца картуза капельки воды и подбежав к нам, извозчик Володька крикнул:
– Ну что, молодые, поехали? Карета графа Бенгальского к вашим услугам! – И он ударил ладонью по лакированным поручням линейки.
Уговору насчет извозчика в поезде не было. Мы переглядывались.
Наш казначей Маремуха, озадаченно посапывая, держал руку в том кармане штанов, где у него хранились общественные деньги. Бобырь готов был ехать, не раздумывая, и с удовольствием поглядывал на линейку. Таких линеек в нашем городе не было – одни старомодные фаэтоны-балагулы.
Тиктор стоял поодаль, у стены, держа в руке тяжелый сундучок. Прищурив глаза, он разглядывал лежащую перед ним площадь, делая вид, что предложение извозчика его не касается.
Маремуха несмело спросил у меня:
– Так что ж, Василь, поедем?
– А может, пешком пройдемся? – сказал я.
– Куда пешком? – возмутился Бобырь. – Далеко!
– Давай поедем, – согласился я. – Интересно только, сколько он возьмет. Спроси-ка, Маремуха.
– Какая такса? – осведомился Петро.
– Божеская! – буркнул извозчик, и взбегая на крыльцо, взял у Петра его корзину с чайником из белой жести. – Садитесь, садитесь, голубчики! Не обижу. Это все ваше хозяйство? – И он показал на остальные вещи.
– Нет, постойте, мы так не поедем! – остановил я извозчика. – Скажите сколько, а потом сядем. – И тут же подумал про себя: «Знаем мы эти штучки! Теперь ласковый, сулит не обидеть, а там заломит – держись!»
– Вас четверо? – спросил, оглядываясь, извозчик. – Куда ехать: до курорта или на Кобазову гору?
– До центра, – сказал я твердо. – Вот за четверых сколько?
– Меня не считайте, я не поеду! – крикнул Тиктор.
– Почему? – спросил Маремуха.
– Извозчик – буржуйская роскошь. Сперва надо жилье отыскать, а потом на извозчиках кататься, – отрезал Тиктор. И, помахивая сундучком, он медленно сошел по ступенькам на площадь.
– Подожди, Яшка, так давай… – хотел было остановить Тиктора Маремуха.
Но я цыкнул:
– Пускай идет… Начинаются старые фокусы!
– Бедовый парень, – обиженно сказал извозчик, покачивая головой. – «Буржуйская роскошь» – смотри ты! Да я буржуев за миллионы не повезу. Я сам партизанскую карточку имею…
– Ну, так сколько до центра? – перебил я.
– Что же, по полтиннику с брата.
– Много, – сказал я. – Поторгуйся, Петро!
– А по скольку дадите? – испугался извозчик.
Петька бухнул:
– По двадцать копеек!
– Ну, добре, – согласился извозчик. – Поедем ради почина!
Первой он положил на линейку Петькину корзинку с чайником и хотел было класть мой фанерный чемодан, но тут я предложил хлопцам:
– Куда же мы поедем с вещами? Давайте лучше оставим вещи на хранение. И руки вольные у нас будут.
– А не покрадут? – спросил Маремуха.
– Чудак, кто покрадет! Хранение ведь государственное! – успокоил я нашего казначея.
Одну, общую, квитанцию на вещи мы вручили ему же, и Петро, напуганный рассказом о том, как меня обокрали в Харькове, с опаской косясь на смуглого извозчика, спрятал эту драгоценную бумажку в карман толстовки. Мы расселись. Линейка весело затарахтела по камням.
С обеих сторон вдоль мостовой тянулись выложенные камнями канавки, залитые желтой водой. Низенькие белые домики, крытые то красной, то серой черепицей, стояли в глубине чистеньких двориков, усыпанных песком и мелкими ракушками.
Кое-где сквозь жерди заборов виднелись виноградники, молодые вишни, черешни, абрикосы; вспыхивали засаженные огненной настурцией и пионами клумбы.
Мы жадно разглядывали первую улицу города, в котором нам предстояло жить и работать.
На одном из угловых домов я прочел табличку: «Проспект Тринадцати Коммунаров», и надпись снова напомнила мне наш пограничный город, ЧОН и дорогое слово «коммунар».
– Давно дожди? – спросил у возницы Петро.
– Как шторм начался. Считай – третий день, – придерживая гнедую лошадь, сказал Володя. – А вчера град ударил, здоровенный. Не град – картечь! Виноград молодой побило.
– А раньше жарко было?
– Африка! – ответил извозчик. – Я полдня из моря не вылезал – такая жара стояла. Видишь, загорел как.
Веселее стало после этих слов извозчика. Значит, ветер и лужи на улицах – дело преходящее, временное, и в случае чего, коль не добудем скоро жилья, и на скамеечке бульварной переспать не страшно.
На тротуаре перед нами замаячила знакомая спина Тиктора. Он шел по направлению к городу широкими, размашистыми шагами, держа на плече зеленый сундучок.
Шагая упрямо один, он подчеркивал, что мы для него не компания. И хотя мы понимали это, каждому из нас сделалось стыдно. «Вот наш же фабзавучник, земляк, шагает с вещами пешком, а мы, и впрямь как буржуи какие, трясемся на шикарной линейке!» Самый совестливый и добрый из нас, Маремуха, не утерпел и шепнул:
– Давайте гукнем его, а, хлопцы?
– Гукнуть-то можно, – сказал я, – да он еще больше задаваться станет. Позабыл разве, как всю дорогу он нос драл? Хочет, чтобы к нему подмазывались, чтобы его просили. Дудки!
– Василь правильно говорит, – согласился Бобырь, – Яшка известный индуалист. Пускай сам попросится, если заморился.
Но Яшка и не подумал остановить линейку. Он шел, высоко подняв голову. Ветер развевал его пышный светлый чуб, лихо выбивавшийся у него из-под серой кепки. Злые глаза его были прищурены. Тиктор притворялся, что вовсе и не замечает нас.
– «Буржуйская роскошь»! Тьфу! – сплюнул Володька. – Вот кощей бессмертный, думает, я разбогатею от его двадцати копеек? Неси, скупердяй, свой сундук… Вы что, с ним из одного края, ребята?
– Да так, рядом… – ответил я уклончиво, не желая раскрывать перед посторонним наши личные взаимоотношения.
– Наверное, в дом отдыха приехали? – спросил извозчик, погоняя лошадь.
– С чего вдруг? – удивился Бобырь.
– Дикие, да?
– Какие «дикие»? – не понял я извозчика.
– Говорю – курортники дикие? Снимете себе частным путем комнатки и будете загорать на солнышке месяц-другой, ножки кверху.
Меня смутили догадки возницы, и я сказал строго:
– Мы на работу сюда приехали. Окончили в своем городе фабзавуч и получили направление на Первомайский завод имени красного лейтенанта Шмидта. Есть такой?
– Еще бы! Джона Гриевза бывший! Но туда же давненько набору не было! Свои наведываются до конторы изо дня в день…
Мы переглянулись.
– Наверное, с маленькими разрядами, потому?.. – дрогнувшим голосом спросил Маремуха.
– Всякие. И с маленькими и с большими. Но если у вас направления, то, может быть…
– Да еще какие! – похвастался Бобырь. – Из Харькова, от ВСНХ Украины. Сам Феликс Эдмундович Дзержинский из Москвы распоряжения давал. А в тех путевках сказано: «Принять без всяких». Покажи-ка, Петрусь, мою путевку.
– Новое дело! – огрызнулся Маремуха. – Буду я тебе на таком ветру документы разворачивать!
«Смешной Бобырь, право! – подумал я. – И товарища Дзержинского для пущей важности назвал. Первый раз увидел человека и уже загорелся: хочет ему такие важные документы предъявлять».
Линейка, подпрыгивая, катилась по длинному проспекту Тринадцати Коммунаров. Володька изредка лениво похлопывал гнедую лошадь вожжой по шелковистому крупу.
На улице было совсем пустынно. Изредка встречались случайные прохожие. Город казался очень тихим. Чувствовалось, что каждый лишний человек здесь на счету.
«Если не все местные жители могут найти работу, то что же станет с нами? Ведь мы приезжие, да и специалисты не очень опытные. И родные наши остались далеко, и Полевой, и Коломеец, и Панченко… Некому помочь нам будет в случае чего!» – раздумывал я, и все беспокойнее становилось от таких мыслей.
– А жить вы где нацелились, хлопцы? – спросил извозчик.
– Да не знаем еще… – протянул Бобырь.
– А вы сюда на практику или насовсем? – с видимым интересом спросил извозчик.
– Если примут, то надолго, – пояснил я.
– Так слушайте, молодые! – заявил извозчик торжественно. – Я имею для вас квартиру. Сказка! Волшебные грезы! Городской парк по соседству, целое лето музыка играет. Если на крышу вылезти, можно кино бесплатно смотреть каждый четверг. У моей тетушки. Верное слово! Да и море рядом.
– Нам квартира не нужна. Нам бы только комнату одну, – сказал я недоверчиво.
– А почему ты, Василь, не хочешь квартиру? – спросил Саша. – Если две маленькие комнатки, то…
– Да! А может, тебе еще рояль туда притащить и гостиную отдельную, как у графа Потоцкого? – накинулся Петро на Бобыря. – Хочешь квартиру – подыскивай ее сам, а мы с Василем в одной комнате поселимся. Правда, Василь?
– Ясное дело! – буркнул я, понимая, что нам бы на одну комнату денег наскрести, а не то что на две.
– Вот у тетушки моей и будет для вас комната, – охотно согласился Володя. – Тетушка у меня очень симпатичная. Одна в целом доме живет. Сына ее махновцы зарубили, а она…
– А тетушка примет нас?
– Отчего же? Порекомендую – значит, все. Уж лучше вы будете жить, чем нэпманы какие. Приедут сюда, на море, жир спускать, да еще хрюкают: «Второй этаж, высоковато, сердце болит!» Хлопот с ними не оберешься. А вы будете тетке моей в самый раз.
– У вашей тетушки, выходит, собственный двухэтажный дом? – спросил я.
– Ага! Двухэтажный, – как ни в чем не бывало признался Володька. – Только мебели нет – это плохо. Но вам что? Вы люди молодые. Купите себе на первое время тропическую мебель – разные там ящики из-под апельсинов. Это недалеко… Н-но, Султан! – И с этими словами извозчик повернул налево.
Линейка съехала с мостовой и мягко покатилась по пыльной узенькой улочке.
Только этого еще недоставало: у частной домовладелицы жить! В ее собственном двухэтажном доме!
С каждой минутой я все больше мрачнел. Зачем только мы связались с этим веселым, не в меру разговорчивым извозчиком!
Но когда линейка круто остановилась на тихой приморской улице, залитой лужами недавнего дождя, и мы, разминая ноги, нерешительно спрыгнули на влажную песчаную землю и когда Володька познакомил нас со своей тетушкой – худой бабусей в длинной юбке, выяснилось, что у нее совсем пролетарский вид.
Тетушку звали Агния Трофимовна Седоволосая, она была повязана простым, в черную горошинку, бумазейным платком.
Она вышла к нам на улицу с блестящим заступом в руках – этим заступом «буржуйка» сама перекапывала в огороде грядки.
– Вот, тетя, квартирантов тебе привез. Прошу любить и жаловать! – сказал весело Володька, щелкая длинным кнутом.
