ПРИ СВЕТЕ ФАКЕЛОВ
Весенний ветер раздувает факелы. Они горят, раскачиваясь на деревянных палках.
Хвостатые языки копоти завиваются над головами комсомольцев, шагающих строем по дороге.
Эта каменистая дорога ведет от вокзала в город. По бокам, за канавами, наполненными талой водой, тянутся черные голые огороды.
Удивительно, как быстро сошел снег, пока я ездил в Харьков! Должно быть, лишь далеко за городом, в глубоких приднестровских оврагах, у самой границы, сохранились еще его грязные последние сугробы.
Впереди колонны мелькает надуваемое ветром тугое полотнище.
Комсомольцы четко отбивают шаг на булыжниках. Из первых рядов доносится звонкий голос запевалы:
В вихре Октября
Родилася рать
Юных, смелых, дерзких комсомольцев.
Ринулись в бой
С верой святой,
Запевая под октябрьским солнцем…
Чистый, весенний воздух помогает петь. Пою и я, зажимая под мышкой портфель, снова завернутый в газету.
…Ячейка железнодорожников уже выстраивалась с зажженными факелами на станционной площади, когда поезд подошел к перрону и я, соскочив со ступенек вагона, выбежал на вокзальное крыльцо. Перед строем вместе с секретарем ячейки прохаживался окружкомовец Панченко.
– Здорово, Манджура! – сказал он мимоходом. – Приехал? Давай-ка пристраивайся. Идем демонстрировать, чтобы выпустили болгарского коммуниста Кабакчиева. Скорее, скорее, опаздываем!
Я быстро пристроился, и мы сразу же двинулись, неся на древках кумачевый плакат:
МЫ ТРЕБУЕМ ОТ БОЛГАРСКИХ ФАШИСТОВ
ОСВОБОЖДЕНИЯ ПЛАМЕННОГО
БОРЦА-РЕВОЛЮЦИОНЕРА
ХРИСТО КАБАКЧИЕВА
«Дойду с ними до Советской площади, а там и своих разыщу», – думал я, подтягивая песню.
Из темноты приближались белые домики – первые городские постройки.
Родной город! Я уже чувствовал его вечернюю тишину, разрываемую голосистыми песнями демонстрантов. Всякий раз песни эти пугали пропахших нафталином обывателей – бывших чиновников, священников, частных торговцев и всех, кто еще надеялся, что опять когда-нибудь вернется царский режим.
Римский папа плачет в лапу,
Кто обидел папочку?
Церабкоп открыл с нахрапу
В Ватикане лавочку… -
запели демонстранты новую шутливую песню.
Как мне захотелось рассказать соседям по шеренге, что я только что вернулся из Харькова, говорил с самим секретарем Центрального Комитета партии, передать всем, как секретарь обозвал Печерицу «пейзажистом», а потом рассказать и о том, что я видел в пьесе «Суета» игру самого Саксаганского! Но соседи пели, не обращая на меня внимания.
Даже Панченко не расспросил меня о поездке. Он встретился со мной так, будто я уезжал в соседнее село, а не в столицу… Панченко шагал сбоку, не останавливаясь. Его мягкий, грудной, немного глуховатый голос отчетливо слышался среди других голосов.
По другой стороне Больничной площади, около темного здания фабзавуча, освещаемая факелами, двигалась к центру другая молодежная колонна.
«Фабзайцы! Ну конечно, они! Такие яркие факелы есть только у нашей ячейки».
– Пока, хлопцы! Спасибо за компанию. Бегу к своим! – кричу я железнодорожникам и, покинув строй, мчусь напрямик через площадь, чтобы догнать далекую колонну.
Ноги вязнут в грязи. Глинистое поле стадиона раскисло. Как бы не оставить в липкой грязи Сашкины калоши!
Брызги талой холодной воды разлетаются в стороны, штанины брюк уже намокли. Все ближе и ближе огоньки знакомых факелов. Я дышу похрапывая. Только бы не напороться на колючую проволоку! Где-то здесь она была разорвана. Ну да, вот здесь!.. Раз, два – и я, догоняя последнюю шеренгу, бегу уже по твердой мостовой.
– Хлопцы, здорово! Ура! – кричу я и от радости размахиваю тяжелым портфелем. Газета слетела. Пустяки. Теперь не страшно. – Пугу! – кричу я по-запорожски, увидев конопатого Сашку. – Бобырь, возьми свои калоши!
– Василь приехал!.. Манджура приехал!.. – зашумели хлопцы.
– Давай пристраивайся сюда, Василь, – послышался из первых рядов голос Никиты Коломейца.
Втискиваюсь в ряды. Крепко жму руку нашему секретарю. Вокруг знакомые лица – Саша Бобырь, Маремуха, всезнайка Фурман. Оглядываюсь – и вижу позади насупленного Яшку Тиктора.
– Ну как, на щите или под щитом? – заглядывая мне в глаза, говорит Коломеец.
Не знаю, что такое «на щите», и отвечаю просто:
– Все хорошо, Никита! Поедем в Донбасс. Вот послушай… – И, захлебываясь от волнения, стараясь не сбиваться с ноги, я поспешно рассказываю Коломейцу о встрече в Центральном Комитете.
На нос мне упала с факела капля мазута. Быстро стираю ее кулаком и говорю, перескакивая с пятого на десятое. Хлопцы сомкнули ряды так, что трудно идти. Стараясь расслышать мои слова, они наступают мне на ноги, напирают сзади.
– Так и сказал: «Ваши мечты исполнятся»? – перебил Никита.
– Ну да! И потом еще говорит: «Молодые грамотные рабочие скоро будут нужны всюду. И в Екатеринославе и в Донбассе».
– Ну прекрасно! Есть, значит, правда на свете! Видите, как прав был Полевой? Понимаете теперь, какая умница Нестор Варнаевич? – торжествующе говорит Никита и, оборачиваясь к идущим позади, кричит: – Поедем скоро в Донбасс, ребята! А что я говорил? Давайте-ка песню по этому поводу, нашу фабзавучную!
Все разом мы поем школьную песенку, сочиненную для нашего фабзавуча молодым украинским поэтом-рабфаковцем Теренем Масенко:
Мы верим в нашу индустрию,
В наш вдохновенный труд.
Фабзайцы – ребята шустрые,
Как ледоход, идут!
– Мы бы тебя покачали, Василь, да грязно еще, – на минуту прерывая песню, шутит Коломеец. – Упустит какой благодарный – полетишь вниз, измажешься.
Довольный и гордый, я подпеваю хлопцам:
С завода, бодрые, шустрые,
Идут они, как всегда.
Мы верим в нашу индустрию:
Как мы, она молода…
– А Печерица еще не вернулся? – спрашиваю я Никиту.
– Ищи ветра в поле! – хмуро бросает Коломеец.
– Его что, разве уже сняли? По телеграфу, наверное?
– Он сам снялся.
– Когда я с ним ехал…
– Куда ты с ним ехал, интересно? – пристально глядя мне в глаза, спрашивает Коломеец.
– «Куда, куда»! До Жмеринки ехали разом, а потом…
– Что, что? – настораживаясь, выкрикивает Никита. – Ты ехал с Печерицей до Жмеринки?!
И не успеваю я рассказать историю встречи с Печерицей в поезде, как Никита вдруг круто останавливается и кричит мне прямо в лицо:
– Чудак! Да пойми ты: это все чертовски важно! Чего ж ты раньше не рассказывал? А ну, давай со мной!.. Фурман, веди за меня колонну!
Мы выскакиваем из рядов.
Ячейка, освещенная светом факелов, идет дальше, на Советскую площадь, к трибунам, неся большой портрет Христо Кабакчиева, а мы с Никитой мчимся на Семинарскую, к большому двухэтажному дому.
