Глава двенадцатая
О том, как дедушка
Глечиков
ехал в кабине,
а Иван Саввич в кузове
В колхоз «Новый путь» поехали в конце ноября. Желающих оказалось так много, что все не поместились в машину. Выехали ранним воскресным утром. Было тепло. Шел снежок, Всю дорогу — тридцать километров — ехали с песнями, Дорога была гладкая, как яичко, укатистая. Только на границе «Нового пути» оказался высокий рнгельный мостик, вовсе никудышный, и всем пришлось вылезать, облегчать машину, чтобы не провалилась.
— Вот тебе и «Новый путь», — съязвил Иван Саввич: — Хоть бы мосты уделали, как положено. На ихнем новом пути и шею сломать не долго…
Но вот открылись белые, снежные поля колхоза «Новый путь», крепкие дома деревни, красочно сияющие наличниками, ровная дорога вдоль широкой, нарядной улицы, гладкие, как мраморные колонны, стволы берез в палисадниках…
По правде говоря, березы не очень похожи на колонны, а тем более на мраморные, но если известно, что колхоз миллионер и на трудодень выдают по двенадцати рублей одними деньгами, то все в этом колхозе станет выглядеть краше, чем на самом деле: и дорога покажется необыкновенно ровной, и улица — удивительно широкой, и даже дым будет пахнуть пирогами. Трудно сказать, почему так получается, но не только Тоня, Ленька и Витька-плугарь, которые с самого начала приготовились восторгаться, а даже сам Иван Саввич, решивший не пропустить ни малейшего недостатка в чужом хозяйстве и кольнуть председателя «Нового пути», если он станет слишком зазнаваться, — даже сам Иван Саввич поймал себя на том, что березки кажутся ему стройней и аккуратней, чем в родной деревне.
Если же смотреть на деревню, в которую въезжали пеньковцы, спокойными глазами, то ничего в этой деревне особенного не было. Конечно, в «Новом пути» красивые наличники, но и в Пенькове наличники, пожалуй, не хуже, а таких веселых наличников, как на избе Лени, не найдешь нигде во всем районе, а не только в «Новом пути».
В общем, деревня, в которой помещалось правление колхоза «Новый путь», была обыкновенная, не лучше и не хуже Пенькова, и только одно здание украшало ее по-настоящему — это здание клуба.
Клуб действительно был хороший.
Это было просторное деревянное здание в два этажа, с большим залом и сценой, с комнатой для переодевания артистов, с кинобудкой, с библиотекой-читальней и с тремя комнатами для занятий кружков. Правда, в одной из комнат хранился культинвентарь и она всегда была заперта, а во второй заведующий клубом устроил себе кабинет— но, наверное, так полагается: разве можно руководить культурной работой без собственного кабинета?
Здание окружала аккуратная изгородь из строганых планок, за которыми виднелся молодой садик и покрытые снегом клумбы.
Машина с пеньковскими гостями остановилась возле изгороди, и очень удачно, потому что председатель колхоза как раз в это время находился в клубе.
Словоохотливая женщина, разгребавшая дорожку, посоветовала не дожидаться на дворе, а идти в зрительный зал, потому что председатель Василий Васильевич может выйти другим ходом, и тогда его придется разыскивать по всем восьми деревням.
Иван Саввич велел шоферу не отлучаться от машины, мужчины сняли шапки, и, толпясь и задевая друг друга, все вошли в клуб.
В зале сидело около двухсот ребят-школьников.
По пустой сцене ходил председатель колхоза «Новый путь» Василий Васильевич, высокий человек с большой бритой головой и большими руками.
Он говорил. Ребята внимательно слушали.
— Вот вы обижаетесь, — говорил председатель, — что вчера вас не пустили смотреть кино… Юра, сними шапку, ты не на дворе, а в Доме культуре… Но вы сами знаете, что вчера было кино для больших, а вы народ энергичный, начали бы баловать, не дали бы им отдохнуть как следует. Вам было сказано, что для вас будет сегодня кино, а вы не верили. А никто вас обманывать не собирается — сейчас будете смотреть кино…
Василий Васильевич прошелся по сцене. Ребята смотрели на него с открытыми ртами.
— Вот я не знаю, как быть, — сказал председатель. — Вы хотели послушать, что я видел в Москве, на Сельскохозяйственной выставке, так вот давайте решим, что сперва— кино смотреть или слушать?
— Слушать будем! — закричали ребята, и в зале возникла добровольная тишина.
Тоня взглянула на Ивана Саввича. Лицо его было тронуто еле заметной смущенной улыбкой — словно ему совестно за взрослого, солидного человека, которого кто-то заставил представлять перед ребятишками комедию.
Тоня вздохнула и отвела глаза.
— Вы знаете, что Владимир Ильич говорил, — продолжал Василий Васильевич — Коммунизм — это есть Советская власть и плюс электрификация всей страны. Вы-то понимаете теперь, что значит электрификация. Так вот, на выставке есть такой павильон, называется он: «Павильон механизации и электрификации»…
И Василий Васильевич стал рассказывать о том, что видел: о новых машинах, об электрических тракторах, об электровозах.
— А выставка, ребята, хорошая. Там целые улицы, на этой выставке, и троллейбус ходит, и на улицах — такие же фонари, как тут у нас, только шары побольше. (Все посмотрели на потолок.) Когда-нибудь и вы поедете на выставку, только для этого вам надо лучше учиться. Я завтра зайду в школу, посмотрю, как вы там себя ведете. Если у вас кепка задом наперед да если под носом мокро (ребята зашмыгали носами), никуда вы не годны. А учиться надо как следует, и приносить пятерки, чтобы вы были не глупей, и умней нас, стариков. И еще: вы должны гордиться своим колхозом. Видите, какой Дом культуры построили вам отцы-матери на свои трудодни… А на будущий год проложим узкоколейку и станем развозить удобрения электровозами на поля. Хотите быть машинистами электровозов?
— Хотим! Хотим! — закричали мальчишки.
— Так вот. Для этого надо учиться, учиться и еще раз учиться. Кто это сказал?
— Ленин! — закричали мальчишки.
Беседа кончилась. Василий Васильевич спрыгнул в зал, унял на пути ребят, которые слишком буйно принялись распределять должности на будущие электровозы, и повел гостей в садик.
Вблизи председатель колхоза «Новый путь» казался еще более могучим богатырем, чем на сцене. Был он на голову выше Ивана Саввича и, как сказал на следующий день дедушка Глечиков, в каждой ладони мог бы удержать по две тыквы.
Узнав, что пеньковцы приехали знакомиться с хозяйством, Василий Васильевич сказал, что, хотя сегодня у него много дел, пойдет все показывать сам лично.
— Не больно, видать, у тебя много делов, если и ребятишками забавляешься, — пошутил Иван Саввич.
— Это не забава, — сказал Василий Васильевич. — Это тоже необходимо. — И неожиданно добавил совсем по-бабьи — Эх, Иван Саввич, что на свете может быть лучше ребятушек!
Он поздоровался со всеми за руку, каждому по-разному улыбнулся и даже просунулся между Тоней и Глечиковым, чтобы пожать руку Витьке, который, совсем не ожидая такой чести, стоял в стороне и сосредоточенно занимался своим носом. Потом Василий Васильевич заявил, что учтет хитрость Ивана Саввича и тоже как-нибудь нагрянет в Пеньково без приглашения.
Немного посмеявшись, тут же в садике наметили маршрут и отправились смотреть скотный двор.
Снежок все падал, тихо и прямо, словно по ниточке, небо белело, как разбавленное молоко, и было не понять, с какой стороны светит солнце. Дедушка Глечиков вышагивал межачком, вдоль пашни, вслед за Василием Васильевичем, щурил глаза на тонкую снежную пелену, под которой еще кое-где угадывались крепкие букетики озими, и задавал вопросы.
За эти короткие минуты что-то передвинулось у него в душе: впервые за многие годы он снова почувствовал уважение к самому себе и даже немного заважничал.
Конечно, это не шутка, когда известный на всю область председатель передового колхоза и, сверх того, бывший полковник отвечает на вопросы всерьез, без всяких насмешек, как будто дедушка Глечиков тоже передовик и сам бывший полковник. А нельзя сказать, что Василий Васильевич так уж прост, — нет, человек знает себе цену: на него вон даже снежинки садятся осторожно и уважительно. Но, видно, такая уж справедливая природа в «Новом пути»: и председатель разговаривает со всеми одинаково, и снежинки не делают ни для кого различия — так же осторожно и уважительно украшают они воротник Тони, Леньки, Тятюшкина и даже болтающий ушами малахай Витьки-плугаря.
— Да у тебя тут не ферма, а цельный агрегат, — сказал Иван Саввпч, когда подошли к скотному двору.
Ферма состояла из нескольких построек: неподалеку от длинного, приземистого помещения для коров находилось новенькое здание кормокухни, куда, как извещала табличка, посторонним вход был запрещен. Немного подальше, в овражке, виднелась будка — там стучал движок. Возле фермы был сделан бетонный жижеприемник, а по другую сторону находились силосные ямы и траншеи. К кормушкам тянулся подвесной путь; на щедро промасленных роликах висели опрокидывающиеся металлические люльки. От ворот в поле уходили рельсы узкоколейки.
Василий Васильевич остановился возле коровы-рекордистки, которая дала пять тысяч килограммов молока в лактацию и за год оправдала стоимость всей насосной установки. Огромная, как цистерна, утробистая корова взглянула на гостей печальными выразительными глазами, словно хотела сказать: «Не мешайте работать», отвернулась и снова начала хрустеть сеном, сосредоточенно перерабатывая корм на молоко.
— Да, в таких хоромах коровам неловко мало молока давать, — завистливо заметил Иван Саввич.
— А во сколько тыщ встала эта ферма? — важно спросил дедушка Глечиков.
Тоню больше всего интересовала организация кормовой базы. Нехватка фуража, которая создалась в «Волне», очевидно, когда-то существовала и в «Новом пути», и Тоня собиралась расспросить, как Василий Васильевич выходил из положения. Она достала блокнот, подаренный Игнатьевым, и пробралась вперед, чтобы удобней было задавать вопросы.
Но вдруг она вздрогнула, и карандаш чуть не выпал из ее рук.
В дальнем конце длинного прохода, небрежно уперев руки в бока и чуть переломившись на сторону, стоял Матвей Морозов. Он смотрел прямо на нее и улыбался своей странной улыбкой.
Это ее поразило, будто она увидела привидение.
Если бы Иван Саввич не выдумывал разных пустяков, она, быть может, и не удивилась, увидев Матвея. Месяц назад его перевели в другой конец зоны налаживать водопровод на фермах; он приезжал только по воскресеньям и весь день сидел дома с Ларисой. Что же удивительного в том, что человек в воскресенье приехал в «Новый путь»? Работает он отсюда недалеко, километрах в десяти, — почему бы ему и не приехать?
А теперь появление Матвея выглядело просто неприличным. Неприлично было и то, что он смотрел на нее, а не на кого-нибудь другого. Неприлично было и то, что первой заметила его она, а не кто-нибудь другой. А самым неприличным было то, что все видели, как она приготовилась спрашивать Василия Васильевича, притихли и посторонились, а она внезапно осеклась, и все вопросы вылетели у нее из головы.
Что же это такое? Целый месяц она совершенно не думала о Матвее, а когда он приезжал на выходные, честно, как договорились с Иваном Саввичем, старалась не встречаться с ним ни в избах, ни на улице. Да и он весь этот месяц не заговаривал с ней. Что же это такое?
Опустив глаза, она стояла на покатом бетонном полу и чувствовала, что Матвей подходит все ближе и ближе.
«Хоть бы кто-нибудь остановил его», — подумала она и в это время с облегчением услышала голос Ивана Саввича.
— А ты что здесь?
— Мне два дня гулять… — весело отвечал Матвей. — С вами домой хочу ехать. Возьмете?
Он стал здороваться — небрежно, торопливо, словно ему не терпелось поскорей дойти до Тони, и ей казалось, что все это понимают и даже Витька поглядывает на нее с ехидным любопытством.
«Неужели Иван Саввич прав? — подумала Тоня. — Что же тогда делать? Не может быть… Женатый человек… Нет, не может быть. Выдумки. И в конце концов какое мне дело?»
Матвей подошел к ней, пожал, улыбаясь, руку.
— Здравствуйте, — сказал он, и ей показалось, что у него как-то особенно блеснули глаза.
— Здравствуйте, — ответила Тоня холодно.
— Скоро по радио пахать будем?
— Время придет — будем.
— Вот я тут побывал и сам понял — придет такое время. Как работается?
— Ничего. Спасибо.
— Еще не надоело у нас?
— Нет. Еще не надоело. И Тоня отошла от него.
«Надо сейчас же задавать вопрос, — подумала она, — все равно какой, но задавать. Пусть даже глупый. Иначе все догадаются…»
И, собрав всю свою волю, она все-таки придумала сначала один вопрос о кормах, потом второй, затем третий.
Василий Васильевич отвечал обстоятельно.
Тоня внимательно слушала, но что он говорил, так и не запомнила, не запомнила совершенно, словно на это время оглохла или задремала.
Единственное ощущение, которое надолго осталось в ее памяти, это ощущение какого-то напряженного звона в ушах: когда Матвей подходил к ней — звон увеличивался, когда Матвей отдалялся — звон становился глуше. По этому звону она точно чувствовала, где он находился, в каком направлении, на каком расстоянии, хотя ни разу не взглянула на него и не встретилась с ним взглядом.
После осмотра фермы отправились в свинарник.
Жирные свиньи с нежными розовыми сосками, закрыв глаза, лежали в станках. Они не спали и не бодрствовали, а именно отдыхали, словно сознавая необходимость такого отдыха для увеличения продукции животноводства.
Наверху, на полатях, тесно прижавшись друг к другу, лежали поросята. С полатей вниз вели маленькие игрушечные лесенки.
Тоня несколько оправилась от растерянности и спросила, зачем понадобились полати и лесенки.
Бойкая свинарка шепотом пояснила, что поросята спускаются к подсосным маткам, а потом поднимаются наверх, и такие подъемы и спуски для них все равно что физкультурная зарядка — физическое развитие поросят ускоряется, и они дают хороший привес.
— А сколько встал такой свинарник? — спросил дедушка Глечиков.
Василий Васильевич начал говорить о строительстве обстоятельно и терпеливо, начиная с выбора места и кончая расходами на материалы.
Дедушке Глечикову нравилась такая обстоятельность и он щурился от удовольствия, словно старый кот, которому щекочут за ухом. Вместе с дедом старалась слушать и Тоня, но Матвей мешал ей сосредоточиться. Поотстав от группы, он завел беседу с бойкой свинаркой, и, хотя они говорили тихо и находились довольно далеко, Тоня отчетливо слышала каждое его слово удивительно отчетливо, как в телефонную трубку. «Вполне понятно, — говорил Матвей, — почему ты такая упитанная. Наверное, тоже спишь на полатях. Лазишь туда раз по пять на день — вот у тебя и получается нормальный привес». Девушка отшучивалась, и оба смеялись вполголоса.
«Наконец-то отстал…»— подумала Тоня, но какое-то неприятное чувство шевелилось в ее душе. Она долго не могла понять, откуда взялось это чувство, но наконец догадалась: ей было досадно оттого, что Матвей пересмеивается с бойкой свинаркой.
«Что за чушь!»— пристыдила она себя и принялась слушать Василия Васильевича. Он говорил, что универсальный свинарник уже не удовлетворяет колхоз. А Матвей все смеялся. Василий Васильевич рассказывал, что стало тесно и приходится строить новый свинарник — откормочник… А Матвей все смеялся, и ничего его не интересовало, кроме пухлой девчонки. Пустой парень… И хорошо, что отвязался…
Из свинарника пошли в птичник, потом осмотрели теплицы. Затем Василий Васильевич направил гостей в телятник, а сам пошел куда-то «распорядиться».
В телятнике были устроены обыкновенные деревянные клетки с окошками. Из окошек выглядывали кроткие безрогие морды. Все было так же, как в Пенъкове. Отличие состояло только в том, что телятник «Нового пути» не отапливался.
Никого, кроме паренька с пушистыми ресницами, в телятнике не было. Паренек лет тринадцати ворошил в углу свежую солому.
Иван Саввич подошел к нему узнать насчет отопления.
— А мы воспитываем молодняк холодным способом, — сказал паренек. — Это раньше, бывало, каждый день дрова приходилось возить. А теперь уже третий год и в самый лютый мороз не топим.
Мальчишку окружили. Тоня пробралась вперед и неожиданно оказалась рядом с Матвеем.
— Скоро домой жить вернусь, — сказал он таким тоном, словно был уверен, что Тоня обязательно обрадуется.
— На фермах все кончили?
— Через неделю — все.
— Хорошо. Лариса будет довольна.
За спиной стали шушукаться. Тоня вспыхнула и отошла. К счастью, шушукались по другому поводу…
Паренек с пушистыми ресницами рассказывал, что в прошлом году в афанасьевские морозы некоторые телята отмораживали уши. Теперь всем им пошили наушники и намордники — и никакие холода не страшны. Даже наоборот, в холодное время телята быстро обрастают густой шерстью и хорошо прибавляют в весе…
Тоня начала слушать внимательно. Но Матвей подошел снова и сказал:
— Не бойся.
— Что за глупости! — строго проговорила Тоня и отвернулась.
«Скорей бы все это кончалось, — подумала она. — Скорей бы домой…»
Но дедушка Глечиков задал вопрос о том, сколько денег истрачено на клетки, и Тоне пришлось еще долго стоять рядом с Матвеем.
Затем вернулись в деревню. Возле небольшой избы пеньковцев встретил Василий Васильевич и, протянув свою большую руку к крыльцу, проговорил:
— Добро пожаловать.
В избе жила та самая женщина, которая расчищала дорожку. Она пригласила всех в горницу, усадила за большой стол — председателей в красном углу, а остальных по всем четырем сторонам — и подала чугун щей, такой большой, что тащили его из печи двумя ухватами хозяйка и невестка.
Сели обедать.
— Ну как, — спросил Василий Васильевич, — нашли для себя что-нибудь полезное?
— Вот бы у нас так! — сказал дедушка Глечиков. Пока ходили по фермам, Иван Саввич был молчалив и сдержан. Он и раньше предполагал, что есть колхозы-любимчики районного начальства: их поднимают, вытягивают в передовые. А есть и другие колхозы в районной глубинке, колхозы-сиротинушки, вроде «Волны». На такие колхозы все махнули рукой: дескать, выбирайтесь из нужды сами, как знаете. После осмотра «Нового пути» Иван Саввич еще тверже убедился в правильности своего мнения и решил наконец высказаться перед своими спутниками, которые охают и ахают, а не понимают сути дела.
— Как же это понять твои достижения, Василий Васильевич? — спросил он, поглядев на Тоню. — Действительно, правда у тебя от клубной работы удои такие высокие?
— В какой-то мере от клубной работы, — ответил Василий Васильевич, подумав. — Доярки в науку уверовали, книжки стали читать… А если откровенно тебе сказать, помогают нам в работе хороший клуб да плохие мостики.
— Это как понять — плохие мостики?
Василий Васильевич загадочно промолчал. Да и пришло время ехать.
Когда стали прощаться, Тоню снова охватило беспокойство. Там, на улице, за дверью ее дожидался Матвей. Она была почему-то уверена, что он дожидается. Сейчас придется ехать с ним в одной машине, в одном кузове, долго, долго, больше часа, отвечать на его вопросы, разговаривать с ним и делать вид, что ничего особенного не происходит. Надо как-то постараться, чтобы он не сел рядом. «А может быть, ему нет до меня никакого дела, — успокаивала себя Тоня. — Может быть, я выдумываю»
Она забралась в кузов, села на первую скамейку, на самый краешек и сразу увидела, что Матвей пробирается к ней. Она крикнула: «Витька, садись сюда!»— и прижала ладонью соседнее место. Проворный Витька-плугарь не заставил себя ждать, и между Тоней и Матвеем оказалось надежное заграждение.
Так бы, наверное, и поехали, если бы не дедушка Глечиков. Когда все уселись, из избы вышел Иван Саввич, открыл кабину и оказал:
— Вылезай, дед.
— Почему — вылезай? — спросил из кабинки Глечиков.
— Сейчас едем.
— А я не задерживаю.
— Да ты что? — Иван Саввич удивился. — Полезай на свое место.
— А это твое место? Купленное? — опросил дедушка. Иван Саввич до того удивился, что забыл даже рассердиться.
— Ты председатель, а я, значит, по-твоему, никудышный? — продолжал дедушка.
— Что с тобой? — растерянно спросил Иван Саввич, отступая на шаг.
— А ничего. Если бы имел ко мне уважение, мог бы сам предложить. Садись, мол, дедушка, в кабинку…
— Да я…
— А ты не догадался. Значит, приходится тебя силком учить. Поехали. — И дедушка захлопнул дверцу.
Иван Саввич оглянулся на Василия Васильевича, пожал плечами и полез в кузов.
— Витька, освободи место! — сказал он тихо, но свирепо.
Витька пересел назад, люди на передней скамейке двинулись плотнее, и Тоня почувствовала теплый бок Матвея.
Когда проезжали по шаткому мосту, Иван Саввич вспомнил разговор с Василием Васильевичем и пробурчал, что непонятно, какую пользу могут приносить плохие мостики.
— А вот какую, — откликнулся Матвей. — Подходит, к примеру, посевная или другой сезон, когда в колхозы набегают всякие уполномоченные из района, советники и прочие крикуны — скороспелые специалисты по молоку да картошке… Так он, Василий Васильевич, загодя все мосты на своих дорогах приводит в негодность. Так что к ним самый легковесный уполномоченный, и тот ехать не решается… Никто им не мешает, работают — чин чинарем, со сроками управляются и государство не обижают…
— Ишь ты, какой анархист… — проговорил ошеломленный Иван Саввич. — А как же сами-то они? Как в район ездят? На базар? За горючим?
— Так ведь мостик наладить — пустяки. Сгоняет машины, куда ему надо, и снова настил порушит. Ведь он, Василий Васильевич, на войне служил в саперных войсках и приводил в негодность мосты на виду у противника.
Разговаривая с Иваном Саввичем, Матвей будто невзначай обнял Тоню за талию. Ей показалось это неприличным, и тихонько, чтобы никто не заметил, она попыталась отцепить его руку.
Матвей глядел в сторону и молчал, но, несмотря на усилия Тони, упрямая рука его крепко и плотно лежала на ее пояснице, и Тоне казалось, что он слышит, как колотится ее сердце.
— Не надо, — сказала она шепотом. — Пусти.
— Что не надо? — оглушительно громко спросил Матвей.
Тоня вздрогнула и сбросила его руку.
— Что ты ко мне все время вяжешься? — продолжал Матвей все тем же оглушительно-громким голосом. — Ребята, что она ко мне вяжется?
И любопытная Шурочка и Иван Саввич — все стали оборачиваться.
Ошеломленная Тоня не знала, что делать, что говорить.
— Витька, пересаживайся к ней, — сказал Матвей. — Ну ее к шутам, — И он полез через скамейку.
До самого Пенькова пунцовая от стыда Тоня не могла поднять глаз на людей.
