МОСКВА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ…
(первый вариант сценария)

И было ей тогда семнадцать лет. Была она с тонкой талией, грудь распирала узкую кофточку, бёдра уже округлились. И парни, несущиеся к станции метро, оглядывались на неё, как на взрослую женщину.

Она шла, чуть покачиваясь под тяжестью чемодана. Один из парней попытался ей помочь, но она молча отвела его руку.

У входа на эскалатор она протянула контролёру проездной талон, тогда ещё не было турникетов, и поставленный чемодан мешал всем: пассажирам, ей самой, контролёру. И она получила сполна всё, причитающееся по этому поводу: «дура», «тёлка», «соображать надо»…

Потом она ехала в вагоне метро. Перехватив взгляд сидящего напротив мужчины, она поспешно одёрнула юбку, хотя этого вымотанного усталостью человека она ни в коей мере не интересовала, он просто тупо смотрел напротив, борясь со сном.

Потом она ехала в переполненном автобусе. На каждой остановке автобус всё уплотнялся, и её отжимали от дверей к середине салона.

— Водоканал! — объявила кондуктор (тогда ещё были кондукторы). Это была её остановка.

Она бросилась назад. Задние двери были всё-таки ближе, но плотная стена из мужских спин не сдвинулась. Она попыталась протиснуться вперёд, но и здесь её постигла неудача, тогда она выставила чемодан: фибровый, жёсткий, с металлическими набивками на углах. Она вдавила эти углы в спины, и спины мгновенно расступились.

Вскрикнула женщина, чертыхнулся мужчина, но она всё-таки пробила себе путь и вывалилась наружу.

Захлопнулась дверца автобуса, оборвав возмущённые крики, автобус отошёл, и она осталась на остановке.

Впереди возвышался микрорайон. Скопище пятиэтажных и девятиэтажных панельных домов тогда ещё было в новинку, даже для москвичей. В Москве только начиналась эра типовою блочного строительства.

Она подошла к бесконечно длинному пятиэтажному зданию, из раскрытых окон которого неслись музыка и песни. И музыка, и исполнители были в основном ещё отечественные. Пели про валенки, про красную розочку, про землю целинную, про любимые Ленинские горы.

В комнате, куда направилась моя героиня, жили две девушки. Для удобства сразу назову их имена: Мария и Людмила.

Мария — плотненькая, аккуратная, такая, как большинство девушек двадцати с небольшим, такие почти всегда пользуются успехом, а если кто решит жениться, лучше не найти: и не красавица, можно быть спокойным за семейную жизнь, и без заметных недостатков, с такой не стыдно на людях показаться.

Сейчас Мария гладила.

Людмила лежала на кровати, задрав на её спинку великолепные ноги, редкостные по красоте ноги. И вообще она была самой красивой среди присутствующих. Она лежала, накинув на себя одну простыню, и под простынёй угадывался чуть выпуклый живот и очень выпуклая грудь, плечи и ноги угадывать было не надо, они были открыты.

Итак, героиня вошла в комнату и поставила чемодан у дверей. Её звали Катериной. Почему так, я потом объясню.

— А, завоевательница, — прокомментировала Людмила.

— Завалила? — жалостливо поинтересовалась Мария.

— Завалила, — ответила Катерина.

— Ничего, — утешила Мария. — Не в этот, так в следующий раз получится.

— Как у тебя получилось, — вставила Людмила.

— Я не способная.

— Ты просто дура.

— Не всем же быть умными, — беззлобно ответила Мария,

— Ну а как твой электрик? — поинтересовалась Людмила. — Ты с ним уже переспала?

— Он не такой, как ты думаешь, — ответила Мария.

— Понятно, — сказала Людмила. — У него, значит, что-то не в порядке,

— У него всё в порядке. Но он скромный и обходительный. Сама увидишь. Он скоро зайдёт за мной, и мы пойдём в концерт.

— «В концерт»… — передразнила Людмила. — Тетёха! Три года в Москве живёшь! «В концерт»!

— А он не женат? — спросила Катерина.

— Я не знаю, — призналась Мария. — Вроде не женат.

— А ты прямо спроси, — сказала Катерина.

— Неудобно. Он же меня не спрашивает, замужем я или не замужем.

— А это по тебе и так видно.

— Ты бы хоть оделась, — сказала Мария. — Голая ведь почти. Неудобно.

— Кому неудобно? — спросила Людмила. — Мне удобно.

И тут постучали в дверь.

— Входи, — сказала Людмила.

В комнату вошёл громоздкий парень лет двадцати пяти.

— Извините, — сказал он и попятился к двери.

— А ты всегда такой стеснительный? — спросила Людмила и сделала попытку встать.

Парень ошалело на неё посмотрел и захлопнул дверь.

— Ну и что? — спросила торжествующе Мария. — Съела?

— Да, — протянула уничижительно Людмила. — И стоило тебе в Москву ехать. Такого ты и в Бодрёнках могла найти.

Не обращая внимания на её слова, Мария торопливо переодевалась.

— Не суетись, — сказала Людмила. — Раз пришёл — дождётся.

Вечером Людмила и Катерина шли по улице Горького. Шли мимо витрин магазинов, в которых искрились золотые и серебряные украшения, медленно разворачивались спортивно-художественные манекены: женщины в ярких платьях, мужчины — в строгих вечерних костюмах. Они проходили мимо книжных, винных, колбасно-сырных, меховых, обувных, табачных витрин.

Катерина задержалась было у витрины магазина телевизоров, но Людмила ушла вперёд, и Катерина, боясь потерять её в толпе, бросилась следом.

Мимо них и навстречу им шли люди. Девушки в поражающих тогда мини-юбках, молодые люди с яркими галстуками.

Проход наших знакомых не остался незамеченным. К ним направились двое парней с расстёгнутыми воротниками и закатанными рукавами белых рубашек.

— Эй, девчонки! — начал один из них бодро.

— Топайте, топайте, — отбрила их Людмила.

— Ты чего так строго? — спросила её шёпотом Катерина. — Ребята вроде ничего.

— Вот именно ничего, — ответила Людмила. — Деревня вроде нас. Лимитчики, за версту видно. Одним словом, шелупонь! Это всё не настоящее.

— А что настоящее? — заинтересовалась Катерина.

— Как-нибудь покажу, — пообещала Людмила.

Потом они стояли у Аргентинского посольства. Через усилители на улице разносился рокочущий бас:

— Машину боливийского посла к подъезду!

Мягко подкатил приземистый, почти распластанный по земле «форд». Из подъезда вышел тёмноволосый господин с высокой гибкой женщиной в платье из серебристой парчи.

И снова разносился бас:

— Машину военно-морского атташе командора…

Далее следовала очень непонятная и довольно длинная фамилия.

— Как-как его фамилия? — не поняла Катерина.

— Фамилия не имеет значения, — отмахнулась Людмила. Она наслаждалась блеском никеля на машинах, блеском драгоценностей на женщинах, сверканием орденов на мундирах.

— Вот это настоящее, — вдруг сказала Людмила.

— Что настоящее? — не поняла Катерина.

— Всё это.

— Ну да, — не согласилась Катерина. — Я недавно в оперетту ходила. Так точно такие мундиры и платья показывали.

— Ну и дура же ты, — заключила Людмила.

А к подъезду подкатывали всё новые и новые автомобили, в них садились мужчины и женщины. Солидные мужчины и женщины, а некоторые совсем ещё юные, совсем как Катерина и Людмила.

И сразу после блестящего дипломатического разъезда мы увидим Катерину в цехе завода металлической галантереи.

В цехе стояли десятки прессов, за которыми сидели десятки таких же молодых, как и Катерина, девушек. Работа была нехитрая: положить деталь, снять, снова положить и снова снять. Катерина штамповала основания для подсвечников, которые в то время начинали входить в моду.

Неожиданно пресс начал корёжить заготовку. Катерина отключила станок от сети и полезла во внутренности пресса.

За её манипуляциями наблюдал Пётр Кузьмич Леднёв — начальник цеха, которого все звали Кузьмичом — из-за возраста и уважения.

Пресс снова заработал. Кузьмич подошёл к Катерине.

— Сама, что ли, разобралась? — спросил он.

— Чего тут разбираться? — отмахнулась Катерина. — Мы в школе комбайн изучали, он и то сложнее.

Катерина продолжала работу.

Кузьмич устроил разнос начальнику участка, молодой и затюканной женщине, которая, проработав на производстве, уяснила основную истину, что лучший способ защиты — нападение.

— Где эти слесаря, где? — напирала она. — Или пьяницы, или бездельники. Что я могу сделать, если девчонки к ней бегут, а не к слесарям? Если хотите знать, она в электросхемах не хуже наладчиков понимает.

— А я чего, я ничего, — сказал Кузьмич. — Значит, надо её в наладчики готовить.

— Зарабатывать будет меньше.

— Стимулируй морально. Чаще хвали. Не первый год с бабами работаешь, знаешь сама: не похвалишь — не проедешь.

— К этому бы ещё станки новые.

— Ну, с новыми станками и никакого руководства не надо. А эту девчонку держи на заметке, — посоветовал Леднёв.

Катерина теперь жила вместе с Марией и Людмилой — им выделили комнату побольше.

Постучав, в комнату вошёл Николай, большой и степенный,

— Здравствуйте, — пророкотал он.

— А я готова. — Мария с опаской взглянула на Людмилу, как бы та чего-нибудь не сказанула. — До понедельника, — предупредила Мария подруг.

— Давай, давай, погни спинку на чужих дачах, может, тебе и зачтётся, — прокомментировала Людмила.

— Побрякушка, — охарактеризовал её Николай.

— А ты жлоб, — не осталась в долгу Людмила.

— Ну что ты к ним цепляешься, — сказала Катерина, когда Мария и Николай вышли. — У них же серьёзно.

— Да уж серьёзнее некуда, — ответила раздражённо Людмила. — Тоска меня берёт. Сами себе дуры хомут выбирают. Разве это жизнь?

— А почему не жизнь? — удивилась Катерина.

— А потому не жизнь, что всё заранее известно. Вначале будут откладывать деньги, чтобы телевизор купить, потом гарнитур, потом холодильник, потом стиральную машину. Всё, как в Госплане, на двадцать лет вперёд известно.

— А какая может быть другая жизнь? — спросила Катерина.

— Это дура не может понять одного: она живёт в Москве. А это большая лотерея. Можно выиграть сразу. Москва — это… это дипломаты, внешторговцы, учёные, художники, артисты, писатели, и почти все они мужчины.

— Ну и что? — Катерина никак ещё не могла понять ход мысли подруги.

— А мы женщины.

— Ну и что? А мы-то зачем нужны этим артистам и писателям? У них свои женщины есть.

— А мы не хуже ихних, — заявила Людмила.

— А потом, где их, этих дипломатов и художников, встретишь? — трезво рассудила Катерина. — Они у нас на заводе галантереи не работают.

— Во! — удовлетворённо заявила Людмила. — Ты смотришь в самый корень. Главный вопрос: где найти?! Это я тебе объясню в следующий раз. А найти можно и, главное, надо!

А пока по воскресеньям Катерина осваивала Москву в одиночестве. Она шла мимо Кремля, разглядывая такие знакомые по картинкам Кремлёвские башни. Потом она шла по большому Каменному мосту через Москва-реку. Она свернула с набережной в переулок и оказалась в Третьяковской галерее.

Поражённая стояла Катерина у «Трёх богатырей», потом у «Алёнушки». Знакомые с детства по репродукциям картины были большими и настоящими.

Но даже в музей люди ходили парами: он и она. Катерина была одна. На неё с интересом взглянул молоденький солдат и он ей вроде бы понравился, но солдат не решился, и Катерина перешла в следующий зал.

А вечером Людмила сообщила Катерине:

— С завтрашнего дня живём в отдельной квартире в высотном доме.

— Почему? — не поняла Катерина.

— Я, как приехала из деревни, жила у них в домработницах. Между прочим, у них фамилия тоже Тихомировы. Профессор из наших Бодрёнок в Москву приехал сразу после революции.

Ехали они до метро «Краснопресненская». Профессор жил в высотном доме на площади Восстания. Зеркальный лифт размером с небольшую комнату вознёс их на двадцать первый этаж. Коридор, куца выходили двери квартиры, по размерам не уступал станции метро. И квартира была гигантская. Катерина сразу даже не определила, сколько в ней комнат.

Профессор-старик кивнул им, продолжая укладывать вещи в чемодан. А Людмила вступила в переговоры с профессоршей, женщиной средних лет.

— Значит, как и прежде, на тебе цветы, собака, выемка почты. Мы вернёмся к ноябрьским праздникам.

— А можно, чтобы и Катерина поселилась? — попросила Людмила. — Вдвоём всё-таки повеселее.

— Она аккуратная? — поинтересовалась профессорша.

— В высшей степени, — заверила Людмила.

И Людмила и Катерина поселились в высотном доме. Обязанности были минимальными: два раза в день выгулять собаку, полить цветы и достать почту.

В то утро все эти обязанности были выполнены, и Катерина, у строясь на диване, просматривала картинки в многочисленных журналах мод. Людмила за профессорским столом составляла список из десятка фамилий. Закончив эту работу, она заявила:

— Завтра устраиваем приём!

— Ура! — подхватила Катерина. — Позовём всех девчонок!

— Нет, — сказала Людмила. — Будут художники, телевизионщик, поэт, хоккеист из второй сборной и так, по мелочи, парочка инженеров.

— И они придут? — усомнилась Катерина.

— Прибегут, — заявила Людмила. — Только одно условие: ты не штамповщица с завода галантереи, а я не формовщица с шестого хлебозавода,

— А кто же мы? — спросила Катерина.

— Мы дочери профессора Тихомирова. Я — старшая, ты— младшая, Я в прошлом году закончила медицинский институт и работаю психиатром в Кащенко, ты — студентка химико-технологического института.

— А зачем? — спросила Катерина. У неё рано устоялась привычка задавать прямые вопросы.

— Понимаешь, — задумалась Людмила. — Это повышает интерес мужчин. Лучше бы, конечно, ты была студенткой текстильного института, будущий, так сказать, художник-модельер. Это престижно. Женщина всегда элегантно одета. Мужчины любят, когда у женщин интеллигентная профессия. Все мы болеем, и домашний доктор не помешает. Учительница музыки. Интеллигентно и всегда может развлечь гостей и всё-таки кое-какие деньги в дом принесёт. Плохо котируются инженерши-строительницы. Грубая работа, и женщина грубеет. Какое-нибудь НИИ — уже другое дело. Будущий художник-модельер, конечно, интереснее, но боюсь, что без подготовки ты не справишься.

— А ты как психиатр справишься?

— Мне проще, — отмахнулась Людмила. — Я ведь до хлебозавода санитаркой в психбольнице работала. У меня миллион забавных историй из жизни психов. Кое-какие термины я знаю и в общем я слежу, если что по психиатрии появляется, я почитываю. Пойми, главное — вызвать первоначальный интерес к себе.

— Но потом же всё равно раскроется, что ты никакой не психиатр и живёшь в общежитии на Водоканале, а работаешь на хлебозаводе.

— А как раскроется? — спросила Людмила. — Во-первых, я могу поссориться со своим папочкой-профессором, потом я хочу жить отдельно, поэтому я переселяюсь к нему. Попробуй определи, куда я езжу на работу. Сейчас все одеваются хорошо. А потом, когда я ему детей нарожаю, какая разница, где я когда-то работала. А если тем более влюбится, да ещё дети, — если и узнает, простит да ещё посмеётся.

— Нет, мне это не нравится, — заявила Катерина.

— Как хочешь. — Людмила не давила. — Я тебя представлю как свою знакомую. Пожалуйста. Будь штамповщицей. Может, переспать с тобою и захотят, но интереса не вызовешь. Возиться, учить тебя ещё надо, культурные навыки прививать.

— А их всё равно надо прививать, — сказала Катерина. — Какая я профессорская дочка, я всю жизнь в деревне прожила, это даже и без бинокля видно.

— Ты не права, — не согласилась Людмила. — Человека выдают два обстоятельства: если он неправильно ставит ударения в словах, а у тебя всё с этим нормально, всё-таки десятилетка, и когда задаёт глупые вопросы. Так ты больше помалкивай.

— Глупых вопросов я не буду задавать, — согласилась Катерина. — Но не буду же я молчать, если меня о чём-то спросят. Вот тут-то я и ляпну.

— И ляпай, — сказала Людмила. — Но ляпай уверенно. Это называется точкой зрения. Все говорят, что это плохо, а ты говоришь — нет, это хорошо. Точка зрения! И главное — быть естественной. Вот я хамовата, правда?

— Это есть, — согласилась Катерина.

— А у них это называется эксцентричностью. На том и стою.

— А на чём мне стоять? — спросила Катерина.

— Тебе? — Людмила задумалась. — Ты должна бить в лоб.

— Как? — не поняла Катерина.

— У тебя есть особенность. Ты всё слушаешь, слушаешь, а потом прямо в лоб задаёшь вопросы. И почти всегда точно. Это, я бы сказала, свойство мужского ума. У мужиков мистики меньше, чем у нас. И ничего. Будь такой. Некоторым мужикам даже нравятся такие женщины.

— Нет, — подумав, сказала Катерина. — Сколько ни притворяйся, лучше, чем есть, не будешь. Да и обманывать противно.

Гости расхаживали по гостиной, когда Людмила ввела Катерину и представила:

— Моя младшая сестра!

Все смотрели на Катерину

— Меня зовут Катериной, — сказала Катерина.

— Здравствуй, Кэт, — приветствовали её.

— Не Кэт, а Катерина, — сказала Катерина.

Людмила с некоторым беспокойством следила за реакцией гостей,

— Тогда, может быть, Екатериной, чтобы было вполне официально, народно и по правилам? — спросил её длинноволосый парень.

— Если по правилам, то Катерина. Так у мепя записано в паспорте. Отец неделю убеждал начальника милиции, что глупо писать Екатерина, когда девку все будут звать Катькой. Вы что, хотите, чтобы и я вас неделю убеждала в этом?

— Не хотим, — крикнули ей. — Хотим есть и пить!

— Тоща тащите всё с кухни, — заключила Катерина.

Гости рассаживались за столом. Высокий молодой человек, беловолосый, голубоглазый, модно одетый, отодвинул стул, помогая сесть Катерине, улыбнулся ей.

— Рудольф Рачков, — представился он мимоходом и начал накладывать Катерине салаты. Их взгляды встретились, он был красив, элегантен, хорошо подстрижен, совсем как с фотографии журнала мод, и Катерина вдруг опустила глаза.

Потом, как и принято на вечеринке, танцевали.

Людмила с громоздким молчаливым молодым человеком, Катерина с Рудольфом.

— А вы где работаете? — спрашивала Катерина.

— На телевидении.

— Это, наверное, ужасно интересно?

— Это действительно интересно, — искренне сказал Рудольф. — Телевидение сегодня приобретает возможности неисчерпаемые. Понимаете, всегда очень важно точно сориентироваться. Скажем, когда начиналась авиация, надо было вовремя начать именно с авиации. Тогда авиаторы были героями. Или атомная физика. Те, кто вовремя пришёл в физику, сегодня имеют всё. Тех, кто начал заниматься космонавткой десять лет назад, никто не знал, сегодня их знает весь мир. Телевидение сегодня у самых истоков, но будущее принадлежит ему.

— А вы что-нибудь кончали? — спросила Катерина.

— А кончать пока нечего, — объяснил Рудольф. — Ещё никто не готовит таких специалистов. Но у нас будет со временем всё. И вообще телевидение перевернёт жизнь человека. Не будет газет, книг.

— А что же будет?

— Телевидение. Одно сплошное телевидение. Кстати, вы были на телецентре?

— Конечно, не была.

— А приходите прямо завтра.

— А как?

— Я вам выпишу пропуск.

Рудольф встретил Катерину на проходной Шаболовки.

Это был удивительный вечер в жизни Катерины. По коридорам шли известные дикторы и дикторши. Две красивые, правда не очень молодые, женщины куда-то вели настоящего маршала.

Рудольф вёл передачу с КВН. И он нашёл Катерине место в первых рядах зрителей. На сцене соревновались в остроумии, и она всё это видела. Правда, отвлекала женщина, стоящая в углу сцены и время от времени поднимающая плакатик с надписью «Аплодисменты». В это время надо было аплодировать.

Катерина видела Рудольфа за телекамерой. Он стоял в наушниках, спокойный и элегантный, на виду у всего зала и нисколько не смущался.

Она не знала, что Рачков несколько раз предлагал режиссёру её крупный план и что режиссёру понравилась эта так непосредственно реагирующая девушка. Катерина и не предполагала, что её увидела вся страна.

Катерина ворвалась в квартиру, потрясая письмами.

— Меня видели дома по телевизору. Меня видела вся страна! — Катерина закружилась по комнате.

— Молодец, — сказала Людмила. — Теперь остались только Америка и Китай, и ты в полном порядке.

Растрёпанная Людмила курила на диване.

— Ты представляешь, за это время я увидела столько знаменитостей, что другой не увидит и за всю жизнь, — радовалась Катерина.

— Видеть — не проблема, — мрачно прокомментировала Людмила. — Кого только в Москве не увидишь! Проблема — их ощущать рядом в постели, лучше на законном основании со штампом прописки в паспорте. А моя знаменитость, кажется, улетучивается.

— А что случилось? — спросила Катерина.

— Моего нападающего не переводят в сборную, а наоборот, задвигают в Челябинск. Неперспективен. Предложили перейти на тренерскую работу.

— Но он же тебе делал предложение?

— Он и сейчас делает. А может, он ещё и тренер никакой? А потом, что я буду делать в Челябинске? Тут сразу всё откроется. Новое место, надо устраиваться на работу. Санитаркой, что ли? Это тебе не Москва, там все на виду. Ладно. Будем думать. Что у тебя?

— Сегодня он представляет меня родителям. Боюсь ужасно. А если не понравлюсь?

Рачковы жили в новом блочном доме в двухкомнатной малогабаритной квартире. Кроме отца и матери был ещё малолетний брат, который, поев, молча направился в другую комнату.

— А спасибо где? — спросила Рачкова-мать.

— Надоело, — буркнул мальчик.

— Что значит надоело?

— Перестань, — сказал Рачков-отец.

Ребёнок удалился непобеждённым. Рудольф снисходительно улыбнулся. Он был выше этого.

— А кем вы будете после окончания института? — поинтересовалась Рачкова.

— Химиком-технологом.

— А ваш папа знаменитый биолог Тихомиров? — спросила Райкова.

— Это он знаменитый, я здесь ни при чём, — ответила Катерина, Над ответом посмеялись.

— А наш обалдуй не учится, — зачем-то сказал Рачков-отец. — Катает тележку с объективом.

— Зачем же так? — сказала Рачкова. — Он хороший телеоператор. Будет учиться заочно, когда создадут институт телевидения.

— А если не создадут? — спросил Рачков-отец. — И вообще это не профессия, а барахло.

— А вы кем работаете? — поинтересовалась Катерина.

— Я токарем, рабочий класс, а они интеллигенция. Про него ты и сама знаешь, тележку катает, а она директриса детского сада. Но её скоро оттуда попрут.

— Это почему же? — спросила Рачкова.

— А потому, что у тебя среднее педагогическое, а у твоих подчинённых высшее. Как ни интригуй, всё равно обойдут.

— Может быть, мы переменим тему разговора? — сказал многозначительно Рудольф.

— А чего менять? — удивился отец. — Ты привёл Катерину с нами познакомиться, так пусть и знакомится.

Людмила пылесосила квартиру

— Когда они приезжают? — спросила Катерина.

— Завтра.

— А ты можешь сегодня переночевать в общежитии? — спросила Катерина.

— Это почему же?

— Рудик говорит, ну, что это мы всё втроём да втроём.

— Ладно, — сказала Людмила.

— Я хочу поговорить с ним откровенно.

— Поговори, поговори…

И Катерина и Рудольф остались в квартире вдвоём.

Они сидели за маленьким столиком. Были зажжены свечи, Рудольф разлил вино.

— За тебя!

— За тебя, — сказала Катерина.

— Прекрасно, — сказал Рудольф.

— Что? — спросила Катерина.

— Всё это. Книги. Высокие потолки. Здесь можно жить и радоваться.

— У вас тоже хорошая квартира, — сказала Катерина.

— Барахло, — отмахнулся Рудольф. — За тебя!

— За нас! — сказала Катерина.

Катерина включила проигрыватель. Зазвучала музыка. Они танцевали в громадной квартире, переходя из комнаты в комнату.

А на следующий день постояльцы сдавали квартиру хозяевам. Профессорша проводила пальцем по шкафам, по корешкам книг, по подоконникам. Пыли не было.

— Ладно, — сказала она, — принимаю.

Тихомиров уже углубился в изучение накопившейся корреспонденции и помахал девушкам на прощанье.

Катерина и Людмила взяли в передней приготовленные чемоданы и поехали вниз в громадном зеркальном лифте,

— Всё Рудольфу рассказала? — спросила Людмила.

— Не получилось, — призналась Катерина. — Подходящего момента не нашла… Что же теперь будет-то?

— Ничего не будет, — сказала Людмила. — Если нам будут звонить, их новая домработница Петровна всё запишет, старуху сейчас в деревню отпустили. Она мне уже так три года записывает. Всё оплачено. А если что-то срочное, она звонит вахтёрше в общежитие, а та мне передаёт. Не вешай носа. Как говорил один древний философ: битва не проиграна, пока полководец не отказался от сражения. — И Людмила, подхватив чемодан, бодро зашагала к метро.

Рудольф провожал Катерину. Она остановилась у подъезда высотного здания. Катерина взглянула на часы. Был первый час ночи.

— Я чего-то не понимаю, — заговорил Рудольф. — Я звоню, а тебя всё время нет.

— Я занята в студенческом научном обществе. Мы ставим интересный опыт, приходится задерживаться. И, пожалуйста, не звони так часто. Это нервирует отца, он пишет книгу. Лучше я сама тебе буду звонить. Извини, мне пора.

— Может быть, ты разрешишь мне подняться? — спросил Рудольф. — У тебя же отдельная комната.

— Не сегодня, — сказала Катерина и вошла в подъезд.

Она поднялась на лифте, постояла в холле, потом поехала вниз. Из подъезда она вышла с предосторожностями, и, убедившись, что Рудольфа нет, бросилась к метро.

Уже подбегая к метро, она увидела Рудольфа, который стоял у самого входа и курил.

Катерина бросилась обратно. Было уже без двадцати час. Катерина стояла за углом киоска, ожидая, когда Рудольф войдёт в метро. Когда он ушёл, она ещё несколько секунд подождала и только тогда осторожно вошла в метро.

В общежитии были все в сборе. Последней пришла Мария.

— Всё, — сообщила она радостно. — Съезжаю. Сегодня мне сделали предложение. — И она закружилась по комнате.

— А я беременна, — вдруг сказала Катерина.

— Так, — сказала Людмила. — Этого только нам и не хватало. Когда это случилось?

— Тогда, — сказала Катерина. — В последний раз.

— Значит, почти три месяца, — тут же высчитала Людмила. — Он знает?

— Нет, — сказала Катерина. — Как же я ему скажу?

— Так и скажешь.

— А про всё остальное? Я совсем завралась и запуталась.

— Ничего, — утешила её Людмила. — Постепенно распутаешься. Пусть вначале женится, а потом расскажешь ему всю правду. Если любит — простит.

— А если не простит? — спросила Катерина. — Я не хочу начинать семью с обмана. Противно всё. Никогда-никогда больше не буду врать. Никому-никогда.

— Тогда выложи всё начистоту.

— И выложу.

— Девочки, а ведь это серьёзно всё, — вдруг сказала Мария. — Делать ведь что-то надо…

На территорию завода металлической галантереи въехали автобусы ПТС — передвижных телевизионных станций. Выкатывались телекамеры, похожие на средних размеров пушки, сходство увеличивали длинные насадки-объективы. Камеры расставляли в цехах, среди телеоператоров был и Рачков.

Катерина на автокаре везла со склада реле для остановившейся полуавтоматической линии. Она увидела ПТС и забеспокоилась. Конечно, маловероятно, чтобы среди телевизионщиков оказался Рачков, но всё-таки она поставила автокар за углом цеха и прошла в комнатку, где обычно собирались наладчики.

— Тебя ищет Кузьмич, — передали ей. — Давай срочно, раза два уже присылал.

Катерина недоуменно пожала плечами, но всё-таки прошла к начальнику цеха. С начальником цеха разговаривала высокая, красивая женщина средних лет.

— Вот она, — представил Катерину Кузьмич, как только она появилась в дверях его кабинета. — Поверьте мне, эта девчонка далеко пойдет, у неё уже сейчас инженерное мышление.

Женщина подошла к Катерине и бесцеремонно её оглядела.

— Заменять косынку, — сказала она. — Расстегнуть ворот кофточки. — И сама расстегнула ей ворот. — Ну-ка, пройдись, — скомандовала она. Катерина сделала несколько шагов. — Ножки у неё ничего… Подберите халатик покороче.

— Это режиссёр, — шепнул Кузьмич Катерине. — На всю страну тебя прославит.

— Я не хочу, — сказала Катерина.

— А об этом, милочка, тебя никто и спрашивать не будет, — отрезала режиссёр. — Уже обговорено и с начальством, и с профсоюзом, и с комсомолом.

— Мне некогда, у меня четвёртая линия простаивает, — лихорадочно подыскивала аргументы Катерина.

В комнату заглянул телеоператор, которого Катерина видела на студии. Рудольф даже знакомил её с ним.

— Куда тройку ставить? — спросил телеоператор.

— На вторую линию, — сказала режиссёр. — Там у них дефицит идёт Значит, так, — подвела итог режиссёр. — Тройку на вторую линию. Секунд десять показывайте, потом по моей команде линию останавливаете, имитируем поломку, выходит она, — режиссёр кивнула на Катерину. — Кто у нас на третьей?

— Рачков.

— Передай ему, чтобы он взял её проход на общем поаппетитнее, ножки, бёдра, зритель это любит, потом она десять секунд копается, потом я возьму её крупно. Скажешь несколько слов.

— Я не знаю, что говорить. — Катерина растерялась окончательно, услышав о Рачкове.

— Чего там не знать, — отмахнулась режиссёр. — Что тебе нравится, что ты собираешься здесь проработать всю жизнь.

— Я не собираюсь здесь работать всю жизнь, — сказала Катерина.

Режиссёр достала из сумочки листок.

— Здесь примерные ответы, — сказала она. — А вопросы будет задавать тебе Светлана Жильцова. Радуйся, что рядом с дикторшей снимаешься.

Катерина вышла в цех и увидела Рачкова, который устанавливал камеру у второй линии. Она бросилась за станки и присела, чтобы он её не увидел. Но это было очень заметное место, и проходившие мимо работницы погладывали на неё с удивлением.

— Что, тебе плохо? — спросила одна.

— Плохо, — ответила Катерина и сообразила, что это может стать уважительной причиной, чтобы не выступать. Она бросилась в кабинет к Кузьмичу.

— Я плохо себя чувствую, — начала она. — Я не могу говорить.

— Не придуривайся, — оборвал её Кузьмич. — Тебя же вся страна увидит, тебе письма будут писать.

И уже принесли халат и косынку. Ей помогли переодеться. Зазвонил телефон. Кузьмич снял трубку.

— Тебя просят прорепетировать, — сказал он Катерине. — Давай, жми.

Выхода не было. Катерина использовала последнюю возможность. Она бросилась в женский туалет и закрылась.

Её искали по всему цеху. Кто-то показал на туалет. Её оттуда вывели чуть ли не под конвоем. По бокам шли мастера, впереди начальник участка. И когда Катерина поняла, что выхода нет совсем, она решилась.

Она подошла ко второй линии, увидела удивлённое лицо Рачкова, но теперь ей уже было всё равно. Она всё сделала, как её просили. Прошлась между станками и, когда линия остановилась, сделала вид, что устраняет неисправность.

Потом в кадр вошла диктор Светлана Жильцова. Она улыбалась привычной телевизионной улыбкой и представила Катерину.

— Это Катя Тихомирова, — начала она. — Единственная девушка на заводе, которая работает слесарем-наладчиком. Вы сами могли убедиться, какие сложные станки на заводе. Так вот Катя может определить и исправить любую неисправность. Катя, почему вы выбрали эту профессию?

— Я не выбирала, — ответила Катерина. — Просто у нас не хватает слесарей.

— Но ведь вы сознательно, наверное, выбрали именно этот завод? — направляла Жильцова.

— Нет, — ответила Катерина. — По необходимости. На заводе были места в общежитии, а мне негде было жить.

— А вы не москвичка?

— Я из Смоленской области, — ответила Катерина.

Жильцова несколько растерялась. Интервью начинало идти не по намеченному плану.

— Вы ведь работали штамповщицей, а перешли на более сложный и трудный участок работы, не так ли? — спрашивала Жильцова.

— Нет, — ответила Катерина. — Этот участок, если говорить о физических нагрузках, более лёгкий, но здесь требуется более высокая квалификация.

— Значит, вам не нравится просто механическая работа? — обрадовалась Жильцова. — Вы хотите работать творчески? Значит, вы сознательно перешли в наладчики?

— Никакой особой сознательности не было, — честно призналась Катерина. — Я даже не хотела, но меня попросил Кузьмич, извините, товарищ Леднёв, это наш начальник цеха, он хороший начальник, и я не могла ему отказать. А вообще, в наладчики не очень хотят идти, мало платят. Здесь есть какая-то недоработка, надо пересматривать нормы. За квалифицированную работу надо и платить соответствующе.

Это было уже совсем не запланировано, и Жильцова задала последний вопрос.

— Катя, а какая ваша мечта? Вы, наверное, собираетесь учиться и дальше, чтобы вернуться на свой родной завод уже инженером?

— Я думаю учиться дальше, — сказала Катя. — В этом году я провалилась на экзаменах в институт, буду поступать на следующий год. Только я вряд ли сюда вернусь. Я снова буду поступать в химикотехнологический.

— Удачи вам, Катя!

— Спасибо.

Жильцова улыбнулась в камеру. Красный глазок на камере погас, и она облегчённо вздохнула. А Катерина пошла к своим станкам.

Пресс корёжил заготовку. Катерина посмотрела на бракованные детали и раскрыла свою сумку с отвёртками и ключами.

— Привет, — рядом с ней остановился Рачков. — Интересная у нас с тобой встреча получилась.

— И вправду интересная, — согласилась Катерина.

— А ты, оказывается, героиня!

— Тебя в этом что-то не устраивает? — спросила Катерина.

— Нет, я даже польщён.

Рачкова позвали, передача была окончена, и телевизионщики сворачивали своё оборудование.

— Пока, — сказал Рачков. — Куда же теперь тебе звонить?

— Туда же, куда и звонил, — ответила Катерина.

— Но ведь, насколько я понимаю, этот телефон — липа!

— Это нормальный телефон, — ответила Катерина. — Если ты позвонишь, мне передадут…

Катерина была в женской консультации. Она молча оделась и посмотрела на врача — средних лет усталую женщину.

— Что же, — сказала врач, — Пока всё хорошо. Никаких отклонений от нормы.

— Мне нужен аборт, — сказала мрачно Катерина.

— Уже поздно. Десять недель.

— Я уже это слышала, — сказала Катерина. — У меня нет другого выхода.

— Выход всегда есть, — ответила врач. — Пусть зайдёт ко мне отец ребёнка.

— Я не знаю, кто отец, — с вызовом ответила Катерина.

В приёмной сидели будущие матери. Многие из них были с мужьями. Сидели спокойные, умиротворённые молодые женщины, гордо выставив свои округлившиеся животы…

— Ну что? — спросила Людмила, когда они вышли из консультации.

— Ничего нельзя сделать, — сказала Катерина.

— Надо же так влипнуть! — Людмила закурила.

— Дай и мне сигарету, — попросила Катерина.

Она закурила неумело, первый раз в жизни. К консультации подъезжали машины, мужчины, бережно поддерживая, помогали выйти женщинам.

Катерина встретилась с Райковым на Суворовском бульваре. И сидели они на скамейке, на которой они потом будут сидеть шестнадцать лет спустя.

— А что могу сделать я? — спросил Рачков.

— Поговори с родителями, может быть, у матери есть знакомые врачи, которые согласятся сделать аборт.

— Ещё чего, — отмахнулся Рачков. — Не хватало ещё родителей впутывать.

— А что мне делать? — спросила Катерина.

— Надо было раньше об этом думать, — раздражённо ответил Рачков.

— Тебе тоже надо было думать.

— А откуда известно, что этот ребёнок от меня? — спросил Рачков. — Ты меня обманула во всём. А может, вообще никакого ребёнка нет? Я тебе не верю.

— Прости меня, — попросила Катерина. — Я тебе клянусь. Я тебя никогда в жизни не обману. Ни в чём никогда. Поверь мне.

— Значит, у тебя был такой тонкий расчёт. — Эта мысль всё больше нравилась Рачкову. — Нет, — сказал он, — Женщине, которая обманула один раз, нет веры на всю жизнь. Я тебе этого никогда не прощу. Ты сама этого заслужила.

— Что же, — сказала Катерина. — Может быть, ты прав. Я это заслужила. Я тебя прошу только об одном: помоги найти врача.

— У вас на заводе есть поликлиника, — ответил Рачков. — У нас следят за здоровьем трудящихся, у нас, как известно, самое лучшее медицинское обслуживание в мире. — Рачков даже повеселел. — Ладно, что было, то было. Давай разойдёмся, как в море паровозы. А ты сходи в поликлинику, объясни ситуацию, они должны пойти навстречу. Извини, мне пора на передачу. — Рачков встал и пошёл. Вначале он шёл медленно, потом бросился вперёд, добежал до троллейбуса, вскочил в него и через мгновение уже не было ни его, ни троллейбуса, который уплыл за кроны деревьев.

В Москве выпал первый снег. Мальчишки во дворах поставили первых снежных баб. Самые нетерпеливые прокладывали первые лыжни.

Катерина пришла с работы, разделась, легла на кровать и отвернулась к стене.

Людмила разогрела на плитке ужин.

— Если бы я сразу всю правду сказала, сейчас всё было бы по-другому, — вдруг решила Катерина.

— Какая разница, — возразила Людмила. — Ты бы сказала или он сам узнал. Главное — результат. Но ещё не всё потеряно. Я кое-что предприняла…

А поздно вечером в общежитие приехала мать Рачкова. Она вошла в комнату, осмотрела её и спросила:

— Так, значит, здесь живёт дочь профессора Тихомирова?

Катерина встала, жалю улыбнулась, она ещё надеялась, что, раз приехала мать, всё может перемениться. Теперь не одна она будет решать.

Рачкова села и, не снимая пальто, приступила к делу,

— У меня с Рудиком был серьёзный и откровенный разговор. Он тебя не любит, было увлечение, кто в молодости не увлекается. А вся эта дешёвая игра с профессорскими квартирами, всё это противно. — Рачкова поморщилась. — Я тебе могу помочь только в одном. У меня есть знакомые в институте акушерства и гинекологии.

Тебя туда примут, но необходима соответствующая бумага от завода и вашей поликлиники. Вот фамилия директора института. На его имя должно быть письмо. И ещё: попрошу больше не звонить мне со всякими дешёвыми угрозами.

— Я не звонила, — сказала Катерина.

— Тогда по вашей просьбе звонят ваши подруги.

— Я никого не просила. — Катерина посмотрела на Людмилу.

— Это звонила я, — призналась Людмила. — Не исключена возможность, что я буду не только звонить, но и писать в организации, где работаете вы и ваш сын. Зло должно и будет наказано, — почти патетически произнесла Людмила.

— А вы, по-видимому, Людмила. — Рачкова повернулась к Людмиле. — Специалистка по психиатрии, которая работает на шестом хлебозаводе формовщицей.

— Да, — ответила Людмила с вызовом. — И что же?

— Ничего, — ответила Рачкова. — Просто я всю эту историю рассказала знакомым журналистам. Они сказали, что может получиться интересный фельетон о завоевательницах Москвы.

— Какие мы завоевательницы, — не выдержала Катерина. — Мы честно работаем.

— И работайте, — жёстко сказала Рачкова. — И поживите в общежитиях, я лично своё пожила в коммунальных квартирах.

— Сейчас не те времена, — вклинилась Людмила.

— Времена всегда одинаковые. Прежде чем подучить, надо заслужить, заработать, — почти выкрикнула Рачкова. — Нас и так четверо в двух комнатах, нам не хватает только вас с вашим ребёнком. Нет, здесь у вас не пройдёт, вы не получите ни метра!

— Простите, — сказала Катерина. — Но мне ничего не надо. Спасибо, что дали адрес института. Я вам обещаю, что больше никогда и ни о чём вас просить не буду. Вам надо идти, вы не успеете на метро.

Рачкова поднялась.

— Если вам потребуется ещё в чём-то помощь, может быть, деньги, — начала она.

— Спасибо, — сказала Катерина. — Я сама хорошо зарабатываю.

— Тогда до свидания, — сказала Рачкова.

— Привет, — ответила за Катерину Людмила и, когда Рачкова вышла, набросилась на подругу. — Решила проявить благородство? Со жлобами надо поступать по-жлобски.

— Зачем? — спросила Катерина. — А потом — она права. Почему они должны менять свою жизнь, потому что появилась я?

— А почему ты должна растить и воспитывать ребёнка одна? — спросила Людмила.

— Ребёнка не будет, — сказала Катерина.

И снова была весна. Родильный дом выпускал рожениц. Роль отца исполнял Николай. Он вручил медсестре цветы, принял пакет с ребёнком, выслушал напутствия.

— Девочка здоровая, — говорила ему врач. — Хорошо, если лето она проведёт за городом.

— Это само собой, — подтвердил Николай.

Они прошли к старенькой николаевской «Победе», возле которой Катерину ожидали Людмила и Мария. Подруги расцеловались.

У Марии был уже заметно округлившийся живот.

— Надо было, чтобы её кто-нибудь другой встречал, — ворчливо сказал Николай, когда все расселись в машине.

— Это почему же? — тут же спросила Людмила.

— Через три месяца Марии рожать, потом ты забеременеешь. И все в одном районе. Ещё подумают, что у меня гарем.

— Нашёл о чём думать, — отмахнулась Людмила. — Сейчас радоваться надо, девка у вас родилась. Гуляем.

В отдельной комнате, которую выделили Катерине в общежитии, находилось около десятка гостей.

Комната была уже обставлена, даже несколько загромождена вещами. Здесь была и тахта для Катерины, и старый телевизор «Ленинград», и проигрыватель с пластинками. Посередине комнаты стояла великолепная никелированная детская коляска.

— Ну зачем же? — растерялась Катерина. — Она же такая дорогах.

— Всё продумано, — успокоил её Николай. — Потом коляска перейдёт к Марии, а там, глядишь, и Людка замуж выйдет.

— Ну, уж такого удовольствия я вам не доставлю, — отмахнулась Людмила.

— А всё остальное откуда? — спросила Катерина.

— Со всей Москвы, — Николай показал на присутствующих. — Родня моя передала излишки.

Женщины расцеловали девочку.

— Как назовёшь? — спросили Катерину.

— Александрой, как моего отца, — сказала Катерина.

— Все сели, — распоряжалась Людмила. И все сели. — Программа следующая: завтра выезжаешь на дачу к Николаю и Марии.

— Ну какая дача, — проворчал Николай. — Садовый участок. Но комнату тебе оборудовали.

— Продукты вожу я и Николай, — продолжала Людмила. — По возвращении тебе нужен будет ещё один месяц, пока эту паршивку не возьмут в ясли. На первую половину месяца я перейду во вторую смену, к этому времени Машка уходит в декрет и заранее начнёт осваивать практический курс по уходу за ребёнком. Следующее: через три месяца начинаются экзамены в институт. Ты в прошлом году по химии провалилась? Так вот, химией займётся мой новый знакомый.

Встал солидный мужчина и наклонил голову.

— Кандидат наук, доцент; качество подготовки гарантирует.

— А если бы она по физике провалилась? — спросил доцент.

— Заменили бы тебя на физика, — тут же нашлась Людмила,

Николай наполнил рюмки.

— За Александру… Как её?

— Александровну, — в наступившей тишине ответила Катерина.

— Итак, за москвичку, Александру Александровну Тихомирову гип-гип, ура!

Была ночь. Катерина стирала пелёнки. Через комнату были растянуты верёвки, на которых эти пелёнки сушились. На столе были разложены учебники и тетради.

— Закончив стирку, Катерина села за стол. Она пыталась заниматься, но ничего не могла с собою поделать, глаза смыкались. И она заплакала. Она плакала тихо, чтобы не разбудить дочь и Людмилу, которая спала здесь же на раскладушке.

Выплакавшись, Катерина вытерта слёзы, собрала тетради и начала заводить будильник.

Шёл третий час ночи. Катерина поставила стрелку будильника на шесть утра, подумала и перевела на без десяти шесть, но, посмотрев на полотнище пелёнок, поставила на половину шестого утра. Ей оставалось спать три часа.

Трещал будильник. Катерина нажала на кнопку, повернулась на другой бок, но через мгновение всё-таки заставила себя встать.

Она накинула халат и прошла в ванную. Посмотрела на себя в зеркало. Эго была почти прежняя Катерина, только прибавились морщинки в уголках глаз, да в по-прежнему пышных волосах проглядывала седина.

Из ванной Катерина вышла уже без видимых морщин и без единого седого волоска. Тёмно-рыжие волосы лежали естественными волнами — парик был первоклассный.

Двухкомнатная квартира была обставлена добротной, но в общем-то стандартной мебелью. Катерина прошла в другую комнату. Там спала Александра. Ей исполнилось уже шестнадцать лет.

Катерина приподняла её и опустила на пол. Александра свернулась калачиком, готовая продолжать спать даже в таком положении.

Катерина быстро убрала постельное бельё в ящик, сложила тахту, распахнула настежь окно и вышла на кухню.

Александра, почувствовав ворвавшийся ветер, сделала попытку снова забраться на тахту, но укрыться было печём.

— Ну погоди, — пригрозила Александра и вынуждена была встать.

Катерина на кухне пила кофе и просматривала свой блокнот с записями.

— Когда вернёшься? — спросила Александра.

— Не знаю, — односложно ответила Катерина. — По-видимому, поздно.

— Значит, вечером я могу пригласить девочек? — спросила Александра.

— И мальчиков тоже, — сказала Катерина.

— Это уж само собой, — сказала Александра.

Катерина прошла в свою комнату, взяла связку ключей, сумку и вернулась на кухню.

— Я знаю, — опередила её Александра. — Обед в холодильнике: суп из концентратов, антрекоты, компот консервированный. Посуду помою.

— Тогда пока, — улыбнулась Катерина.

— Пока, — улыбнулась Александра,

Людмила допивала свой утренний чай. Она жила в однокомнатной малогабаритной квартире, половину которой занимала большая кровать. Кровать почему-то стояла в центре комнаты и была главным предметом обстановки. Людмила набросила плащ, вышла из дома, не обращая внимания на осуждающе поглядывающих па неё женщин, закурила и пошла к автобусной остановке.

На остановке её встретила обычная утренняя толчея. Автобусы подходили переполненными. Их приходилось брать штурмом. Людмила жила в новом микрорайоне Москвы, где транспорта, по-видимому, не хватало.

Она попыталась втиснуться в очередной автобус, но её оттолкнули. Тогда она пошла вперёд по шоссе и остановила первую же «Волгу».

— На Хорошевку, — сказала она. — Плачу трёшку, если успеешь к восьми.

Катерина вышла во двор, подошла к «Жигулям», вставила ключи зажигания, Двигатель заработал. Катерина увеличила обороты, вслушиваясь в работу двигателя. Что-то ей не понравилось. Она выключила двигатель, на секунду задумалась, потом снова включила двигатель, резко развернулась и так же резко рванула вперёд. Почти не снижая скорости, она вырулила из переулка и влилась в поток машин на шоссе. Несколько секунд она шла следом за автофургоном, потом, взглянув в зеркало, резко пошла на обгон.

Теперь она шла в крайнем левом ряду, стремительно обгоняя машины, идущие справа. Водители-мужчины посматривали на неё несколько оторопело. Один из них попытался с вею соревноваться, но очень быстро отстал, тем более что приближался пост ГАИ.

У поста Катерина чуть сбросила скорость. Проезжая мимо, она улыбнулась постовому, тот тоже улыбнулся ей, но всё-таки погрозил жезлом и тут же остановил водителя, пытавшегося соревноваться с Катериной.

Мария и Николай ехали в переполненном автобусе.

— Зачем было покупать машину, — выговаривала Мария, — если ездим на ней один раз в неделю и то не всегда?

— Ты же знаешь, машину оставить негде, — возразил Николай.

— Ну уж чего-чего, а места на стройке хватает, — не согласилась Мария.

— Ты что, забыла, как в прошлый раз самосвал ободрал мне правое крыло, — напомнил Николай.

— Ну и что? Ты думаешь, что машина у тебя всю жизнь будет новой?

— Не всю, но на «Победе» я с отцом проездил двадцать лет,

— Тоже мне срок, — пренебрежительно ответила Мария. — Моему деду одних сапог на всю жизнь хватило, их ещё отец донашивал,

— Ничего в этом плохого не вижу, — невозмутимо ответил Николай.

Катерина въехала через ворота капролактанового комбината и подрулила к одному из цехов, где целая группа людей в голубых халатах копалась во внутренностях установки.

— Привет, — сказала Катерина.

— Здравствуйте, Катерина Александровна, — ответили ей почтительно.

— Ну и как? — спросила она.

— Сплошной брак.

— Заводской?

— И заводской тоже.

Молодой лохматый человек вдруг с остервенением отшвырнул отвёртку.

— Чёрт знает что, — почти выкрикнул он. — Новая установка! Да такие машины японцы ещё в прошлом году сняли с производства. Она уже сейчас устарела, а пока отладим технологию, она будет нужна как прошлогодний снег.

— Успокойся, — сказала Катерина и взяла чертёж. — Давайте думать…

Катерина вела машину по улицам Москвы, У Сретенских ворот возле киоска с газетами стоял мужчина. Катерина притормозила, и мужчина тут же сел рядом с ней. Он потянулся к Катерине, чтобы поцеловать её, но Катерина сидела сосредоточенно прямо, и поэтому поцелуй вышел неуклюжий, будто мужчина клюнул Катерину в щёку,

— Ты чем-то расстроена? — спросил он.

— Расстроена, а что? Ты можешь мне чем-нибудь помочь?

— Ну, смотря в чём, — сказал мужчина.

— Спасибо, — сказала Катерина.

Они проехали в центр, свернули в один из переулков и остановились перед девятиэтажной блочной башней, которая возвышалась почти небоскрёбом среди старых четырёхэтажных, построенных в начале века домов. Поднялись в лифте.

Екатерина открыла дверь, и они вошли в двухкомнатную небольшую квартиру, заставленную книжными полками. Кроме книг в квартире был ещё узкий диван, несколько стульев, стол, телевизор и приёмник. Катерина присела у стола, мужчина попытался её обнять, но Катерина не ответила на его попытку, и мужчина насупился.

Катерина расстелила постель. Мужчина начал раздеваться, а она снова присела у стола.

— Ну что же ты? — спросил мужчина.

— Я ничего, — сказала Катерина. Она оглянулась на лежащего в постели мужчину.

— Что всё-таки случилось? — спросил мужчина.

— У меня не идёт установка, — сказала Катерина, — у меня Сашка плохо учится, мне надо делать ремонт в квартире, у меня заболела мать и её придётся перевозить ко мне, у меня в машине барахлит карданный вал и его надо срочно менять…

— Неужели в наши минуты ты можешь думать обо всём этом? — спросил мужчина оскорблённо.

— А в какие минуты я должна думать обо всём этом? — спросила его Катерина. — И вообще мне всё надоело!

— Что надоело? — спросил мужчина.

— Всё, — ответила Катерина. — Мне надоело таскаться по чужим квартирам, брать у приятельниц ключи на два часа, мне надоело всё делать одной… Почему я всё должна делать одна?

— Но ты должна понять… — начал мужчина.

— Я ничего не хочу понимать, — резко сказала Катерина.

— Но мы же с тобой договорились, — начал терпеливо мужчина. — Надо, чтобы моя дочь закончила десятой класс и поступила в институт, я не могу травмировать девочку. Надо подождать…

— А потом надо будет ждать, когда она выйдет замуж, а потом мы будем ждать, когда она родит тебе внука, а потом у тебя заболеет жена, а от больных жён не уходят, а потом мы все умрём.

Мужчина молчал. Катерина встала, надела жакет и бросила на стол ключи.

— Ключи опустишь в почтовый ящик, — сказала она и вышла.

Полураздетый мужчина видел из окна, как она села в машину и резко рванулась с места.

Поздно вечером Катерина снова заехала на комбинат и прошла в цех. Опытную установку размонтировали. Вокруг громоздились детали, инструменты. Слесари разбирали реактор.

— Так и не пошла? — спросила она.

— Нет, — ответили ей.

И Катерина начала натягивать халат.

Глубокой ночью Катерина вошла в свою квартиру, не раздеваясь, прошла в комнату дочери. Александра читала в постели.

— Ну как? — спросила Катерина.

— Хорошо, — ответила Александра.

— Ну ладно, — согласилась Катерина.

— Поговорили, — сказала Александра.

И Катерина ушла в свою комнату. Александра прислушалась. В комнате матери было тихо. И вдруг из её комнаты донеслось едва слышное всхлипывание. Александра встала, прошла в комнату матери и увидела рыдающую Катерину. Катерина плакала, уткнувшись в подушку, у нёс вздрагивали плечи, она плакала почти беззвучно, и тем это было страшнее.

Была ранняя осень. Из электрички выходили дачники. Мужчины и женщины средних лет были нагружены сумками, авоськами, портфелями. И ещё была молодёжь с гитарами в джинсах, в майках, разрисованных, расписанных и даже с отпечатанными газетными сообщениями.

Одна из девушек, только сойдя с платформы, стянула с себя майку и начала снимать джинсы. Старушки посмотрели на неё с осуждением, мужчины с интересом — остановится ли она на этом.

Девственная природа заполнилась звуками цивилизации, бренчанием гитар, музыкой транзисторов, шумом проходящих электричек, предостерегающими клаксонами автомобилей.

Пассажиры электрички шли по посёлку мимо дачи, за забором которой работали женщины. Ещё молодые женщины, которым не так уж много за тридцать. Это были наши знакомые: Людмила, Мария и Катерина.

Мария готовила обед. Остальные собирали яблоки.

Катерина, стоя под яблоней, обрывала плоды и осторожно укладывала их в корзину. На другом дереве сидел Николай, а внизу стояла Людмила с ведром.

— Может, трясанем? — предложила Людмила.

— Я тебе трясану, — пригрозил Николай. — Если яблоко на землю упало, оно долго не сохранится.

— Долго ничего не сохраняется, — парировала Людмила. — Вот ты всегда правильную жизнь вёл. Сохранился, что ли? Седой уже и плешивый.

— Николай промолчал.

— Ну, возражай. Скажи: и ты, мол, уже не молоденькая.

— Зачем? — сказал Николай. — Ты ведь брякаешь по привычке. А так-то ты добрая. Только неверную установку на жизнь взяла.

— А какая верная? — спросила Людмила.

— Ты вот всё хочешь замуж за короля выйти.

— Никогда не хотела за короля. Что бы я с ним в Советском Союзе делала? Сейчас бы я за генерала вышла. Иду я как-то по Солянке и едет в чёрной «Волге» генерал с генеральшей. А чего? Я бы даже очень ничего генеральшей была.

— Чтобы генеральшей стать, надо за лейтенанта замуж выходить. Да помотаться с ним по гарнизонам лет двадцать, по тайге всякой и пустыням.

— Ну и зануда ты, — вздохнула Людмила, — Ты всё по правилам. А в жизни лотерея ещё есть. Я вот всегда лотерейные билеты покупаю.

— Выиграла? — поинтересовался Николай.

— А как же! Два раза по три рубля.

Катерина помогала Марии накрывать на стол.

— А ты чего Виктора Сергеевича не пригласила? — спросила Мария.

— Барахло он, — отмахнулась Катерина. — Трус. Разругались мы с ним вдрызг.

— Ну, его тоже понять можно. На виду он, должность солидная, есть за что бояться.

— А при чём тут должность? — возразила Катерина.

— Могут быть неприятности.

— Могут. А у кого их нет? Я сегодня колготки порвала. Неприятность. Комбинат план заваливает — неприятность.

— А тебя и вправду директором комбината назначили? — спросила Мария.

— А директорами понарошку не назначают.

— Сколько ж у тебя в подчинении теперь?

— Больше трёх тысяч.

— Ой, трудно, наверное, справляться? — посочувствовала Мария. — Надо же, три тысячи.

— Трудно с тремя, — спокойно возразила Катерина. — А если трёх можешь организовать, то потом число уже не имеет значения, три или три тысячи.

Потом все сидели за столом под деревьями. Проходившие мимо дачники слышали смех и видели мужчин, женщин и детей, они наверняка думали, что это одна семья — счастливая и дружная.

Позже, уже в сумерках, Мария и Катерина вдвоём сидели на крылечке, Николай с детьми отправился купаться. Их у Марии и Николая было уже трое. Старшему почти шестнадцать, младшему чуть больше четырёх.

— Знаешь, я ведь не завистливая, но тебе завидую. Счастливая ты, — призналась Катерина.

— Счастливая, — согласилась Мария. — Но ты же тоже счастливая. Чего хотела — добилась.

— А что толку-то? Пока на работе — ничего. А дома — завыть иногда хочется.

— Но у тебя же Александра.

— У неё уже своя жизнь. Уже любовь крутит.

— Слушай, Кать, а может, у тебя какой просчёт есть? Может, ты слишком гордая?! Мужики этого не любят.

— Да не гордая я совсем. Только где эти мужики-то? Посмотреть не на что. Сорока ещё нет, а уже животы отрастили. Затюканные какие-то. Мятые, в нечищеных ботинках.

— А при чём тут ботинки? — удавилась Мария.

— А терпеть не могу, когда мужик в нечищеных ботинках. Сразу интерес пропадает.

— Ну, ботинки можно приучить чистить. Я своего приучила.

— Вот видишь, приучать надо. А пока приучишь, жизнь пройдёт.

— Она так и так пройдёт, — философски заметила Мария. — Нет… ты слишком требовательная.

— Да не требовательна я, — возмутилась Катерина. — Я на малое согласна. Так и этого малого нет.

— Может, с Николаем поговорить? — предложила Мария. — У него много приятелей… — И тут же засомневалась: — Нет; они все женатые.

— Какая разница, женатый или не женатый? — возразила Катерина.

— Что же ты семью будешь разбивать? — ужаснулась Мария.

— А что значит разбивать? — спросила Катерина. — Если разбивается, значит, не семья, а если семья — то разбивай или не разбивай, всё равно не разобьёшь.

— Ну, мужчина может и увлечься, — возразила Мария.

— Что-то я давно таких не встречала, — вздохнула Катерина. — У сегодняшних мужиков вместо мозгов электронно-вычислительные машины. Он, прежде чем увлечься, тысячу вариантов просчитает. Пожалуй, и мне пора.

— Может, заночуешь? — предложила Мария.

— Не могу. У меня завтра в восемь диспетчерская. — Катерина задумалась. Достала блокнот. Сделала какие-то пометки и озабоченно забарабанила пальцами по перилам крыльца. Была у неё такая дурная привычка.

Потом она ехала в ночной электричке. В вагоне было почти пусто. Сидели такие же, как и Катерина, одинокие женщины, пожилые и средних лет, сидели, поглядывая в окна или читая толстые потрёпанные книги. Была в вагоне ещё пожилая пара. Они молча играли в карты. Была и молодая пара. Они целовались. Парень предавался этому занятию с удовольствием, а девушка скорее была горда своей смелостью и после каждого поцелуя победно смотрела на одиноких женщин. Девушка была не очень красивая.

Катерина просматривала свой блокнот. Одета она была в старенький, но вполне приличный костюм, специально для работы на даче. Костюм ей стал чуть тесноват, из него выпирали колени, бёдра, грудь.

На остановке в вагон вошёл мужчина в парусиновой распахнутой куртке, в застиранных джинсах.

— Здравствуйте, — сказал он.

Пассажиры подняли головы и промолчали. Ответила одна старушка:

— Здравствуй.

Ей было скучно, и она, наверное, не прочь была поговорить, но она не заинтересовала мужчину. А остальные женщины не заинтересовались мужчиной.

Интеллигентная девушка в очках читала иностранную газету, она мельком взглянула на вошедшего и снова зашелестела многостраничной газетой. Для неё вошедший был простоват.

Женщина под пятьдесят осмотрела его и отвернулась к окну. Мужчина для неё был слишком молод, ему было около сорока.

Катерина отложила блокнот, осмотрела вошедшего внимательно, скорее по своей привычке всматриваться в людей и запоминать их.

Вошедший выделил её из пассажиров и остановился рядом.

— Не помешаю? — спросил он.

— Нет, — ответила Катерина. Она опустила глаза и увидела, что на мужчине нечищеные ботинки.

— Я сам терпеть не могу грязной обуви, — сказал вдруг мужчина.

— Мне нет никакого дела до вашей обуви. — Катерина была намерена прекратить разговор.

— Разумеется, — подтвердил мужчина. — Но вам это неприятно.

— С чего вы это взяли? — спросила Катерина.

— У вас всё это на лице написано.

— А вы читаете по лицам?

— Да, как вы сами в этом убедились. Если хотите, могу почитать и дальше.

— Попробуйте, — согласилась Катерина и улыбнулась. Этот человек её забавлял.

— Вы не замужем, — продолжил мужчина.

— Это уже дешёвый финт, — запротестовала Катерина.

— Почему? — спросил мужчина.

— Если я не ношу обручального кольца, это ещё ни о чём не говорит.

— Даже если бы вы носили обручальное кольцо, вы всё равно не замужем. У вас взгляд незамужней женщины.

— А разве незамужние женщины смотрят как-то по-особенному? — удивилась Катерина.

— Конечно, — подтвердил мужчина. — Они смотрят оценивающе. Так смотрят только милиционеры, руководящие работники и незамужние женщины.

— А если я руководящий работник? — спросила Катерина.

— Нет, — сказал мужчина. — Вы работница, может быть мастер. Вас выдают руки. Я в этом ничего зазорного не вижу. Я сам электросварщик, правда, высшего класса. И то, что вы не замужем, в этом тоже ничего предосудительного нет. Я сам не женат.

— А вот это говорит скорее о ваших недостатках, чем о достоинствах.

— Это ни о чём не говорит, — возразил мужчина. — Мне лично просто не повезло.

— Она, конечно, была стерва, — сказала Катерина.

— Нет, она была прекрасным человеком. Теперь она уже снова вышла замуж и счастлива.

— Значит, вы плохой человек? — спросила Катерина.

— И я прекрасный человек, — рассмеялся мужчина. — Вы знаете, у меня почти нет недостатков.

— А это? — Катерина щёлкнула себя по воротничку кофточки.

— Это я люблю, — мужчина рассмеялся. — Но только вне работы и под хорошую закуску. Я живу на Вернадского. Там недалеко Воронцовские пруды, берёзы. Это прекрасно. Сесть под берёзой…

— А вокруг гуляют дети, — вставила Катерина.

— Ни в коем случае, — заверил мужчина. — Мы выбираем места подальше от детей.

— Да и взрослым на это смотреть не очень приятно, — поморщилась Катерина.

— Ничего не вижу в этом плохого, — не согласился мужчина. — Никаких бутылок и банок мы не оставляем. Просто это наше место, Я вас как-нибудь сведу туда. Мы там собираемся раз в неделю. У меня есть приятель. Он язвенник. Ему нельзя. Так он просто приходит посмотреть и порадоваться за нас. Селёдочка иваси, малосольные огурчики, чёрный хлеб, посыпанный солью…

— Чёрт возьми, — сказала Катерина. — Вы так вкусно рассказываете, что мне самой захотелось и хлеба с солью, и огурчиков.

— Молодец, — похвалил мужчине. — Ты нашего профсоюза.

— А по-моему, мы на «ты» ещё не переходили.

— Так перейдём, — пообещал мужчина.

Они вышли из поезда вместо.

— Пожалуй, я тебя отвезу на такси, — сказал мужчина.

— С чего бы это? — спросила Катерина.

— Ты всегда задаёшь столько вопросов? С чего, почему, зачем? А просто так. Могу я отвезти понравившуюся мне женщину! У меня есть пять рублей.

— До моего дома хватит, а обратно нет, — сказала Катерина.

— Ты всегда всё считаешь?

— Всегда, — ответила Катерина.

— А как тебя зовут? — спросил мужчина.

— Катериной. А тебя.

— Гога.

— Значит, Гога, — и Катерина вздохнула. — Только этого мне не хватало.

Ровно без десяти восемь директор капролактанового комбината Тихомирова миновала проходную и направилась в цех. Установка по-прежнему не работала.

В НИИхимпрома шло совещание. Присутствовали учёные и представители комбината во главе с Катериной. На председательском месте сидел директор института Павлов.

Своё выступление заканчивала Катерина.

— Выводы следующие, — говорила Катерина. — Комбинат отказывается от установки, думаю, что и другие предприятия последуют нашему примеру. Кроме того, мы будем ставить вопрос о компетентности руководства института.

— К счастью, это не в вашей компетенции, — возразил Катерине Павлов.

— Ну почему же? — Катерина улыбнулась. — Это как раз в моей компетенции, как члена совета директоров. И па первом заседании совета я этот вопрос поставлю. — Катерина собрала документы и пошла к двери. За нею двинулись представители комбината.

— Катерина Александровна, — недоумевая спросил Павлов. — Вы куда?

— Мне надоела эта болтовня. До свидания.

И представители комбината под предводительством Катерины покинули совещание.

В универсаме Катерине достала из сумочки две большие капроновые авоськи и начала набирать продукты: сыр, колбасу, рыбу, соки, пачку сахара, пакет с конфетами, пельмени. Она, не задумываясь, швыряла в авоську всё, что попадалось на пути: кефир, молоко, масло, а под конец взяла пакет с картошкой, который уже не вмещался ни в одну из сумок. С пакетом под мышкой она двинулась к кассам.

Потом в толпе таких же нагруженных женщин она шла к дому. Идти было неудобно и тяжело, и она несколько раз останавливалась и отдыхала.

И вдруг у неё из рук взяли сумки. Рядом стоял Гога.

— Привет, — улыбнулся он, — А я уже часа два околачиваюсь,

— Зачем? — спросила Катерина.

— Я тебя когда-нибудь стукну, если будешь задавать дурацкие вопросы, — пообещал Гога.

— И всё-таки, зачем? — повторила вопрос Катерина.

— Потому что мне хотелось тебя видеть.

— Учти, таких импровизаций я не терплю, — предупредила Катерина. — Надо было позвонить по телефону.

— Я звонил, — сказал Гога. — Ответила какая-то женщина. Ты что, в неё недавно кастрюлю запустила? Мягко говоря, она мне просто нахамила. Ты что, в коммуналке живёшь?

— Это была моя дочь, — сказала Катерина.

— Так у тебя ещё и дочь есть? — удивился Гога.

— А почему тебя это удивляет?

— Может быть, у тебя и муж есть? — спросил Гога.

— А что это меняет? — спросила Катерина» — Если, как ты творишь, я тебе нравлюсь? Или тебе нравятся только незамужние женщины?

— Так, — сказал Гога и поставил сумки на землю. — Значит, ты разругалась с мужем и решила проучить его при помощи меня, так?

— Гога, с таким аналитическим умом, как ваш, надо работать в бюро прогнозов. — Катерина подняла сумки и направилась к подъезду.

Гога взял у неё сумки, и они снова пошли. Так же вместе они ехали в лифте. Потом Катерина открыла дверь своей квартиры.

Им навстречу вышла Александра с учебником физики в руках.

— Привет, — сказал ей Гога.

— Это мой знакомый Георгий Иванович, — представила его Катерина.

— Александра, — сказала Александра. — Если я вам не нужна…

— Нужна, — прервал её Гога. — Разложи продукты в холодильнике. — И он передал ей сумки.

Александра недоуменно пожала плечами, но всё-таки взяла сумки и пошла на кухню.

Гога по-хозяйски прошёлся по квартире. Осмотрел обстановку.

— Ну и как? — поинтересовалась Катерина.

— Годится, — ответил Гога. — Ужинать будем?

— Давай, — сказала Катерина. — Только я минут десять передохну.

— Отдыхай, — разрешил Гога.

Он прошёл на кухню, открыл холодильник, изучил его содержимое и приступил. Зажёг плиту, поставил на огонь кастрюлю с супом, прокалил слегка сковородку, бросил на неё антрекоты.

— Ты есть будешь? — спросил он Александру.

— А если буду? — спросила Александра.

— Тогда порежь лук.

Александра взяла протянутый нож и начала резать лук, хотя и не собиралась этого делать.

Гога профессионально, почти одним движением, снял с селёдки кожицу, поставил варить яйца, открыл банку печёночного паштета, в паштет пошёл лук, подсолнечное масло, яйца уже охлаждались под струёй холодной воды.

Катерина устало поднялась с кресла, переоделась в халат и вышла на кухню. Стол был уже готов. Катерина хотела что-то сказать, но так и осталась с открытым ртом.

А Гога вытаскивал из подвесного ящика начатые бутылки с вермутом, джином, банки с апельсиновым соком, соком манго, смешивал, смотрел на свет, достал из холодильника лёд, бросил его в фужеры.

Мать и дочь переглянулись.

— Прошу, — сказал Гога и сел только тогда, когда сели женщины.

— Тебя как мать зовёт? — спросил он у Александры.

— Марусей.

— Ну и я тебя так буду звать, — решил Гога.

— А я вас Васей, — сказала Александра.

— Давай, — согласился Гога. — Как меня только не звали: Жора, Георгий, Гоша, Юрий, Гога.

— Гога тоже очень интересно, — перерешила Александра. — Вы с мамой вместе работаете? — спросила она.

— Нет, — сказал Гога, — но жить будем вместе.

— Вы собираетесь на ней жениться? — спросила Александра.

— Да.

— И она тоже?

— Разумеется, — подтвердил Гога.

— А жить где будете?

— Здесь, — сказал Гога.

— На кухне? — заинтересовалась Александра.

— Нет, в твоей комнате, а тебе придётся перебраться в проходную. Пока. А там, глядишь, ты выйдешь замуж. А у родителей твоего мужа вполне может оказаться большая квартира, сейчас таких всё больше, и они выделят вам комнату.

— А если он будет из Курска? — спросила Александра.

— За курских лучше не выходить замуж, — сказал Гога.

— А если это будет любовь?

— Ну если любовь, то тогда, — Гога развёл руками. — Перед любовью нет никаких преград. Тогда ты останешься здесь, а мать переедет ко мне в коммунальную квартиру

— А когда вы это решили? — поинтересовалась Александра.

— Сейчас, — ответил Гога.

— А вы давно знакомы с мамой? — спросила Александра.

— Двое суток.

И тут Александра засмеялась и захлопала в ладоши.

— Ты чего? — удивился Гога.

— А мама утверждает, что любовь любовью, но надо узнать человека, а для этого нужно время.

— Мама права, — подтвердил Гога. — Когда сомневаешься, любовь это или не любовь, то нужно время.

— А вы, значит, не сомневаетесь? — спросила Александра.

— Я лично нет, — сказал Гога. — А вот как она, — он кивнул на Катерину, — я ещё не знаю, но у неё для этого ещё будет время.

Наступила тишина: Гога и Александра смотрели теперь на Катерину. Она молчала. Так они все трое и сидели молча.

После ухода Гоги Катерина с дочерью мыли на кухне посуду.

— Откуда он? — спросила Александра.

— С электрички, — ответила Катерина.

— А кто он такой?

— Ты видела сама, — ответила Катерина.

— А какая у него профессия?

— Электросварщик.

— Ну, электросварщиков у нас ещё не было. А за кого он тебя принимает? Может быть, за приёмщицу с фабрики-прачечной?

— Я думаю, за женщину, — ответила Катерина.

— Слушай, а это забавно. Пусть он так и думает. Вот смеху-то будет, когда узнает, а? Ничего, пусть походит, он не зануда. Ты же его не обманывала, он сам так решил. Давай разыграем, а?

— Не говори глупостей. Пошли спать.

Катерина и Александра ещё спали, когда позвонил Гога. Ему открыла сонная Александра.

— Что это такое? — напустился на неё Гога. — Мы же договаривались.

— О чём? — спросила Александра.

— О пикнике!

— Мать, на пикник! — крикнула Александра.

— Никуда не поеду, — заявила Катерина. — Сегодня воскресенье, хочу отоспаться.

— Отоспитесь на природе, — заявил Гога. — Я взял надувные матрацы.

— Так надо же собираться, — сопротивлялась Катерина. — Я ничего не купила.

— Всё куплено, — заявил Гога. — Машина у подъезда.

Ещё окончательно не проснувшись, Катерина и Александра вышли из дому и усидели у подъезда «Победу».

— Вы ещё и владелец? — спросила Александра.

— Пополам с приятелем. Он ездит, я ремонтирую.

— Ей, наверное, больше лет, чем мне? — предположила Александра.

— Если бы так, то она была бы просто юной и прекрасной. Она почти моя ровесница.

На загородном шоссе Гога увеличил скорость. Воскресные водители не торопились, и они начали обходить «Жигули» и «Волги». Некоторых владельцев это возмущало, и они тут же обгоняли «Победу» снова. Но подолгу держать высокую скорость они не рисковали, и Гога их настигал, а настигнув, нажимал на сигнал, который вдруг завывал на низких правительственных нотах, и машины тут же жались вправо.

— Далеко едем? — поинтересовалась Катерина.

— Вы хорошо поработали за неделю, — заявил Гога. — Расслабьтесь, получайте удовольствие, никаких мыслей, вопросов и сомнений. Можете спать, петь песни.

— Давайте песни, — завопила Александра и первая затянула: — «Калинка, калинка, калинка моя, в саду ягода малинка, малинка моя…»

Гога подхватил. Катерина стряхнула остатки сна и поддержала певцов.

Неслась по шоссе старенькая «Победа» в потоке ярких приземистых, сверкающих лаком и никелем «Жигулей» и неслась из «Победы» разудалая песня.

У Гоги были свои заветные места. Они остановились в лесу на берегу речки, Гога вынул из багажника стол, складные стулья мангал и начал нанизывать на шампуры заранее заготовленное мясо.

— Мать, у него масса достоинств, — заявила Александра. — Во-первых, водит машину, часть забот снимается сразу, запасливый, этого нам тоже очень не хватает.

— Это ещё не всё, — пообещал Гога. — Ещё я играю на гармошке, гитаре, балалайке, хожу на руках, играю в преферанс и морской бой.

— Этого вполне достаточно, — сказала Катерина. — Прелесть-то какая! — вздохнула она.

Их обступили уже начинающие желтеть деревья, внизу синим полотнищем извивалась река, было тихо и спокойно.

После обеда они лежали на надувных матрацах, подставив лица и тела солнцу, последнему горячему осеннему солнцу.

— Гога, — сказала Катерина. — Я должна тебя предупредить. Я не та, за которую ты меня принимаешь.

— Конечно не та, — согласился Гога. — Ты лучше.

— Я серьёзно, — сказала Катерина.

— Она серьёзно, — подхватила Александра. — Она не из фабрики-прачечной, она крупный…

— Руководитель промышленности, — подхватил Гога.

— Да, — серьёзно сказала Катерина.

— Она ещё и депутат, конечно, — сказал Гога.

— Да, — подтвердила Катерина.

— Туда-сюда ездит по заграницам. И только вчера вернулась из Парижа.

— Не вчера, — сказала Катерина, — а две недели назад.

— Не будем мелочиться, — сказал Гога. — День, неделя, плюс-минус — не имеет никакого значения.

— Я это серьёзно, — сказала Катерина.

— Я тоже, — сказал Гога. — Ты — серьёзная женщина, я — серьёзный мужчина.

— Гога, вы молодец! — И довольная Александра захлопала в ладоши.

Вечером они возвращались в Москву.

— Гога, — начала Александра, — наша соседка, уезжая в отпуск, оставила машину на ремонт и просила её забрать. Вы поможете?

— Когда забирать — сегодня, завтра? — спросил Гога.

— Прекрати, — предупредила Катерина.

— Можно завтра, — сказала Александра.

— Ладно, тогда завтра, — согласился Гога.

Они подъехали к дому. Во дворе на лавочке сидел молодой человек, очень высокий и очень худой. По тому, как он поднялся, увидев их, Гога всё понял сразу.

— Твой? — спросил он Александру.

— Мой, — подтвердила Александра. — Мама, мы погуляем немного.

— До одиннадцати, — предупредила Катерина.

— Само собой, — согласилась Александра.

Гога и Катерина поднялись в квартиру.

— Поговорим? — предложила Катерина.

— Поговорим, — согласился Гога и бросился к телевизору. — Извини, наши играют с канадцами.

И Гогу уже больше ничего не интересовало, кроме игры.

Катерина встретилась с молодым человеком, который присутствовал на совещании НИИ и комбината, — в кафе.

— Витя, почему вы промолчали па совещании? — спросила она, когда им принесли кофе.

Пока молодой человек обдумывал, что ему ответить, Катерина стремительно перешла в наступление.

— Витя, хотите перейти в СКВ нашего объединения? Мы тут же откроем вашу тему.

— Вы откроете, а Павлов закроет, — мрачно заключил молодой человек,

— А вы не переоцениваете его возможности? — спросила Катерина.

— Скорее, недооцениваете вы, — так же мрачно заключил молодой человек. — У него, как говорят сейчас, рука — большая и лохматая.

— Где? — спросила Катерина.

— У самого министра. Это всё знают.

— А министр об этом знает? — спросила Катерина.

Молодой человек недоуменно пожал плечами.

— А вы думаете, кто-нибудь войдёт к министру и спросит у него: это правда, что вы поддерживаете Павлова?

— А почему бы нет? — спросила Катерина. — Я, пожалуй, зайду и спрошу.

— Вы это серьёзно? — Молодого человека такой поворот явно заинтересовал.

— Абсолютно, — заверила Катерина, вставая. — Подумайте о нашем предложении. У нас вам будет интереснее. И зарплата больше.

Катерина стояла внизу, задрав голову вверх, и рассматривала клетку будущего гигантского здания, уходящего ввысь своими тридцатью этажами. Наверху сверкали огни электросварки.

Гога спустился на внешнем подъёмнике. Был он в брезентовой робе и грубых башмаках.

— Ты? — удивился Гога. — Как же нашла?

— Кто ищет — тот находит. В театр пойдёшь?

— Пойду, — тут же ответил Гога.

— Хоть бы поинтересовался, в какой и на какую постановку, — укорила его Катерина.

— С тобой хоть куда. — Гога оглядел Катерину. — А ты даже ничего, — протянул он удивлённо.

Катерина была в ярком костюме с только что уложенной причёской.

— Мне надо соответствовать, — решил Гога. Он остановил проезжавший мимо самосвал: — Вить, подбрось до дома. За мной не пропадёт, ты же знаешь.

Витя взглянул на часы.

— Залезай.

Подножка МАЗа была так высока, а юбка у Катерины так узка, что Катерина беспомощно взглянула на Гогу. Гога поднял её на руках, поставил на подножку, а шофёр поднял Катерину уже до сиденья.

Самосвал двинул к Ленинским горам.

Поздно вечером Гога и Катерина не спеша шли по Москве.

— А ты давно разошлась с мужем? — вдруг спросил Гога.

— Шестнадцать лет назад, — ответила Катерина.

— И Сашке шестнадцать, — сопоставил Гога. — А ещё раз выходила?

— Нет. Не получилось.

— Ну, ты как собака на сене, — возмутился Гога. — Ни себе ни людям. Нет, это возмутительно — в такие годы жить одной.

— Но ты ведь живёшь один, — сказала Катерина.

— Живу, — согласился Гога. — Но не так уж и регулярно один, — посчитал он нужным признаться.

— Я тоже, — сказала Катерина. — Не всегда была одна.

— А теперь всё, — заключил Гога, — побаловался и хватит. Теперь я у тебя. А если что замечу…

— Что тогда будет?

— Отлуплю, — убеждённо заявил Гога.

Катерина и Людмила пили чай на кухне. Катерина рассказывала о своём романс.

— Вначале меня это забавляло, а теперь я и дня без него прожить не могу. — Катерина грустно улыбнулась.

— Это любовь, — прокомментировала Людмила, — Когда у меня такое бывает, я точно знаю: это любовь.

— Завтра ему всё расскажу и пусть сам решает!

— Не знаю, не знаю, — задумалась Людмила. — Мужики не любят, когда выше их стоят.

— Да всегда кто-то выше стоит, — возразила Катерина.

— На работе — пожалуйста, а дома мужик хочет быть хозяином.

— А я что, возражаю? — удивилась Катерина. — Да на здоровье, будь хозяином, мне только легче.

— Ой, не спугнуть бы. Пусть вначале всё-таки сделает предложение, — засомневалась Людмила.

На территорию комбината, как и когда-то шестнадцать лет назад, въехали голубые автобусы передвижной телевизионной станции и остановились у подъезда управленческого корпуса. Катерина видела из окна своего директорского кабинета, как выходили из автобуса люди в кожаных куртках. Они тянули кабели, закатывали в здание портативные телекамеры, отдалённо напоминающие те, которые она видела на галантерейной фабрике. Она не могла рассмотреть с высоты девятого этажа лиц, видела только, что отдавал распоряжения человек в ярком зелёном костюме.

Катерина перешла к своему столу, грустно улыбнулась и закурила.

Операторами распоряжался старший оператор Рачков. Он, разумеется, изменился, погрузнел, но не настолько» чтобы его было не узнать.

— Рудик, — к нему подошёл режиссёр — молодой человек. — Директриса уехала в министерство, обещала быть через полтора часа. Успеете?

— Успеем, — сказал Рачков. — Витя, — отдал он распоряжение молодому человеку, — из кабинета будешь вести ты. Мне лично надоели эти старушки, которые бубнят одно и то же: производительность, пятилетка, эффективность, трудовые традиции, выйдем к намеченным рубежам… Я буду внизу, там хоть есть девочки, на которых можно посмотреть.

— Ну, ты не прав, — не согласился режиссёр. — Директриса — экстра-класс. Фигура! Ноги растут прямо отсюда, — и режиссёр показал, откуда растут ноги. — Кандидат наук и… главное, молодая. Недавно из главных инженеров. И не замужем.

— Откуда такие точные сведения.

— Из отдела кадров.

— Ладно, — сказал Рачков. — Тогда беру на себя. Витя, я на директрису, а ты на производственные процессы.

Флегматичный Витя согласно кивнул.

Камера была установлена в директорском кабинете, а Рачков маялся в приёмной и от нечего делать просматривал проспекты, рекламирующие продукцию комбината. Часы показывали без трёх минут четыре. Секретарша перехватила взгляд Рачкова.

— Директор никогда не опаздывает, — сказала она не без гордости.

— Так уж и никогда, — усомнился Рачков.

— Никогда, — ответила секретарша, и, словно в подтверждение её слов, в приёмную вошла Катерина.

— Здравствуйте. — Она протянула Рачкову руку, и тот галантно её поцеловал. — Через две минуты я буду готова. Заходите.

Рачков зашёл вслед за Катериной в кабинет. Он был растерян. Он почти точно мог сказать, что он где-то видел эту женщину, но только не мог вспомнить — где,

А Катерина тем временем села за свой стол, достала пудреницу, слегка подкрасила губы, одним взмахом расчёски отбросила волосы на плечи.

— Мы с вами где-то встречались? — Рачков улыбнулся. — Я ведь вас уже показывал?

— Думаю, что вы ошибаетесь, — спокойно ответила Катерина. — Здесь вас не было…

— Но ведь вы не всю жизнь здесь работаете? — сказал Рачков.

— Не всю, но очень давно. Скоро двенадцать лет.

— Вы не отдыхали в Сочи?

— В Сочи, хоть один раз в жизни, отдыхал каждый человек, — сказала Катерина.

— Разрешите представиться — Рачков Родион Петрович.

— Родион? — переспросила Катерина.

— Да, — подтвердил Рачков, — это довольно редкое имя.

— Л в юности вы, конечно, были Рудольфом? — сказала Катерина.

— Да, — опешил Рачков. — Значит, мы с вами действительно знакомы.

— Нет, — сказала Катерина, — это чистый домысел. Ведь не так давно в моде были Бобы, Рудольфы, Сэмы, а теперь мода на родное, исконное: Иваны, Никита, Родионы, Денисы. Всё это легко объяснимо.

В кабинет заглянула секретарша.

— Катерина Александровна, — предупредила она, — из управления звонили, что французы выедут через тридцать минут.

И тут Рачков вспомнил.

— Катерина? — изумился он.

— А что, я разве так изменилась? — спросила Катерина.

— Нет, — заверил её Рачков. — Просто я не предполагал… Такая встреча… Через столько лет. Значит, ты всего добилась? Директор крупнейшего комбината в Москве!

— Директором я всего третий месяц.

— А какие ещё изменения в жизни? — допытывался Рачков. — Семья, дети?

— С этим всё в порядке, — отмахнулась Катерина. — Послушайте, товарищ Рачков, может быть, мы начнём? Через полчаса у меня французы. Они принимали меня в Лионе, сейчас я должна принять их,

— Да, да, — согласился Рачков. — Наш разговор мы можем продолжить и в другом месте, Я тебе позвоню.

— Не надо никаких разговоров, — сказала Катерина. — И звонить не надо. Я не собираюсь быть телезвездой.

При чём тут телезвезды? — улыбнулся Рачков. — Нас ведь связывает…

— Нас ничего не связывает, — жёстко сказала Катерина и допросила: — Соедините меня с режиссёром.

Она подошла к телекамере и ваяла наушники.

— Геннадий Михайлович, это Тихомирова, — сказала она, — Значит, как договорились. Я начинаю в кадре, потом вы переходите на цеха, я комментирую. Прошу учесть, у меня всего двадцать минут; нет, уже восемнадцать.

Катерина прошла за свой стол. На телекамере вспыхнула красная лампочка.

— Добрый вечер, — сказала Катерина. — Если у мужчин есть свои дела, пусть они ими займутся. Наша продукция, я думаю, а основном заинтересует женщин…

Режиссёр сидел в автобусе ПТС за пультом. Перед ним было шесть экранов. На контрольном экране улыбалась Катерина. Он переключил тумблер, и на экране возник цех, и засверкало всеми красками яркое полотнище материи.

Катерина тоже смотрела на экран, где были цеха её комбината, люди, с которыми она работала и встречалась каждый день. Одна из работниц, по-видимому, заметила, что на неё направлен объектив телекамеры, но не знала, что камера уже передаёт её изображение, Работница достала зеркальце, губную помаду и, не отходя от станка, начала наводить красоту.

— Наезжай, наезжай, крупнее, — обрадованно кричал режиссёр в автобусе.

Оператор в цехе повернул ручку камеры, теперь работница была крупно, на весь экран. Она подкрасила губы, поправила выбившуюся прядь под косынку и стала сосредоточенно серьёзной, какой, она считала, должна выглядеть работница на съёмке. И вся сосредоточенная и серьёзная пошла вдоль станков.

Катерина всё это видела на экране телевизора в своём кабинете, Это было и смешно и трогательно. Катерина заулыбалась. Режиссёр мгновенно переключил тумблер на пульте. Заработала камера Рачкова, и миллионы зрителей потом увидят и запомнят Катерину именно такой: улыбающейся и чуть грустной.

Помощники оператора сворачивали кабели, катили камеры к грузовому лифту.

Рачков задержался в приёмной.

— Да, — сказал он, будто только что вспомнил. — Передачу в эфир могут поставить в последний момент, и мы не сможем позвонить вам на работу, на всякий случай дайте мне домашний телефон директора, я ей обязательно позвоню,

— Ради бога, не забудьте, — попросила секретарша и записала номер на листке.

— Непременно, непременно, — любезно заверил её Рачков, — Очень интересная женщина, очень.

— Она у нас умница, — с гордостью ответила секретарша.

— Даже странно, — сказал Рачков. — Такая женщина и не замужем.

— А вы уже влюбились?

— На такую женщину невозможно не обратить внимания. — В эту минуту Рачков был искренен. — Улыбается — таз не оторвать!

— Её улыбка стоит полмиллиона в валюте.

— Как? — не понял Рачков.

— Она принимала участие в закупке оборудования во Франции и так понравилась хозяину фирмы, что он сбросил полмиллиона. Это гак шутят у нас в министерстве.

Голубые телевизионные автобусы шли по Москве. Молодые операторы среди сложнейшей электрической аппаратуры, которой были начинены автобусы, прямо на пульте резались в карты, в элементарною «дурачка». И очень веселились среди этого чуда технического прогресса.

Рачков не принимал участия в игре. Он молча сидел у окна. Сидел сосредоточенный и даже мрачный. Он как будто силился о чём-то вспомнить, а вспомнив, наверное, очень этому удивился и недоуменно пожал плечами.

Катерина сидела в своём кабинете. Раздался телефонный звонок. Она сняла трубку.

— Тихомирова, — и стала слушать. — Всё? — спросила она. — Тогда я повторю ещё раз. Прошу мне не звонить,

Рачков стоял в телефонной будке. Рядом переминались две девочки. Одна из них пыталась открыть дверь и что-то сказать, но Рачков с таким остервенением хлопнул дверью, что девочка отшатнулась.

— Нет, — говорила Катерина. — И встречаться нам незачем. Нет. Это не твоя дочь. Да, родилась в июне, ну и что? Ах, ты подсчитал? Ты сам считал или тебе мама помогала? — В кабинет вошла женщина с кипой бумаг для подписи. Катерина жестом попросила её подождать. — Хорошо, — сказала она. — Нет. — Она взглянула на записи. — Встретимся, где мне удобнее. На Суворовском, без пятнадцати шесть. У меня будет пятнадцать минут. Извини, всё, у меня дела. — И Катерина положила трубку

Рачков ожидал Катерину с цветами. Он вскочил со скамейки, когда она подошла, и протянул розы. Катерина села и отложила цветы на край скамьи.

— Послушай, зачем тебе всё это надо? — с ходу начала Катерина. — Я люблю другого человека, я собираюсь за него замуж, я бы могла, конечно, сказать, что я замужем, но ты, как я понимаю, за это время собрал обо мне довольно много информации. И потом я действительно не понимаю, чего ты хочешь от меня?

— Я хочу видеть свою дочь, — сказал Рачков.

— Ну почему ты думаешь, что это твоя дочь, — спросила Катерина. — Вот, это твой сын? — Она кивнула на проходившего мимо них шестнадцатилетнего парня.

— Нет, это не мой сын!

— Почему не твой? Давай мы сейчас его подзовём, расспросим о его матери, и, может быть, ты вспомнишь, что лет шестнадцать назад ты имел что-то с его матерью. Молодой человек, — крикнула она, — подойдите сюда, пожалуйста!

— Прекрати, — возмутился Рачков.

Катерина сидела в приёмной министра.

— Пожалуйста, товарищ Тихомирова, — пригласил её помощник.

Министр вышел из-за стола, поцеловал Катерине руку, и они соли в кресла.

— Что на этот раз будете выбивать из меня? — спросил министр.

— Как ни странно, ничего, — улыбнулась Катерина. — Только один вопрос, если можно?

Министр внимательно посмотрел на Катерину.

— Ким Семёнович, правда, что вы поддерживаете Павлова из головного НИИ? — спросила Катерина.

— А если правда? — министр насторожился.

— Тогда очень жаль, — сказала Катерина. — Павлов сегодня устарел, как и его установка. Через три года, когда она войдёт в серию, мы отстанем от японцев лет на пять.

— Что вы предлагаете? усмехнулся министр.

— Начать монтаж реактора Вити Шапкина, простите, Виктора Ивановича Шапкина.

— У Шапкина только опытный экземпляр, — возразил министр.

— Испытаем опытный, а доводку будем делать прямо на серийных вариантах. Спокойной жизни у пас но будет, но зато мы выиграем года два,

— И, разумеется, вы заберёте Шапкина с группой в СКВ объединения? — спросил министр.

— Разумеется, — улыбнулась Катерина.

— Я не возражаю…

— Спасибо, — Катерина поднялась.

— Подождите, — попросил министр. — Я хочу, чтобы вы поняли следующее: Павлов многое сделал как учёный и ещё многое сделает, устарел не Павлов, а его окружение, которое вовремя не предупредило его, что он ошибается, а это может случиться с любым руководителем и со мной гоже…

— С вами пока всё в порядке, — заверила его Катерина. — Как только появятся первые признаки, я вам об этом тут же сообщу.

— Спасибо. Но не думайте, что я этому очень обрадуюсь. Как здоровье отца?

— Он умер шесть лет назад.

— Как?! — изумился министр. — Академика Тихомирова я видел месяц назад.

— А мы с Тихомировым даже не родственники. Просто из одной деревни, только он уехал оттуда на сорок лет раньше. А вообще у нас в деревне почти все Тихомировы или Буяновы.

— Вообще-то я сомневался, что вы дочь Тихомирова, — признался министр.

— Не слишком тонка в обращении для такой интеллигентной семьи? — спросила Катерина.

— Нет, — рассмеялся министр. — Просто слишком напористы. А знаете, Катерина, вы почти эталон преимуществ советской власти. Приезжает девочка из деревни и становится директором крупнейшего комбината в Москве.

— Правда, на это ушло семнадцать лет. Но в принципе, как я убедилась сама, у нас можно добиться почти всего, чего хочешь,

— Скажите, Катерина, — вдруг спросил министр, — вы счастливы?

— Наверное, счастлива…

— Я не знаю вашего мужа. Он не из нашей системы? — спросил министр.

— Я не замужем, — просто ответила Катерина. — С этим не получилось. У нас, если хочешь, можно стать директором комбината, даже министром, а вот чтобы выйти замуж, желания одного человека недостаточно. Здесь даже преимущества советской власти не помогают.

— Простите, — сказал министр. — Странное какое-то время. Я замечаю, что сегодня, как никогда, много одиноких мужчин и женщин. Может быть, мы стали слишком требовательны друг к другу? Или разучились прощать, а?

— Не знаю, — призналась Катерина.

Вечером Катерина вела приём избирателей.

Вошла средних лет женщина, села напротив неё и заплакала.

— Перестань, — сказала Катерина. — Слезами ничему по поможешь. Пришла на приём к депутату Моссовета, рассказывай.

— Я с мужем разошлась. — И женщина снова заплакала.

— Тоже мне беда, — презрительно сказала Катерина. — Кто сейчас не разводится… У меня знакомая пять раз разводилась и пять раз замуж выходила.

Это женщину заинтересовало. Она вытерла слёзы.

— Как пять? — переспросила она.

— Вот так, — подтвердила Катерина. — Всё не получалось. На пятый раз только получилось. А сейчас счастлива.

— У меня ребёнок.

— А у неё два, — сказала Катерина. — Сейчас третьего родила. В чём проблема-то? С квартирой, что ли?

— С квартирой, — подтвердила женщина. — У нас двухкомнатная. Он хочет разменять. Куда же мне в коммуналку? Дочке шестнадцать лет. К ней уже парни заходят. Да и я не старуха ещё.

— Это уж точно, не старуха, — подтвердила Катерина, но тут же спросила: — Ну а ему-то тоже где-то жить надо?

— У него мать одна живёт. Пусть к матери переезжает. Площадь позволяет. Тоже двухкомнатная. Мать одна живёт, отец у него умер.

— Ну а он что? — спросила Катерина.

— Не хочет. — Женщина снова начала всхлипывать. — И милиция не прописывает, раз у него площадь есть.

Катерина сделала пометку: «прописка», «милиция».

— Вот мой телефон на работу, — она протянула женщине листок, — позвони в среду. Я в милиции поговорю.

— Я уже говорила в милиции. С ними не договоришься.

— Ещё чего, — не согласилась Катерина. — С американцами договариваемся, а уж со своей милицией найдём общий язык.

— С американцами, может, и можно, а с нашей милицией невозможно. Мне соседи советуют Генеральному прокурору написать, а копию в Верховный совет и в Политбюро.

— Ну да, — сказала Катерина. — Ты с мужем поругалась, и по этому поводу сессию Верховного совета собирать? Вот тебе телефон, позвони в среду прямо ко мне па работу.

Гога смотрел телевизор. Смотрел с удобствами, Перед ним стояло пиво и тарелка с креветками. Шёл хоккейный матч.

Из прихожей доносился разговор на повышенных тонах. Гогу это отвлекало. Он приглушил звук и прислушался.

— Я поеду с тобой, — требовала Александра. — И всё им выскажу.

— Ты никуда не поедешь, — возражал Никита, — Я сам разберусь.

— Нет, я поеду.

— Нет, не поедешь.

Гога вышел из комнаты.

— Куда едем? — спросил он.

— Никуда, — отрезала Александра.

— Правильно, — подтвердил Гога. — Уже поздно. Поедешь завтра.

— До свидания, Георгий Иванович, — Никита проскользнул мимо Александры и захлопнул дверь.

Александра начала лихорадочно собираться,

— Я поеду с тобой, — сказал Гога, — Только объясни, в чём дело?

— Его бьют, — выпалила Александра.

— За что? — спросил Гога.

— За меня.

Гога взял её за руку, привёл в комнату, усадил в кресло и сам сел напротив.

— Коротко и внятно, — приказал он.

— Я раньше дружила с Валеркой Копыловым, даже и не дружила, а так, несколько раз целовалась, а потом в меня влюбился Никита, он из другой школы перешёл.

— А ты? — спросил Гога.

— И я тоже. Я его очень сильно люблю. Так теперь Копылов с ребятами его бьёт. Подкарауливают и всячески издеваются, требуют, чтобы он от меня отказался.

— А он? — спросил Гога.

— Он с синяками приходит.

— Значит, не отказывается. Поехали!

— Их семь человек, — предупредила Александра. — Все ребята здоровые. Я хотела в милицию сообщить, мама запретила, говорит, что сами должны разобраться. Я говорила с Копыловым, объяснила, что не любль его, а они всё равно подкарауливают Никиту.

— Где? — спросил Гога.

— На Лаврушинском, где он живёт, в проходных дворах.

— Семеро, говоришь? — Гога задумался и принял решение. Он набрал номер телефона…

По переулку шёл Никита. За ним по противоположной стороне улицы — трое мужчин и Александра. И вдруг Никита исчез. Его втянули во двор.

Никита стоял в окружении семерых высоких и плотных парней. Трое его держали, четвёртый снимал с него ботинки. Сняв ботинки, он перекинул их через невысокую стенку, разделявшую дворы двух соседних домов. Туда же полетела и кепка Никиты.

— Ты подумал? — спросили Никиту.

— Подумал, — ответил Никита.

— Ну что? — спросили его.

— Нет, — ответил Никита. — Вы подонки.

Никиту подтолкнули. Он отлетел к другому парню, и тот с силой оттолкнул его обратно. Щуплый Никита бросился на одного из парней и тут же отлетел я сторону.

Гога с сопровождающими вошли во двор. Трое мужчин легко вошли в круг. Гога подошёл к Копылову, который снимал с Никиты ботинки, и резко дёрнул за рукава его пиджака. Пиджак соскользнул с плеч и сковал руки Копылова. Гога нагнулся, сдёрнул с ног Копылова ботинки и перебросил их за стенку, туда же полетел и пиджак Копылова. Ребята опешили.

— Вы что, деды? — неуверенно спросил один из них. — Шли бы вы к своим старушкам подобру-поздорову.

Плотный Иван незаметно двинул плечом, и говоривший отлетел в сторону. Ребята бросились вперёд. Мужчины мгновенно встали спина к спине. Ребята наскакивали и разлетались по сторонам. А ещё через мгновение все семеро были прижаты к стенке.

И тут вышла Александра.

— Добрый вечер, — сказала она нежно. — Разрешите вас представить друг другу. Это мои школьные друзья. А это мой отец, — она показала на Гогу. Тот галантно кивнул. — А это его друзья из третьего строительно-монтажного управления. Приношу свои извинения. Я вынуждена была пригласить пока только троих, но учтите, что в их монтажном работает ещё одна тысяча семьсот человек. Я думаю, что инцидент исчерпан.

— Нет, — не согласился Иван. — Всё-таки их надо сдать в милицию.

— Пока, пожалуй, не стоит, — не согласился Гога, — Всё-таки выпускники. Привод в милицию повлияет на оценку по поведению в аттестате, а это, в свою очередь, на общий бал при поступлении в институт. На первый раз, будем считать, конфликт исчерпанным. Копылов, принеси одежонку свою и Никиты, — попросил Гога.

Копылов перелез через стенку и принёс одежду Никиты.

— Привет, ребята. До завтра в школе! — Александра обаятельно улыбнулась.

И они двинулись обратно. Иван задержался и показал ребятам внушительный кулак.

— Видите? — спросил он. — Сегодня ведь была просто разминка. Во мне лично сто двадцать кило, и я держал первенство по двадцать четвёртой особой воздушной армии в тяжёлом весе. Это я вам так, на всякий случай…

Александра и Гога шли по ночной Москве, Они оставили позади большой Каменный мост и Александровский сад. Справа ярко светились звёзды на башнях Кремля.

— Гога, мы маме об этом расскажем? — спросила Александра.

— Не надо, — сказал Гога.

— Но мне так хочется рассказать. Меня всю так и распирает.

— Не надо, — сказал Гога.

— Но ведь вы поступили как настоящий мужчина!

— Перестань, — сказал Гога. — Я поступил как нормальный мужчина. Если надо защищать, мужчина это должен делать. Это нормально. Ты же не будешь хвалить женщину, которая постирала бельё и сварила обед? Это нормально.

— Гога, а почему вы не стали учиться дальше? Вы бы смогли стать руководителем.

— А что, разве все должны быть руководителями? — спросил Гога.

— Ну, не все, конечно, — согласилась Александра. — Но это даёт личности возможность реализовать себя с наибольшей полнотой. Вот мама, например…

— Что мама? — насторожился Гога.

— Мама так считает, — нашлась Александра.

— Я думаю, единого решения здесь нет, — не согласился Гога. — Кому этого хочется, пусть становятся, но ведь этого не всем хочется.

— Я думаю, этого всем хочется, — сказала Александра. — Все хотят быть знаменитыми, все хотят, чтобы их уважали, все хотят иметь больше возможностей, чем имеют, только не все в этом признаются.

— Давай разберём возможности. Возьмём моего начальника управления. Кстати, мы с ним учились в одном классе. Ты думаешь, он ест не тот хлеб, что и я? Или не ту же колбасу? Или он дышит не тем же воздухом? Нет. Потому что, если любишь, твоя женщина лучше всех остальных, даже английской королевы. Какие ещё возможности? Его возят на машине, а я езжу на автобусе. Так у него уже был инфаркт, а у меня нет. Знаменит ли он? Да его в лицо даже не все в управлении знают. Главное, Александра, не в этом, главное — быть счастливым.

— А что такое счастье? — спросила Александра.

— А это каждый понимает по-своему.

— А как понимаете вы?

— Я понимаю как свободу и уважение.

— Как это? — удивилась Александра.

— Как же тебе объяснить? — задумался Гога. — Вот я сварщик высшей квалификации, работающий на высоте. Таких единицы. Я и вправду специалист экстра-класса. Я могу то, чего не могут другие. Я, как Роднина и Зайцев, на льду. Они могут то, чего не могут другие.

Александра улыбнулась.

— А ты не смейся, — сказал Гога. — Вот Алексеев поднимает штангу в четыреста пятьдесят кило, а другие не могут. Его знает весь мир. А меня знает всё управление. Масштабы не так уж важны. У меня приятель Мишка Линьков. Он закройщик экстра-класса. К нему очередь на три месяца. Я считаю, что он великий человек, потому что его уважают. И это счастье.

— Вас послушать, так можно и в институт не поступать, — сказала Александра. — За три месяца выучилась на портниху и сиди шей.

— Ну, я тебе скажу, на простого инженера легче выучиться, чем на хорошую портниху. Как ты это не понимаешь! Не в этом же главное. Скажи, ты Никиту любишь?

— Люблю, — сказала Александра.

— А вот если он станет не инженером, а простым таксистом, ты что — его будешь меньше любить?

— Конечно не меньше, — возмутилась Александра. — Но инженер, как личность, всё-таки интереснее. У него кругозор шире.

— Ну, ты не права, — опять не согласился Гога. — У таксистов кругозор больше, чем у кого другого. Ты поговори с ними. Они за день такого наслушаются. А что инженер? Ну, придёт с работы и будет тебе рассказывать о швеллерах, о балках или как раствор не подвезли…

Александра не выдержала и рассмеялась.

— Ты чего? — спросил Гога.

— Ничего, — сказала Александра. — Мне ужасно с вами интересно. Выходит, вы счастливый человек?

— Я счастливый, — подтвердил Гога. — Я люблю свою работу, своих друзей, Москву, твою мать. Кстати, твоя мать тоже не достигла чего-то сногсшибательного. Ну и что, если она простая работница, я её от этого люблю совсем не меньше.

Александра посмотрела на Гогу. Тот улыбался от того, что у него всё прекрасно. И Александра задумалась.

Катерина, Александра и Гога ужинали вместе.

— Этого не надо было делать, — вдруг сказала Катерина.

Гога, не понимая, смотрел на Катерину.

— Я ей всё рассказала, — призналась Александра. — Извини, я не утерпела.

— Она же достаточно взрослый человек, — сказала жёстко Катерина. — И сама должна решать такие вопросы. А кулачная расправа — это не метод, ударить можно и словом. Это иногда больнее.

— А если слов не понимают? — спросила Александра.

— Значит, плохо объяснила, значит, дала повод думать, что может быть и по-другому. Если ты любишь Никиту, зачем кокетничать с Копыловым? Возражений не принимаю, потому что я это видела сама. Но как мог ты, взрослый мужчина? — возмутилась Катерина. — Теперь эти мальчишки будут думать: прав тот, кто сильнее.

— Нет, — сказал Гога. — Теперь они будут думать, что против любой силы всегда могут найтись силы, более мощные.

И тут позвонили в дверь.

— Это только к тебе, — сказала Катерина, и Александра пошла открывать дверь.

В комнату вошёл Рачков с цветами и свёртком.

— Здравствуйте, — сказал он. Александра стояла рядом с ним, они были похожи.

— Здравствуйте, — сказал Гога, потому что Катерина молчала.

— Катерина Александровна, — сказал Рачков. — Вы меня представите или мне представляться самому?

— Это Рачков, — сказала Катерина и всё-таки добавила: — Родион Петрович, телевизионный оператор с Останкино. Мой давний знакомый. Настолько давний, что, встретив, не узнал.

— Но, может, это не его вина, — сказала Александра. — Может быть, ты так изменилась!

— Может быть, — сказала Катерина.

— Вам понравилась передача? — спросил Рачков.

— Понравилась, — сказала Александра. — Особенно один момент, где женщина быстро-быстро подкрашивает губы, чтобы успеть попасть в кадр. Остальное лабуда.

— Вы не правы. Передача в целом получилась. А Катерина Александровна была просто прелестна.

— Какая передача? — удивился Гога. — Тебя что, снимали на телевидении?

— Да, — подтвердил Рачков. — И её комбинат тоже.

— Почему я не знал об этом? — завопил Гога.

— Я её могу вам показать, плёнку ещё не стёрли,

— А когда? И где?

— Хоть завтра. На телецентре. Вот моя визитная карточка. Позвоните завтра во второй половине дня.

— И я хочу на телецентр, и я, — сказала Александра.

— Пропуск на вас будет заказан тоже, — тут же заверил её Рачков.

— Теперь, когда вопрос с тобой решён, — сказала Катерина, — иди и занимайся.

— Я успею. Я хочу поговорить с этим интересным человеком, — заявила Александра.

Был выпит почти весь коньяк, Александра уже почти засыпала.

— Ещё один интимный вопрос можно? — спросил Гога.

— Конечно-конечно, — ответил Рачков.

— Правда, что у Балашова волосы вылезли, потому что он всё время на экране?

— Я на телевидении двадцать лет, у него никогда не было пышной шевелюры.

— Ну, сейчас ему операцию сделали, подсадку.

— Я с ним вижусь каждый день. Это домыслы. Просто на студии хорошие парикмахеры, кое в чём помогаем мы, операторы, то есть можем высветить или затенить так, что даже лысый покажется пышноволосым.

Катерина взглянула на часы.

— Мне пора откланиваться. — Рачков поднялся. — Завтра я вас жду на студии, там же договоримся о занятиях фотографией.

— Пожалуй, и я пойду, — решил Гога. — Я вчера отработал ночную и сегодня весь день на ногах. Раньше выдерживал легко, а сейчас всё труднее.

— А кем вы работаете? — как бы между прочим спросил Рачков.

— Электросварщиком-монтажником.

— В этом возрасте, наверное, уже нелегко, — предположил Рачков.

— Пока ничего, — отмахнулся Гога. — Но до шестидесяти у нас почти никто не выдерживает.

— А у нас в Информации главному режиссёру больше семидесяти, и пока очень ещё не плох. Конечно, нагрузки не сравнимы.

— Ещё бы. Мы всю жизнь на ветру, почти все радикулитчики.

— Прощай, Рачков. — Катерина открыла дверь. — А ты останься, надо поговорить, — сказала она Гоге.

— Извини, — ответил Гога. — Я и вправду разваливаюсь. Завтра поговорим. Ему в Черёмушки, мне на Вернадского, а это на одной параллели, возьмём одно такси.

— Я тебе такси оплачу на одного.

— У неё сегодня плохое настроение, — пояснил Гога Рачкову. — С ней в такой момент лучше не связываться. — Гога послал воздушный поцелуй и закрыл дверь.

— Может, посуду помоем завтра? — жалобно попросила Александра.

Катерина села и забарабанила пальцами по столу, была у неё такая дурная привычка.

— Что случилось? — тут же насторожилась Александра.

— Ничего не случилось, — ответила Катерина. — Но случится скоро… Этот Рачков расскажет Гоге всё.

— А Гога и так всё знает, — отмахнулась Александра.

— Не всё, — сказала Катерина. — Старая дура, — выругалась она. — Кому был нужен этот розыгрыш? Почему мы ему всё сразу не сказали. И с машиной дурацкая история, — простонала Катерина. — Как я мота?! Что он обо мне будет думать?

— Что же теперь делать? — испуганно спросила Александра, — Что теперь будет?

— Я думаю, что он никогда сюда уже не придёт, я бы не пришла…

— Но, может, Родион Петрович ему не расскажет? Нет, расскажет, — подумав, всё-таки решила Александра. — Он болтун. Хотя совсем не дурак.

— Что же, — сказала Катерина. — Если уж вечер откровений, будем откровенны до конца. Этот Рачков — твой отец.

— Как отец? — не поняла Александра. — Он же погиб.

— Как ты видела, жив и даже довольно упитан. Ладно, давай спать. Будет утро, будем думать.

— Нет уж, — заявила Александра. — Раз вечер откровений — рассказывай…

На комбинате пускали установку. Лохматый парень в последний раз проверял схему. Здесь же была Катерина.

— Начнём? — И парень почти серьёзно перекрестился.

— Начнём, — сказала Катерина и зашептала: — Если без брака, всё у меня будет хорошо и он сегодня приедет, если брак, то всё кончено.

— Что? — парень почти наклонился к Катерине, чтобы расслышать, что она говорит.

— Давай, — крикнула Катерина.

Включили тумблер. Под стеклянным колпаком стремительно завертелось сверкающее синтетическое месиво. Месиво распухало, заполнило весь гигантский колпак и бросилось к отводным стеклянным шлангам. На мгновение оно исчезло и появилось сверкающим веером ничей.

— В пределах нормы» — крикнул парень. — Идёт! В прошлый раз уже здесь был брак.

— Ура! — завопила Катерина и бросилась через зал к столику инженера смены, на котором стоял телефон. Катерина набрала номер. — Звонил? — спросила она. — Не выходила, значит? — Катерина положила трубку на рычаг и медленно, ссутулив плечи, пошла к выходу. Из цеха вышла усталая женщина средних лёг. Во дворе у ведёрка, врытого в землю, курили молодые парни, Она присела рядом, закурила, и парни, будто почувствовав, что директрисе надо побыть одной, тихо поднялись и пошли в цех.

Вечером она была в милиции и разговаривала с пожилым майором, начальником паспортного стола.

— Но ведь если они разменяют квартиру, она со взрослой дочерью окажется в одной комнате в коммунальной квартире, — доказывала Катерина,

— Другого выхода нет, — майор развёл руками. — Квартиру они получили на двоих. И он имеет такое же право, как и она. В конце концов ему тоже надо где-то жить. Он получает сто двадцать рублей и не в состоянии снимать квартиру.

— Пропишите его к матери.

— Он ушёл из дома более двадцати лет назад, поссорившись с родителями. И он не хочет жить с матерью, и, главное, его мать не желает жить с ним.

— Он что, псих? — удивилась Катерина. — Ни с кем жить не хочет: ни с матерью, ни с женой. Половина дел, которые я разбираю как депутат, — это квартирные. Когда мы только эту проблему решим.

— Никогда, — спокойно сказал майор.

— Это почему же?

— Раньше каждая семья хотела получить хоть однокомнатную, но отдельную квартиру, потом не меньше, чем двухкомнатную, сейчас все хотят, даже не хотят, а требуют — только трёхкомнатные.

— Извините, — сказала Катерина. — Разрешите мне позвонить по вашему телефону. Она набрала номер. — Не звонил? — спросила она и, получив, вероятно, отрицательный ответ, положила трубку. — Что же делать-то? Вы юрист, посоветуйте. Ведь не должны же люди жить хуже, чем они жили до этого, люди должны жить лучше.

Катерина вела машину в сплошном потоке, тормозила у светофоров, с ходу набирала скорость, делая это почти автоматически. Потом рядом с нею сидела Людмила. Вдвоём они подъехали к дому Николая и Марии. Большой совет заседал на кухне. Катерина плакала.

— Перестань, — грубовато потребовала Людмила. — Москва слезам не верит. Тут не плакать, а действовать надо.

— Согласен, — вступил в разговор Николай. — Попробуем разобраться спокойно. Ты его любишь?

— Люблю, — сквозь слёзы ответила Катерина.

— Он тебе делал предложение?

— Почти что сделал…

— Почти не считается. — отрезала Людмила.

— Ну, он хоть звонит? — спросил Николай.

— Сейчас не звонит и не приходит.

— Может быть, есть смысл подождать? — предположил Николай.

— А он возьмёт да уедет куда-нибудь, — сказала Катерина. — Где его тогда искать?

— А у тебя были с ним близкие отношения? — спросила Людмила.

— Были…

— Были, не были, какое это сейчас имеет значение?! — оборвал её Николай.

— А ты поумнел, — удивилась Людмила.

— Мне нужны все адреса, где его можно найти. Ждите меня у Катерины…

Николай надел пиджак, проверил, есть ли сигареты и деньги, и вышел из квартиры.

Гога сидел в полном одиночестве у себя в комнате. Он пил. Дверь толкнули. Не стучась, вошёл Николай. Гога осмотрел его и жестом пригласил к столу. Николай сел. Гога ему налил водки. Николай выпил.

— Гога. — Гога протянул руку Николаю.

— Николай.

Они пожали друг другу руки.

— Как погода? — поинтересовался Гога.

— С утра был дождь, — ответил Николай.

— Что происходит в мире? — спросил Гога.

— Стабильности нет, — ответил Николай. — Террористы захватили самолёт компании «Эр-Франс».

— Это нехорошо, — подтвердил Гога. — Террор — это не метод борьбы.

Соседки на коммунальной кухне готовили обед, а из комнаты Гоги доносилось хоровое пение. Мужчины пели:

По Дону гуляет, по Дону гуляет,
По Дону гуляет казак молодой…

Соседки также слышали разговор на высоких нотах.

— Нет, — выкрикивал Гога. — Этого прощать нельзя. Это подлый обман.

— Правильно, — соглашался Николай. — Но надо внести ясность и поставить точки над «i».

— Не хочу никаких точек, — сопротивлялся Гога.

Женщины сидели на кухне у Катерины, когда вошли Николай и Гога.

— Я сейчас, — сказала растерянно Катерина, и они с Гогой прошли в её комнату.

Наступила тишина. Ожидающие ничего не слышали, и Людмила заволновалась:

— Может, он её уже пристукнул?

— Она сама кого хочешь пристукнет, — сказал Николай. — Успокойтесь! Она выйдет с результатом.

— С каким? — спросила Людмила.

— С каким — неважно, — сказал Николай. — Важно, что о определённым. Разговор, ч думаю, будет долгим, поэтому я попросил бы какой-нибудь еды.

— А ты что, пил и не закусывал? — спросила Мария.

— Не было закуски, — скачал Николай. — Но вообще-то пора уже и обедать,

И тут вышла Катерина.

— Ну что? — бросились к ней женщины,

— Всё в порядке, — сказала Катерина,

— Ну он женится на тебе? — робко спросила Мария,

— Пусть только попробует не жениться, — ответила Катерина.

— А может, и попробовать, — сказала ей Людмила, — Ты ему тут приказать не можешь. Он у тебя не в подчинении и на комбинате не работает.

— Не работает, так будет работать, — сказала Катерина. — Мне хорошие электросварщики тоже нужны.

— Не понял, — сказал Николай. — Тебе нужен муж или хороший электросварщик?

Катерина не успела ответить, потому что из комнаты вышел Гога. Он прошёл не кухню, поздоровался с женщинами и попросил Людмилу:

— Пересядьте, пожалуйста, обычно здесь сижу я.

— Я, между прочим, раньше тебя здесь сижу. Скоро уже десять лет, — ответила ему Людмила.

— С сегодняшнего дня это отменяется. Теперь здесь буду сидеть я.

Гога занял место во главе стола.

— Садитесь, — пригласил он всех. И когда все расселись, сказал Катерине: — Раздавай обед.

И Катерина, ни слова не говоря, молча начала расставлять на столе еду.

— Где Александра? — спросил Гога.

— У себя в комнате, — ответила Катерина. — Тебя боится.

— Это правильно, — сказал Гога и позвал: — Александра!

Александра вышла и потупила взгляд.

— По моральным проблемам мы с тобой ещё поговорим, а сейчас садись обедать.

Еда была разложена. Гога откупорил буталку с водкой, разлил всем, первым поднял рюмку и сказал:

— Со свиданьицем!

Катерина и Гога ехали на работу вместе. Машину вела Катерина. Она свернула на стройку и подъехала прямо к башне, везде которой собралась уже почти вся бригада монтажников.

Гога поцеловал её и вышел. Катерина тоже вышла, ткнула туфлёй в передний баллон, села в машину и по своей привычке резко рванула с места. Шедший навстречу самосвал шарахнулся в сторону, уступая ей дорогу.

— Эго что, твоя новая баба? — спросили Гогу, когда он подошёл к ребятам.

— Она что, профессорская дочка?

— Для дочки старовата. А для молодой генеральши или… профессорши вполне. Да не тяни, расскажи. Кто это? — требовали ребята,

— Да откуда я знаю, — отмахнулся Гога. — Опаздывал, вот и подвезла за рубль.

— Оказывается, и бабы левачат!

— А что им деньги не нужны, на помаду да на колготки всякие?

— Ладно, — оборвал Гога. — Пошли работать, — и первым пошёл к подъёмнику. Он шёл, опустив глаза в землю, потом вдруг остановился и, глядя на ребят, очень громко и раздельно произнёс:

— Это моя жена. И чтобы не было никаких недоразумений, попрошу это запомнить. — И повторил: — Это моя жена!

1976–1977 гг.

Дальше: МЕЦЕНАТ

МОСКВА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ… (первый вариант сценария)

МОСКВА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ…
(первый вариант сценария)