5
В хомутной пахло дегтем, конским потом и плесенью. Фонарь «летучая мышь» скупо освещал дощатые стенки, завешанные сбруей, земляной пол и сидевшего в углу на охапке сена за починкой недоуздка Лубникова. Сережкин тщательно прикрыл за собой дверь и сказал, присаживаясь к Лубникову:
– Запомни хорошенько: в час ночи ты выведешь двух заседланных лошадей, одну для меня, другую для себя… Выведешь их, значит, на Красный бугор к развилке, и ни гугу об этом.
Лубников слушал, раскрыв рот от удивления. Напряжение, любопытство и страх, написанные на его лице, придавали ему вид заговорщика.
– Понял? – строго спросил его Сережкин.
– А как жеть! – весело воскликнул тот, сдвигая на затылок фуражку. Следует заметить, что фуражка эта была предметом особой гордости Лубникова. Настоящая фуражка, какую носят пограничники, но Лубников за пять лет так замызгал ее, что она из зеленой превратилась в грязно-серую. – Как не понять! Стало быть, мы с вами оперативную выполнять будем?
– Потише ори, оперативный! – строго одернул его Сережкин. – Смотри, не проспи!
– Ну, Василь Фокич! Да в таком деле лучше как на меня не на кого положиться во всей округе. Я уж буду точно… Ходики свои настрою.
– Лошадей возьми получше, скакать долго придется.
– Да я вам самого Рубанка заседлаю. Вот оно, значит, как! Пригодился еще Лубников на оперативные дела! А ты знаешь, как я в тысяча девятьсот сорок пятом году шпиона поймал? Так вот, иду я, значит, по тайге. А Играй, пес мой, жмется и жмется ко мне. Уши навострил, да так отрывисто, не голосом, а чревом брешет: «ав! ав!» А хвост промеж ног держит. Что такое, думаю? Не тигра ли?
– Будя врать-то, – перебил его Сережкин. – Слыхал я твою сказку не один раз. Смотри, не усни! – бросил, он на прощание.
– Ну что ты, право! Не первый раз на оперативной. Как-нибудь – люди привычные, – важно заверил Лубников Сережкина, провожая из конюшни.
Близилась полночь. Крупная белая луна пряталась в седловину черных сопок, и мрачные длинные тени все плотнее окутывали землю.
Сережкин неторопливо шел по знакомой тропинке в стан сплавщиков. Замысел его был прост: показаться Рябому за несколько минут до отхода моторки и уйти. Вор, будучи уверенным, что ему теперь никто не угрожает, обязательно прихватит с собой краденые вещи и отвезет на станцию. Вот тут-то и надо перехватить моторку. А перехватить ее можно только у переправы, километров за двадцать пять от Переваловского, где лодка причаливает к берегу. По тайге верхом до переправы можно проскакать часа за полтора-два, а моторной лодке петлять по извилистому Бурлиту вдвое больше и по времени и по расстоянию.
Обычно моторка отходила от сплавщиков после полуночи, чтобы к началу работы попасть на станцию. На лодке они подвозили продукты, всякое оборудование и тросы, перевозили людей.
Сережкин, подходя к стану, увидел возле реки темные фигуры, освещенные фонарем. Кто-то размахивал фонарем, отчего огромные тени людей тревожно метались по земле, окружающим кустам и палаткам.
– Да свети лучше, дьявол! – услышал он голос Рябого, доносившийся из лодки.
Сережкин подошел к ним.
– А, старшина! – воскликнул Рябой. – Ну, как, принес письма? – На нем была брезентовая куртка, высокие яловые сапоги, а на голове, спадая на плечи, словно бабий платок, трепался удэгейский накомарник. – Вот вожусь с мотором, да едят комары, черти!
Сережкин открыл планшетку и подал Рябому два конверта.
– Ну, будь спокоен, сегодня получат твои письма! А может, с нами прокатишься?
– Да нет, куда мне от своих дел, – ответил старшина.
– А-а, жаль. Ну ладно, будь здоров. А насчет наказания хулиганов не беспокойся. Завтра вернусь, и мы займемся этим отсталым элементом.
Не успел Сережкин далеко отойти от стана, как зачихала, затарахтела моторка.
– Торопится, – сказал Сережкин и пустился бежать.
«Только бы Лубников не подвел, – думал он на бегу. – До лошадей бы добраться. А уж там не уйдешь от меня, голубчик».
Бежать к Переваловскому было все время в гору. Сережкин грузно перепрыгивал через ручьи и шумно отдувался.
– Уф, черт, жарко! – восклицал он, отирая ладонью пот.
Расстегнул мундир, снял фуражку, но легче от этого не было. Чтобы сократить путь, он свернул с тропинки и по лугам бежал, огибая село, к Красному бугру, где должен ждать его Лубников.
Но никого на Красном бугре не оказалось. Сережкин, тяжело переводя дыхание, растерянно озирался по сторонам. Никого! В настороженной ночной тишине несмело пробовал свой голос одинокий перепел. «В путь пора!.. В путь пора!» – чудилось Сережкину. Злость, обида, отчаяние, словно пальцами, перехватили ему горло. Хотелось крикнуть, дать волю гневу, силе, но он только тихо выругался.
– Ах же ж ты, с-сукин сын! Прохвост проклятый! – и тяжело, размашисто побежал к конюшням.
Лубникова он застал в хомутной спящим; все так же тускло освещал его фонарь «летучая мышь» и мерно тикали над ним ходики. Взяв за шиворот обеими руками, Сережкин с силой тряхнул его.
– Что, что такое? Что такое? – забормотал спросонья Лубников и, увидев перед собой гневное лицо Сережкина, растерянно захлопал глазами.
– Ты что ж? Пособничать нарушителям решил! – кричал на него Сережкин. – Да я тебя под арест сейчас и в сельсовете запру. Понятно? До разбора дела, денька на два.
Лубников сидел перед Сережкиным неподвижно и ошалело смотрел на него.
– Да чего ж ты сидишь? Руки-ноги отнялись, что ли? Седлай коней скорее, тебе говорят!
Наконец Лубников сорвался с места и суетливо начал снимать седла и недоуздки.
– Я сейчас, сейчас… В момент…
Он сунул седла в руки Сережкину и выбежал из хомутной. Через несколько секунд в темной конюшне раздался его хриплый спросонья голос:
– Но, милок, но! Да ну же, дьявол! Чего уперся? – раздался удар кнута, и жеребец зафыркал, застучал о настил. Наконец Лубников вывел Рубанка на свет, падавший сквозь растворенную дверь хомутной: и начал седлать, одновременно разговаривая с Рубанком и Сережкиным.
– То-ой, черт! Чего мордой-то мотаешь? А то тресну вот по зубам. А насчет пособничества ворам, Василь Фокич, это ты напрасно. Тьфу, окаянная сила! Чего брыкаешься?.. Я, можно сказать, весь в ярости против них. А ты – пособник!
– Скорее, скорее ты седлай! – торопил его Сережкин. – Проспал, да еще копается.
– Проспал, – ворчал Лубников. – Вовсе и не проспал, а так, прилег только. Какой уж сон, когда ехать надо.
– Готово, что ли?
– Готово. А мне-то кого заседлать – Зорьку ай Буланца? – спрашивал, почесываясь, Лубников.
– Да хоть самого черта седлай! – крикнул, выйдя из терпения, Сережкин. – Если через пять минут не будешь готов, один поскачу и брошу в тайге твоего Рубанка.
Лубников побежал к соседнему стойлу и в темноте ворчал:
– «Брошу Рубанка». Смотри-ка, пробросаешься… Где это видано, чтобы такое добро бросали.
Но оседлал он на этот раз быстро. Сережкин вывел Рубанка из конюшни, осветил карманным фонарем часы.
– Почти час потеряли. Ну, если не догоним!.. – Он не договорил и прыгнул в седло. Сытый жеребец отпрянул в сторону и пошел маховитой рысью.
Сережкин пустил лошадь галопом и долго, напрягаясь, прислушивался. Но, кроме глухого щелкающего стука копыт, ничего не слышал. Перед глазами бежала травянистая дорога, словно три параллельные тропы, где-то впереди совсем близко она пропадала и никак не могла пропасть. Изредка с боков набегали придорожные кусты так близко, что с непривычки Сережкину казалось, вот-вот смахнут они его своими черными мохнатыми шапками. Но кусты надвигались, вырастали до больших размеров и пропадали, и снова перед глазами были три тропы, коротко обрывающиеся впереди, и снова чмокающее щелканье копыт по грунту.
Так размеренным гулким галопом проскакал Сережкин, а за ним Лубников почти полпути до самой Каменушки, мелкой протоки Бурлита. И когда жеребец разбрызгивал на переезде речную воду, старшина уловил отчетливый стук мотора.
– Догнали! – крикнул он во все горло.
– Чегой-то? – переспросил, подскакивая, Лубников.
– Догнали, говорю! – Сережкин придержал жеребца и спросил Лубникова: – Слышишь?
– Мотор, – сказал Лубников.
– Ну, теперь-то не уйдут, голубчики.
Сережкин знал, что от Каменушки Бурлит делает самую большую петлю, а дорога напрямую идет до переправы.
Дальше поехали медленнее. Несколько минут они слышали, как стучал мотор все тише и тише и, наконец, замер. Лодка ушла по кривуну.
Когда они подъехали к переправе, было уже совсем светло, хотя солнце не выкатилось еще из-за покрытых белой дымкой сопок. Вся переправа состояла из одного бата – длинной долбленой лодки. Батчик – сухонький пожилой нанаец Арсе, равнодушный и молчаливый. На противоположном берегу возле избы перевозчика сидели три человека. Двое поджидали оказию, третий был Арсе.
На переправу обычно заходят все лодки, идущие по Бурлиту, чтобы забрать или высадить пассажиров, заправиться горючим и просто порасспросить о таежных новостях.
Сережкин слез с лошади, передал повод Лубникову:
– Останься пока здесь, только в кусты уведи лошадей и сам спрячься.
Затем с высокого лесистого бугра стал махать фуражкой. Его заметили. Арсе неторопливо столкнул в воду бат и, работая двухлопастным веслом, переехал реку.
– Не проходила лодка сплавщиков? – спросил его Сережкин.
– Нет, – ответил Арсе, посасывая трубочку.
– Хорошо. Перевези-ка меня, друг Арсе. – Сережкин прыгнул в бат, лодка осела под его грузным телом.
Нанаец молча оттолкнулся и направил бат поперек реки. Вода курилась молочным туманом, чуть розоватым на стрежне, подкрашенным зарей.
– А что эти двое, – кивнул Сережкин в сторону сидевших возле избы, – на станцию ехать собрались?
Перевозчик утвердительно кивнул головой.
– Ягоду синюю торговать, – сказал он, помедлив.
– Хорошо, – заметил Сережкин. – А ты, друг Арсе, как сарыч, неразговорчив. Скажи, у тебя бывали когда-нибудь радости, чтоб смеяться захотелось?
– Берег подходит, – ответил Арсе и указал трубочкой на нос бата.
– Ах ты, какой деревянный, ей-богу! – воскликнул Сережкин и с ходу выпрыгнул на берег. Он подсел на бревно к двум женщинам с большими корзинами.
– Ну что, бабочки, божий дар везете продавать?
Одна, что помоложе, в пестрой косыночке, в синих резиновых тапочках, игриво прыснула в руку и спросила:
– А что – конфисковать хочешь?
– Будет тебе! Нашла с кем шутить! – укоризненно оборвала ее пожилая напарница в повязанном углом платке и в улах.
«Ишь ты какая баба-яга», – подумал про нее Сережкин и встал с бревна. Он подошел к реке, вода все так же кудрявилась парным дымком, но уже того легкого настроения у него не было. Он вдруг почувствовал, как звенит голова, гудят и ноют отяжелевшие ноги, от жажды пересыхает рот.
– Эх, напиться, что ли? – Он зачерпнул пригоршнями теплую речную воду и внезапно услышал отдаленный стрекот мотора.
– Бабочки, идет моторка. Тащите сюда корзины! – скомандовал им Сережкин и сам побежал навстречу, подхватил корзины и поволок их к самому приплеску.
– Да будет вам, – гудела пожилая женщина и шла покорно за старшиной.
– Вот здесь садитесь и машите, кричите. Они обязательно возьмут вас. – Сережкин подбодряюще улыбнулся и пошел к прибрежным кустам. Там он спрятался в развесистом кусту жимолости и стал наблюдать за рекой.
Вскоре из-за кривуна вышла черная моторка сплавщиков. В ней сидели четверо. Сережкин сразу узнал Рябого, тот развалился, откинувшись на борт. Положив голову на его колени, свернулась клубком Нюрка. Кроме них, в лодке сидели еще двое мужчин.
Ягодницы с берега замахали руками.
– Завернем? – спросил моторист Рябого.
– А чего ж, – ответил тот. – По десятке с носа – и то хорошо.
Лодка, разворачиваясь, заскользила к берегу. Мотор несколько раз булькнул, как бутыль, в которую наливают воду, и умолк. Затем лодка бесшумно ткнулась в песочную отмель.
– Заходи, пошевеливайся, – скомандовал Рябой ягодницам и осекся, увидев Сережкина, выходящего из кустов.
Если бы перед Рябым появился сейчас уссурийский тигр, он бы не растерялся так, как от появления Сережкина. Он так и застыл с открытым ртом и поднятой рукой, которой хотел принимать корзины.
– Не ждал? – спросил Сережкин, и его широкоскулое лицо расплылось в довольной улыбке.
– А, старшина! – наконец воскликнул Рябой. – Ты что, с неба свалился? Ну проходи, проходи… Тоже до станции?
– Да нет, подальше провожу вас, – ответил Сережкин и перешел на строгий начальнический тон. – Прошу всех разобрать свои вещи и вынести из лодки. Проверка.
В лодке лежало всего два объемистых рюкзака. Моторист и рабочий быстро выпрыгнули из лодки. Рябой и Нюрка замешкались на минуту, Нюрка взяла сначала один рюкзак, но Рябой выразительно посмотрел на нее, она потащила за лямку и другой.
– Товарищ старшина, эти вещи я везу начальнику районной милиции, – сказала Нюрка. – Поэтому вы их здесь не смотрите.
– А вот я есть здесь и начальник милиции, и участковый, вся власть тут… Давай, давай, – ответил Сережкин, подхватывая рюкзаки. – Смелее! Вот так.
Он рывком расстегнул первый рюкзак и воскликнул:
– Гляди-ка, хорошие отрезы вы начальнику милиции везете! Все из переваловского магазина. Вот он обрадуется. Это ты везешь такой подарок? – спросил он Рябого.
– Это ее вещи, – кивнул он на Нюрку. – Я к ним не имею никакого отношения.
Нюрка, заложив руки в карманы фуфайки, презрительно смерила Рябого взглядом:
– Проходимец ты, Рябой! Из воды сухим хочешь выйти? Думаешь, я такой же холуй тебе, как Варлашкин? Плевала я тебе в рожу!..
– Убью! – бросился на Нюрку Рябой, но перед ним встал с пистолетом Сережкин.
– Зачем же? Пусть живет, – сказал старшина. – Поехали, – пригласил он всех в лодку.
– Может, поинтересуешься своими письмами? – спросил Рябой.
– Возьми их себе на память, – ответил Сережкин.
Рябой бросил скомканные конверты и пошел первым в лодку.
– Нет, ты погоди, – остановил его Сережкин. – Ты ко мне поближе сядешь.
Сережкин пропустил на нос моториста и рабочего, затем подсадил Нюрку и ближе к себе Рябого. Сам старшина сел за руль, завел мотор, и тронулись.
Рябой молча смотрел в воду. Видно было по бугристым надбровьям, по сильно поджатым тонким губам, что он напряженно о чем-то думает. Наконец он повернулся к Сережкину и сказал:
– Не могу понять… как ты догадался?
Сережкин раскрыл планшетку, вынул этикетку, найденную под кустом жимолости, затем среди кусков крепдешина нашел один с белой меткой и, приложив к нему этикетку, спросил:
– Видишь? Тикеточку ты обронил на тропинке возле стана.
– Ну-ка, ну-ка! – Рябой ринулся к Сережкину, глаза его остро блеснули, словно вспыхнули, и увесистый кулак мелькнул в воздухе.
Старшина рывком уклонился.
– Еще одна попытка, – внушительно сказал Сережкин, – и ты приедешь на станцию дырявым. А я не хочу этого. Ведь тебе надо еще в тайгу съездить, показать, где остальные вещи спрятаны.
– Ничего я вам не покажу, – угрюмо и безнадежно ответил Рябой.
Лубников, привязав лошадей в кустах, побежал по берегу за лодкой.
– Василь Фокич! – крикнул он. – А мне-то какая задача дальнейшая?
– Домой поезжай, – ответил из лодки Сережкин.
Обратно конюх скакал с не меньшей скоростью, ведь он вез такую новость! А к вечеру уже все Переваловское знало, как он, Лубников, на самом юру на Бурлите настиг контрабандита Рябого и передал его из рук в руки самому Сережкину.
