10
Чубатов выписался из больницы на третий день здоровым и веселым, как сам про себя любил говорить. Кровоподтеки на скулах и щеках теперь сходили за бурые пятна неровного загара; волосы вились и путались на ветру, кожаная курточка туго обтягивала плечи, ноги сами бегут. Держи, а то расшибуся!
В таком-то бесшабашном состоянии духа мигом просквозил он вечереющими улицами пыльного Уйгуна, вышел на луговой откос, где на берегу небольшого озера стояли новые двухэтажные дома, постучался в торцовый подъезд, где жила Даша. Сверху в окно выглянула старуха, сказала весело:
— Эй ты, король червей! Эдак ты своим чугунным кулачищем и дверь в щепки разнесешь.
— А где Дарья?
— Ды где? Чай, на работе. Отчет гонит. У них же конец месяца.
— Фу-ты ну-ты, лапти гнуты… — Чубатов спрыгнул с крыльца и помотал к центру города.
Дашу застал он в райфо за конторским столом. Она как-то торопливо, словно чего-то испугавшись, спрятала свои бумаги в стол и, не целуясь, не обнимаясь, хотя в кабинете за другими столами никого уже не было, повела его за руку, как маленького, на выход.
— Ты чего, иль не рада мне, изумруд мой яхонтовый? — опешил Чубатов.
— Пойдем! Начальник еще здесь. Может выйти в любую минуту.
Они вышли на безлюдную улицу. Кое-где в окнах уже вспыхнули огни. Тишина и пустынность. Даша, взяв его под руку, все так же торопливо уводила подальше от своей конторы.
— Ты говорила с начальником райфо? — спросил Чубатов, догадываясь о какой-то неприятности.
— Говорила. Его как будто подменили. Или кто настроил, не знаю…
— А что такое?
— Показала ему твои расходные списки, он и не смотрит. Это, говорит, не документы.
— Что он, с луны свалился? — гаркнул Чубатов, останавливаясь. — Я ж по ним пять лет отчитывался!
— Пойдем, пойдем же! — тянула она его за руку. — Еще не хватало, чтобы к нам зеваки стали подходить.
— Да чего ты боишься?
— Я ничего не боюсь. Пошли! — увлекала она его за собой. — По дороге и поговорим.
— Что с ним? Какая муха его укусила?
— Не знаю. Какой-то он дерганый. Кричит! Что вы мне подсовываете? Это на твои расписки. Четырнадцать тысяч рублей по филькиной грамоте я не спишу!
— Я же меньше десяти тысяч ни разу не расходовал. Ни разу! — повысил голос Чубатов.
— Да не ори ты, господи! — Даша оглянулась — нет ли кого.
— А пригонял я по тысяче двести, по полторы тысячи кубов, — грохотал Чубатов, не обращая внимания на ее одергивания. — А теперь я заготовил две тысячи. Разница!
— И я ему это же говорю. А он мне — вот когда пригоните их в Уйгун, тогда и расходы спишем.
— Я ему что, Сангия-Мама? Удэгейский бог? Дождем я не повелеваю и рекой тоже.
Они приостановились возле освещенного ресторанчика, откуда доносилась приглушенная музыка.
— Зайдем, Дашок! В этой больнице кормили меня кашей-размазней и пустой похлебкой. В брюхе урчит, как на речном перекате.
— Я тоже проголодалась, — согласилась она. — Сегодня толком и пообедать не пришлось. Торопит начальник с месячным отчетом.
В ресторане публика еще только набиралась, но оркестр уже сидел на своем возвышении справа от входа. Увидев Чубатова, оркестранты заулыбались и оборвали какой-то ритмический шлягер. Черноголовый худой ударник с вислым носом привстал над барабаном, грохнул в тарелки и крикнул:
— Да здравствует лесной король!
И оркестр с ходу, по давнему уговору, рванул "Бродягу". Это был входной музыкальный пароль Чубатова, который он всегда щедро оплачивал.
— Спасибо, ребята! — трогательно улыбнулся Чубатов и протянул им пятерку: вынул ее из заднего кармана, не глядя, как визитную карточку.
Присаживаясь за столик, Даша сказала ему:
— Ты шикуешь, как будто уже премию получил.
— А-а, помирать, так с музыкой, — скривился Чубатов и жестом позвал официантку.
Та поспела одним духом.
— Значит, фирменное блюдо — изюбрятину на углях, ну и зелени всякой, сыру… Ты что будешь? — перегнулся к Даше.
— Как всегда, — ответила та.
— Тогда все в двойном размере. Бутылочку армянского и две бутылки "Ласточки".
Официантка, стуча каблучками, удалилась.
Даша опять озабоченно свела брови и подалась к Чубатову:
— Я говорю ему — лес заготовлен, в плоты связан. Никуда не денется. И кто его там возьмет? Кому он нужен? Медведям на берлоги?
— А он что?
— И слышать не хочет. Меня, мол, этот лес не интересует, поскольку я финансист и слежу за соблюдением закона.
— Что ж такого сделал я противозаконного? — вспыхнул Чубатов.
— И я ему — то же. Расходы, говорю, не превышают нормативный коэффициент. А он мне одно твердит — подайте накладные. Где наряды? Где оформленные заказы? Ну, ведь не скажешь ему, что на бросовый топляк наряды водяной не выпишет. И накладные не подпишет. Лучше об этом топляке и не говорить.
— Почему не говорить?
— Потому что он может подумать бог знает о чем. Скажет: чем вы там вообще занимались?
— Да пожалуйста, пусть расследует. Мне скрывать нечего. Но что-то он утвердил? Какие расходы считает он оформленными?
— Только те закупки, что вела я. Всего на две тысячи двести рублей.
— Да что он, спятил? Ты говорила ему о райисполкоме? Намекала, что с председателем это было согласовано? Да не первый же год, черт возьми!
— Говорила, говорила… Не действует. Боюсь, что они уже виделись с председателем… и договорились.
— Не может быть! — воскликнул Чубатов.
— А-а! — Она только рукой махнула.
Подошла официантка, поставила на столик бутылку коньяка и две бутылки приморской минеральной воды "Ласточка", поставила тарелки с огурцами и красными помидорами, сыром, спросила:
— Еще ничего не надо на закуску?
— Потом, потом, — сделал ей знак Чубатов, не глядя.
Та отошла, а он подался грудью на стол, к Даше.
— А ты не преувеличиваешь? Не паникуешь?
— Нет, Ваня… Он даже грозился по твоему адресу. Уголовное дело, говорит, впору заводить.
— Ну, уж это — отойди прочь! Он еще мелко плавал!
Чубатов налил коньяку в рюмки.
— Ладно, хватит о делах… Давай выпьем! — поднял рюмку. — Все-таки мы с тобой почти неделю не виделись. За встречу, дорогая моя касаточка! За тебя.
Выпили…
Закурил, говорил, бодрясь:
— Эх, изумруд мой яхонтовый! Мы еще с тобой разгуляемся. Мы еще на солнце позагораем. В Крым съездим, а то на Кавказ. Там сейчас бархатный сезон, осень золотая, море синее…
— На какие шиши съездим?
— Достану я денег. Экая невидаль — деньги. Суета и прах — вот что такое деньги.
— Где ж ты их возьмешь?
— Где возьму? Ты знаешь, сколько я леса поставил одному Завьялову? А?! Два скотных двора срубил он из моего леса, десять домов, магазин… Что ж ты думаешь, Завьялов не даст мне взаймы какую-то тысячу рублей? Да он две даст, если попрошу.
Даша молчала, кротко глядя перед собой.
— Ну, выпьем за море! — чуть подтолкнул он ее в плечо. — За синее, за Черное! Будет у нас еще праздник, будет!
Он налил еще по рюмке, выпили.
— Давай потанцуем!
Только он встал, подал Даше руку, не успели от стола отойти, как оркестр опять грянул "Бродягу". И оркестранты, и посетители обернулись к Ивану Чубатову и стали просить его:
— Иван, спой!
— Ваня, песню!
— Оторви и брось!
— Гитару ему, гитару!
Из оркестра подали Чубатову гитару, и все смолкли. Он как-то изменился в лице, побледнел весь, поднялся на оркестровый просцениум, ударил по струнам и запел:
О Сангия-Мама! Сангия-Мама,
Я поднялся к тебе на Большой перевал…
Я все ноги разбил, я все путы порвал.
Я ушел от людей, я им вечно чужой
С независимым сердцем и вольной душой.
О Сангия-Мама! Сангия-Мама!
У тебя на вершинах кочуют орлы
И снега не затоптаны — вечно белы.
У тебя без прописки живи — не тужи,
И не надо в награду ни лести, ни лжи…
Даша слушала, повернувшись от столика, глядела на Чубатова широко раскрытыми, блестевшими от возбуждения глазами и не замечала, как навертывались слезы и катились по щекам ее.
