13
«Злобишься да шипишь, – думал Коньков о Зуеве, выходя из чайной. – Ну, погоди, касатик… Я тебя еще успокою, ткну носом в твои шкодливые дела. И синяк на виске у Насти тобой посажен. Тобой, голубчик. И ты у меня не отвертишься…»
Первым делом он зашел к председателю райпотребсоюза, чтобы запретить вывоз отловленных птиц впредь до решения райисполкома и поразведать насчет заготовителей.
Плотный, упитанный Коркин в сапогах и диагоналевых галифе, с квадратными плечами, еще увеличенными ватными подкладками темно-синего кителя, стоял возле аквариума и кормил красновато-золотистых японских рыбок. Кабинет у него был просторный, с кожаным старинным диваном и двумя массивными креслами, множество стульев возле стен, огромный стол, обтянутый зеленым сукном, – хоть в бильярд играй на нем, и во весь кабинет индийский ковер, голубоватый, с красными павлинами.
– Здорово, Василий Федорович! – нарочито бодрым тоном приветствовал от порога его Коньков.
– Здорово, здорово!.. – Коркин медленно, как бы нехотя, подошел к нему, протянул свою короткую, как обрубленную, но увесистую ладонь и спросил, глядя исподлобья, не то с обидой, не то с укором: – Что ж ты наших птицеловов притесняешь?
– А ты об этом спроси председателя райисполкома или прокурора. – Коньков только руками развел – я, мол, тут ни при чем.
– Спрашивал, – сухо ответил Коркин и нахмурился.
– Ну вот… Они распорядители, а я – простой исполнитель, обыкновенный гражданин участковый.
– Ну, чего мы тут стали? Давай к столу! – Коркин пошел первым, поскрипывая хромовыми сапогами.
Он сел за стол в вертящееся кресло, отчего плечи его поднялись еще выше и лысеющая круглая, как глобус, голова оперлась прямо на плечи.
Коньков сел на стул сбоку, и Коркин, точно каменный идол, повернул к нему все тело сразу. Его широкое красное лицо с белыми бровями было все еще сердитым.
– Между прочим, обыкновенный участковый занимается своими делами, – сказал Коркин назидательно и даже палец поднял.
– А это все и есть мои дела. По обязанности.
– По какой это обязанности?
– По гражданской.
– И ко мне пришел по этой обязанности?
– Точно!
– Ну, говори!
– Птицеловов задержите до решения райисполкома. То есть не самих птицеловов, а грузовик с птицами.
– А если они не послушаются?
– Грузовик будет задержан, а птиц выпустим на волю.
– Но они же из края, из охотоуправления! – зашевелил бровями Коркин.
– Ну и что? В нашем районе есть Советская власть. Вот и пускай получат у нее разрешение на отлов певчих птиц. Мы находимся рядом с заповедником, а птицы, как известно, живут не на привязи.
– Да я, собственно, ни на чем таком не настаиваю. Пусть оформляют все как надо.
– И слава богу! – улыбнулся Коньков. – Есть и повыше нас люди. Пускай они разбираются.
– Ну и жох ты, лейтенант. – Коркин тоже улыбнулся, но как-то кисло. – Ты ведь, чай, не за этим пришел? Это можно было бы и по телефону сказать, из милиции.
– Да и ты не простачок, Василий Федорович. Отгадал. Хорошо иметь дело с умными людьми!
– Чем могу быть полезен?
– Откровенностью, как говорится.
– Перед тобой – как перед господом. Исповедуй!
– Помоги нам разобраться. Кто из ваших потребсоюзовцев держит связь с Бурунгой на Верее?
– Какую связь?
– Ну, заготовители… Кто там еще обитает?
– А-а! Кузякин и Рыбаков. Они у меня клепку там заготовляют и кору бархатного дерева.
– А изюбрятину они там, случаем, не заготовляют?
– Изюбрятину? – Коркин пожевал губами, помедлил. – Вообще-то было время… Когда шел отстрел изюбрей, брали, кажется, в артели у Дункая. Ну, дней десять – пятнадцать тому назад.
– А три дня тому назад они ничего не привозили?
Коркин пожал плечами, подумал, наконец произнес:
– Не знаю.
– Они знакомы были с Калгановым?
– Да кто с ним не был знаком? – оживился Коркин. – Конечно, о покойниках не принято плохо говорить. Но, откровенно сказать – он был живодер. Просто житья никому не давал.
– Как не давал?
– Да так. И охотников огульно всех обвинял. И лесников. Поклепы писал на целые учреждения. Сплошное очернительство. Работать мешал.
– И вам тоже?
– Было и с нами. Он у нас весной всю кору бархатного дерева арестовал. Как раз там, в Бурунге.
– За что же?
– Да пустяки. Придрался, будто мы нарушаем возрастной ценз. Нашел, может быть, одно-два деревца, с которых сняли кору до срока. И поднял шум.
– Что значит – до срока?
– Пробковую кору заготовляем. Значит, диаметр установлен для взрослого дерева, толщина то есть. Вот он и придрался – что, мол, тонкомер обдираем. Дак у нас же лесничество следит за этим. И лесник там контролирует, Зуев.
– Зуев Иван?
– Он самый. Ну вот… Вызывали нас на исполком из-за этого поклепа. И Зуев, и сам лесничий показали в нашу пользу, сказали, что отдельные случаи, издержки производства. Ну, Калганов и остался с носом. А сколько мы времени потеряли на эту волокиту? План сорвали… По его милости.
– Значит, никаких нарушений технологии не было? Одни издержки… Так – чепуха? – усмехнулся Коньков.
– Не в том дело, – сказал Коркин, нахмурившись. – У меня что тут, частная лавочка? Я себе в карман прибыль-то деру, а? Для кого мы пробку заготовляем? Для государства! Мы ее вон куда, аж в Москву да на Кавказ отправляем. Ее ждут, просят, требуют! Это ж понимать надо.
– Значит, валяй, дери кто во что горазд? Поскольку для государства, оно, мол, все и спишет.
– Ну, зачем же так упрощать, Леонид Семенович? Тут дело тонкое: все мы по своей специальности работаем, каждый на своем участке. Тут лезть в чужие рамки – только делу общему вредить. Ведь и мы понимаем, что к чему, не для себя стараемся. План-то надо выполнять.
– А что, если при этом природе вредите, земле?
– Дак ведь есть же люди, которые приставлены специально следить. У них инструкции… на случай, если нельзя иначе. А он – просто ученый, и больше ничего. Посторонний человек, можно сказать. Так по какому праву он совался?
– А по праву совести!
– Совести? А как ее понимать, эту совесть? Для нас совесть в том, чтобы выполнить задание. Вот я тебе приведу еще один конфуз с тем же Калгановым. По осени он запретил леспромхозу трелевать лес к Теплой протоке. Нельзя, мол, по ней сплавлять лес: это нерестилище. В край звонил, в Москву! Приказали разобраться. Вот собрались все производственники на исполком. Что же мы будем делать? Спрашивают его. Значит, сплавлять нельзя, а вывозить – дороги нет. Может, лесозаготовки прекратить, а? Так смех поднялся!
– Тут не смеяться, а плакать надо. Калганов был прав.
– Ну, ты дал!.. – Коркин аж привстал и шею вытянул. – По-твоему, мы занимаемся личной выгодой?
– Насчет выгоды судить не берусь… пока. Но что тут пахнет государственной растратой – это факт.
– Вон как! Значит, и ты туда же, за говорунами? Тогда я тебе вот что скажу… – Коркин встал и, опираясь на стол руками, багровея, подался резко на Конькова, точно сшибить его хотел своим увесистым телом. – У нас одни люди работают, а другие саботируют. Хорошо рассуждать о рыбке да о лесной красоте, стоя в стороне. А ты поработай директором леспромхоза! План выполни! Или вот, садись на мое место… Тяни этот воз!..
– Эге, давай махнемся! – усмехнулся Коньков. – Бери мою сотню и свисток… А я на твоем кресле вертеться буду. Оно же у тебя вращается, как шар земной. И притяжение имеет.
– Да иди ты со своими дурацкими шутками!
– Во, во! Вроде бы мы и в самом деле пошутили. Значит, изюбрятиной у тебя не торговали в последние дни?
– Я не продавец… И вообще, говорить нам больше не о чем.
– Как знать. Может, и придется.
– До свидания! – Не подавая руки, Коркин пошел к своему аквариуму.
