В БЫЧКАХ
Одинокая хромая старуха, у которой Галина снимала комнату, разрешила Алексею переночевать в старой баньке, стоявшей позади ее дома. Здесь пахло дымком, вениками, полынью. Алексей, не раздеваясь (только сапоги скинул), завалился на полок и, как убитый, проспал до восьми часов утра.
Он не слышал, как на рассвете Галина возле самой баньки разговаривала с приезжавшим Сарычевым, и проснулся лишь тогда, когда девушка потормошила его за плечо.
Сарычев привез неутешительные известия. Парканские заговорщики получили из-за Днестра часть ожидаемого оружия. Теперь у них было под ружьем более двухсот человек. «Бригада» готова к выступлению, ждут только команды из Румынии.
— Недригайло надо все-таки предупредить, — сказала Галина, — чтобы его не захватили врасплох.
— Надо-то надо… — задумчиво проговорил Алексей, поджимая под низкий полок босые ноги, — А с ним легко сговориться?
— О чем?
Алексей объяснил, что его тревожило. Председатели уездных ЧК привыкли к самостоятельности. Небольшие заговоры в своих районах они обычно ликвидируют сами, не прибегая к помощи губернских ЧК. Считается даже делом чести обойтись своими силами. Уверена ли Галина, что Недригайло послушает их и не примется за ликвидацию «парканской компании» еще до того, как будет разработан общий план по всей Одесщине? Заговор в Парканах, конечно, не причислишь к мелким, но и Тираспольская уездная ЧК тоже посильнее других: как-никак у нее мощный резерв — пограничники.
Галина поколебалась.
— Оставлять его в неведении мы не имеем права, — сказала она. — А вы сходите к нему, сами увидите, что можно говорить, а чего нельзя. Правда, сходите! Я тем временем позабочусь насчет транспорта…
Пока Алексей бегал умываться на реку, она домовито распорядилась с завтраком, добыла где-то кринку козьего молока и вареной пшенки. Они поели вместе, и Алексей отправился в уездную ЧК.
Председатель Тираспольской уездной ЧК был красивый черноусый мужчина лет тридцати пяти, в прошлом матрос. Когда Алексей изложил ему суть дела, он сказал:
— Насчет Нечипоренко имею указания из Одессы. Мешать не станем! Только уговор: как вернетесь, зайди ко мне. Должен же я знать, что у меня творится!
Алексей обещал все передать через Галину.
— Как она там? — спросил Недригайло, и его бронзовое, будто на металле высеченное, лицо странно помягчело. — Не нуждается в чем?
— Вроде не жаловалась.
— Ну и добро. Поклон ей передай. Пойдем, оформлю вам пропуска для поезда, а то пограничники задержат…
Пропуска очень пригодились. Вблизи Тирасполя их трижды останавливали пограничные разъезды.
Возница им попался бойкий, разговорчивый. Алексея и Галину он принимал за сотрудников райземотдела, ехавших в район по служебным делам, и всю дорогу жаловался им на своего «голову сельрады», который якобы неправильно распределил пахотную землю и самый большой участок отрезал какому-то Попенченко.
— Батька Нечипоренку злякався, — объяснял возница— Попенченко з тим батьком — кореша…
Между прочим, он выболтал немало полезных сведений о тех, кто в деревне сочувствовал бандитам. Дружески расположившись к Алексею, который охотно поддерживал с ним разговор, мужик предложил довести их до самых Бычков. Алексей ответил, что они не прочь немного размять ноги,
— А вот обратно нас не отвезешь? — спросил он,
— Колысь?
— Да завтра утром.
Мужик сказал, что из их деревни каждое утро кто-нибудь ездит в Тирасполь к поездам. Велел прийти на рассвете в деревню Голый Яр, что в трех верстах от Бычков, и спросить Аникея Сивчука.
— Це я и е, — пояснил он.
В шестом часу вечера они подошли к Бычкам. Большое село просторно раскинулось на днестровском берегу. Посредине села стояла каменная церковь с темным, захлестанным степными ветрами куполом. Вдоль околицы тянулась ограда общественного загона. Дальше земля была исполосована огородами, на которых виднелось несколько согнутых женских фигур.
Реку напротив села сузила желтая песчаная отмель. Выше отмели лежал вытащенный на берег паром — рассохшийся, черный, с ободранным настилом. Видимо, он лежал здесь давно, с тех пор как Днестр стал пограничной полосой. Жилище паромщика следовало искать где-нибудь поблизости от него.
Галина указала пальцем на одну из крайних мазанок, придавленную высокой крышей, похожей издали на стог прелой, загнившей соломы. Около мазанки валялись старые бакены и торчал маячный столб с разбитым фонарем наверху.
— Как мы с вами условимся? — спросила Галина.
Алексей осмотрел берег.
— Видите обрывчик левее парома, где кусты? Я буду там.
— Хорошо. Пока.
— Если что случится, дайте сигнал. Оружие-то у вас есть?
— Нету конечно.
— Вот те раз! Как же вы?… — встревожился Алексей.
— Ничего, — сказала Галина, — не впервой.
— Погодите! — Он вытащил из кармана браунинг, — Возьмите на всякий случай.
— Не надо, говорю вам!
— Возьмите!…
Девушка махнула рукой и, не слушая, пошла к селу. Стоя в придорожных кустах, Алексей видел, как она свернула с дороги и, легко ступая по мягкому изволоку, прямиком направилась к мазанке около маячного столба. Подойдя, стукнула в окно. Появился широкоплечий мужик в расстегнутом жилете поверх заправленной в серые порты рубахи. Галина что-то сказала ему, и мужик увел ее в хату. По-видимому, это и был Мартын Солухо.
Не выходя на берег, чтобы не заметили с той стороны реки, Алексей густым ивняком прошел до обрывчика. Отсюда были хорошо видны мазанка паромщика, село и хутор за рекой, где на взгорье уныло торчали в небе крылья ветряка.
Потянулись тягучие часы ожидания. В село пригнали коров. Заскрипели, кланяясь до земли, колодезные журавли. Мимо села проехали пограничники — пять человек на разномастных лошадях — и скрылись вдали, где река делала поворот. Солухо несколько раз выходил из мазанки и что-то делал во дворе. Галина не показывалась.
Лениво догорел вечер. Над Днестром упорно не хотело угасать тонкое, как бумажная лента, облако. Его красноватый отблеск подрумянивал гладкую маслянистую поверхность реки. Но вот и облако потухло. В мазанке паромщика засветилось окошко и тоже погасло: завесили.
Дождавшись полной темноты, Алексей перебрался ближе к мазанке и спрятался в кустах возле парома…
По его расчетам, было уже за полночь, когда паромщик наконец вышел из хаты. Повозившись в амбаре, он тяжело протопал в трех шагах от Алексея, неся что-то на плече. Спустя несколько минут Алексей услышат шорох камыша: Солухо выводил припрятанную в нем лодку.
Было новолуние. Темнота смыкалась у самых глаз, но в полном ночном безветрии даже осторожные звуки, производимые Солухо, были отчетливо слышны. Вот стукнули уключины, плеснула под веслами вода, и тихий этот плеск начал медленно отдаляться и постепенно замер.
В течение полутора часов за рекой не блеснуло ни единого огонька. Алексей устал от ожидания, когда плеск раздался снова. Было непонятно, как ориентируется Солухо в такой непроницаемой темноте, но пристала лодка как раз напротив парома.
На берег вышел какой-то человек. Было слышно, как поскрипывал песок под его сапогами. Поднявшись на берег, этот человек (по всей видимости, Цигальков) молча стоял в нескольких метрах от Алексея, пока Солухо прятал лодку.
Потом они ушли в мазанку.
Алексей успокоился: все шло как по-писаному. Цигальков, очевидно, постарается еще до рассвета уехать из села, которое то и дело посещают пограничники. Значат, остается ждать недолго: час-два, не более…
У него было сильное искушение пробраться к окну и послушать, что там происходит. Но он сдержался: слишком чутка была тишина…
Время цедилось по капле, нестерпимо медленно. Минут через пятнадцать дверь мазанки отворилась, выплеснув наружу немного света. По возникшему на пороге силуэту Алексей узнал Галину. Она тотчас растворилась во мраке, а на пороге встала другая фигура в туго подпоясанном чекмене — Цигальков.
Совсем близко от Алексея прошелестели шаги. И вдруг Галина негромко позвала:
— Седой!
Алексей прикусил губу: не видит она, что ли, что Цигальков не ушел!
— Седой! — позвала Галина громче. — Да где же вы?
Алексей тихонько кашлянул: терять было нечего — Цигальков и так все слышал.
— Вы здесь? — сказала Галина, подходя. — Идемте в хату.
— Что случилось?
Она в темноте нашла его руку и крепко сдавила, как бы говоря: «Спокойно. Сейчас все поймете».
Они подошли к мазанке.
— Вот он, Седой, — сказала Галина Цигалькову.
— Прошу!
Цигальков пропустил их в хату и принялся запирать дверь.
Половину хаты занимала печь. Солухо, горбясь, сидел на лежанке, свесив босые ноги, настороженно смотрел на Алексея. Лицо его до глаз заросло серой мшистой щетиной. Обстановка в хате бобыльская, неуютная: стол и две лавки, икона в дальнем углу. У стены свалены рыболовные снасти, весла и треснувший румпель от шлюпки. Фонарь, снятый, должно быть, с бакена, был подвешен к потолку, освещая голые, давно не беленные стены.
Алексей стоял посреди хаты, ждал, что будет дальше.
Заперев дверь, Цигальков подошел к нему. Есаул улыбался и протягивал руку:
— Рад приветствовать! Вот уж не предполагал увидеть! Крайне удачно, что вы здесь! Я имею к вам личное поручение!
— Ко мне?!
— Именно к вам. От полковника Рахубы!
— Вы видели Рахубу?…
— Так точно! Вчера в Бендерах, в штабе генерала Гулова.
Алексей ожидал чего угодно, но только не этого.
— Вот так штука! — произнес он удивленно, что не составило труда, и обрадованно, что было гораздо сложнее. — Как же это? Полковник выздоровел?
— Вы имеете в виду его ногу? С ногой лучше. Хромает еще немного, но ведь полковник не из тех, кто может спокойно усидеть на месте в предвидении таких событий…
— Каких событий?
— Сейчас. Все по порядку. Во-первых, я должен передать вам депешу. Представляете: не будь вас здесь, мне пришлось бы изыскивать способы, чтобы доставить ее вам в Одессу… Однако сначала давайте все-таки соблюдем формальности…
Алексей остановил его, бровями указав на паромщика.
— Мартын, сходи покарауль! — сказал Цигальков.
Солухо молча соскочил с печи, шлепая пятками по глиняному полу, вышел из хаты.
После этого они обменялись паролями, и Цигальков вручил Алексею многократно сложенный листок очень тонкой бумаги, исписанный цифровым шифром.
— Хорошо, — сказал Алексей, — разберу после. Рассказывайте…
Все трое сели к столу. Алексей спросил:
— Как вы заговорили с Рахубой обо мне?
— Очень просто. Нам нередко приходится выполнять функции связи. Полковник вручил мне это письмо с заданием переправить в Одессу некоему Седому. Я сказал, что это имя мне знакомо. Так и договорились. Надо заметить, он очень живо интересовался вами. Я доложил, при каких обстоятельствах имел удовольствие познакомиться, не забыл, естественно, и о Галине Сергеевне…
— Обо мне?… Зачем?
— Должен признаться, что я передал генералу и полковнику Рахубе содержание нашей с вами беседы.
— О чем? — быстро спросила Галина.
Косясь на дверь, Цигальков сказал шепотом:
— Относительно взаимодействия с одесским подпольем и… перестановок в командовании отрядом.
— Насчет замены Нечипоренко вами?
— Ну да…
— И как они относятся к этому?
— Представьте, более чем благосклонно! Сказали, однако, что проделать это надо крайне осторожно, учитывая националистический характер местного движения.
— Видите, я вам то же самое говорила!
— Да… кажется. Более того: они подсказали, как это сделать. Я вам уже докладывал, что в Бендерах создана ударная группа, которая к моменту восстания переправится через Днестр и захватит Тирасполь…
«Вон даже как — Тирасполь!…» — подумал Алексей.
— Я везу Нечипоренко приказ: после переговоров с Шаворским в Нерубайском он должен прибыть в Бендеры, чтобы лично вести эту группу! Там он будет находиться под контролем русских офицеров из «Союза освобождения России» Таким образом, командовать здешним отрядом останусь я!
— Отлично придумано! — восхитилась Галина. — Значит, бендерскую группу поведет Нечипоренко?
— Так, по крайней мере, будет выглядеть: необходимо, чтобы Заболотный, Палий, Солтыс и другие были уверены, что именно он и никто другой возглавляет военные действия в районе Днестра. Ему они доверяют. На самом же деле…
— Понятно! — перебил Алексей. — Когда намечено выступление?
Спрашивал он резко, требовательно, и Цигальков, на которого, видимо, произвело большое впечатление близкое знакомство Алексея с Рахубой, отвечал ему быстро и даже несколько подобострастно:
— Сроки будут согласованы с Шаворским.
— Где переправится бендерский отряд?
— И это еще не вполне уточнено. Решит Нечипоренко: он знает несколько подходящих бродов. Где-то вблизи Тирасполя. Место переправы мне сообщат перед началом восстания.
— Так, — проговорил Алексей. — А какую роль должна сыграть парканская… организация? — Он чуть не сказал «компания».
— Захватит Парканы и со всеми мобилизованными ею людьми поддержит наступление. Кроме того, ей поручено подготовить взрыв на днестровской водонапорной станции, которая снабжает водой Одессу.
— Наконец-то! — сказала Галина. — Наконец-то мы от слов переходим к делу! Афанасий Петрович, а где будет ваш отряд?
— Пока трудно сказать, Галина Сергеевна. Вероятно, в деревне Плоски, верстах в двадцати от Тирасполя.
— Я хочу знать точно. Надеюсь, вы не будете возражать, если я примкну к вам во время этих событий?
— Буду счастлив! — расцвел Цигальков. — Не сомневайтесь: каждый мой шаг будет вам известен!
— Вы приедете в Нерубайское с Нечипоренко? — спросил Алексей.
— Очевидно, не смогу, придется остаться с отрядом, всем уезжать нельзя. Но я надеюсь, вы и сами передадите Шаворскому, что он может положиться на меня?
— Непременно передам.
Цигальков поднялся:
— К сожалению, я должен покинуть вас: надо еще затемно исчезнуть отсюда. Как вы-то уедете?
— Договорились с мужиком из Голого Яра…
Цигальков подошел к двери и позвал Солухо.
— Тихо? — спросил он.
— Да.
— Седлай.
Через несколько минут паромщик подвел к мазанке коня, которого прятал, очевидно, в амбаре.
— Ну, пожелаем друг другу удачи! — Цигальков пожал им руки, еще раз заверил девушку, что будет держать ее в курсе всех новостей, и, надвинув кубанку, вышел.
Они слышали, как он садился в седло, вполголоса говорил что-то хозяину, затем, удаляясь, простучали копыта.
— Поздравляю, — сказал Алексей, — теперь ваша карьера на мази. Неровен час, Гулов и орден отвалит!
— А что, мне пойдет! — сказала Галина.
Когда Солухо вошел в мазанку, «городские», как он окрестил их про себя, сидели за столом и, улыбаясь, смотрели друг на друга.
На следующий день, предупрежденный Галиной, Недригайло усилил охрану водонапорной станции.
Вечером девушка проводила Алексея на вокзал. До самого отхода поезда они простояли в стороне от перронной сутолоки, в тени багажного склада. Когда все было сказано, просто так стояли, молча. Наконец Галина сказала:
— Идите, места не будет.
Алексей махнул рукой:
— Ничего, это не из Одессы уезжать… Когда же теперь увидимся?
— Кто знает! Может, скоро, может, «никогда…
Подавали паровоз. Большой и черный, с озаренным топкой брюхом, он медленно прополз мимо них, роняя на шпалы золотистые угольки. Из-под тускло освещенной кабины сочилась тоненькая, как из чайника, струйка пара.
— Ну, прощайте, Седой, — сказала Галина и улыбнулась, — то есть, товарищ Леша. Не забывайте.
— Я не забуду! — проговорил Алексей, и от уверенности, прозвучавшей в его голосе, им обоим стало вдруг почему-то неловко. — Вы тоже вспоминайте иногда…
Ладонь у нее была узкая и легкая, а на тыльной стороне кожа потрескалась и загрубела. И еще он заметил, что белки ее глаз в сумраке отсвечивают голубым…
Галина осталась возле пакгауза, а он пошел к составу, влез на ступеньку вагона и стоял рядом с проводником до тех пор, пока станция не скрылась из виду…
