Глава 1
Аметистовый перстень
Хуже нет, когда пропадают иностранцы…! Этот же, очевидно, пропал вчера примерно между двенадцатью пополудни и семью вечера.
В двенадцать его видели за вторым завтраком в ресторане гостиницы «Россия», а в семь он должен был занять кресло в третьем ряду театра на Таганке. Кресло, правда, пустовало недолго, но сел в него не иностранец, а если даже и иностранец, то вовсе не тот. Сведения эти были совершенно проверенными. Билет в театр доставала гид «Интуриста» Женевьева Овчинникова, и она же не дождалась там своего подопечного. Что же касается второго завтрака, то официант Витя прекрасно помнил, как усатый, с благородной сединой на висках господин из 1037-го номера заказал апельсиновый сок, паровую осетрину, сыр и кофе с булочкой. Было это около начала первого.
Если присовокупить сюда, что означенный господин в номере не ночевал, а на следующее утро не сел в экскурсионный автобус, направлявшийся в Загорск, то вполне обоснованным выглядит и печальный вывод: иностранец исчез, и произошло это в промежутке между 12—19 часами. Более того, промежуток можно сузить. Ведь в начале первого человек еще сидел за столиком, а ровно в семь прозвучал третий звонок в театре. Итак, остается узнать, что же произошло за эти пять, ну от силы шесть часов.
Легко сказать, конечно, «остается узнать»! Поди-ка узнай! Кроме того, иностранец, вполне возможно, еще и объявится. В самом деле, почему решили, что он пропал? Не пошел в театр на «Пугачева»? Не явился ночевать в гостиницу? Не поехал к мощам Сергия Радонежского в Загорск? Чепуха какая-то! Кто сказал, что каждый иностранец должен вести себя как среднестатистический интурист? А если этот усатый господин просто немного перебрал за обедом и вообще решил загулять? Могла же ему подвернуться такая возможность? Вот и плюнул он, как говорится, на святое искусство, на иконы да семиглавые церкви. Или в Москве он этих церквей не видел? Только возле гостиницы их три или даже четыре. Свежевыкрашенные. С узорной резьбой, что твои печатные пряники. Вроде никто и не замечал их в Зарядье, а тут рядом с серым квадратом отеля заиграли они вдруг детской игрушечной красой. Одним словом, загулявший иностранец вполне мог пренебречь Загорском.
Но, поди, изложи все эти разумные доводы, когда нарастает лавина телефонных звонков. Сначала эта самая Женевьева Овчинникова сообщила, что пропал иностранец. Потом звонило высокое начальство, куда обратился представитель консульского отдела одного из посольств с просьбой помочь отыскать гражданина данной западноевропейской страны. А там пошло… Отдел виз и регистрации, соотечественники пропавшего, администратор гостиницы и т. д. и т. п. Были, конечно, и встречные звонки. Во все указанные адреса и еще многим другим абонентам московской АТС. Уведомили дежурного по городу, справились в больницах и моргах, посоветовались с компетентными товарищами. Ведь если не загулял человек, то могло с ним приключиться несчастье, а ежели не то и не другое, то приходилось учитывать третий вариант. Самый неприятный. Респектабельный интурист смывает искусно наложенный грим, отклеивает усы, снимает парик с алюминиевой проседью и превращается совсем в другого человека. Разумеется, с заранее припасенными соответствующими документами. Потом, попетляв по городу и убедившись в отсутствии слежки, оный господин с обновленной внешностью отправляется на какой-нибудь вокзал или, схватив такси, мчится в один из аэропортов. А там ищи-свищи. Надо было предусмотреть такой поворот событий? В том-то и дело, что надо. Вот и пришлось подключить к этому деду соответствующих товарищей. Неудивительно, что порой звонят все три телефона одновременно. А рук-то только две и, что особенно неудобно, всего два уха. Так, опять звонит главный…
– Люсин слушает. Да, товарищ генерал. Сейчас и выезжаю. Проверю все на месте. Конечно, распорядился, чтобы в номер никто не входил. Разумеется, все самым тщательнейшим образом осмотрю. Безусловно, в присутствии сотрудника посольства. А третьим лицом может быть хоть та же Женевьева Овчинникова – гид «Интуриста». Слушаюсь. Попросим поприсутствовать кого-нибудь из друзей пропавшего. Так точно. До конца расследования не будет никаких сообщений для печати. Есть, товарищ генерал! Большое спасибо.
Владимир Константинович Люсин положил трубку и достал из кармана тонкий костяной мундштучок от опийной трубочки, которую купил когда-то в качестве экзотического сувенира на Занзибаре. Еще вчера, кажется, сидел он в комитете комсомола мурманского тралового флота, а теперь вот должен искать пропавшего иностранца. А это совсем не то, что искать в море хека или сельдь или даже зелено-пятнистую рыбу зубатку.
Начальству, конечно, виднее. Может, понравилось, как ловко отыскивал он пропавших мариманов с норвежских или, скажем, с голландских судов. Правда, там иностранец был попроще, и отыскать его особых трудов не составляло. Заморские рыбачки все больше загуливали. А найти такого человека несложно, если кроме «Заполярья» в городе есть «Морской клуб» и полтора десятка шалманчиков. Была, конечно, и своя специфика. Работать приходилось в темпе – пароходы не ждут. Но зато минимум формальностей. Нашел, отгрузил на борт – и привет! Шесть футов воды вам под киль и попутного ветра! Работа, скажем прямо, не очень веселая, зато здоровая. В смысле психики. Никакой тебе нервотрепки и никаких международных осложнений. Всё к обоюдному удовольствию обходилось без дипкорпуса.
Теперь же генерал инструкцию дает, переговоры с инстанциями, визиты представителей консульского отдела. Но, надо признать, работа, конечно, поинтересней. Первый сорт работа. Как бы это поточнее сказать: работа что надо! Люсин достал крохотный аэрофлотовский календарик и отметил сегодняшний день – 21 июля 1971 года.
Кажется, телефонная атака отбита. Короткое затишье. Перекур перед боем. Перекур не перекур, а трубочку пососать можно. Мегрэ тут, конечно, ни при чем. И Шерлок Холмс тоже. Просто ходил Володя Люсин три года вторым помощником на танкере. Белая такая, здоровенная посудина. Там не раскуришься. В один миг святым можно стать в ореоле коптящего пламени. С тех пор и трубка. Английская, прямая, из настоящего верескового корня. Купил, уже прокуренную, у радиста с БМРТ, у которого из-за курения стала неметь нога. Курить после танкера так и не стал, только трубочку посасывал или мундштучок занзибарский. Ребята говорят, что это дешевый мегризм, который, как и молодость, проходит со временем. Им, конечно, не докажешь. Сухопутная психология. Семь баллов в арктических морях, когда фальшборт в ледяной глазури, а шканцы приходится ошпаривать из кишки, – это ж испытать надо! А нефтью даже хлеб, даже простыни пахнут. Нет, братцы, трубка эта – не дешевый мегризм, это вещь, и чем пахучей она, тем скорее на язык набегает спасительная слюна. Это ж понимать надо, что такое семидневная качка на танкере!
Но к делу, однако. Машину – к подъезду. Соберем портфельчик и покатим в Зарядье. Номер, если не изменяет память, 1037. Номер, как говорится, полулюкс. Через двадцать минут Люсин стоял в вестибюле гостиницы. Лифта долго не было. Мигали огоньки на табло. Кабину перехватывали на других этажах. Наконец двери ушли в резиновые пазы, и Владимир Константинович вошел в ярко освещенную зеркальную кабину. Поправил галстук перед зеркалом. Послюнив руку, пригладил волосы. Критически оглядел себя. Ничего себе парень! Внешность, как принято говорить, приятная, хотя и простоватая малость. Зато сразу видно, что человек добрый и с юмором, открытый и если не рубаха-парень, то по меньшей мере душа-человек. Жаль, немножечко нос подкачал. Следы давнего обмороза легко принять за тревожный сигнал любовно проспиртованного организма. Не будешь же рассказывать каждому встречному, что эта краснота и некоторая припухлость совсем не оттого. Господи, о чем только не думает человек!
Тут лифт остановился.
В холле у столика дежурной его уже дожидались. Высокий парень с черной бабочкой и удлиненными, свежеподбритыми висками – официант Витя; миниатюрная блондинка в голубой плиссированной мини-юбке и нейлоновой насквозьке – та самая Женевьева; пожилой, лысеющий администратор и какая-то незнакомая дама, с вычурной, легкого чернильного оттенка прической.
Люсин хмыкнул, заулыбался вдруг и, бросив в глубокое модерновое кресло портфель и скомканную болонью, спросил:
– Ну как, не отыскался еще?
– Никак нет, товарищ Люсин, – трагически развел руками администратор. – Никаких следов. Вот… – Он кивнул на незнакомую даму, и улыбка, промелькнув, погасла на его лице, как перегоревшая лампочка. – Согласно вашим распоряжениям мы пригласили мадам Локар… Она, – администратор вдруг перешел на шепот, – обычно сидела за одним столиком с… Ну, вы понимаете… – Он печально опустил голову и едва слышно выдохнул. – С исчезновенцем.
Словно о покойнике сказал…
– Здравствуйте, мадам Локар. Благодарю вас, что вы согласились оказать нам помощь. – Люсин неуклюже раскланялся и опять улыбнулся. Ему очень понравилось собственное произношение. Он и впрямь недурно говорил на родном языке мадам Локар, а втайне очень гордился, что и по-английски говорит не хуже. Пожалуй, даже лучше – с тем особым романтическим шиком, присущим одним морякам. Мадам протянула ему тонкую, в кружевной перчатке руку и нежным, детским голоском прощебетала:
– К вашим услугам, месье. Вы из полиции? Это серьезный случай?
– Ничуть! – отмахнулся Люсин. – Уверяю вас: все скоро разъяснится… Ключ от номера у вас? – повернулся он к администратору.
– Так точно. Этот… уходя, как всегда, оставил его у дежурной.
– А где дежурная?
– Я отослал ее, – он опять понизил голос до шепота, – из конспиративных соображений. Ключ теперь у меня. – Он тотчас же вынул из кармана тяжелую никелированную грушу и завертел вокруг нее тонкий золотистый ключик.
Люсин пожал плечами и, осторожно присев на самый краешек соседнего с мадам Локар кресла, шепнул ей:
– Как придет представитель посольства, так и начнем. – Потом он повторил это по-русски для всех.
От мадам веяло тонким, чуть горьковатым ароматом. Люсин уселся поплотнее и вытащил свою трубку.
– О, – оживилась мадам, – комиссар Мегрэ.
«А чтоб тебя! И эта туда же!» – выругался про себя Люсин и спрятал трубку.
– Это для того, чтобы производить более солидное впечатление на администраторов отелей, – шепнул он ей. – Специально захватил с собой.
Она заговорщически улыбнулась и милостиво кивнула ему.
«Как королева держится, – подумал Люсин. – И правильно, в сущности. Отчего бы нет?»
Но он заставил себя думать о другом. Оборвал мысль. Не дал себе прийти к банальному открытию, что каждая женщина, чувствующая себя королевой, оной особой и окажется. Мадам ему понравилась, и он внутренне немного стеснялся того мига, когда станет в ее присутствии рыться в вещах господина из 1037-го номера. Тут бы и выручила трубка! Она бы придала всей процедуре гениальный мазок законченности, высокой какой-то значимости. Но Люсин уже стыдился ее, как, наверное, стыдился бы лупы в руках.
Он встал, подошел к столику и позвонил в вестибюль. Спросил, не появлялся ли человек из посольства, и велел фотографу подниматься. Фотограф, увешанный аппаратами, с его ослепительной вспышкой будет явно уместен. Во всяком случае, он мог с лихвой компенсировать отсутствие лупы и трубки.
– Как прибудут из посольства, так сразу и начнем, – опять пообещал Люсин.
Заложив ногу за ногу и оттянув носок, Женевьева покуривала «Кент» и любовалась новенькой, синего английского лака туфелькой. Администратор о чем-то перешептывался с официантом.
– А вы, Витя, собственно, можете быть свободны, – сказал Люсин. – Спасибо вам за помощь. У вас ведь, наверное, дела есть?
– Ну что вы! – Витя снисходительно улыбнулся. – Какие уж тут дела. Я вот вспоминаю подробности вчерашнего дня, и мне кажется, что он очень торопился за завтраком.
– Почему же это вам кажется?
– А как же! – Витя даже подался вперед. – Осетринку только, извините, вилкой потыкал, а кофе…
– Осетрина свежая была?
– Помилуйте!
– Ну ладно, еще раз спасибо, Витя. Увидимся!
Витя недовольно пожал плечами и направился к лифту. Он только нажал кнопку вызова, как двери раскрылись, и из кабины вышел высокий, представительный мужчина в отлично сшитом синем в белую полоску костюме. Блеснув обворожительной и чуточку меланхоличной улыбкой, он направился прямо к Люсину, хотя виделись они впервые. Следом за ним вышел ощетинившийся просветленными объективами и блендами фотограф.
Люсин обменялся с сотрудником посольства крепким рукопожатием и представил ему присутствующих. Прислушиваясь к своей красивой, уверенной речи, он ввернул даже один столичный оборот, с которым познакомился на просмотре фильмов последнего Каннского фестиваля. Дипломат это явно оценил.
– Вы превосходно знаете наш язык, господин Люсин, – поклонился он и вдруг продолжил по-русски: – Ну что ж, начнем, пожалуй?
– Ключ, – сказал Люсин и протянул администратору раскрытую ладонь.
Тот осторожно опустил в нее тяжелую грушу.
Непринужденным жестом Владимир Константинович пригласил всех проследовать по коридору. Пропустив дипломата, мадам и Женевьеву, тихо спросил администратора:
– Что-то они у вас такие тяжелые?
– Чтоб постояльцы в карманах не таскали, – жарко шепнул тот в самое ухо.
– Умно придумано, – хмыкнул Люсин. – Вы задержитесь тут, в холле, и проследите, чтоб нам не мешали. Ладно?
Администратор разочарованно склонил голову набок.
– Посидите немножко с Витей, – попросил Люсин. – Я вижу, он еще не уехал, – кивнул он на топтавшегося перед лифтами официанта.
С озабоченным лицом зашагал он по красной ковровой дорожке мимо отделанных под орех дверей, почти касаясь лысиной низкого, пылающего люминесцентными трубками потолка. Вся компания почтительно ждала его у двери 1037-го номера. Фотограф, прижав к уху японскую вспышку, выслушивал, есть ли в ней ток. Вспышка явно не жужжала.
Люсин повернул ключ и распахнул дверь. В номере был полумрак. Нашарив выключатель, он зажег свет, который включился не сразу, а нарастающими конвульсивными всполохами. «Дроссель плохо контачит», – отметил он и пригласил представителя посольства первым проследовать в номер. Затем он предложил мадам и Женевьеве Овчинниковой задержаться у входа, пока фотограф произведет съемку. Когда все было сделано, он усадил дам в глубокие огненные кресла и приступил к детальному осмотру вещей. Предстояла большая канитель, увенчать которую должны были опись вещей и протокол осмотра. И один только Бог знал, пригодится ли хоть что-нибудь из этого для нужд следствия.
В стенном шкафу стоял легкий кожаный чемодан. Наклейки гостиниц, кемпингов, мотелей. Возможно, хозяин водил автомобиль.
Чемодан был не заперт. Люсин положил его на стол и раскрыл. Серый, исландской шерсти свитер, рубашки, галстуки, пара замшевых перчаток, какая-то легкая курточка, два ящичка гаванских сигар «Корона коронас» (куплены, очевидно, в Москве, благо дешевы), электрогрелка и другие мало о чем говорящие вещи. Другое дело нейлоновая, на молнии папка. Ее следует осмотреть особо.
Люсин уложил вещи обратно в чемодан и опустил крышку. Рядом на полированной поверхности стола осталась только папка и маленькая сафьяновая коробочка. Он повертел, повертел ее и, нажав незаметно на какой-то потайной гвоздик, раскрыл. Вид у Люсина при этом был такой, словно он чему-то неожиданно удивился.
Коробочка была выложена серым лоснящимся атласом, на котором тяжелым лиловым светом переливался золотой аметистовый перстень. На внутренней стороне его было вырезано имя «Гвидо». Люсин вытащил перстень и, прищурившись, поглядел на свет. Фиолетовые, изломанные огни закружились в калейдоскопической разгранке. Перстень был явно мужской. Об этом говорила и величина камня, и массивность зажавших его золотых лап. Но предназначался он для пальца тонкого, женственного…
Люсин положил перстень в коробочку, отметив в памяти марку известнейшего магазина Картье. Он вновь откинул крышку чемодана и разворошил вещи. Достал двумя пальцами перчатку и, высоко подняв, повертел ее, словно кисть винограда.
Перчатка и перстень предназначались для разных рук. Логичнее предположить, что в чемодане хранят свои перчатки и чужой перстень, чем наоборот. Более того: именно перстень, а не перчатки, может быть, скажем, предназначен для подарка. Кому? Может быть, тому самому Гвидо?
– Скажите, мадам Локар, какие руки были у месье?
– Простите?
– Ну, большие, маленькие…
– Средние. Нормальные мужские руки. «Значит, колечко кому-то предназначалось».
– Волосатые?
– Да, немного.
– А какого цвета волосы?
– На руках?
– Разумеется.
– Такие же… Я имею в виду – как и на голове. Темные. «Окажись они светлыми – сразу бы завертелся третий вариант. Хорошо хоть волосы как будто свои…»
– Составим опись сейчас или после осмотра сразу все и перепишем? – спросил Люсин посольского чиновника.
– Как вам будет угодно, – улыбнулся тот и развел руками.
– Тогда после, – решил Люсин. Бросил коробочку в чемодан и защелкнул замок. – Папку тоже под самый конец поглядим.
В шкафу висели два костюма: черный – вечерний и серый – деловой; на полках были уложены сорочки и голубая пижама.
– Скажите, мадам Локар, – спросил Люсин, – в каком костюме вы видели его в последний раз?
– В сером.
– Вот в этом? – Люсин снял вешалку с пиджаком.
– Нет. Тот был в клетку.
«Значит, он не переодевался после завтрака».
Люсин легко прошелся по карманам. Вроде ничего интересного. Мелочь наша и не наша, троллейбусные билеты и билеты в кино, крошки табака…
– Он курил?
– О да! Сигары, – ответила мадам.
«Значит, не только сигары. Ну конечно! – обрадовался Люсин, обнаружив смятую целлофановую пачку „Филипп Моррис“. Но тут же лежала и сигара в алюминиевом футляре. – Сигареты мог держать для угощения. Бывает и такое».
– Он носил кольцо?
– Да. Золотое обручальное, но как вдовец, и на среднем пальце правой руки массивное серебряное с чернью кольцо с черепом.
– Ну, масонское? – оживился чиновник.
– Не знаю, – равнодушно повела плечом мадам.
«Масонское? Любопытно… А вот это еще любопытней!» Люсин извлек из бокового кармана серого пиджака несколько квитанций комиссионных магазинов.
– Так… Куплено в комиссионном на Арбате, – сказал он. – Рисунок Ю. Анненкова тушью «Женщина в ванне», тридцать два на двадцать восемь, цена сорок пять рублей. Любопытно… Это тоже на Арбате. Художник Сомов: «Арлекин и Смерть», девяносто четыре рубля.
Сомов потянул больше.
Люсин скользнул взглядом по стенам. Кроме гостиничной картинки, изображавшей каких-то людей, любующихся с Ленинских гор Лужниками, других шедевров живописи не было.
«Где же они – эти Арлекин и женщина в ванне?»
Третья квитанция, выписанная антикварным магазином на улице Горького, лаконично сообщала, что пропавший владелец этих костюмов, покупавший картины, приобрел еще и Будду, позолоченного, высотой 14 см, с дефектами. Стоил Будда полсотни.
Но его тоже не было видно.
«Искусством интересуется… Божественным… И чего он в Загорск-то не поехал? Что ж с ним, беднягой, приключилось?»
Люсин закрыл шкаф и еще раз оглядел номер. За сдвинутыми шторами привычно гудел город.
«Зачем это я свет зажег, когда на дворе день? Надо было только штору раскрыть. А публика небось подумала, что так надо…»
Он подошел к телевизору и раскрыл столик. Там, рядом с экспортной «Столичной», изготовленной из отборной пшеницы (отлитые на стекле английские буквы гарантировали однократное употребление стеклотары), скрывался позолоченный Будда. Был он страшен – трехголов и толстопуз и вид имел неприличный.
«А я-то представлял себе Будду по-другому. Думал, что он – как человек, а у этого морда кабанья и черепа на голове. Но им виднее. Высота та же, позолочен, потерт, пальцы сломаны. Так что, несомненно, с дефектами. Он самый и есть. За полсотни я бы такого купил. Забавно».
«Столичную», которую надпись на этикетке рекомендовала слегка охладить, пропавший иностранец в холодильник не ставил, видимо, вообще к ней не притрагивался, так как была она завернута в первозданный целлофан.
«Неужто тоже для кого-то припас? Тут, наверное, ноль восемь. Удивительный человек!»
Дошла очередь до письменного стола. Там-то и отыскались в среднем ящике завернутые в бумагу «Женщина в ванне» да «Арлекин и Смерть». Женщина была голой, но выглядела скромно. Люсин решил, что за несколько штрихов черной туши сорок пять рублей многовато. Зато другая картина была многоцветной акварелью. Желтый скелет в черном, забрызганном жемчужными слезками плаще выглядел весьма внушительно. К тому же он еще наигрывал на скрипочке из берцовой кости. «Тоже дороговато», – решил Люсин.
В тумбе стола он нашел две нераспечатанные коробки шоколада («Поистине этот человек живет для других!») и план ВДНХ.
Не обрадовала его и ванная. Там на зеркальной полочке стояли всевозможные флаконы, мыльница с тремя сортами мыла, какая-то ароматичная соль и бритва «Золинген» в кожаном футляре.
«Опасная! – с уважением подумал Люсин. – Не какая-нибудь электрическая. Значит, выбрит всегда, как бильярдный шар».
Еще висел там мохнатый халат, стояли поролоновые туфли, и прямо в ванне валялась мочалка, вернее, настоящая морская губка.
«Вот и все. Документы, деньги и сертификаты у него при себе. Человек он небедный и со вкусом. Но все в меру. Джентльмен».
– Он ведь настоящий джентльмен, не правда ли? – спросил Люсин, выходя из ванной.
– Думаю, да, – согласилась мадам Локар.
– И конечно, вчера за завтраком он был гладко выбрит?
– Конечно.
– У брюнетов это, знаете, целая проблема: не пройдет и часа, как снова синева проступает.
– Он всегда был гладко выбрит.
«Отлично! Это хорошо, что у него опасная, очень хорошо… Но ведь перед вечером ему надо было где-то побриться?»
– Ну что ж, дамы и господа, осмотрим теперь эту папку и приступим к описи.
Люсин прошел к столу, раскрыл папку и аккуратно вывалил на стол ее содержимое.
Фотограф на всякий случай сделал несколько снимков.
– У вас все? – спросил его Люсин.
– Все.
– Тогда раздвиньте, пожалуйста, шторы и погасите свет.
При дневном свете все как-то повеселели. Мадам подошла к окну. В обесцвеченное жарой июльское небо весело изливали лиловые, клубящиеся струи трубы ТЭЦ. По реке медленно тащился белый прогулочный катер. Женевьева закурила новую сигарету и длинным перламутровым ноготком время от времени сбивала с нее серую колбаску пепла. Фотограф перекручивал пленку, а посольский чиновник, откинувшись и кресле, вдохновенно разглядывал потолок, словно стихи сочинял.
Никто уже не ожидал от осмотра никаких чудес, и потому предметы, хранившиеся в нейлоновой папке, не вызывали особого интереса.
А напрасно…
Там был туристский план Москвы, черный пакет с фотографиями, колода карт, путеводитель по Ленинграду, изданный на английском языке АПН, и еще какая-то безделушка не безделушка, брелок не брелок, в общем, ярко-синяя керамическая фигурка величиной с мизинец. Видно, старинная.
Сначала Люсин взялся за план. Метро «Калужская» было обведено карандашом. На обороте, в списке транспорта, был отмечен автобус 531 красный, курсирующий от Калужской до Красной Пахры.
Не обнаружив на плане других пометок, Люсин шагнул к гардеробу и, еще раз тщательно осмотрев карманы, забрал все найденные в них билеты. Затем, вернувшись к столу, он взялся за карты. Такие ему еще никогда не встречались, хотя он повидал немало различных колод. Нет, это были карты, одинаково не похожие ни на обычные игральные, ни на те изображения экзотических стран и ярких, весьма легко одетых женщин, которые можно купить в первом же заграничном порту. Даже масти здесь были особые. Не какие-нибудь «крести» и «буби», а желуди с дубовыми листьями и неведомые желтые шары. Только пики, или, как их чаще именуют в кубрике, вини, были еще малость похожи на настоящие.
Иначе выглядели и фигуры. Валеты, дамы и короли совершенно на себя не походили, и кроме них Люсин обнаружил еще свечи, булавы и шпаги. Всего он насчитал в колоде семьдесят восемь листов. Иного названия, как чертовы карты, он для них не нашел.
Путеводитель по Ленинграду никаких явных пометок не содержал, а в черном пакете лежали шесть совершенно одинаковых снимков какого-то рваного, истершегося на сгибах манускрипта. Тонким старорежимным стилем рондо на русском языке с ером и ятью было записано стихотворение.
Люсин прочел его два раза, облизал губы, потом, забывшись, достал злополучную трубку и принялся упорно грызть мундштук. Прочел стихотворение в обратном порядке, вздохнул и сказал:
– Все ясно, дамы и господа, а также дорогие товарищи… Более или менее ясно. В этом смысле, конечно…
Сунув фотографии в пакет, он все уложил в папку и опять полез в чемодан. Извлек оттуда коробочку с перстнем и переложил ее в папку. Некоторое время молча сидел в кресле с весьма озабоченным видом, но вдруг, точно на него снизошло откровение, вскочил и кинулся в ванную.
Все с вялым интересом следили за тем, что будет. Из ванной Люсин вернулся со стаканом для полоскания, который он бережно нес на собственном носовом платке. Поставив стакан на стол и осторожно вытянув из-под него платок, Люсин стрельнул глазами по комнате и подхватил стакан для питья и крышку графина. Все эти нехитрые изделия Гусь-Хрустального завода он уложил в коробки с ватой, которые извлек из портфеля.
Эта работа далась ему, по-видимому, не так-то легко – затылок его побагровел, а розово-лиловые пятна на носу обозначились ярче. Уложив коробки в портфель, Люсин употребил платок по назначению. Покашлял в него и отер себе лоб и затылок.
– Эту папку я забираю до конца расследования, – сказал он чиновнику. – А остальные вещички можно сдать пока в камеру хранения. Давайте составим опись.
Изнывавший от скуки чиновник на секунду оживился и робко спросил:
– Может, перепишем одну только папку? Ведь остальные вещи будут в камере хранения.
Мысль эта показалась Люсину довольно здравой. Он подумал с минуту и, как бы извиняясь, развел руками:
– К сожалению, таков порядок… Но мы быстро с этим справимся. Вроде бы я все помню, потом проверим, не упустил ли чего.
Он достал из портфеля портативную машинку «Колибри», заправил в нее три экземпляра и принялся бодро отстукивать опись. Но, дойдя до «Сигар гаванских („Корона коронас“) – 2 ящ.», он перестал вдруг печатать, поднялся и вновь полез в чемодан. Достав эти самые «2 ящ.», он быстро раскрыл их один за другим перочинным ножом. В первом ящике действительно, как снаряды, были уложены длинные алюминиевые футляры с великолепными, золотисто-серого цвета сигарами. Зато второй ящичек вместо тривиальных сигар порадовал хорошенькой иконкой. Была она на гнутой доске и выглядела весьма старой, хотя краски, слегка, правда, облупившиеся, сверкали удивительно свежо. Фон иконы был светлый, как вечереющее тепло-латунное небо. Три синие фигуры с крыльями и золотистыми нимбами вокруг голов сидели за овальным столом, уставленным одними только чашами. В руках небожителей были длинные тонкие копья. Складки их синих хитонов были очерчены схематично и резко.
Бесстрастная, не проронившая за все это время ни слова Женевьева Овчинникова при виде иконы явно взволновалась.
– Вам она знакома? – спросил ее Люсин.
– Нет! – почти выкрикнула Женевьева и, отрицательно покачав головой, уже спокойно добавила. – Эта, – здесь она сделали ударение, – мне незнакома. Но точно в такой же манере выполнена знаменитая рублевская «Троица»… Может, всего лишь копия?
Засыпавший уже чиновник тоже несколько оживился.
– Это криминал? – спросил он по-русски. Тут только Люсин сообразил, что все это время разговор шел на другом языке. Впрочем, такое было в порядке вещей. Не переводить же специально для фотографа, которому было, как говорится, до лампочки.
– Криминал? – переспросил Люсин, как будто слово его озадачило. – Это уже как взглянуть. Во всяком случае, если она оригинальна, то вывозить ее из страны нельзя. Тем более таким способом. – Он покрутил пальцами и кивнул на раскрытый ящик. – Даже на эти картинки – на Женщину эту и Смерть – нужно специальное разрешение. Ведь не все, что продается, можно вывозить, не так ли?
– Конечно, – понимающе согласился чиновник. – У МИС тоже такие законы.
– Ну вот видите… – поскреб подбородок Люсин. – Эта находка сообщает всему делу определенный нюанс… Вы понимаете в иконах, Женевьева Александровна? – спросил он вдруг по-русски, резко повернувшись к девушке.
– Немного разбираюсь, – скорчив пренебрежительную гримаску, сказала она. – Я же окончила искусствоведческий.
– Это прекрасно, это очень прекрасно! – Люсин даже руки потер. – Вы непременно дадите мне консультацию.
– Если смогу, пожалуйста, – равнодушно согласилась Женевьева.
– А вы почему не были вчера в театре на Таганке, мадам Локар? – вдруг неожиданно спросил Люсин.
– Я? – удивилась мадам. – Но что мне там делать, когда я ни слова не знаю по-русски? Это ведь не опера и не балет: нельзя же смотреть пьесу с переводчиком! Разве не так?
– Ну конечно, конечно, я как-то не подумал об этом. Простите… А он разве говорил по-русски?
– Говорил! – неожиданно ответила за мадам Локар Женевьева.
– Хорошо? – мгновенно обернулся к ней Люсин.
– Да, почти без акцента.
– Вы мне об этом не рассказывали…
– Значит, как-то запамятовала, да вы и не спрашивали.
– Да, – кивнул ей Люсин. – Конечно… Вы говорите, почти без акцента, в чем же выражалось это «почти»?
– Трудно сказать… Это так неуловимо. Промелькнуло, и не вспомнишь потом. Одним словом, понять это можно только в том случае, если вы специально вслушиваетесь. Я неясно объясняю?
– Нет, ясно. – Люсин выглядел явно раздосадованным. – Хорошо, пока закончим с этим.
Он вновь сел за машинку и не поднимался уже, пока не отпечатал всю опись.
– Проверьте, пожалуйста, не упустил ли чего, – сказал он чиновнику, отделяя отпечатанные листы от копирок. – И подпишите.
– Все правильно, – сказал тот, бегло проглядев список, и, достав авторучку, поставил подпись, прижимая листок к колену.
– Теперь подпишите вы, мадам, и вы, Женевьева Александровна, – взяв у чиновника листок, сказал Люсин, – а я тем временем закончу еще одну маленькую формальность.
Он извлек из тумбы коробки с шоколадом, разорвал целлофан и раскрыл их. Обычные шоколадные конфеты, ничего более.
– Ну и отлично, – вздохнул Люсин. – Все же находка иконы проливает свет на некоторые контакты этого господина? – склонился он над сидящим в кресле чиновником.
Тот многозначительно кивнул.
– И мы должны проверить их, если хотим разыскать его?
Чиновник согласился и с этим.
«Какой покладистый малый», – подумал Люсин.
– Следовательно, у вас не возникнет возражений, если мы не будем сдавать вещи на хранение, а временно задержим их у себя?
Чиновник сначала широкой улыбкой дал понять, что никаких возражений у него не возникнет, а затем сказал:
– Конечно, конечно… Поступайте как считаете нужным. Мы все это сейчас и оговорим в протоколе. Я вижу свою задачу в том, чтобы всемерно сотрудничать с вами, ни в чем более… Скажите мне только, что это за снимки там у вас, в описи? Что на них?
«Глаз-алмаз! – восхитился Люсин. – Вроде бы даже и не глядел, а сразу суть ухватил».
– Так, пустяки… – выдохнул он. – Стишки какие-то. Но в интересах следствия лучше их до времени не очень того… – Он пошевелил пальцами, подыскивая подходящее слово. – В общем, я вам покажу их при личном свидании, если не возражаете, конечно.
Покладистый чиновник кивнул.
Люсин уже проникся к нему уважением, смешанным с настороженностью.
– А что это за карты у него такие странные? – решился спросить он. – Вы, случайно, не заметили? Так я их сейчас покажу.
– Не надо. Заметил, – маскируя зевок, задвигал нижней челюстью чиновник. – Это таро.
– Ах, таро! – понимающе покачал головой Люсин. – Небось, это посложней преферанса или там бридж-белота? – тихо спросил он, еще ниже склоняясь к собеседнику.
– Конечно, – ответил тот. – Тем более что чаще таро используются не для игры, а для гадания.
– Ну разумеется! – развел руками Люсин. – Конечно, для гадания. Это само собой… Для чего же еще?
– Конечно, сейчас трудно сказать, сколько времени займет это дело? – спросил чиновник.
– Да, – сказал Люсин. – Возможны любые неожиданности. Я уж не говорю о том, что пропавший может сам преспокойненько объявиться в любой момент.
– Если он жив.
– Разумеется. Во всяком случае, к дорожным катастрофам за последние сутки он отношения не имел.
– Внезапный сердечный приступ?
– Справлялись уже… А кстати, как у него со здоровьем?
Чиновник улыбкой продемонстрировал свою полную неосведомленность.
«Богатая мимика», – подумал Люсин.
– Когда к нашим властям обращаются за заграничным паспортом, то, как правило, не спрашивают о здоровье.
«И напрасно», – мысленно прокомментировал Люсин.
– Знаете что? – Чиновника словно осенило: – Сделайте нам официальный запрос, и мы быстро наведем необходимые справки об этом человеке. Вам это может помочь.
– Спасибо, – сказал Люсин. – Я немедленно доложу о вашем любезном предложении.
– Вот и хорошо. А теперь позвольте задать вам совершенно неофициальный вопрос.
– Пожалуйста.
– Видите ли, господин Люсин, я большой любитель детективов. Это мое хобби, весьма неоригинальное, как вы понимаете. Но что делать? Такова жизнь. Мне, понимаете ли, более всего интересно следить за прихотливой нитью догадки. Здесь Шерлок Холмс или, скажем, патер Браун не имеют себе равных. Это победа железной логики. Я имею честь быть другом господина Сименона, приходилось мне беседовать и с мадам Кристи. В вашем лице, господин Люсин, я вижу представителя следственной школы иного типа. Я вас не утомил своим многословием?
Люсин молча поклонился.
– Тогда я, с вашего разрешения, продолжаю. Какой ускользнувший от моего поверхностного взгляда факт, какая, может быть, случайная деталь заставили вас обратить внимание на аметистовый перстень? Почему вы вдруг опять полезли в чемодан?
Люсин спешно придумывал правдоподобный ответ.
– Я понимаю, когда вы, печатая опись, спохватились, что не проверили коробки с шоколадом… Честно говоря, я, как увидел их впервые, так сразу решил, что вы их вскроете.
Люсин закусил губу.
– Это ведь только естественно, – господин Люсин, не правда ли? Но перстень! Чем он привлек ваше внимание? Быть может, он как-то связан с теми фотографиями?
«Во шурует тралом парень!»
– У меня есть приятель, – засмеялся Люсин. – Жонглер. Любитель, конечно. Так он запросто работает с пятью мячиками. Я его как-то попросил объяснить мне всю технологию. Он начал было объяснять, но тут же сбился и в первую минуту не то что с пятью – с тремя мячами не мог совладать. Боюсь, что и я не сумею удовлетворить ваше любопытство. Надеюсь, что в ближайшее время все разрешится, и вы сами поймете, в чем тут дело. И конечно, быстрее, чем я, как это уже было с конфетами.
Они дружелюбно посмеялись.
– Ну, вот и все как будто, – сказал Люсин, пригладив волосы. – Большое спасибо всем вам за помощь. Надеюсь, мадам Локар, что мне удастся с вами еще встретиться…
– Послезавтра группа мадам Локар улетает в Ленинград, – сообщила Женевьева Овчинникова.
– Надолго?
– На пять дней, – ответила мадам одновременно с Женевьевой. Они улыбнулись друг другу.
– А потом назад?
– Нет, – энергично покачала головой Женевьева, и золотистые кудряшки на миг отделились от ее висков. – Из Ленинграда – на три дня в Киев, а потом уже в Москву.
– Ну и отлично, – сказал Люсин. – Желаю вам приятного путешествия. А вы, Женевьева Александровна, навестите меня как-нибудь перед отъездом. Когда? Завтра?
– Можно и завтра… В пятнадцать часов вас устроит?
Женевьева кивнула и, решительно смяв сигарету в массивной мраморной пепельнице, поднялась. Бросила на плечо синюю сумку на длинном ремне с эмблемой авиакомпании «Сабена» и подошла к мадам Локар напомнить, что сегодня будет экскурсия по вечерней Москве с посещением Останкинской телебашни. Сдержанным кивком распрощалась со всеми и ушла. Люсин стал собирать вещи пропавшего иностранца.
– Давайте я помогу вам уложить костюмы, – предложила мадам. – Мужчины, как правило, этого не умеют…
Они управились с этим делом в пять минут, после чего Люсин прошелся по шкафам и ящикам, не забыл ли чего. Все оказалось в полном порядке.
– Еще раз спасибо, мадам, – улыбнулся Люсин, осторожно пожимая тонкую, затянутую в перчатку ручку. – Счастливого вам пребывания в нашей стране.
Она ушла, и вскоре где-то по соседству хлопнула дверь ее номера.
Потом Люсин обменялся крепким рукопожатием с чиновником, заверив того, что в случае чего немедленно даст знать.
Оглядев в последний раз опустевший номер – огненные кресла, телевизор, полированный стол, раскрытые шкафы, блеск голубых и белых кафельных плиток в непритворенной двери ванной, раздвинутые шторы цельностеклянного окна, потолок со скрытым освещением и серый плюш сплошь закрывавшего пол ковра, – Люсин склонился над широкой деревянной кроватью и быстро осмотрел ее.
Потом отворил балконную дверь. Ворвался тугой ветер. Затрепетали легкие занавески. Вместе с уличным шумом в комнату проник легкий аромат бензинового перегара. Солнце уже закатывалось за крыши домов. Противоположные окна превратились в ослепительные оранжевые зеркала.
Балкон был пуст.
Люсин вернулся в номер, с усилием притянул дверь и повернул ручку. Еще раз прошел в ванную, побыл там с минуту, после чего тщательно осмотрел плетеную корзину для бумаг. Разочарованно сморщил нос и, взяв в одну руку портфель с плащом, а в другую чемодан иностранца, мотнул головой на дверь. Фотограф, который, глубоко усевшись в кресло и вытянув ноги, пускал кольца, загасил беломорину и неторопливо стал навешивать на себя аппаратуру.
Люсин пропустил его вперед.
В коридоре, притулившись к стене, стояли администратор и официант Витя.
– Ну, нашли чего-нибудь? – спросил администратор, расплываясь до ушей.
– Нет, – сказал Люсин. – Просто вещички переписывали. Пошли теперь вниз. Оформим. Нате-ка вашу гантель. – Заперев номер, он отдал администратору ключ.
Официальный рабочий день был окончен. Оставалось только вернуться на работу, доложить обо всем начальству и все, как полагается, занести на бумагу.
…Возвратившись в кабинет. Люсин узнал, что фотографии пропавшего уже размножены и разосланы по отделениям милиции.
– Сообщите по отделениям, – первым делом распорядился он в телефон, – пусть побывают во всех парикмахерских. Может, он вчера вечером или сегодня утром куда-нибудь заходил побриться. И вот еще что: кроме городской милиции подключите сюда и Старую Калужскую дорогу, пока до сорок пятого километра. Там тоже пусть пройдутся по парикмахерским.
После этого он принялся исследовать содержимое папки. Начал с билетов. Отделив троллейбусные от автобусных, он остановился на двух соединенных воедино контрольных билетах московского автобуса ценою по 10 копеек каждый. Записал индекс: МЛ 19з. 762-71, серию: ЗЕ-109 и, конечно, номера 770 266 и 770 267. К ним же, возможно, примыкал и обычный пятикопеечный билет.
Сказать наверняка, конечно, нельзя, но, поскольку все три билета первоначально были смяты в один комочек, Люсин решил остановиться пока на том, с которым иностранец совершил поездку за 25 копеек.
Оставалось выяснить, куда и когда. Записав все характеристики третьего билета, Люсин стал названивать по автобусным паркам и транспортным управлениям. После десятого, а может, пятнадцатого звонка он уже знал, что билеты могли быть приобретены у кондуктора В. С. Антиповой, обслуживающей автобус номер 73-21. Автобус совершал рейсы по маршруту 531: станция метро «Калужская» – 45-й километр, что согласовывалось с пометками на плане Москвы. Билеты могли быть приобретены примерно около 16 часов; разумеется, вчера. А это совпадало с роковым временем: промежутком 12—19 часов.
Все, таким образом, пока сходилось. Почему же тогда Люсин записал «могли быть приобретены», а не «были приобретены»?
Прежде всего из-за неисправимого рыбацкого суеверия. Удачу ведь легко вспугнуть. Даже виду не надо подавать, что замечаешь, как благоприятно складываются события. Впрочем, честно говоря, суеверие играло в этом деле последнюю роль. Все было значительно сложнее.
Чаша весов все еще колебалась у точки равновесия. Из двух возможных версий – «иностранец пропал, потому что с ним что-то приключилось» и «иностранец пропал, потому что это ему было зачем-то надо» – обе были пока равноправны.
В самом деле, пометки на плане и эти билетики могли быть намеренно оставлены, чтобы сбить со следа. Если так, то он идет сейчас у иностранца – дыру ему под ватерлинию! – на поводу, словно лосось какой на спиннинге. Но тогда и остальное сделано намеренно – иконка эта, стихи…
«Вроде бы и ни к чему все это… Слишком странно тогда это дельце выглядит. И если уж уводить из города, так почему столь близко? Почему на 30—38 километров (зона действия билета в 25 коп.), а не, скажем, в Одессу или тот же Ленинград? Что ж, расширить зону поисков всегда можно. Подождем первых результатов, а там видно будет…»
– Лаборатория? Это Люсин говорит. Вещички получили? Начните, пожалуйста, с серого костюма. Особенно низ брюк.
«Если все это не подстроено, то можно с уверенностью сказать, что человек ехал на автобусе именно в том костюме, в кармане которого лежат билеты. Вроде бы так?.. Ха! Как это ускользнуло от внимания? Брюки серого костюма, кажется, с манжетами… Старомодно вроде и как-то не вяжется…»
Люсин опять придвинул к себе внутренний телефон.
– Катя? Это Люсин говорит. Катечка, золотце, скажи мне, как там, в Европе, сейчас насчет брюк с манжетами? Не в моде? Ну погляди, погляди и сразу же мне позвони…
Он положил трубку и тут же взял ее.
– Лаборатория? Люсин. Брючки те вроде с манжетами? Ага! Так вы их выверните… Да что вы, ей-Богу!.. Я совсем не учу… Просто так, к слову пришлось…
Люсин покраснел. Яростно почесал макушку и, сунув в рот трубку, стал грызть мундштук.
Позвонила Катя и сообщила, что еще в прошлом сезоне ателье Лианье предложило модель делового костюма с манжетами у брюк. Фотографии были помещены во многих парижских журналах, а также в женском швейцарском еженедельнике «Вы и он».
«Уже легче… Было бы неприятно, если бы этот джентльмен отставал от моды. Это как-то не гармонировало бы…»
Позвонили из лаборатории. На брюках обнаружили небольшие пятна грязи: похоже на брызги желтой глины и строительного цемента. В манжетах сбившаяся в комки пыль и кусочек прелого листика. Микроскоп выявил ольху. Сжигание пыли и последующий спектральный анализ показали линии, которые можно отнести к свинцу и кадмию. Заключение по другим вещам обещали дать завтра.
«Ну что ж, завтра так завтра. И это уже кое-что. Улов, конечно, незначительный, но, похоже, что эхолот пишет косяк. Утро вечера, конечно, мудренее, но пока еще не вечер».
– Гараж? Люсин говорит. Машину бы мне, если можно… Нет, не очень надолго. Часа на три… Во, спасибо! Так я минут через пять спущусь.
Он спрятал документы в сейф. Подумав, положил туда же и портфель. Запер. Вдавил нитку в розовую пластилиновую нашлепку, разгладил пальцем и приложил печать.
Взял плащ. Закрыл кабинет и отдал ключ в соседнюю комнату. Увидев на всех лифтах красные огоньки, махнул рукой и весело затрусил по гулкой лестнице.
