Он спал и видел сны. Всю дорогу, всю эту бесконечную дорогу он спал. Когда самолет совершал посадку, он выходил, дышал жарким воздухом аэродромного поля, глядя на мерцающие в вышине звезды, или, шатаясь, прохаживался по душным галереям аэропортов, и все равно спал на ходу.

Стоянка заканчивалась, пассажиры снова загружались в гигантский пятнистый транспортный самолет, ревели двигатели, и он, повозившись в неудобном, наспех установленном кресле, снова засыпал.

Ему хотелось выспаться за все эти долгие месяцы, которые он теперь видел во сне… Страшные месяцы.

Ему снились нарезанные ломтями рисовые поля с их блестевшими водяными проплешинами, хороводы тонконогих сахарных пальм, порой с листьями, а порой коротко постриженных, как новобранцы, отдавших свою богатую шевелюру для крыш хижин. И сами эти хижины — жалкие постройки на сваях. Серые, из высохших пальмовых листьев, крыши, серые стены, шаткие лестницы с всегда нечетным, чтоб не прогневить богов, количеством ступенек… А под домом между сваями станок, лежак, привязанный буйвол, вокруг огородик, одна-две кокосовые пальмы, манговое дерево…

Как это все здорово горело в брызгах напалма! Как торопливо, в безумном страхе, скатывались с шатающихся веранд голопупые карапузы, старухи, хромые старики, женщины, похожие на девчонок, и девчонки, уже расцветшие как женщины. Скатывались, отбегали, отползали, словно жуки или, как их там, ящерицы, что ли. Кричали, плакали…

Умора!

Женщины! Какие же красивые там были женщины с их точеными фигурками, густыми черными волосами, спускавшимися ниже пояса, с их большими грустными глазами и ослепительно белыми зубами.

И такие женственные, такие очаровательно изящные.

Он видел этих женщин невозмутимыми, ловкими, твердыми в бою, когда они целились из своих старых винтовок, а он завороженно следил за ними в мощный бинокль и не всегда разряжал в них свой автомат.

Он торопливо уходил от всех, не желая видеть каменные лица этих женщин, их намертво слепленные губы и зажмуренные глаза, когда ребята, захватив двух-трех в плен, громко гогоча, поджаривали им спины зажигалками, прежде чем прикончить.

Ему казалось, что он ловко притворяется, но все всё замечали, и его прозвали чистоплюем и тихоней.

Впрочем, в бою он был смел, искусен и не раз выручал товарищей, так что его все-таки уважали. В конце концов, его дело, может, у него дома богатая ревнивая невеста…

Невесты у него не было, тем более богатой. Была мать, да и та умерла, пока он успешно приканчивал чужих матерей в этом богом проклятом краю, был старший брат, благополучный, женатый, отец троих детей, нахлебавшийся в мировой войне в Европе, раненый и потому не понимавший, как это Кар по своему собственному желанию завербовался в армию. Он что, ненормальный? Или самоубийца? А может, скрывается от полиции? То, что Кар никак не мог найти работы по душе, а точнее, вообще работы, что его манили приключения, дальние страны, хороший заработок, брат не понимал.

— Тебе никогда не дырявили живот штыком? — серьезно спрашивал он Кара. — Нет? А по госпиталям с капельницей ты не валялся? Тоже нет? Вот если б ты все это прошел, ты бежал бы от вербовочного пункта быстрей рысака.

— Что ж ты мне прикажешь — подохнуть, чтоб сообразить, что умирать не рекомендуется? — возражал Кар. — Не всех же штыками пыряют. Вон кое-кто вернулся с орденами и привез кое-что. Да и не так просто со мной справиться.

И он выпрямлялся во весь свой без малого двухметровый рост, поигрывал могучими мышцами футболиста. Да, уж когда он бросался в ноги противника, тот не только мяч терял, а иной раз и сознание.

На вербовочном пункте его оценили и определили в парашютисты. В этих войсках хрупких мальчиков не держали, но даже там он выделялся своей силой и выносливостью.

А уж чего-чего, но выносливость здесь лишней не была.

Не все выдерживали, ох, не все.

Чего только не приходилось на долю будущих парашютистов! Бег с тяжелейшими ранцами на десятки километров, ползание в грязи, в болоте, в гнилье на десятки метров, перелезание, перепрыгивание, перетаскивание, переходы и еще множество пере… Их учили рукопашному бою, учили убивать голыми руками, лопатами, палками, гитарными струнами, свернутыми в трубку бумажными рулонами, ремнями, самопишущими ручками, словом, оказалось, что всем на свете, начиная от заколки для галстука и кончая цветочным букетом, можно убивать!

Учили допрашивать. Когда инструктор демонстрировал методы допроса, Кара едва не стошнило, хотя особой сентиментальностью он не отличался, да и кто сохранит человеческие чувства после многомесячной вот такой подготовки?

Между прочим, выдерживать допросы тоже учили. После этого двое ребят покончили с собой.

Но главное — учили ненавидеть. Всех. Каждого. Товарищей по роте, инструктора, командиров, встречных, прохожих и, уж конечно, «потенциальных врагов» — белых, черных, желтых…

Выстраивали и заставляли хором кричать: «Убей их! Ненавижу их! Зарежу их!» Под «их» понимали всех возможных и невозможных врагов. Врагов страны, величайшее счастье родиться гражданином которой выпало на их долю.

— Если теперь, — сказал им инструктор по окончании учебы, — вы способны пожалеть собственную мать, значит, мы потратили все это время даром. Запомните, вы — цвет нации, лучшие граждане нашего государства. Ясно, кретины? Вы — хищные звери, а потому лучшие граждане! Все понятно, сборище мерзавцев? Ну хорошо, идите и воюйте! Да как следует. Когда будете убивать врага, представьте на его месте меня, тогда наверняка убьете, подонки! Xa-xa-xal — Инструктор разражался оглушительным смехом, а Кар и ребята с тоской думали о том, нельзя ли посчитаться с их мучителем уже теперь.

Случаи убийства инструкторов «неизвестными лицами» порой бывали.

Когда наконец Кар и другие ребята, навьюченные, словно мулы, с автоматами в руках погрузились в самолет, они представляли собой банду законченных убийц. Но внешне это были рослые парни, мускулистые, загорелые, белозубые, в лихо заломленных набок беретах цвета надежды.

Такими они прибыли и к месту назначения, на другой конец земли. Сошли, окунувшись словно в сауну, и отправились в свой лагерь.

Вот тогда началась для Кара его кошмарная жизнь. Впрочем, вначале она вовсе не казалась кошмарной. Уже одно то, что кончились нечеловеческие тренировки, издевательства инструктора, постоянное напряжение, было облегчением. Теперь они вымещали на других накопленную бессильную злобу…

В городе, вернее, поселении, где по пальцам перечтешь нормальные двух-трехэтажные дома, а так все больше хижины, деревянные бараки или, наоборот, роскошные, но, увы, недоступные им виллы, имелись ресторанчики, пивные, а в глухих переулках — дома, наполненные местными красавицами, пытающимися вырученными грошами хоть немного помочь своей бесчисленной голодной родне.

Кар и его друг Лоридан, или Лор, по сравнению с другими еще сохранившие остатки порядочности, немного жалели этих миниатюрных беззащитных девушек и, выбрав себе постоянных подруг, во время нечастых визитов заносили им банки консервов, сигареты, разную снедь, были щедры в оплате.

Кто знает, может, именно тогда Кар впервые задумался. О чем? Ну, вообще, о себе, о своей жизни, о дальнейшей судьбе, о том, что он делает и правильно ли живет, о том, наконец, что есть на свете и другие страны, кроме его собственной, и другие люди, кроме него и его ребят, и., быть может, они тоже имеют право на жизнь.

Мысли эти возникли после одного разговора, который состоялся у него с Рарой, его подругой.

В свободный день они отправились вчетвером на служебном джипе километров за сорок от города.

Лоридан гнал машину, словно в конце пути его ждал приз. А может, так оно и было? Мелькали деревушки, пальмовые рощи, уходили за горизонт рисовые поля, встречные волы, испуганные клаксоном, медленно отворачивали в сторону, а голые малыши провожали машину задумчивым взглядом. Они приехали к коричневым развалинам древнего храма, где и сейчас, по военной поре, в узких приделах возле статуй будд курились ароматические палочки и молча сидели калеки, протянувшие за подаянием увечные руки.

Огромное дерево с серым стволом роняло смешные, похожие на ушастую заячью голову не то листья, не то зачатки будущих плодов. Они уселись в тени его гигантской кроны, вытащили припасы, которыми можно было, наверное, накормить полдюжины деревень, пили пиво, хохотали, бросали объедки не решавшимся приблизиться детишкам. Те смотрели огромными печальными глазами. Покорность, безнадежность, тоска застыли в этих глазах.

Следующий привал устроили на берегу гигантской реки, катившей свои желтовато-бурые воды не одну тысячу километров.

По реке плыли длинные лодки с полукруглым навесом — жилища рыбаков. Здесь жили, добывали рыбу, рождались и умирали.

Одинокий гребец в широкополой соломенной шляпе, стоя, ловко гнал свою лодку веслом. У берегов плескались в мелкой воде мальчишки, что-то кричали.

Вдоль берега росли невысокие редкие заросли. Чего? А черт его знает! Кар так и не узнал за долгие месяцы пребывания в этом краю ни названия здешних деревьев, кустов, трав, цветов, животных, ни названия городов и деревень. Да и истории страны он не узнал. А зачем? Все эти маленькие желтокожие люди, их детишки, вообще их жизнь были отделены от него словно стеклянной стеной. Как они жили и жили ли вообще, его интересовало так же мало, как судьба вечно мотавшихся по столу в столовой муравьев. Нет, муравьев, пожалуй, больше — еще залезут в тарелку… Кар убивал порой этих людей — что ж поделаешь, он приехал сюда воевать. Но во время операций, когда приходилось стрелять из своих автоматов по зарослям, забрасывать их гранатами и минами, он же не видел тех, кого эти мины убивали. А что касается пленных, то, как уже говорилось, он не любил смотреть, что с ними делают. Ну, а сейчас, на берегу реки, где легкий ветерок скрадывал жару, он, глядя вдаль на зеленые поля, изящные пальмы, слегка пьяный, довольный, просто радовался жизни, ни о чем не задумываясь. Вот рядом Papa, такая нежная и покорная, чуть поодаль Лор, надежный и верный друг, друг навеки, впереди веселый вечер. Их часть на отдыхе, а значит, в ближайшую неделю нет опасности, дома его ждет в банке приличный капиталец и каждый день капают новые монеты, расходов же нет.

Скоро кончится эта дурацкая война, он вернется… Впрочем, пусть еще немного продлится, пусть капиталец подрастет. Да, честно говоря, и работать не очень хочется, здесь-то разве это работа! А дома придется, там без дураков. Он, правда, давно оторвался от родины и не очень представляет, что и как, но все же он достаточно знал свою страну, ее порядки и законы и понимал, что таким, как он, если хочешь жить, надо работать. Впрочем, чего сейчас об этом думать?

Тогда-то и произошел этот знаменательный разговор.

Лор со своей подругой пошли к берегу реки, а Кар притянул к себе Рару. Она послушно села возле него по-турецки, стала опахивать банановым листом, смеяться. Но ему вдруг захотелось поговорить, эдак пофилософствовать, что случалось с ним не часто.

— Вот ты, Papa, ты зачем живешь?

— Зачем? — Она удивленно посмотрела на него. — Чтоб жить…

Этот простой ответ сбил Кара с толку. Вообще-то, он знал, что Papa была неглупой девочкой, у нее было какое-то образование, она неплохо владела его родным языком, но старательно изображала простушку, так как поняла, что белые солдаты не любят умных девушек. «Чтобы жить…»

А он зачем живет?

— А я зачем живу? — спросил Кар.

— Чтобы убивать, — последовал простодушный ответ. — Ты ведь солдат, ты должен убивать.

— Но я убиваю только врагов, — возмутился Кар.

Papa помолчала и нерешительно пробормотала:

— Враги — те, кто делают тебе плохо.

Кар опять задумался. А кто ему делает плохо? Вот инструктор — мерзавец, да! Вот кто уж враг так враг! А что, собственно, плохого сделали ему собратья этой миниатюрной красавицы, что сидит здесь рядом, устремив задумчивый взгляд на широкую желтую реку, на уходящие за горизонт поля, на неподвижные высокие пальмы? Ну ему, положим, ничего, но его родине, которою он защищает тут? Тут? За тысячи километров, на чужой земле?

В конце концов, решил Кар, он действительно солдат, она сама так сказала. А солдат не должен рассуждать. Его дело выполнять приказы. Если каждый солдат будет говорить командиру: «В того стрелять буду, мне его физиономия не нравится, а в этого не буду, он мне ничего плохого не сделал», ничего себе получится война! Ха-ха! Лучше уж тогда вообще не воевать. А может, действительно лучше?

— Как ты относишься к войне? — задал он уже совсем дурацкий вопрос.

— Воюют мужчины, — ответила Papa. Логика ее была обезоруживающей.

— Как ты жила до войны?

— Хорошо, — быстро ответила она и тут же добавила: — И сейчас хорошо, есть ты.

Она, видимо, испугалась, что может обидеть его.

— Война кончится, я уеду, будешь скучать? — Он притянул се к себе.

— Буду, — ответила она тихо.

Черта с два! Не скучать она будет, а каждый день свечку ставить, или, как у них там, палочку эту пахучую, радуясь, что он уехал, он и его товарищи. Это для него они товарищи, а для нее, для всех здесь — убийцы, разорители, завоеватели. И не будет она скучать по нему, не любит его, может быть, ненавидит, может быть, мечтает, чтоб его убили.

— Ты б хотела, чтоб меня убили?

— Нет, нет, что ты, — испуганно запричитала Papa, — ты хороший, ты добрый, ты щедрый…

Вот! Он щедрый, значит, не надо его убивать, придет другой, будет меньше платить. Простая логика. Но настанет день, он уедет домой или на тот свет, и он и его товарищи, здесь настанет мирная жизнь, у нее будет любимый жених, муж, такой же бедняк, как она, без щедрот, и вот с ним будет счастлива.

— У тебя есть жених? — спросил он.

Papa долго молчала.

— Есть?

— Был, — еле слышно ответила она.

— А где он теперь? Отвечай!

— Он там… — Она неопределенно махнула рукой. Но Кар понял: «там» — в партизанах, воюет.

— Он воюет против нас? — Кар усмехнулся. — Может, он когда-нибудь убьет меня или я его. A? Papa?

Papa закрыла лицо руками и заплакала. Все. Против этого неотразимого женского аргумента он уже ничего не мог поделать. Он просто обнял ее за слабые плечи и привлек к себе.

Но потом долго почему-то вспоминал этот нелепый разговор.

А все шло по-прежнему — душные джунгли, болотистые поля, немыслимая жара, тучи комаров, полчища насекомых всех родов, проливные, бесконечные дожди, неожиданные засады, выстрелы неизвестно откуда, хитро спрятанные мины, ловушки и волчьи ямы, какие делают здесь обычно для диких зверей, а теперь делали для них. Почему бы нет? Разве они не дикие звери, замаскированные под людей? Разве они не отрезали уши раненым врагам, не вгоняли раскаленные иголки под ногти пленным, не сжигали убогие деревушки, не расстреливали детей и стариков, не насиловали женщин, не заливали бескрайние леса и поля химикатами так, что еще десятилетия ничего не сможет расти на этой земле?

Войска старались менять здесь почаще, но это не всегда получалось, и порой долгие недели приходилось вести жестокие бои на этой чужой, враждебной земле.

Порой Кару казалось, что он уже мертв, попал в ад и вот теперь навечно обречен мучиться в этом аду, беспросветно страдать. Но наступал момент, когда их отводили в город, то, что еще день назад было реальностью, превращалось в кошмарное воспоминание, и снова начинались кутежи, пьянки, начинался «отдых».

— И это жизнь? — с тоской вопрошал он своего друга Лора. — Ведь если нас здесь не убьют и не искалечат, мы все равно вернемся уродами, душу-то не вылечить. И болячек небось в нас засядет миллион. А работа? Где и какую мы найдем работу?

— Брось, — успокаивал его Лоридан. — Мы ж герои. Нас ждут. Не успеем сойти с корабля, как все директора банков будут нас умолять стать их пайщиками, и вообще…

— Вот именно, — усмехался Кар, — «и вообще». Ради чего мы здесь торчим?

— Это ты брось, не прибедняйся. — Теперь Лоридан говорил серьезно. — Во-первых, я каждый день, проснувшись, прикидываю, сколько скопилось у меня на счету. Прямо скажу, немало, теперь немало, а ведь с каждым днем становится все больше. Вот почему у меня всегда с утра хорошее настроение. Во-вторых, мы здесь много чему научились.

— Чему это, интересно?

— Пожалуйста: метко стрелять, справляться голыми руками с любым противником, незаметно подкрадываться к врагу, выживать во всяких условиях…

— …убивать сотнями способов, особенно детей, поджигать, грабить, — продолжил Кар.

— А что? Чем не наука? Вернемся, организуем с тобой банду. — Он опять начинал острить. — Будем миллионеров грабить, похищать детей для выкупа, наймемся в сыскное агентство — неверных жен выслеживать…

— Вышибалой в кабак ты наймешься, — вяло подхватывал Кар.

— Да хоть бы так! — Лоридан был полон энтузиазма. — Вышибалой тоже можно неплохо заработать. Только вот зачем самому работать, — замечал он после паузы. — Пусть другие работают. Нет, серьезно, Альберт, у нас все же кое-какой капиталец будет, сложимся и откроем сыскное агентство. А? Назовем «Карло», Кар — Лоридан. «Карло»? Красиво. Почти Монте-Карло. А? Наймем каких-нибудь подонков из наших же ребят, ну которые деньги прокутили, не то что мы. Сами будем командовать. Снимем контору, будем сидеть сигарой попыхивать, клиентов принимать. — Лор размечтался. — Представляешь, приходит эдакий расстроенный толстяк: «Ах, ах, моя жена мне изменяет, помогите!» А мы ему: «Конечно, господин, только осторожней, не заденьте рогами за притолоку!» Ха-ха-ха! — заливался Лоридан.

Но его мечты наводили Кара на другие мысли.

— А ты не думаешь, что неплохо бы и жену подыскать. Пора бы. Вернемся, дом будет, с работы возвращаюсь — она встречает, в фартучке, обед на столе. Эх! А там, глядишь, наследник появится…

— Ладно, размечтался, — неожиданно зло прерывал Лор, — сначала надо вернуться, а не подохнуть в этой чертовой стране. И зачем только мы здесь торчим?

— Вот именно, зачем? — заканчивал пустые беседы Кар.

Над этим вопросом задумывались не только они и не только здесь, но и на их родине. И каждый раз, как в каком-нибудь удаленном аэропорту очередной самолет выгружал очередную партию запаянных, прикрытых национальным флагом гробов, вопрос звучал все громче.

Но пока что они воевали. И бои становились все более затяжными, все более ожесточенными. Пока им везло — живы, целы, не ранены. А уж скольких ребят они проводили на кладбища и в госпитали! И чем меньше оставалось им воевать на этой земле, а они чувствовали, что скоро войне придет конец, тем отчаяннее им хотелось сохранить жизнь.

Они уже не только не рвались в бой, в ночной поиск, в разведку, они старались отсидеться в укрытии, в укрепленных лагерях. Они сказывались больными, ссылались на любые причины, лишь бы не идти под пули.

Вот карательные экспедиции — это пожалуйста. Они смело и самоотверженно поджигали деревни, расстреливали мирных жителей, травили поля, забивали скот. Они считали себя цивилизованными людьми и искренне возмущались, когда их местные союзники в борьбе с восставшими совершали дикие жестокости. «Звери!» — негодовал Лоридан, не задумываясь о том, что только что загруженный им химикатами самолет обречет на мучительную смерть сотни людей. Теперь у них была новая цель — выжить! Не капитал накопить, а именно выжить. Иначе на кой черт любой капитал.

В один из дней отдыха, удобно устроившись на велорикше, что катил их по вечернему городу, они озабоченно обсуждали эту проблему.

Велорикша быстро крутил педали, непонятно как избегал бредущих по улицам людей, встречных рикш, улегшихся посреди дороги собак, неподвижно застывших волов. Они проехали, не замечая, мимо проснувшихся после дневной сиесты уличных торговцев, которые, раскрыв лотки, полулежали на невысоких столах-платформах, явно не надеясь на покупателей. Правда, изредка кто-то подходил к лоткам выпить воды со льдом или сахарного напитка, который засуетившийся хозяин тут же выжимал из стеблей сахарного тростника с помощью маленьких агрегатов, похожих на швейные машинки.

Облезлые, обшарпанные дома зияли окнами без стекол и дверными проемами без дверей, сквозь них были видны колченогие столы, стулья, лежаки, почерневшая от грязи домашняя утварь, сетки против комаров.

Редкие пальмы, могучие деревья, цветы, кусты, названиями которых Кар никогда не интересовался, немного оживляли унылый городской пейзаж.

Да и зачем ему было знать названия здешних растений, городов, улиц, имена людей?… Разве это люди? Муравьи. Что ему их судьбы, дела, заботы… Он уедет, и плевал он на то, что с ними тут будет, да и будут ли они вообще… Главное — уцелеть.

Но Лоридан заговорил о другом: тут один предлагает по дешевке всякие камушки, каких-то богов из серебра, ну, будд древних.

— Как ты думаешь, дома небось можно неплохо содрать за них с дураков всяких. А?

— Брось, — лениво отмахнулся Кар, — кому это все нужно? Да и где хранить, как везти? Могут подсунуть какое-нибудь барахло. Ты что, специалист, можешь отличить изумруд от бутылочного стекла?

— Нет, конечно, — неуверенно промямлил Лоридан, — но посоветоваться можно. Вон сержант из второй роты, он у ювелира спрашивал…

— Ерунда все это, — подвел итог Кар.

Он давно заметил, что его друг последнее время ведет какие-то таинственные переговоры с непонятными людьми, что-то покупает, прячет, куда то ходит. Когда Кар спрашивал, Лоридан бормотал в ответ всякую ерунду и переводил разговор на другую тему. Ну и черт с ним! Банкир нашелся!

Солнце клонилось к закату. Быстро темнело, но духота не спадала. Наконец они прибыли в отель «Лотос» — одно из редких убежищ, где европейцы могли, по выражению Лора, «высунуть голову из дерьма и глотнуть свежего воздуха».

За решеткой, окружавшей отель, оставались пыльные раскаленные улицы, мешки с песком и мотки колючей проволоки вокруг немногих правительственных домов (назвать их «зданиями» язык не поворачивался). Перед террасой отеля, обвеваемой мощными вентиляторами, голубел в свете фонарей бассейн. Фонари не гасли, вентиляторы не останавливались — отель имел собственный генератор, и постоянные выключения электричества его не затрагивали.

У бассейна лежали в шезлонгах здоровенные загорелые парни и молодые женщины — сержанты и рядовые вспомогательных служб, секретарши разных боссов и гражданских шишек, слетевшихся сюда, как коршуны на падаль.

Миниатюрные красотки, завернутые по щиколотки в свои черные юбки, разносили лимонад, спиртные напитки. Звучала музыка, из бассейна слышался смех, крики.

Кар и Лоридан небрежно бросили рикше комок смятых бумажек — местные деньги давно пора было измерять килограммами. Рикша кланялся, благодарил. Потом медленно, тяжело дыша, двинулся по улице, высматривая новых пассажиров. На его тощем, высохшем теле можно было без труда сосчитать ребра.

Кар и Лоридан, скинув одежды, бросились в бассейн. И хотя вода была очень теплой, напоминала только что снятый с плиты суп, она все же была прохладней воздуха.

Потом они лежали на облезлых, плохо надутых матрацах, пили ледяное пиво и лениво болтали с соседями.

Главной темой разговора был строго засекреченный, но всем известный приказ — готовиться к эвакуации.

Пока они тут убивали и погибали, где-то там, в кабинетах, велись переговоры, проходили конференции, на которых торговались, искали предлог, чтобы поприличнее уйти из этой страны, куда их никто не звал, куда вторглись оккупантами, где весь народ, кроме кучки продажных чиновников, был им враждебен, сражался против них с оружием в руках, требовал их ухода.

А они, оккупанты, мечтали о возвращении домой. Но все ли? Нет, конечно. Вот еще один из их роты, длинный, жилистый, как моток проволоки, лейтенант, уже изрядно хлебнувший, а потому излишне откровенный, жаловался:

— Черт бы их побрал (это о своем высоком начальстве). Они понахватали — ордена, чины, барахлишко, монеты. Все, мерзавцы, на себя работали, на свою фирму. Повыкачали отсюда, а теперь их ждут теплые местечки. Между прочим, в бою я их что-то не видел. Им к фронту ближе ста километров приближаться категорически запрещено. А мне вот нет, дуй в пекло. И то, что мне всего ничего накопить осталось, им на это плевать! Сволочи! Знал бы, давно этими камушками занялся. Так все мы задним умом крепки…

Он еще что-то долго бормотал плаксивым голосом. Наконец Кар не выдержал:

— Хватит ныть! Знаю я тебя, небось уже дома две железные дороги купил. Радуйся, что цел остался. Я вот все трачу и твоим грязным бизнесом не занимаюсь. Вернусь, уж как-нибудь устроюсь, о ветеране позаботятся. — И он хитро посмотрел на своего приятеля.

Но Лор смущенно промолчал, внимательно изучая ящерицу, нелепо распластавшуюся на облезлой стене, окружавшей бассейн.

Они снова окунулись и потом долго молча лежали, устремив взгляд в черное небо, украшенное мерцавшими крупными звездами.

Кар размышлял о том, что где-то идет настоящая жизнь, работают, учатся, любят, путешествуют, читают, коллекционируют марки, а он болтается в этом богом забытом краю, в джунглях, в болотах, в комарах, в жаре и духоте, в ненависти тех, кого здесь убивают его соотечественники и кто убивает их. Бессмысленное житье, пропащие годы, неосуществленные мечты, ушедшее здоровье… Впрочем, здоровье пока не ушло. Кар самодовольно поиграл мощными бицепсами, напряг железные мышцы живота, погладил могучие ляжки. Ребром ладони он легко рассекал кирпич, ребята изо всей силы ударяли ему по животу бамбуковой палкой, и палка ломалась, как тростник. Теквондо, каратэ, айкидо, джиу-джитсу — все эти вековые искусства драться и побеждать голыми руками не были для него тайной. Он был мастер в этих делах, впрочем, как и многие другие в его прославленной дивизии. Он освоил все это еще там, в лагере (спасибо инструктору, чтоб крокодилы его съели по частям!), и потом усовершенствовался здесь, в схватках с противником. Да, кое-чему он научился. Вернется, попросится в личную охрану главы государства. На худой конец, какого-нибудь министра, ну ладно, черт с ним, вышибалой в пивную или деньги будет выколачивать для мафии из несостоятельных должников. Он рассмеялся. Лоридан с удивлением посмотрел на пего.

— Ты чего?

— Ничего, замки строю. — Кар опять рассмеялся. — Воздушные, такие грандиозные замки. Как возьмут меня на государственную службу. А если не возьмут, так гангстером стану.

— Да брось ты… — Лоридана явно раздражали фантастические планы друга. — Я вот думаю открыть ресторанчик или бар…

— Точно. — Кар продолжал смеяться. — А я к тебе пойду вышибалой! А?

— Опять ты балаганишь, — поморщился Лоридан, — я ведь серьезно. Не могу только название придумать. Ты учти, — озабоченно продолжал он, — название — половина дела. Публика клюет на название. Я уже десяток перебрал, все не то: «Попугай», «Обезьяна», «Ветеран», «Будда», «Кокос», «Под пальмами»…

— Что ты все какие-то здешние названия берешь? — Кара увлекла игра. — Есть же и другие…

— Нет, надо, чтоб экзотика была, понимаешь, чтоб клиенты чувствовали атмосферу. Они пришли в бар, где хозяин — ветеран, прошел огонь и воду, ему все нипочем, он отчаянный малый. Понимаешь — входит человек в бар, полутьма, со стены смотрит на него тигриная голова, под потолком вентиляторы, а лопасти как пальмовые листья, на стенах лианы, чучела птиц, официантки косоглазенькие, почти голенькие! Ух!

— Нашел! — неожиданно вскричал Кар и даже вскочил на ноги. — Нашел название! Ставишь пиво?

— Если название хорошее, разрешу тебе в моем баре пить пиво бесплатно. Только не напиваться! А то какой из тебя вышибала. Ну?

Кар сделал эффектную паузу и торжественно произнес:

— «Джунгли»! «Джунгли»! А?

Некоторое время Лор молчал, переваривал услышанное. Потом вскочил, хлопнул себя по ляжкам, заорал:

— Гениально! Здорово! Молодец! Будешь и виски пить бесплатно! «Джунгли»! Это то, что надо. Одену официанток в шкуры, табуреты обтяну змеиной кожей, нет, пусть чучела змей свешиваются с потолка. Пить будут из половинок кокосовых орехов. Это, кстати, выгодно, половинки-то большие, не то что рюмки, — деловито добавил он. — Молодец, Ал, просто здорово!

Просто здорово! Название есть, остались пустяки: выжить, вернуться домой, заиметь деньги, купить бар, приобрести клиентуру… А так порядок — название есть!

Кар участливо посмотрел на друга.

Вдруг события помчались стремглав. Лоридан провернул какую-то особенно удачную «операцию» и перевел домой солидную сумму. А тут вышел как раз приказ о возвращении на родину. Солдат начали быстро-быстро эвакуировать. По алфавиту. Кар шел раньше Лоридана, но в силу лишь господу богу известных высших соображений начальства первыми уезжали те, кто по алфавиту стояли дальше, и настал день, когда Лоридан вернулся из штаба сияющий как медная кастрюля, уже успевший где-то набраться, размахивающий официальным предписанием. Через три дня он уезжал.

— Не грусти, Ал, — он обнял Кара за плечи, — ты бы посмотрел, что там делается! Очередь! Всех так спешат отправить, словно повстанцы уже в городе. И недели не пройдет, тебя отправят. Встречу у трапа — и прямо ко мне в бар, шейкер привезу на аэродром. Ха-ха!

Кар действительно расстроился. Уезжал друг. А ему еще сидеть здесь…

Лоридан уехал, обещав прислать письмо; они долго прощались на аэродроме у гигантского зеленого, маскировочного цвета самолета, хлопали друг друга по плечам, обнимались, прикладывались к фляжке…

Кар смотрел вслед таявшему в синем небе самолету и размышлял о том, что скоро такой же самолет унесет и его в родные края. В конце концов, оставалось ждать недолго.

Эх, если б он знал!

Недаром в его стране бытует поговорка: «Если у вас все хорошо, не расстраивайтесь — это скоро пройдет».

Неожиданно на следующую ночь роту подняли по тревоге: группа партизан напала на военные склады. Сонные, недовольные, живущие уже в будущей мирной жизни, они примчались в деревню в нескольких километрах от города, где находились эти чертовы склады. Все горело. Сухие деревянные стены пылали, словно политые бензином (а может, их действительно полили). Растерявшаяся охрана, к тому же не очень, как выяснилось, трезвая, разбежалась. Партизаны прятались в окрестных рощах и пускали оттуда мины. Огонь грохотал, мины рвались, жители деревни, боявшиеся за свои жалкие домишки, кричали. Столпотворение!

Прибывшее подкрепление открыло беспорядочную стрельбу по зарослям, увеличив сумятицу. Кар, проклиная все па свете, строчил из автомата в темноту и вдруг почувствовал сильные удары в ногу, в спину, в ягодицу, в шею. Боль была адская, и он потерял сознание.

Он пришел в себя в госпитальной палате, где было светло, прохладно от привычно жужжавшего кондиционера, где хорошенькие сестры в зеленых халатах спешили выполнить любое его желание…

Но особых желаний не было. Кроме одного: скорей уехать. Оказалось, что шальная мина, разорвавшаяся у него далеко за спиной, добросила до него несколько осколков. Осколки были на излете и серьезных ран не нанесли, но все же впились в мышцы. Пустяковые, но очень болезненные, эти раны не давали спать, жгли, и Кар ругался, стонал, капризничал и вообще вел себя как слюнтяй, сознавал это, а потому злился еще больше.

По ночам в городе слышались выстрелы, взрывы, свет то и дело гас, останавливался кондиционер, жара наваливалась невыносимая, услужливые сестры куда-то исчезали, раны начинали жечь огнем, словом, жизнь становилась не мила.

И вот однажды под вечер во двор с ревом въехали крытые брезентом грузовики, раненых без особой нежности погрузили в них и отвезли на аэродром. Наконец-то! Наконец-то домой, Кар готов был стерпеть все на свете, лишь бы скорей покинуть этот чертов край, которому причинил столько зла и на который был так зол. Впрочем, логически мыслить он сейчас не мог. А мог бы. Все равно, по его и его товарищей логике, виноваты во всем были эти проклятые красные, которые почему-то не хотели понять, что когда их пытают, убивают, насилуют их женщин и сжигают их деревушки — это делается во имя их же блага. И что вообще Кар и его соотечественники всегда и во всем правы. Ну да ладно, главное — он летит домой!

Оказалось, шиш! Не домой его везли, а на какой-то островок, тоже чужой, но где пока что имелась военная база, над которой развевался флаг его родины.

На голом, унылом плато, за колючей проволокой и рвами стояли бараки. Здесь долечивали вывезенных с материка раненых.

Ерундовые ранения, а провалялся он с ними еще два месяца. Особенно угнетало Кара то, что шрамы у него останутся на спине, на икрах, на ягодицах. Подумают еще, что он убегал, мол, улепетывал со всех ног, а его сзади достали.

Пришел день, когда угрюмый пожилой военный врач, осмотрев его, долго писал что-то, ставил печать и наконец сказал:

— Все, парень, считай здоров. Топай домой и постарайся не снимать штаны на людях, а то еще подумают, что ты не из храбрых.

Тогда-то и настиг Кара новый удар. Комендант госпиталя посмотрел справку, выданную врачом, и сказал:

Поздравляю с выздоровлением. А вот с отъездом придется подождать. У нас тут народу не хватает. Охраны. Так что ненадолго выздоровевших задерживаем. Ты не бойся, ненадолго. Очередной выздоровеет и на твое место, а ты домой.

Он внимательно и сочувственно выслушал бурные протесты Кара и, когда тот выдохся, сказал:

— Все? Больше ничего? Ну и прекрасно. Ты еще тихий, вежливый, другие не то кричит. А теперь иди служи. Оружие получишь в шестом бараке. И не стесняйся, как захочется ругаться, приходи… я привык. А то что-то скучновато.

Кар поплелся в шестой барак, получил автомат и стал «служить».

Служба была легкой. Раз в два дня он заступал на пост. Шел к складу, к штабу, в порт, садился в тенек и, отложив автомат, сладко спал. Остальное время бездельничал.

И в этой дыре он проболтался еще без малого полгода.

Но постепенно поток раненых иссяк. Выздоровевших отправляли домой, и пришел день, когда, как всегда, в жуткой спешке весь госпиталь да и вообще всю эту временную базу стали эвакуировать.

Кто-то грузился на серые длинные военные корабли, которые, покачавшись у пирсов, уходили в море и исчезали за горизонтом.

Кто-то грузился на вертолеты и после пересадки на другом большом острове улетал на транспортных самолетах.

Кару постепенно все стало безразлично. Ну завтра улетит, ну через неделю — какая разница…

Он знал все — газеты приходили, радио работало, — знал, что дурацкая война, да какая война, какой-то нелепый, никому не нужный карательный поход закончился, непрошеным гостям пришлось убраться. И ему в том числе.

Первые восторги дома — вернулись герои — прошли, и все эти отучившиеся работать, но научившиеся безобразничать вояки всех раздражали. Количество «рабочих мест», как изящно выражались газеты, сокращалось, безработных и так хватало.

Словом, ждать теперь на родине восторженного приема не приходилось. Хорошо, если Лоридан окажется верным другом, тогда на первых порах он найдет у него пристанище. А у кого ж еще? Родителей, жены и детей у Кара не было. Жаль, а может, как раз наоборот, хорошо. К благополучному брату он ни за что не поедет — тот и написал-то ему раз-два за все время.

Немного тревожило, что от Лоридана нет вестей. Кар писал ему, послал телеграмму, но ответа так и не получил. А ведь прошел уже без малого год…

Вертолет, поболтавшись часа два над морем, опустился на полевой аэродром большого голого острова. Им выдали сухой паек, напоили водой и загнали в гигантский транспортный самолет, выкрашенный во все оттенки зеленого цвета.

Кар покрутился, стараясь поудобнее усесться в наспех установленном кресле, застегнул ремни и почти мгновенно заснул.

Так он и спал всю дорогу, спал и видел сны…