ВРЕМЯ ИСПОВЕДИ

Они пришли, эти новые дни, все в мире стало иным, и то, что было для Ирмы и Адабаша реальностью бытия, теперь можно было увидеть только на экране. Когда фильм окончился, мелькнули финальные кадры и после паузы зазвучала эстрадная музыка, Алексей щелкнул выключателем и долго еще сидел молча, а Гера не мешала ему и не приставала с вопросами, почему он так хотел увидеть давным-давно минувшее.

Она бесшумно встала, подошла к Алексею.

— Поднимемся наверх, я покажу тебе свою комнату.

Они поднялись на второй этаж, Гера извлекла из кармашка ключик, щелкнула замком на одной из дверей. Объяснила:

— Я никому не позволяю сюда входить.

Она ввела Алексея в просторную комнату, отделанную сосновыми досками, так называемой вагонкой, и он с удивлением осмотрелся. Комната производила странное впечатление. Она была обставлена скромно, даже аскетично. Ничего лишнего — только самое необходимое.

На стене — самодельные книжные стеллажи, на которых сейчас книг не было, полки выглядели уныло, скучно. Лишь на одной из них Алексей заметил старые альбомы с фотографиями.

Еще здесь висела старая трехлинейка — она, наверное, долго пролежала в земле, но была очищена от ржавчины, изъевшей металл, приклад отреставрировали, снова покрыли темным лаком. Рядом со старой винтовкой были бинокль, офицерская полевая сумка и шашка с красным бантом. В углу на круглой вешалке-вертушке Алексей увидел потрепанную солдатскую плащ-палатку, шинель с генеральскими погонами и генеральскую фуражку.

Бросились в глаза портрет Сталина и рядом давний плакат: гневно и призывно вскинула руку пожилая седая женщина, ее прикрывали и защищали стальные трехгранные штыки. Такой плакат Алексей видел в учебниках истории.

В углу были деревянная кровать и маленький трельяж с парфюмерией. Они выпадали из обстановки этой комнаты, казались лишними, появившимися здесь позже, когда у комнаты сменился хозяин.

Алексей вопросительно посмотрел на Геру. Она разгадала его взгляд, кивнула. Он снял с полки альбомы и открыл их. Фотографий было много, они запечатлели жизнь человека, призванием которого была военная служба. Вот он — молоденький рабочий, которого друзья провожают в Красную Армию. Вот безусый красноармеец изо всех сил старается казаться строгим и мужественным… Командир с ромбиками в петлицах, пилотка лихо сдвинута, новенькие ремни, наверное, поскрипывали при каждом движении. Взвод на учебном марше — он впереди… А вот эта фотография сделана в штабе — офицеры, уже в погонах, склонились над картой.

А вот снимок сделан у Бранденбургских ворот: группа советских генералов и офицеров сфотографировалась для памяти. Алексей сразу узнал среди них того, кто давным-давно был молоденьким красноармейцем — хотя и стал он массивнее, шире в плечах, годы явно взяли свое. Все сфотографировавшиеся были в парадной форме, при наградах и знаках отличия.

— Кто он?

— Генерал Синеокий Валентин Степанович. Мой дед.

— Здесь он жил в свои последние годы?

— Да, — кивнула Гера. — А всю свою большущую библиотеку и реликвии военных лет завещал местной школе. Моя мамаша, правда, попыталась не выполнить волю деда — он устно распорядился, незадолго до смерти. Но я все на свои места поставила, воспользовавшись своими, — она на этом слове сделала ударение, — правами.

— Какими? — удивился Алексей.

— Это длинная история, — уклонилась от ответа Гера, — на ходу ее не расскажешь. Пойдем лучше вниз, приготовим кофе.

Они сидели у камина, полешки высушило солнце, и огонь бегал по ним весело и жадно. Гера зажгла свечи, погасила люстру.

— Только не думай, что я создаю интимную обстановку, чтобы соблазнить тебя. Это были бы кошмар и катастрофа, товарищ сыщик, и в мои планы не входит.

По своему обыкновению, она подшучивала и над собой, и над ним.

— Что с тобой происходит? — спросил Алексей.

Гера снова была другой, не такой, как раньше, и, иной, чем совсем недавно.

— Какие женщины в Париже, черт возьми! — насмешливо ответила Гера словами поэта. — Учти, сыщик, женщины живут не только в Париже… И одна из них принимает сегодня важное решение, может быть, самое важное за всю свою недлинную жизнь.

— Так уж…

— Не сомневайся.

— Значит, я тебе понадобился как… зритель или свидетель поиска истины?

— Свидетель — какое-то инертное, вялое слово. Это тот, кто стоит и смотрит, как другие мучаются, страдают, может быть, даже умирают? Наблюдает, чтобы потом рассказать: произошло — это, — она посмотрела на часики, — в двадцать два тридцать, на уединенной даче, принадлежащей гражданке Синеокой…

— Не всегда так, — возразил Алексей. Он хотел было рассказать ей, как не хватает ему свидетелей в поисках Коршуна и Ангела смерти: наверное нет уже в живых никого, кто видел бы их тогда, когда они творили свои злодеяния. Майор Устиян говорил: ищите, лейтенант, как правило, у смерти всегда бывают «ассистенты». Алексей понял Никиту Владимировича — майор советовал еще раз порыться в старых «делах», покопаться в биографиях бывших полицейских и иных пособников гитлеровцев.

Но он не стал ничего этого говорить — не место для разговоров о служебных делах, да и не положено это. Майор Устиян не раз втолковывал: наша профессия предполагает сдержанность в словах и точность в действиях. Но с чего вдруг заговорила о свидетелях Гера? Алексей, пытаясь за шуткой скрыть внезапно охватившее его беспокойство, сказал:

— Слушай, Гера, я надеюсь, ты не собираешься умирать?

Кто их поймет, на что способны эти взбалмошные девчонки! То веселятся как угорелые, то впадают в стрессовые состояния. Гера опять явно чем-то встревожена, и веселье у нее с самого начала было искусственное, взвинченное, когда беззаботной улыбкой пытаются скрыть слезы.

— Волноваться нет причин, — девушка снова взяла себя в руки. — Давай поговорим о чем-нибудь другом.

— Хорошо, — согласился Алексей. И чтобы перевести разговор на иную тему, спросил: — Скажи мне, ты что, поссорилась с родителями?

— Слушай, сыщик, я знаю, у вас положено задавать вопросы, что да как. Я лучше добровольно сообщу тебе некоторые подробности своей жизни.

— Прекрати! — возмутился Алексей.

Ну вот, опять она иная, Гера Синеокая, девушка из туристской поездки. Улыбка исчезла, вся в напряжении.

— Не беспокойся, сыщик, с анкетными данными у меня порядок полный. Моего деда ты видел на фотографиях — он всю жизнь прослужил в армии, прошел войну от первого до последнего дня. Мой отец… У него тоже прекрасные, ну просто замечательные анкетные данные. Он, — Гера запнулась и вдруг безжалостно, зло продолжила: — безвольное, слабое существо, несомненным достоинством которого является талант хирурга.

— Не надо так, — попытался остановить ее Алексей, — не следует так об отце, Герка! — повысил он голос.

— Следует! — тоже громче, чем обычно, воскликнула девушка. — Он умеет делать блестящие операции, его интересуют исключительно сложные случаи, но распознать житейские опухоли, возмутиться подлостью, восхититься мужеством он не умел и не умеет. Весь мир для него — большая операционная: сегодня вырезаешь что-то ты, завтра — у тебя… Я иногда думаю: может, то, что он видел столько болезней и смертей, превратило его в необычайно равнодушного человека? Или его неограниченная власть над полуживыми людьми в операционной, полная их зависимость от него, — может, все это стало для него искусственным миром, где он — сильный и решительный человек? А вне его он оказывается неприспособленным к реальной жизни, теряется и равнодушием прикрывает свою слабость? Одним словом, — вздохнула она, — в клинике — он бог, в жизни — скала равнодушия. Бывает так?

— Не знаю…

— Не хочешь отвечать, — зябко обхватила она плечи руками. — Что же, продолжу свою исповедь… Моя мать, деловая женщина нашего времени, ты ее никогда не видел, но почти наверняка соприкасался с ее деятельностью — она директор центрального универмага.

— Вот как! — Алексей и в самом деле был удивлен. — Кто же тогда ты?

— А я временно секретарь в весьма влиятельном учреждении, любимица своего начальника, именно любимица, а не любовница. Окончила среднюю школу, — бесстрастно продолжала она, — поехала в Москву поступать в университет, с треском провалилась — там ведь нет пациентов папы и клиентов мамы. Мама устроила меня в эту контору заработать производственный стаж, папа воткнул в туристскую группу — развеяться, распечалиться — так мама говорит, и, может быть, найти свое счастье. Она выговорила назидательным тоном: «Тебе, Герочка, надо общаться с перспективными молодыми людьми. У тебя есть для этого внешние данные».

Так, наверное, напутствовала ее мать перед поездкой.

— У меня есть внешние данные?

Алексей не мог понять, шутит она или спрашивает всерьез.

— По-моему, ты вполне, — не лукавя, ответил он.

— Вполне — это когда изъянчики все-таки имеются.

— Да нет, я не это имел в виду.

— Ладно, присмотришься еще, поймешь, что к чему, увидишь и личный кошмар и собственную катастрофу, — хмуро пообещала Гера.

Она походила по комнате, села в кресло напротив Алексея, подобрала под себя ноги, сжалась в комочек.

— Данные у меня есть и не только они, — продолжала она, — невеста я завидная, такие сегодня — большая редкость. Сколько лет тебе, например, надо вкалывать, как говорят некоторые мои подруги, чтобы приобрести «Жигуль» и вот такую дачу?

Алексей с недоумением уставился на нее. Что за странный поворот в разговоре!

— На машину, пожалуй, лет за десять мог бы скопить, — прикинул он вслух, эта проблема интересовала его пока чисто теоретически, — а такой особняк вообще мне вряд ли когда-нибудь будет по силенкам. Да и зачем он?

— Ничего, потом поймешь зачем, когда войдешь во вкус… Но видишь, какие сроки? А между тем, все это ты можешь получить сразу. И меня впридачу…

Алексей решительно встал:

— Чем тебя отпаивают от истерики?

— Постой, погоди, не мельтеши, милый дружочек. Ты ведь перспективный молодой человек, не так ли? Биография простенькая, но вполне приличная, университетский диплом, жизнь начал хорошо — лейтенант госбезопасности. Познакомлю с мамочкой, увидишь, как она в тебя вцепится. Знаешь, что такое равный брак по-современному? Это когда один из партнеров — он или она — с машиной, дачей, сберкнижкой и торгашами в близких родственниках, а второй — с безупречной репутацией, без материальных приобретений, но с вероятной карьерой честным путем. И ты, и я вполне укладываемся в эту схему.

Гера понемногу успокаивалась, она выпила воды, причесалась перед зеркалом, чуть тронула губы помадой.

— Не пугайся, пожалуйста, я не всегда такая. Просто у меня был сегодня трудный день. Я выдержала такую сцену, которую закатила мне мамаша, что будь здоров.

У нее, наверное, действительно возникла потребность излить душу, в жизни каждого бывают такие вот вечера предельной откровенности, когда, исповедуясь, как бы смотрят на себя со стороны, выносят себе приговор. После возвращения из Парижа мама дотошно ее расспрашивала, с кем познакомилась, какими связями обзавелась. Связи в нынешние дни — очень выгодный товар, утверждала мама. Гера ей рассказала об Алексее. Мама презрительно процедила: студентик, адвокатик, да я тебе таких дюжину куплю. И без приличных родственников — мамаша на пенсии, только и всего.

Она приняла свои меры. Пригласила в дом на чай сослуживца, точнее, своего заместителя по универмагу. Он оказался серьезным, солидным человеком. Весь вечер подчеркнуто уважительно ухаживал за Герой, не отходил от нее ни на шаг. Она ему нравилась, и он не скрывал этого. Мама млела от предчувствия приятных хлопот.

— За чем же дело стало? — Алексей не мог определить, как отнестись ему к сбивчивому рассказу девушки.

— Я-то думала, что у меня есть хоть один настоящий друг, а оказалось…

— Так что же с этим заместителем твоей мамы? — перебил ее Алексей. — Чем он тебе не по душе?

Он вдруг поймал себя на том, что с волнением ожидает ответ. А вдруг она скажет: «Почему же не по душе? Вполне подходит».

Гера сказала с насмешкой:

— Нет, это рыцарь не моего романа. Хотя на киногероя он похож, амплуа первого любовника ему вполне по плечу. Нынешние торговые деятели из тех, кто нечист на руку, страшно хотят выглядеть респектабельными и положительными. И этот такой же. Высокий, с благородной легкой сединой, очки, конечно, массивные, костюм — тройка, галстук однотонный, боже упаси, никакой пестроты. Не пьет, не курит, регулярно играет в теннис с влиятельными особами нашего города, с ними же по пятницам посещает сауну, да не какую-нибудь зачуханную, а с видео и массажистами. О здоровье своем печется, словно оно национальное достояние. При случае может поговорить о современной литературе, процитировать по памяти Достоевского, вспомнить о своем близком знакомстве с актрисой, побывавшей у нас на гастролях. И, не сомневаюсь, ворует умело, квалифицированно, не сотнями, а тысячами. Мамочка моя у него в руках уже давно, она ведь только фигура для прикрытия, а всеми делами он ворочает. Вот и задумала мною откупиться. Мама хотела бы выбраться на волю, увы, — она вздохнула совсем по-старушечьи, горестно и протяжно. — В последние годы дед с мамой не виделся. Он был твердым человеком. И однажды сказал своему сыну, моему отцу: дело твое, а меня не неволь, твою жену я видеть не хочу. Из всей нашей семьи он под конец жизни своей общался только со мной.

Она хлопнула длинными ресницами, пристально всмотрелась в Алексея:

— Вот и скажи мне, друг и товарищ Алеша, как жить? Как он? — показала она в ту сторону, где находился кабинет генерала. — Или как они? — неопределенно кивнула куда-то в пространство. — Как, Алеша, жить?

Что он мог ответить? Что выбора нет, хотя и кажется, будто он есть, но это видимость — выбора не существует, одна из тропинок ведет в тупик. Или сказать: Гера, дорогая, все зависит только от твоей совести? Вот и Ирма все спрашивала в своих письмах у капитана Адабаша: как ей жить… Наверное, каждый человек не раз и не два задает себе этот вопрос, и горе тому, кто не может найти, отыскать на него самый правильный ответ.

— Только не думай, что я хочу разжалобить тебя: ах, бедненькая! — Гера снова обретала форму, голос больше не подрагивал, и вся она выпрямилась, собралась. — Этому типу я, конечно, к ужасу мамы, отказала. И мне было приятно, понимаешь, приятно видеть, как она запаниковала: «Но ведь у него в руках все дело, Герочка, ты же меня топишь!» Все дело у него в руках, слышишь, Алексей! А я плевать хотела на все их «дела»! — выкрикнула она звонко. — Мне ничего не надо!

Алексей невольно обвел взглядом комнату, в которой они сидели, — красиво здесь и уютно. И еще «Жигули» стоят во дворе…

— А-а, — протянула Гера, — понимаю, о чем ты думаешь. К твоему сведению и чтоб тебя не мучила совесть, эту дачу мне завещал дед, он же подарил и машину к совершеннолетию. Сказал, как отрезал: «Хочу, чтобы ты от них не зависела». Мама недолго позлобствовала, но смирилась — все равно в семью, а не из нее.

— Видишь ли, Гера, — как можно мягче проговорил Алексей, — я знаю, что тебе сказать, известен ответ и тебе. Жить надо только по правде, как твой дед-генерал, как мой дядя Егор Иванович Адабаш, как моя мама, которую я бесконечно люблю. Иначе начинается не жизнь — прозябание. А это удел пресмыкающихся.

— Пресмыкающихся? — эхом откликнулась Гера.

— Да. Одни пресмыкаются перед теми, кто сильнее их, другие — перед деньгами, третьи — перед машинами, дачами, тряпками с зарубежными нашлепками. Знал я одного хорошего парня, — задумчиво сказал Алексей. — Он увлекался современной музыкой, магами, дисками и прочим. Пока это было просто увлечение — что в том дурного? Но как только он из дисков сотворил идолов, все доброе в нем стало разрушаться, человечное не просто потерялось, оно было пущено в распыл. Твой случай не из этого ряда, однако общее есть. Тебя хотели просто-напросто купить, как привыкли покупать другие ценности. И ты это понимаешь.

Гера кивнула. Да, она тоже пришла к такому выводу, у того элегантного пройдохи даже сомнение не прорезалось — дело лишь в цене, опасался переплатить, но и продешевить не желал. Как он выспрашивал: «А это правда, дорогая, что дедушка-герой завещал вам дачу? Нет-нет, не думайте, я в состоянии купить пять таких дач… Но очень важно, чтобы все законно-легально. Мы построим специально для вас чудесный бассейн — будете в нем рыбкой, и не простой, а золотой». Какая пошлятина, кошмар и катастрофа…

— Еще мне кажется, — продолжал Алексей, — что только очень честные и чистые люди способны на большую любовь, а без нее мир становится серым. Я много вечеров провел над письмами Ирмы Раабе, помнишь, я тебе о ней рассказывал? Простенькие они эти письма, в меру наивные, иногда растерянные, что понятно — время было такое. В самом своем последнем письме, уже, видно, предчувствуя какую-то беду, она написала: «Знай, мой капитан, что бы ни случилось, что бы ты ни узнал обо мне — я люблю только тебя». А ведь их разделяла ненависть, предрассудки, тяжесть прошлого и расплывчатое будущее! Наконец, капитан Адабаш отлично знал, как посмотрит на такой «роман» его командование.

Гера слушала его очень внимательно. Она положила голову на ладони, и, не мигая, смотрела на Алексея. В полумраке ее глаза мерцали загадочно и изменчиво.

— Мне очень хочется знать, что с нею случилось… И еще для меня, человека другого времени, необычайно важно сообщить ей, что капитан Адабаш оставался верен ее любви и не встретился с нею только потому, что погиб.

Гера спросила:

— Как ты думаешь, они могли бы пожениться?

— Редко, но такое случалось. Так вот, о письмах Ирмы… Повторяю: простенькие, наивные, растерянные. Почему же их хранила моя мама? Немцев она ненавидела, так почему же она передала как семейную реликвию эти письма немки своему сыну? Как случилось, что капитан Адабаш, полюбив немецкую девушку, в то же время считал своим святым долгом разыскать, покарать немца-карателя? Да, эти люди умели и любить, и ненавидеть. Может, потому они и выполнили свой долг — победили.

Алексей не замечал, как бежит время, уже очень поздно, за окнами дачи разлился, все затопил серебряный свет молодой луны. Гера подошла к окну, распахнула его, встала так, что луна высветила ее на фоне зеленой, трепещущей под легким ночным ветерком молодой листвы. И вдруг Алексею привиделось то, что было не с ним, с другим: май сорок пятого, коттедж в предместье Берлина, у скрытого шторой окна тенью стоит девушка, и багровое от пожаров небо рвут на части взрывы снарядов, мертвым светом заливают руины ракеты. Девушка всматривается не в объятый пожаром мир, она ждет рассвета и не знает, что он ей принесет — день, который наступит. Когда встречаются ночь и день, время смещается, и порою неожиданно соединяются прошлое и настоящее, то, что было и что есть.

— Ирма! — чуть слышно позвал Алексей. Тень у окна не шевельнулась, лишь тихо дрогнули шторы, словно ветерок подхватил прозвучавшее имя и унес на своих крыльях в просторы лунного света.

— Ну вот и все! — Гера наконец отошла от окна, зажгла свет. — Ты что-то сказал, Алеша?

— Нет, тебе показалось.

— Конечно, мне показалось, в такую весеннюю ночь девушкам разное-разное чудится.

Все ушло, растворилось в ярком свете, ничего не осталось, лишь занавеска снова слабо шевельнулась. Вот так же и прошлое: уходит, тает в глубинах памяти, вначале напоминает о себе радостью-печалью, а потом время все сглаживает, а воспоминания превращаются в застывшие картинки, оживающие по определенным датам в назначенные памятью дни. Погиб Егор Адабаш. Исчезла в послевоенной неизвестности Ирма Раабе. Но любовь их не канула в небытие, не умерла, она сегодня живет отдельно от них…

— Мне пора, — Алексей встал, его охватило беспокойство, не следует больше оставаться здесь, весенняя ночь полна неясных звуков, причудливых образов и соблазнов.

— Чудачок, — хрипловато рассмеялась Гера. — Как ты отсюда выберешься? Первый автобус — в шесть утра. А я за руль не сяду. — Я тебя заманила в западню и взяла в плен. Но уничтожать пока не буду — не время.

— Мама очень беспокоится, — беспомощно сопротивлялся Алексей. — Сидит и ждет.

— Позвони по телефону. Чего проще. — И, заметив, что Алексей колеблется, добавила: — Спать ты будешь в моей комнате, где раньше был дедушкин кабинет. Кстати, моим родственникам я вообще туда входить запретила — не достойны. Я им недавно много чего запретила, — загадочно протянула Гера.

Они поднялись на второй этаж.

— Звони. Сочини, что задержался на работе. Нет, лучше скажи правду — остался ночевать у симпатичной девушки Геры. Пусть твоя мама узнает мое имя.

Ганна Ивановна взяла трубку сразу, она ждала и волновалась.

— Мама, — неловко проговорил Алексей, — я задержался, извини.

— Где ты?

— За городом, на даче, у Геры. Приеду прямо на работу, я в норме, и у меня все в порядке.

Он повесил трубку. Гера чмокнула его в щеку.

— А я загадала, — сообщила она. — Соврешь ты или нет? Настоящий ты или так себе? Спокойной ночи мой дорогой сыщик!

Уже у двери она чуть обернулась, с вызовом проговорила:

— Своей мамаше я на полном серьезе сообщила, что у меня уже есть жених и работает он в госбезопасности. Так что пусть не суетится со своим торгашом.

Алексей от изумления опустился на стул.

— Оставляю тебя в одиночестве, сыщик. Проанализируй информацию. Дверь в свою комнату оставляю открытой.

— Не надо, Гера, — нерешительно проговорил Алексеи.

— Очень уж ты правильный человек, дорогой Алешенька. Прямо кошмар и катастрофа с таким, как ты. Боюсь, сбежишь потихоньку отсюда на рассвете.

Алексей хотел ей что-то сказать, но девушка решительно повернулась и через плечо, уходя, бросила:

— Не нервничай, сыщик, все нормально. Утром уедем вместе.