АЛЕША. На такой огромной стройке, как наша, каждый день что-то совершается, важное и необходимое: сдан новый дом — и уже произошло веселое и шумное вселение новых жильцов; пущена первая очередь лесозавода; подвели под крышу Дворец культуры; приступили к отделочным работам в новой школе...

Следующая неделя была отмечена двумя событиями большого значения. Вступила в строй железная дорога Браславск — Ильбин, которая начала строиться пять лет назад. По ней сразу же пошли товарные составы с ценным грузом для строительства и открылось пассажирское движение.

На основных сооружениях рабочим и механизаторам на участке Петра Гордиенко удалось в самый короткий срок возвести верховую перемычку. Отсыпка ее велась с двух сторон: с острова по дамбе, через головной ряж, и с берега, от Гордого мыса. Таким образом, у реки была захвачена левая ее половина, и вся вода с удвоенной скоростью устремилась по стесненному руслу вдоль правого берега.

Мы стояли под скалой и наблюдали, как по только что возведенной дороге мчались машины — с берега на остров и обратно.

— Молодцы,— сказал Ручьев сдержанно.— Герои... Строители.— Голубым прищуренным взглядом он блуждал где-то там, за рекой, в будущем.— Принимая во внимание такое бурное начало, мы далеко пойдем, товарищи.

— Если не остановят,— негромко заметил Леня Аксенов, стоявший позади начальника.

Ручьев обернулся к нему, он любил этого забавного мальчишку.

— Кто же нас остановит, Леня?

— Обстоятельства, я думаю.

— Обстоятельства создаем мы сами. В общем, поздравляю вас, ребята, с победой!.. Ты что молчишь, Гордиенко?

— Может быть, нам поднять перемычку еще сантиметров на двадцать? — сказал Петр.— на всякий непредвиденный случай..

— Ничего себе — на двадцать сантиметров! Ты знаешь, сколько за собой это потянет?

— Представляю.

— То-то же. Мы сэкономили на этом деле большие средства. Мы пустим их на строительство жилья, на другие нужды... Нам дали сведения о поведении реки во время весенних паводков за пятьдесят последних лет. Мы взяли самую высокую отметку, как ты знаешь...

Имя Петра становилось все более популярным и на стройке и в Браславске, ему посвящались большие выступления в центральных газетах. В очерках упоминалось и о делах наших бригад.

Леня Аксенов, когда мы небольшой нашей группой поднимались на вершину Гордого мыса, чтобы отсюда взглянуть на перемычку, на дамбу, на Лосят, отвел меня в сторону.

— Алеша, отдайте мне ваши экземпляры газеты с очерком.

— Возьми,— сказал я.— Зачем они тебе?

Площадка, где когда-то в декабрьскую стужу мы водрузили знамя, утаптывали валенками снег, теперь была покрыта бетоном, обнесена железной изгородью, и вместо деревянного шеста прямо и высоко стоял металлический флагшток с алым полотнищем на конце. Леня бодренько посвистел, носком ботинка отбивая такт, ответил небрежно:

— Пошлю своему генералу. Пускай знает, что прибыли сюда не дурака валять...

— Разве он не выписывает газет?

— Выписывает, конечно. Да занят, старик, где ему все прочитать.

Я внимательно посмотрел Лене в глаза.

— Зачем ты врешь?

Он попятился от меня.

— Что вру?

— Ты считаешь зазорным, что у тебя мать работает в котельной и убирает людям квартиры? Это унижает твое достоинство?

— Что вы? — Он зажмурился, стыд накалил до красноты оттопыренные уши, точно его уличили в чем-то постыдном.— Я люблю ее... не знаю как. Тоскую по ней...

— Зачем же тебе понадобилась эта комедия с генералом?

Его густые и серебристые ресницы смежились, и губы изломались презрительно.

— Чтобы не жалели.

Эта неделя была отмечена событиями и в жизни нашей небольшой общины. В один из вечеров Петр созвал нас на экстренное заседание комсомольского бюро: предстояло обсудить неотложные вопросы. Впервые мы проводили его совместно со студентами. С их стороны пришли Борис Берзер, Вадим Каретин, Эльвира Защаблина и Женя.

После той ссоры мы не виделись: ни у нее, ни у меня не возникло желания сделать первый шаг навстречу друг другу,— должно быть, сама собой, без нашей воли решалась наша судьба. Сейчас, свидевшись, мы обменялись лишь взглядом, долгим и печальным, едва приметно кивнув друг другу. Все заметили и наш взгляд и кивок, но виду не подали — знали нашу историю и не вмешивались: боялись помешать.

Мы собрались в общежитии, в комнате, где жили Илья, Вася, Леня и я. Расселись по койкам, на табуретках. Заседание вела Елена, и поэтому было тихо, строго, без излишней болтовни и эмоций — у нее не пошутишь. Она сказала отчетливо, ясно:

— Ребята, нам предстоит обсудить два важных вопроса. Вернулся из бегов Сергей Климов. Он просит, чтобы мы приняли его обратно, в наш коллектив, и направили в бригаду плотников Трифона Будорагина или Токарева. Вот его заявление.— Елена показала измятый, не первой свежести листок.

— Прочитайте нам это сочинение,— попросил Леня.

— Да, да, читай, Лена! — послышалось несколько голосов.

— Пожалуйста...— У Елены задрожал подбородок от улыбки.— «Товарищи! К вам обращается бывший член вашего коллектива, конкретно Климов Сергей Никифорович, который вернулся к вам после совершения им опрометчивого поступка, а именно — бегства из бригады. Я знаю, что большая добрая собака никогда не укусит маленькую собачку. И я знаю также, что коллектив добрых людей никогда не обидит одинокого маленького человека, конкретно меня. Он примет его в свои ряды и поведет к славным трудовым подвигам. Не думайте, что в отлучке я только тем и занимался, что срывал всюду цветы удовольствия. Как бы не так! Я голодал, был без угла и уюта. Один раз на вокзале в буфете пришлось спереть два бутерброда — один с копченой колбасой, другой с сардинами. Очень хотелось кушать...»

Трифон ударил себя кулаком по колену.

— Ах, скотина! Он, видите ли, захотел кушать! Ну, не нахал?

— Деликатесы ему подавай! — выкрикнул Леня Аксенов.— Устрицы!

Студенты недоуменно переглядывались, не зная, кто такой Серега Климов, почему он бежал из бригады. Только Женя улыбалась, она вспомнила, должно быть, этого суетливого, вспыльчивого и неуживчивого человека. Она шепталась с Эльвирой Защаблиной, что-то объясняя ей.

— Тише, товарищи! — Елена, привстав, обвела присутствующих строгим взглядом.— Веселого в этом мало, ребята, и Климову не до забав. Что будем делать?

«Судья» Вася заявил:

— На первый случай надо предупредить Катю Проталину, что в поселке появился похититель бутербродов,— пускай остерегается!

Опять все засмеялись, и опять Елена встала, чтобы призвать развеселившихся к порядку.

— Хватит! Посмеялись, и довольно. Время идет...

Илья Дурасов поднял руку, ему хотелось защитить приятеля, вызвать к нему сочувствие.

— Елена правильно сказала: посмеялись, и довольно.— Илья глядел себе под ноги.— Он настрадался, ребята. Он стал такой несчастный, такой потерянный. Он очень жалеет, что с ним приключилась такая беда. Он плачет...— У Ильи задрожали губы, он сам был готов расплакаться. — Мы не должны его отталкивать... Обижать.

— Оттолкнешь его — черта с два! — крикнул Трифон.— Кто Серегу Климова обидит, два дня не проживет!

Я сказал:

— Климов не за горами — за дверью. Попросим его самого объяснить нам.

— Правильно!

— Анка, выйди, позови, он на крыльце. Нет, я сам позову.— Илья двинулся к выходу, но Вася остановил его.

— Без предварительных консультаций, Илюха. Пускай Анка позовет.

Через минуту Анка, отворив дверь, втолкнула Серегу. Всем бросилась в глаза перемена, которая с ним произошла. Он похудел, как бы весь усох, лицо его сделалось уже, нос заострился, маленькие, глубоко запрятанные глаза светились настороженно, испуганно. Он засмеялся мелким и льстивым смешком — от смущения.

— Здравствуйте, товарищи!

— Здорово, путешественник,— отозвался Петр.

Серега обошел всех: пожимал каждому руку, чтобы немного оттянуть момент обсуждения, которого, видимо, побаивался.

— Здравствуй, Трифон. Ты все такой же богатырь.

— Что со мной станет? — Трифон еще шире развернул грудь.— А ты вот скукожился весь...

— Не от хорошей жизни, Триша, нет... Алеша, здравствуй! — Студентам, которых не знал, пожимал руку и произносил кратко: — Здравствуй, товарищ! Климов Сергей.— Приблизился к Жене, воскликнул с неподдельным радостным удивлением.— Ба, кого я вижу! — Он держал ее за плечи.— Наконец-то соединились! Поздравляю! Прекрасно.— На какой-то момент он, кажется, забыл, зачем был вызван.

«Соединились,— с горькой усмешкой подумал я.— Подходящую минуту выбрал для поздравлений! Идиот!..»

— Женя, а ты помнишь, как мы тебя «судили»?

— Помню,— ответила она.— Теперь, по всему видать, будут судить тебя.

Серега по-сиротски съежился, робко оглядываясь.

— Выходит, так...

— Расскажи, Климов, по порядку: где был, почему вернулся. Мы хотим все знать, чтобы принять решение,— спросила Елена.

— И почему тебя бросил твой покровитель Филипп Сорокин? — сказал Трифон.

— Сволочь он оказался, Филипп тот! — Серега поморщился, как от зубной боли.— Вспоминать неохота!

— А мы сразу видели, что он сволочь,— сказал Вася и засмеялся.— Один ты не видел...

— В Дивногорске взяли нас в молодежную бригаду,— начал Серега.— Не проработали и двух недель, как нас оттуда вышибли. И поделом... Махнули в Шушенское. И там то же самое. Бригаду стал мутить. Пьянки устраивал, прогуливал... К девчонке одной прилепился, а она оказалась занятой, у нее парень был, здоровенный, вроде Трифона. Подрались. Я думал, Филя богу душу отдаст, так тот парень ему врезал.

— Правильно сделал,— сказал Трифон.— Не прилипай к чужим девчонкам.

Анка тотчас попросила его:

— Помолчи!..

— Ну и оттуда нас вышибли,— продолжал Серега.— Филя подался то ли в Воркуту, то ли на Колыму. Я не поехал.— Он глубоко вздохнул, признаваясь: — Вот только тогда я постиг всю меру одиночества. На всем белом свете один как перст. Ни денег, ни хлеба, ни надежд... Чувствую, пропадаю...

— Тогда ты и разжился на станции бутербродами с копченой колбасой и сардинами? — спросил Вася веселым тоном.

— Да. И не один раз. Не надо было об этом писать, но... На вокзале в ресторане бутерброды лежали на подносах. На бумажках обозначена цена. Тот, кому нужно было, подходил, клал деньги и брал бутерброд. Я бутерброды взял, а деньги не положил. Вот и все...

Трифон завозился на стуле.

— Н-да, невесело...

Серега Климов вдруг подшибленно упал на колени.

— Примите меня обратно, ребята...

Все всполошились, повскакали с мест.

— Зачем так, Сергей, встань!

Илья Дурасов, чуть не плача, схватил его за локоть, пытаясь поднять.

— Что ты как нищий!

Серега стоял, худенький, востроносый, жалкий, по-птичьи вертел коротко остриженной головой. Мы посмотрели на Елену. Она кивнула Сереге, ни одна черточка не дрогнула на ее лице.

— Ничего, пускай постоит... Вы думаете, он перед нами встал на колени? Ошибаетесь. Он перед собственной совестью так стоит. Перед ней он виноват, против нее пошел. И еще перед матерью, может быть, которая небось учила его: живи честно, сынок, работай, за длинным рублем не гоняйся, все равно не догонишь, товарищей пуще глаза береги, не предавай их, трудности дели на всех поровну и веселые минуты — тоже на всех. Отобьешься от товарищей — заблудишься, пропадешь!..

— Верно, Лена! — воскликнул Серега.— Говорила! Точно так говорила...

— Вот видите...— Елена, оглядывая нас, улыбнулась тепло, ласково.— Примем его, что ли, ребята?

— Примем!

— Принять, принять!

Серега вскочил.

— Спасибо, братцы! Век не забуду!..

— Пускай идет опять в мою бригаду,— пряча глаза, глухо проговорил Трифон.— Только знаешь, работать так работать, без петушиных наскоков, без возражений и митингов...

Серега подлетел к Будорагину.

— Ты меня не учи, как работать! Тебе только дай волю, начнешь командовать! Знаю я тебя, у меня не покомандуешь! Я этого не терплю!

Трифон опешил от его натиска.

— Глядите на него... Ожил.

Засмеялись сочно, с душевным облегчением,— забавлял больше Трифон, которого Серега чуть не обратил в бегство. Плутовато ухмылялся и сам Климов...

Я мельком взглянул на Женю и увидел лишь ее улыбку, скорее принужденную и грустную, чем веселую. О чем она думала сейчас, что чувствовала?