ГЛАВА 7
КУПЦЕВИЧ ПРИНИМАЕТ ГОСТЕЙ
Утро Сергей, как всегда, провел у Купцевича. Это стоило ему теперь немалых усилий. Отвращение душило его. Кроме того, сказывалось постоянное напряжение последних дней, он устал. Часа через два-три Сергей, притворившись больным, ушел к себе. Побродив по комнате, он улегся на диван. Нервы требовали покоя. Так лежал он, закрыв глаза, стараясь ни о чем не думать. От водки, которую ему теперь приходилось пить каждый день, во рту не исчезала отвратительная горечь, все время набегала слюна.
За стеной слышен был храп Купцевича.
Сергей уже давно обратил внимание на прекрасную звукопроницаемость стены. Еще на второй день после своего приезда, исследовав причины этого, он убедился, что звук проходит через дверь, когда-то соединявшую обе комнаты, а теперь с обеих сторон заклеенную обоями. Сергей осторожно разрезал и отвернул кусок обоев в комнате Полины Григорьевны. Под обоями оказалась фанера. Сергей вынул и ее. Вечером, когда возвратилась с работы Антонина и между супругами завязался тихий разговор, Сергей решил проверить свое открытие. Результат оказался прекрасным: весь разговор был слышен от слова до слова, он касался самых безобидных вещей. Больше Сергей не повторял подобных опытов.
Храп Купцевича раздражал Сергея, как, впрочем, и сам этот человек, его наглое самодовольное лицо, белесые, выпученные глаза под стеклами очков, его свист в коридоре, утробный хохот, его толстый, вываливающийся из-за пояса живот. Сергей ловил себя на том, что ненавидит Купцевича, ненавидит так, как если бы тот оскорбил или обокрал его самого. Только усилием воли заставлял он себя спокойно, даже дружески разговаривать с ним, сидеть за одним столом.
Сергей долго лежал на диване, но усталость не проходила.
Неожиданно в коридоре раздался звонок, неуверенный, короткий. Сергей открыл глаза и прислушался. Звонок повторился. Тогда Сергей нехотя встал и пошел открывать дверь. Полины Григорьевны дома не было. «Наверное, счет за электричество принесли или за газ», — решил он. На всякий случай, подойдя к двери, спросил:
— Кто там?
— Мне к товарищу Купцевичу, — послышался глуховатый голос.
Сергей насторожился и открыл дверь. Увидев стоящего на пороге человека, он на секунду опешил: перед ним был парень, которого Сергей заметил еще в кафе «Ласточка», когда тот так неуклюже пытался ухаживать за Зоей. Кажется, она называла его Митей.
Митя сильно изменился с того дня, как Сергей видел его последний раз. Пухлое, розовое лицо его слегка осунулось и пожелтело, под глазами легли синеватые тени, а над верхней губой появилась ниточка усов. Одет Митя был франтовато и крикливо: ворсистое синее пальто с широким поясом, ярко-зеленое клетчатое кашне, из-под которого виднелся пестрый галстук, желтые кожаные перчатки. Глаза Мити, живые, черные, потускнели, на лице застыло брезгливо-усталое выражение.
И все-таки Сергей мгновенно узнал его. Равнодушным тоном он сказал:
— Заходите и стучите вот в эту дверь. Да сильнее, он спит.
Оставив Митю в передней, Сергей ленивой походкой ушел к себе. Закрыв за собой дверь, он бросился во вторую комнату и приник ухом к стене.
Между тем Митя уже в третий раз принялся энергично барабанить в дверь. Наконец из комнаты раздался заспанный, недовольный бас Купцевича:
— Кого там нелегкая принесла?
— Открой. По делу, — ответил Митя.
Купцевич издал удивленный возглас и отомкнул дверь. Узнав Митю, он впустил его, плотно прикрыл дверь и, обернувшись, со злостью прошипел:
— На кой дьявол явился?
— Так маячок-то на месте, — усмехнулся Митя, кивнув головой в сторону окна.
Эти слова привели Купцевича в ярость.
— Да ты что?.. Ты всех нас заложить вздумал, паскуда? Ты позволения спросил сюда топать?
— Заткни хлебало, — спокойно ответил Митя и, не раздеваясь, повалился в кресло. — Я всю твою хату кругом обегал. Мусора нет, никто тебя не караулит. Нужен ты!
— А собесник тот рыжий? Думаешь, зря приходил? Он от меня прямиком в МУР потопал.
— Мимо. Сам говорил, — все так же спокойно возразил Митя. — Мы это дело потом проверили.
— Ладно. Говори, зачем явился, — сказал Купцевич и тяжело опустился на кровать. — Может, выпьем, раз так?
— Нету охоты. И без того тошно. Лучше слушай. Меня сам прислал. Понятно? Велел предупредить. Завтра к тебе явится.
— Да ну? А на кой?
— Хрен его знает, — пожал плечами Митя и добавил: — И еще поклон тебе от дружка.
— Так ведь он сгорел.
— Ан объявился, — криво усмехнулся Митя. — Ох, и битый! Откуда хошь явится.
— Ну и дела, — удовлетворенно вздохнул Купцевич. — Фартово.
— Одним словом, завтра в три часа жди гостей. Все. Наше вам.
Митя не спеша поднялся со своего места.
— Да, это что за тип мне открыл? — неожиданно спросил он.
— К соседке приехал. Братец. Из Сибири он.
— Не брешет? Мне представляется, что я эту рожу где-то недавно встречал. Сам черный, а глаза синие.
— Не-е, — покрутил головой Купцевич. — Моя Антонина сама за ним на вокзал ездила. А еще раньше я телеграмму из Иркутска нюхал.
— Ну, нехай. А все-таки я для верности самого упрежу. Завтра пусть этого братца пощупает. В случае чего перо в бок — и поминай тогда. Он на руку-то скор.
— Парень вроде тихий. Хотя… в тихом омуте… Да я и так с него глаз не свожу. Будь спок.
— Во-во. Ну, я потопал.
Купцевич сам проводил гостя до двери и не закрыл ее, пока не убедился, что тот благополучно вышел из подъезда на улицу. Потом он вернулся в комнату и стал беспокойно шагать из угла в угол.
Как только Митя и Купцевич вышли в переднюю, Сергей поспешно вставил на место фанеру и прикрыл ее обоями. Затем он подсел к столу и быстро записал весь услышанный разговор. Закончив, Сергей приписал несколько слов от себя и устало откинулся на спинку стула.
Итак, кто же придет завтра к Купцевичу? Ну, конечно, Папаша. О ком еще они будут так говорить?.. Значит, сам Папаша идет в западню. Вот это удача, неслыханная удача!.. Завтра в три… Да, но кто же еще появился на горизонте? Что это за «дружок», откуда взялся?.. А Митька-то, Митька… Казался таким простым, честным парнем и как свихнулся… Неужели из-за той девчонки, Зои Ложкиной? Нашел, в кого влюбляться. И Сергей не дал тогда сигнала. Какой промах, черт побери! Как найти теперь этого парня, кто он, где живет, где работает?.. Но главное сейчас не в нем и не в том неизвестном «дружке». Главное сейчас в Папаше. В руки идет самый крупный, самый опасный зверь… Только бы не упустить его… Надо сейчас же предупредить Гаранина. Но как?.. Выйти нельзя. Ведь Сергей сказал, что болен. И вообще подозрительно. А этот, конечно, настороже… Ага… Придумал!..
Сергей вышел в коридор и позвонил по телефону в деканат Катиного факультета. Ответил секретарь.
— Девушка, вы знаете Катю Светлову? — слабым голосом спросил Сергей.
— Конечно, знаю. А в чем дело?
— Очень вас прошу. Передайте ей, чтобы позвонила домой. Брату. Заболел я.
— Заболели? — в голосе девушки послышалось сострадание. — Подождите одну минуту. Сейчас перемена, и Катя, кажется, рядом, в комсомольском бюро. Я посмотрю.
— Ох, посмотрите, пожалуйста, — совсем больным голосом попросил Сергей.
Через минуту он услышал в трубке встревоженный голос Кати.
— Коля, это я. Что с тобой?
— Катенька, я заболел. Приезжай поскорей. За лекарством сходишь. А то Полины Григорьевны все нет да нет. Замучился я.
— Но у меня же лекции, — неуверенно возразила Катя, но тут же, спохватившись, воскликнула: — Что я говорю! Конечно, сейчас же приеду.
Сергей повесил трубку. В тот же момент в коридор вышел Купцевич. Он, как видно, подслушивал.
— Ты что это, болеть вздумал?
— Ох, не говори! Голова горит, всего ломит.
Сергей в изнеможении привалился к стене и вытер лоб.
— Пхе, больной! — презрительно усмехнулся Купцевич и, хлопнув Сергея по плечу, подмигнул. — Пошли, я тебя живо вылечу.
— Не могу. Я лучше лягу. Прямо ноги не ходят.
И Сергей потащился к себе в комнату. Купцевич внимательно посмотрел ему вслед.
Через час прибежала запыхавшаяся Катя.
— Коля, что с тобой?
Сергей, лежа на диване, поманил девушку к себе и шепотом сказал:
— Слушай внимательно. Я ничуть не болен. Но ты все же сбегай в аптеку, принеси каких-нибудь лекарств. Потом возвращайся в институт. Гаранина видела?
Катя кивнула головой.
— Так вот. Позвони ему снова. Скажи, что есть срочное сообщение. Пусть немедленно приедет к тебе. Это очень важно, — он взглянул на часы. — Пятый час. Ты ему сможешь позвонить около шести. Это еще не поздно, но ты все-таки торопись.
— Хорошо, хорошо. Будь спокоен.
Катя вскочила с дивана и, оставив чемоданчик с книгами, убежала. Вскоре она вернулась с целой кучей бумажных пакетиков.
— Вот. Разбирайся. А я пойду. Давай письмо.
Прежде чем запечатать конверт, Сергей еще раз перечитал свою запись разговора. Как будто все точно.
Записано все было действительно точно, все… кроме одного слова. Вместо Митиного «жди гостей» Сергею послышалось «жди гостя».
Как обычно, в конце дня Костя Гаранин был вызван для доклада к Зотову. Он должен был потом в соответствии с указанием начальника отдела составить ответное письмо Сергею и отвезти его в институт, Кате.
Они сидели в кабинете одни. Зотов по привычке потирал свою бритую голову и не спеша, экономно потягивал последнюю за этот день папиросу. Костя говорил медленно, изредка рубя ладонью воздух.
— Получен ответ из центрального архива. По отпечаткам пальцев Купцевича установлено, что он в прошлом был осужден. Значит, скрыл это. Дальше. Был я сегодня в собесе. Познакомился с документами Купцевича. Явная липа. Это два. Считаю, есть основание для ареста. Обыск позволит изъять вазочку. Ее, конечно, опознают старик Амосов и Голикова. Вазочка и письмо Ложкина позволят уличить Купцевича в связях с преступниками. Коршунов прав — Купцевич трус. Сознается на первом допросе.
— А явка?
— Она заморожена. Ждать визитеров бесполезно.
В этот момент зазвонил внутренний телефон. Зотов снял трубку.
— Зотов… Иду.
Он встал, собрал со стола бумаги, запер их в несгораемый шкаф и вышел.
Костя тоже ушел. Он думал о встрече с Катей сегодня вечером, о том, что операция заканчивается и он теперь сможет когда захочет встречаться с этой славной, веселой и красивой девушкой. Как это будет хорошо, если они, наконец, смогут пойти вместе куда-нибудь. Вот только захочет ли она? Да и как предложить? Неловко ведь ни с того, ни с сего позвать ее, например, гулять. Правда, в других случаях Косте это удавалось без особого труда, но сейчас…
Костя смущенно усмехнулся.
…Зотов вошел в кабинет Сандлера. Вид у того был встревоженный.
— Только что получено сообщение, — хмурясь, сказал Сандлер. — Вчера ночью бежал из-под стражи Ложкин. На одной из станций, километрах в двухстах от Москвы.
— Так… Значит, сегодня он уже в Москве.
Некоторое время они сосредоточенно молчали, потом Сандлер сказал:
— Обстановка резко изменилась. Ложкин может сорвать операцию, если вдруг пожалует к Купцевичу. Он видел Коршунова в МУРе и немедленно его расшифрует.
— Да, — кивнул головой Зотов. — Опасное положение. Считаю, надо брать Купцевича сегодня же ночью.
— Согласен. И сейчас же дайте Коршунову телеграмму из Иркутска. Пусть завтра утром уезжает. Надо спешить.
— Слушаюсь.
Зотов снял телефонную трубку и набрал номер.
— Гаранин?.. Ах, уехал. Куда?.. Не знаете. Ну, ладно. Вот что, Воронцов. Немедленно свяжитесь по телефону с Иркутском. Пусть сейчас же дадут Коршунову телеграмму о вылете домой. Ясно?.. Выполняйте.
— И вот еще что, — продолжал Сандлер, когда Зотов окончил разговор. — Надо искать Ложкина. Он очень опасен. Купцевич должен дать кое-какие адреса.
— Даст, конечно.
В этот момент в кабинет вбежал запыхавшийся Гаранин.
— Срочное сообщение Коршунова, товарищ полковник.
Он вручил Сандлеру конверт, и тот вслух прочел донесение Сергея. На секунду в кабинете воцарилась тишина. Потом Зотов рванул трубку телефона.
— Воронцов?.. Отменить телеграмму! Обстановка изменилась.
— Пусть объявит сотрудникам, — добавил Сандлер. — Через десять минут у меня совещание.
Он потер рукой лоб и задумчиво произнес:
— Итак, явка разморожена. Завтра туда явится «гость». Коршунов прав, это, конечно, Папаша.
— Да, могли крепко просчитаться, — покачал бритой головой Зотов и, упершись кулаками в колени, напряженно посмотрел на Сандлера. — Что будем делать, Георгий Владимирович?
Сандлер усмехнулся.
— Как что? Надо готовить встречу…
На следующий день ровно в двенадцать часов от подъезда МУРа отошли две легковые машины. Через десять минут, миновав высокий старый дом с темным фасадом, они остановились за углом, в конце переулка.
Из первой машины вышли Гаранин с двумя сотрудниками и не спеша двинулись к нужному подъезду. Войдя туда, они спустились по узенькой лестнице в коридор, откуда начинались чуланы. Посветив фонариком на листок бумаги, где Сергей изобразил схему этих чуланов. Костя уверенно пошел вперед и вскоре без особого труда обнаружил подвал рядом с котельной. Внимательно обследовав все помещение и не обнаружив ничего подозрительного, он указал товарищам место около люка, где они должны были замаскироваться, и возвратился в подъезд. Там его уже ждали Воронцов и еще один сотрудник их отдела, Забелин. Втроем они подошли к квартире Купцевича. Правая рука каждого лежала в кармане, крепко зажав рукоять пистолета.
Костя позвонил. Дверь открыла Полина Григорьевна.
— Нам к товарищу Купцевичу.
— Пожалуйста, вот его дверь.
Костя постучал осторожно, косточкой пальца. Не получив ответа, он постучал снова. В комнате послышалась торопливая возня.
— Кого там несет? — раздался встревоженный голос Купцевича.
— До вас, товарищ, — чуть дребезжащим, старческим голосом ответил Костя. — До вас, из собеса.
— На кой черт я вам сдался?
— Та квиток принес. Заполнить треба, — тем же тоном продолжал Костя.
Купцевич завозился с замком. Воронцов и Забелин, повинуясь движению Костиной руки, отошли в сторону.
Дверь приоткрылась. Гаранин левой рукой рванул ее к себе и, выхватив правой пистолет, угрожающе произнес:
— Руки вверх. Не шевелиться.
В тот же момент из-за двери появился Воронцов, и на руках Купцевича щелкнули стальные наручники.
Купцевич был настолько потрясен случившимся, что даже не почувствовал в первый момент острой боли в правой руке, — язычок стального браслета случайно защемил кожу на руке, и браслет не закрылся. Немного придя в себя, Купцевич заметил это и слегка приободрился. В комнату вошел проводник служебной собаки Твердохлебов со своей Флейтой.
Купцевича усадили в дальнем от окна углу комнаты.
— Следи, — кивнул Твердохлебов собаке.
Купцевич невольно окаменел под злобно-настороженным взглядом Флейты, караулившей каждое его движение.
Оглядев комнату, Костя прежде всего переставил горшок с цветами со стола на подоконник. При этом Воронцов заметил, как тень пробежала по лицу Купцевича.
Костя сказал, обращаясь к Купцевичу:
— А теперь подождем. Вы, часом, «гостя» не ждете?
— «Гостя»? — хрипло переспросил Купцевич и, бросив испытующий взгляд на Гаранина, нехотя процедил: — Жду… одного.
При звуке его голоса Флейта угрожающе зарычала, шерсть на загривке стала дыбом, и, приподнявшись, она оскалила белые крупные клыки. Купцевич поспешно умолк.
Костя вызвал в коридор Воронцова и Забелина.
— Значит, товарищи, план такой. Забелин, ты стань в подъезде напротив. Если Папаша войдет в дом с улицы, дашь нам сигнал. Мы будем следить за тобой из окна. После этого ты тоже входишь в подъезд и закрываешь Папаше путь к отходу. Дверь ему откроет Полина Григорьевна. Ясно?
— Ясно-то ясно, да вдруг не придет? — как всегда, усомнился Воронцов.
Забелин только усмехнулся и вышел на лестницу. Гаранин и Воронцов возвратились в комнату.
Костя сухо сказал Купцевичу:
— Когда ваш «гость» постучит в дверь, вы ему скажете: «Входи. Открыто». Очень спокойно скажете, если не хотите иметь неприятности. Ясно?
Купцевич нехотя кивнул головой, и снова раздалось сдержанное клокочущее рычание Флейты.
— Если «гость» постучит из подвала, вы громко скажете то же самое. А сундук мы отодвинем сами. И это понятно?
При упоминании о подвале Купцевич вздрогнул.
— Понятно, — еле слышно просипел он, наливаясь краской.
На этот раз Флейта не рычала: Твердохлебов сделал ей предостерегающий жест рукой, он означал: «Ни звука». И собака смолкла. Через час она так же молча выполнила свой последний долг.
Больше никто из присутствующих не проронил ни слова. Костя взглянул на часы: до трех оставалось всего минут двадцать. «Может, и в самом деле не придет?» Костя нахмурился и поспешил прогнать от себя эту мысль.
В наступившей тишине слышно было лишь тиканье часов на стене.
Прислушиваясь к каждому шороху в квартире, замер у своей двери Сергей, зажав в руке пистолет.
Ночь выдалась темная и на редкость холодная. Под свистящими порывами ледяного ветра жутко скрипели и стучали голыми сучьями деревья. Лес был полон звуков, пронзительных, таинственных и пугающих.
Замерзшие прутья кустарников и колючие ветви молодых елей, невидимые во тьме и как будто враждебные, больно хлестали Ложкина по лицу, царапали вытянутые вперед руки, преграждали путь. Ноги то и дело проваливались в пушистый снег, цепляясь за скрытые под ним корни и поваленные стволы деревьев.
Уже больше трех часов прошло с момента его побега, с того жуткого и радостного мига, когда прогрохотал над ним последний вагон и он остался лежать на шпалах, уткнувшись лицом в грязный, облитый маслом и нечистотами снег, все еще не веря, что остался жив, что его не задело, что он на свободе. Поминутно припадая к земле, Ложкин, борясь с метелью, пополз к лесной чаще. Только там он осмелился встать, перевел дыхание и побежал.
Неожиданно откуда-то слева возникли два желтых круглых глаза, послышалось глухое урчание мотора. Через лес по занесенной снегом дороге двигалась грузовая машина.
Ложкин притаился в неглубокой ложбинке. Машина быстро приближалась. Уже смутно вырисовывался ее силуэт, виднелась гора ящиков в кузове.
В нескольких шагах от Ложкина машина внезапно остановилась. Из кабины выскочил человек, проверил груз, стукнул ногой по баллонам колес и крикнул шоферу:
— Порядок! Теперь крой прямо до станции! Поезд через двадцать минут!
И он прыгнул в кабину, с треском захлопнув дверцу.
В ту же минуту Ложкин выскочил на дорогу и ухватился за обледенелый борт машины. Он перевалился в кузов и, больно стукнувшись головой об угол какого-то ящика, на секунду потерял сознание.
…Пока не пришел поезд, Ложкин скрывался за станционными постройками, а потом, уже на ходу, уцепился за поручни последнего вагона.
Проснулся Ложкин, когда поезд уже подходил к Москве и вагон застучал колесами на стрелках. Мелькавшие за окном огни освещали тамбур переменчивым желтоватым светом.
Теперь надо было решать, как поступить дальше. Появиться на улицах Москвы в таком виде — значило вызвать подозрение первого же постового милиционера. Но задерживаться долго на вокзале тоже было опасно: ведь и сюда придет спецтелеграмма о его побеге.
Ложкин задумчиво поскреб ногтями грудь под ватником и вытянул онемевшие ноги. Эх, надо побыстрее раздобыть на вокзале хоть какую-нибудь одежонку.
Через несколько минут, смешавшись с толпой пассажиров, Ложкин очутился под стеклянной крышей перрона и не спеша стал пробираться в зал ожидания.
В громадном зале стояла сонная предутренняя тишина. На скамьях среди вещей сидели и лежали люди. Спали почти все.
Ложкин вразвалочку прошелся по залу, незаметно, но цепко оглядываясь вокруг.
Его внимание привлек мужчина, спавший на крайней скамье, возле которого стоял добротный, туго набитый чемодан. Наметанным глазом Ложкин сразу оценил подходящую ситуацию. Мужчина сидел так, что его могли видеть лишь две женщины, спавшие на противоположной скамье. Лицо он спрятал в поднятый воротник пальто и чуть отвернулся от чемодана.
Решившись, Ложкин с равнодушным видом прошел мимо спавшего, слегка задев его ногой. Тот даже не пошевелился. Ложкин уселся рядом на скамью и прислушался. Человек дышал ровно, с присвистом, и во сне даже причмокивал губами. По всему было видно, что спал он крепко. Тогда Ложкин ногой еле заметно придвинул чемодан к себе, подождал, потом подвинул еще и еще. Затем он снова, уже довольно сильно задел локтем своего соседа, но тот лишь пробормотал что-то во сне и окончательно отвернулся.
Тогда Ложкин неторопливо поднялся со своего места, небрежно взял чемодан и направился к уборной. По пути он незаметно оглянулся: мужчина спал, лишь слегка изменив позу.
Зайдя в уборную, Ложкин заперся в кабине и ловко раскрыл чемодан.
Путь оказался далеким: сначала на метро до Измайловского парка, оттуда еще несколько остановок на трамвае, потом долго петлял по узким переулкам.
Наконец Ложкин толкнул калитку в высоком дощатом заборе с надписью «Злая собака». И оказался в небольшом, засыпанном снегом дворике, в глубине которого стоял бревенчатый, очень старый дом с двумя крылечками по сторонам. Навстречу выскочил, злобно урча, большой лохматый пес, но, узнав Ложкина, он завилял обрубком хвоста и покорно поплелся прочь.
Пройдя двор, он поднялся по скрипучим ступеням крыльца и особым образом постучал в дверь, обитую старой клеенкой, из-под которой торчали серые лохмотья войлока. Подождав немного, Ложкин, не выражая нетерпения, постучал снова. В окне рядом с крыльцом дрогнула занавеска: как видно, хозяин предварительно рассмотрел неожиданного гостя.
Наконец загремели металлические запоры, и дверь медленно открылась. На пороге появился высокий сухой старик с обвислыми седыми усами и немигающим взглядом больших, чуть навыкате, но как будто угасших глаз. На старике была поношенная, из синей байки пижама, тюбетейка и неопределенного цвета помятые брюки.
— Дай бог тебе здоровья и всякого благополучия, Папаша, — заискивающе произнес Ложкин. — Прими-ка, ради Христа.
Старик при виде Ложкина не выказал никакого удивления или радости, он лишь пожевал губами и тихо ответил:
— Милости прошу, почтеннейший.
Затем он повернулся и, предоставив Ложкину запирать дверь, пошел вперед по узкому, длинному коридору, заваленному всякой рухлядью. Ложкин последовал за ним. Они поднялись по расшатанной, скрипучей лестнице и очутились в небольшой комнате. Здесь надо всем царил громадный, во всю стену, старинный буфет с множеством дверок, украшенных замысловатой резьбой. Круглый, покрытый клеенкой стол, несколько простых стульев и узкая складная кровать в углу дополняли обстановку.
Утром состоялось совещание.
— Сделаем так, — наконец объявил Папаша. — Мы с тобой все-таки пойдем туда, но только завтра. А сегодня надо эту квартиру обнюхать со всех сторон, подослать кого-то. Если все в порядке, завтра пойдем мы.
— Ну, раз так, то пошли туда Митьку Плотину, — ответил Софрон. — Парень ловкий, все разнюхает.
На том и порешили.
Потом старик ушел, а Ложкин снова улегся спать.
Проснулся он только к вечеру. Папаша уже был дома. Он передал слова Митьки Плотины: «Все чисто, мусора нет. Яшка ждет гостей завтра в три. Маячок горит. Требуется пощупать соседа».
— Что ж, пощупаем, — многозначительно ухмыльнулся Ложкин.
На следующий день Папаша молча натянул старенькую, на вылезшем меху шубу и взялся рукой за дверь.
В это время в высоком кирпичном доме близ Белорусского вокзала закончились последние приготовления к засаде.
Гаранин неподвижно сидел за столом, не спуская глаз с окна. Из угла в угол нетерпеливо шагал Воронцов, засунув руки в карманы. Все молчали.
Сергей стоял у двери своей комнаты и напряженно прислушивался. Знакомое чувство предстоящей схватки овладело им, дрожал каждый нерв, и в голове вихрем проносились мысли: «Зверь идет в западню… Самый опасный… Только бы не упустить…» Сергей с волнением ждал условного сигнала. Маленькая стрелка часов приближалась к трем.
Папаша замешкался у двери, потом опустил руку и повернулся к Софрону.
— Пожалуй, не стоит мне туда идти, уважаемый, — тихо произнес он. — Пойдешь ты.
— Пожалуйста, не испугался. Мы не из таких, — с вызовом ответил Ложкин.
Папаша кивнул головой.
— Пойдешь. И чтобы все было чисто. Ну, а если заметут…
— Кого? Меня? — злобно ощерился Ложкин. — Ну, нет. Живым больше не дамся. У нас свой планчик есть, — и, застегивая пальто, самоуверенно добавил: — О рабе божьем Софроне поминки справлять не придется. Аминь.
— Нет, еще не аминь, — покачал головой Папаша, — сюда ты больше не вернешься. Здесь буду я. Но завтра где-нибудь надо свидеться. И свидимся мы, уважаемый, в цирке. Хе-хе! И зверушек заодно поглядим. Забавные такие зверушки. Вот я сейчас. — Он шаркающей походкой приблизился к буфету и выдвинул какой-то ящичек. — Вот тебе, Софрон, билетик. На завтра. День воскресный, народу у нас в цирке будет тьма. Весьма удобно.
Ложкин ухмыльнулся и взял билет.
— Ох, и дока же ты, старый хрен! — снисходительно сказал он. — Хитрости в тебе на сто человек припасено, ей-богу. Вот только дрейфить стал.
— Ох, чуть не забыл! — вдруг воскликнул Папаша. — Переложить надо, непременно переложить.
Старик засеменил к буфету и, выдвинув один из ящиков, достал оттуда небольшую коробочку.
— А ну взгляни, почтеннейший, какую я красоту раздобыл, — благоговейно произнес он.
На черном бархате лежал золотой медальон старинной, очень тонкой работы.
— Сто лет ему, — тем же тоном продолжал он, любуясь медальоном. — Графине Уваровой принадлежал. Работа знаменитого месье Дюваля.
Ложкин бросил на медальон равнодушный взгляд и спросил:
— На кой тебе сдалось это барахло? Денег девать некуда?
— Да ему цены нет, почтеннейший! Ведь это же сам Дюваль!
— Ну ладно. Шут с ним, с твоим Дювалем. Прячь скорей, и пошли, — раздраженно сказал Ложкин и направился к двери.
…Спустя некоторое время он, подняв воротник и время от времени незаметно оглядываясь по сторонам, уже быстро шагал по улице. У него действительно был свой план предстоящего визита.
Маленькая стрелка часов приблизилась к трем.
Костя Гаранин сидел за столом посреди комнаты и не спускал глаз с окна. Отсюда ему хорошо был виден подъезд дома на другой стороне переулка, где скрылся Забелин. Купцевич застыл в своем углу, опасливо косясь на лежавшую перед ним Флейту. Тут же сидел Твердохлебов, настороженный, внимательный. Обычное добродушие сошло с его полного лица, маленькие глазки смотрели холодно и зорко, правая рука лежала в кармане. Воронцов разгуливал по комнате пружинящей, легкой походкой, заложив руки за спину. Он меньше других умел скрывать охватившее его возбуждение.
Все молчали.
Часы показывали уже начало четвертого, но Забелин не подавал условного сигнала. Половина четвертого… четыре…
Костя скосил глаза на Воронцова. «Нервничает», — с неудовольствием подумал он. В этот момент Костя увидел сигнал, который подавал ему Забелин, и на секунду опешил. Этот сигнал означал, что идут трое. Трое, а не один! А их здесь сейчас…
Костя встал и, ничем не выдав своего беспокойства, направился к двери, дав знак Воронцову следовать за ним. За их спиной угрожающе зарычала Флейта: как видно, Купцевич сделал какое-то движение.
— Идут трое, — еле сдерживая волнение, сообщил Воронцову Костя, когда они вышли в переднюю и плотно прикрыли за собой дверь. — Ничего не поделаешь, будем брать всех троих. Вызывай Сергея. Купцевич его видеть не будет, а те решат, что он тоже приехал с нами. Иди.
— Вызвать-то могу, — недовольно ответил Воронцов. — Да толку от этого…
Но Сергей уже сам приоткрыл дверь комнаты и выжидающе посмотрел на товарищей. Костя молча указал ему на место за вешалкой. Воронцов стал за шкаф, а Костя подошел к двери: когда она раскроется, то в первый момент загородит его от глаз входящих людей.
— Их трое, — тихо повторил Костя. — Я беру первого, Виктор — второго, ты, Сергей, — третьего. Забелин прикрывает им путь отхода и помогает нам, исходя из обстановки. Сергей, предупреди соседку.
Сергей повернулся и быстро зашел в комнату.
— Полина Григорьевна, сейчас позвонят, так вы откройте дверь, — как можно спокойнее сказал он. — И потом сейчас же уходите. А меня попросили помочь.
— Господь с тобой, Коленька! — всплеснула руками старуха. — Не вмешивайся, детка, неровен час…
Обеспокоенная и растерянная, она сидела на диване, боясь выйти в коридор.
— Я не могу не помочь, — горячо возразил Сергей. — Понимаете, меня попросили. А я комсомолец, фронтовик.
— Да, детка… Да… Господи, что ж это будет… — в полном смятении лепетала Полина Григорьевна.
В этот момент в передней раздался звонок.
Сергей нетерпеливо махнул рукой и выскочил за дверь. Вслед за ним засеменила Полина Григорьевна.
Когда она поднесла руку к замку, Костя шепнул:
— Спокойней, мамаша, спокойней. Спросят вашего соседа, ответьте: «Дома, проходите». Только спокойно говорите, мамаша, очень вас прошу.
Полина Григорьевна кивнула головой и открыла дверь.
Перед ней стоял Ложкин. Не переступая порога, он грубовато спросил:
— Что открывала-то медленно, нога за ногу зацепилась?
Полина Григорьевна сердито поджала губы и строго ответила:
— Спасибо сказал бы, что открыла. А то ишь… Кого надо-то?
— Ну ладно, ладно, раскудахталась, старая, — примирительно сказал Ложкин. — Сосед-то дома?
— Куда ж ему деться? Храпит, поди, — ответила Полина Григорьевна и с поразившим Сергея спокойствием направилась к себе.
— А вот мы его сейчас разбудим, непутевого, — усмехаясь, проговорил Ложкин и вошел в переднюю. За ним последовали два других парня, до этого стоявшие в стороне, на площадке лестницы.
В тот момент, когда все трое переступили порог и Ложкин уже собирался открыть дверь в комнату Купцевича, Костя бросился на него и крепко зажал ему руки ниже локтей. Ложкин рванул их, но освободить не смог. Тогда он упал на пол, увлекая за собой Костю, и зубами вцепился ему в плечо.
Одновременно Воронцов кинулся под ноги одному из парней, сшиб его, мгновенно заломил за спину его правую руку и, приставив пистолет к виску, грозно проговорил:
— Лежи, стрелять буду.
Сергей был дальше всех от места схватки и опоздал на долю секунды. Второй парень успел выхватить нож и бросился на Воронцова. Схватить его Сергей опоздал, поэтому он нанес ему удар в подбородок наотмашь. Парень упал, разрезав пиджак на спине Воронцова. Падая, он свободной рукой схватил Сергея за ногу, и тот, не удержавшись, повалился на него.
В это время озверевший Ложкин по-волчьи рвал зубами плечо Гаранина, и Костя от боли слегка ослабил руки. Ложкин мгновенно воспользовался этим, увернулся и, выхватив нож, нанес Косте удар в грудь. Обливаясь кровью, Гаранин упал, но не выпустил Ложкина, который занес нож для нового удара. В этот момент с лестницы появился Забелин. Но прежде чем он успел прийти на помощь, Костя приподнялся и, навалившись всей тяжестью на Ложкина, опрокинул его на пол. Ложкин попытался оторвать его от себя, но Костя уже обхватил его шею и зажал мертвой хваткой. Ложкин захрипел и потерял сознание. Но и Гаранин от последнего усилия тоже лишился чувств. Тут к нему подскочил Забелин.
Сергей продолжал борьбу. Бандит защищался остервенело. Изловчившись, он отбросил Сергея ногой в сторону, вскочил и, размахивая ножом, не давал Сергею приблизиться. Пистолет валялся на полу между ними. Бандит наступал, явно пытаясь овладеть оружием. Сергей понял его намерение. Этого нельзя было допустить. Он сделал ложный выпад в сторону, потом левой рукой на лету перехватил под локтем руку бандита, в которой он держал нож, еле уловимым движением завел ее ему за спину и нажал на лопатки. Бандит закричал от боли и упал на колени. Теперь Сергей был хозяином положения: самбо, которым он занимался в МУРе, выручило его. Свободной рукой он поднял пистолет и огляделся.
Воронцов продолжал сидеть верхом на своем противнике, держа у его виска пистолет. Забелин хлопотал около раненого Гаранина.
В этот момент раздался оглушительный грохот в комнате Купцевича. Как видно, там опрокинулось что-то тяжелое. Вслед за этим оттуда донеслось яростное рычание Флейты, потом ее короткий визг, возгласы и звуки борьбы.
Все головы обернулись в ту сторону. Этим воспользовался бандит, лежавший под Воронцовым. Он схватил его руку, державшую пистолет, вывернул ее и нажал спусковой крючок. Загремел выстрел. От неожиданности Воронцов выпустил заломленную назад руку своего противника, и тот, перехватив свободной рукой пистолет, нацелился в него. Воронцов побледнел и машинально закрыл грудь рукой.
Но тут выстрелил Сергей, выстрелил с тем ледяным хладнокровием, которое появлялось у него в минуту опасности. После его выстрела рука бандита, державшая оружие, залилась кровью и повисла как плеть. Воронцов опомнился, подхватил свой пистолет, выпавший из раненой руки бандита, и снова повалил его на пол.
Когда загремел первый выстрел, Ложкин открыл глаза и почувствовал, что его никто не держит. В правой руке у него все еще был зажат нож. Рядом в глубоком обмороке лежал Гаранин, и Забелин поспешно стирал кровь с его побелевшего лица. Кругом кипела схватка.
Ложкин подтянулся и пополз к двери. Он был уже у самого порога, когда его заметил Сергей.
— Ложкина держи! — крикнул он Забелину.
Тот мгновенно обернулся. Но Ложкин уже был за дверью и, вскочив на ноги, все еще оглушенный, поспешно спускался по лестнице, опираясь на перила. Забелин выскочил вслед за ним и, не раздумывая, прыгнул через ступеньки на плечи Ложкину. Тот больше не имел сил сопротивляться. Забелин за руки втащил его обратно в квартиру.
В это время Сергей уже успел связать своего противника и помочь Воронцову. Потом он подбежал к Гаранину, который все еще не приходил в сознание, а Воронцов бросился в комнату Купцевича.
Первое, что он там увидел, была туша Купцевича, поваленного навзничь около опрокинутого стола. Руки и ноги его были крепко связаны. На полу в луже крови лежала мертвая Флейта, над ней стоял Твердохлебов с окаменевшим от горя лицом. Здесь тоже произошла схватка: Купцевич, оказывается, освободил руку.
Воронцов вздохнул, обнял Твердохлебова за плечи и, бросив мрачный взгляд на искаженное страхом багровое лицо Купцевича, подбежал к сундуку. С невероятной для него силой он отшвырнул в сторону тяжелый сундук, затем открыл люк и впустил в комнату остальных сотрудников.
Вскоре все было окончено. На одной из машин был отправлен в госпиталь Гаранин, на другой перевезли в МУР преступников.
Незаметно для всех, да и для него самого, все приказания теперь отдавал Сергей. Их выполняли беспрекословно.
В коридоре его остановил Воронцов и взволнованно сказал, впервые, кажется, забыв свой иронический тон:
— Сережка, ты же мне, чучело, жизнь спас. Вот тебе моя рука.
— Да ну тебя, — смущенно ответил Сергей. — Скажешь тоже.
…К вечеру Сергей уничтожил все следы разыгравшихся в квартире событий. Полина Григорьевна помочь ему не могла, она лежала на диване, нервно всхлипывая и держась рукой за сердце. Сергей уже дважды давал ей лекарство, и в комнате теперь стоял резкий запах валериановых капель. Только к самому приходу Кати Полина Григорьевна, наконец, встала и, пугливо озираясь, направилась в кухню.
Когда вернулась с работы Антонина, ей коротко сообщили, что приходили из милиции и мужа ее арестовали. То же самое сказали и Кате.
Весь вечер Сергей не находил себе места: «Жив ли Костя? Как себя чувствует?» Катя сначала с удивлением, потом с тревогой следила за ним, не решаясь ни о чем спрашивать, но, наконец, не выдержала. Улучив момент, когда Полина Григорьевна вышла из комнаты, Катя подошла к Сергею:
— Слушай, что случилось? Только скажи честно или… или вообще не говори.
Сергей посмотрел на ее встревоженное лицо. «Она же любит его», — пронеслось вдруг у него в голове. И Сергей решился. Стараясь говорить как можно спокойнее, он ответил:
— Видишь ли, Катя. Дело в том, что Костя в тяжелом состоянии отправлен сегодня в госпиталь. Если хочешь…
— Что?! — во взгляде девушки отразилось отчаяние. — Костя?.. Не может быть! Постой, постой… — Она судорожно сжала его руку и вдруг решительно сказала: — Я поеду к нему. Где он лежит? Скажи сейчас же!
— Поздно, Катя.
— Как поздно? — оцепенев, она расширенными глазами смотрела на Сергея. — Как так поздно?
— Ты меня не поняла. Просто уже десятый час. Куда ты поедешь? Вот завтра…
— Нет, нет! Сейчас… Только сейчас…
Катя начала лихорадочно одеваться, всхлипывая и поминутно смахивая со щек слезы. Сергей не стал ее отговаривать.
В этот момент в комнату вошла Полина Григорьевна. Катя уже застегивала пальто.
— Катенька, ты куда это собралась на ночь глядя? Да что это с тобой, что ты плачешь?
— Я… я… у меня… друг один заболел, — бормотала Катя. — Я к нему еду в больницу.
— Да поздно уже, детка. О господи, ну перестань плакать! Не умрет, поди, твой друг. Завтра навестишь.
— Что вы говорите, Полина Григорьевна! Как можно ждать до завтра?
— Пусть едет, — поддержал ее Сергей. — Друг ее очень тяжело болен.
— Да темень-то какая! И одна же, — слабо возражала Полина Григорьевна, помогая Кате разыскивать варежки.
В это время Сергей написал на клочке бумаги адрес госпиталя, потом подумал, что у Кати, наверное, мало денег, а ей надо обязательно взять такси, чтобы быстрее. Его самого уже охватило нетерпение. Он побежал к себе в комнату, достал из чемодана деньги и вместе с адресом отдал Кате.
— А деньги зачем? У меня есть.
— Бери. На такси поезжай. И вот еще что, — он понизил голос. — Позвони мне оттуда. Только одно слово скажешь. Хорошо?
— Ладно, ладно. Ну, я побежала. Ох, Сережа, спасибо тебе! — вдруг вырвалось у Кати, и она опрометью бросилась к двери.
— Господи, уж имена путать начала, — тревожно сказала Полина Григорьевна. — Небось друга ее зовут так, что ли? Вот не думала, что есть у нее такой.
Катя позвонила около двенадцати часов ночи.
— Он жив. Страшно бредит, — еле разбирал Сергей захлебывающийся в слезах голос девушки. — Я останусь. Тут еще товарищи.
— Так, понятно. Завтра до института заедешь домой?
— Не знаю я, Сережа. Я в институт не поеду… Я… я… ничего не знаю, — и Катя безудержно разрыдалась.
— Перестань! — сердито крикнул на нее в телефон Сергей. — Слышишь? Тебя такую зареванную в палату не пустят.
В это время в коридор выглянула Антонина. Лицо у нее было встревоженное, нос и глаза красные.
— Куда это Катя уехала? — недоверчиво спросила она.
— Друг какой-то заболел. В больницу поехала. Вот звонит, что дежурить там останется.
— Господи, господи, кругом несчастья, кругом, — запричитала Антонина. — И за что такое наказание, а? И моего тоже… Ну кому он, паразит, нужен? Говорила ему, ироду, работай! А он… Как вы думаете, Коля, за что это? Ничего не говорили?
Сергей подумал, что она рано или поздно узнает обстоятельства ареста мужа и его скрытность только возбудит тогда подозрения. Поэтому он рассказал ей все, но с оговоркой, что слышал это, находясь у себя в комнате. Рассказывал Сергей с таким плохо скрытым испугом, что Антонина поверила каждому его слову.
— Ну что ж теперь будет, Коленька, что будет? И куда его, дьявола, увезли? Куда идти мне завтра? Ведь на что обрек меня, урод такой, подлец проклятый…
Антонина еще долго с озлоблением ругала мужа.
В ту ночь Сергей не мог уснуть.
А на следующий день, рано утром, была получена телеграмма из Иркутска на имя Николая Светлова. Его срочно вызывали на завод. Расстроенный Сергей поделился своим огорчением с Полиной Григорьевной и Антониной: придется уехать, даже не попрощавшись с Катей, — ведь самолет улетает через три часа, и ему забронировано место (они слышали, как Сергей перед этим звонил в кассу аэропорта).
Прощание было таким трогательным, что обе женщины даже всплакнули. Полина Григорьевна не могла оставить квартиру: она ждала Катю. Но Антонина вызвалась проводить его до автобуса, увозившего пассажиров на аэродром: как видно, даже в такой момент она помнила инструкцию мужа.
Сергей это понял и потому, прощаясь с Антониной на автобусной остановке, сказал, что хочет с нею передать записку Кате. В спешке он написал ее на обороте полученной утром телеграммы. Возвратившись домой, Антонина с любопытством прочла не только содержание записки, но, как Сергей и рассчитывал, телеграмму, окончательно убедившись в ее достоверности.
…Через два часа Сергей был уже в кабинете Зотова.
— Ну, здравствуйте, Коршунов, здравствуйте, — тепло приветствовал его тот, грузно приподнимаясь в своем кресле, чтобы пожать Сергею руку. — Значит, вырвались из заточения? А дома были?
— Нет. Я с аэродрома прямо к вам. Как Гаранин?
— Плохо. Задето легкое. Он все еще без сознания. Бредит.
— Катя там?
— Там. Славная девушка. Да, так вот, Коршунов. Прежде всего поздравляю вас с образцовым выполнением задания. Могу сообщить, пока по секрету, — Зотов хитро прищурился, — что приказом полковника с вас будет снято взыскание. Вот. Надо бы вам как следует отдохнуть, — озабоченно продолжал он, — но невозможно. Коротко введу вас в курс дела. Ложкин на допросе, конечно, ничего не сказал. Клял себя только, что прибежал в Москву: МУРа, мол, недооценил. Но при обыске у него нашли… — Зотов достал из несгораемого шкафа сверток и развернул его. — Видите? Вот деньги, вот билет.
Сергей, стараясь сосредоточиться, внимательно рассмотрел билет.
Зотов посмотрел на его усталое лицо и строго сказал:
— А теперь отправляйтесь домой. Приказываю хорошенько выспаться. Завтра вы должны снова действовать. Теперь вам многое доверим.
