Книга: Ивушка неплакучая
Назад: 13
Дальше: 15

14

Авдею потребовался целый час, чтобы дозвониться до директора МТС. А когда все-таки дозвонился и узнал от самого Федченкова, что требуемых Авдеем запасных частей нету, а гусеничный трактор прибудет не раньше весны, пожалел, что понапрасну затратил время, которое ему было нужнее для другого дела. Разговаривая по телефону, он видел через полуоткрытую дверь председате-лева кабинета, как из соседней комнаты выскочила юная бухгалтерша — Надёнка Скворцова и скрылась за входной дверью. Последние слова директора относительно гусеничного трактора выслушал рассеянно и теперь не знал толком, по какой причине машина эта придет в их колхоз с таким опозданием. Повесив трубку, Авдей выбежал на улицу, но Надёнкин, как говорится, и след простыл. Он глянул в одну, другую сторону, но нигде ее не увидел. Зашел за один угол, за другой, вышел за глухую стену — Скворцовой нигде не оказалось, а ему очень хотелось захватить ее одну в бухгалтерии и разом порешить задуманное дело. Поглядел на часы: сообразил — Надёнка ушла домой обедать. Двинулся было по направлению Штопалихиного дома, но на полпути передумал, повернул к себе, почти вбежал в избу, с ходу выпалил изумленной Авдотье Степановне:
— Готовься, мать. Женюсь!
— Не бывать этому! — выкрикнула та, хватаясь за сердце.
— Как не бывать? — в свою очередь удивился он, не сообразив поначалу, что говорят и думают с матерью о разном. — Ты же сама мне все уши прожужжала; «Женись, женись на Надёнке Скворцовой», а теперь…
Авдотья Степановна просияла:
— Господи! А я-то, грершица, подумала… Слава те, услыхал мою молитву, всемилостивец! Давно бы так-то! — Она зачем-то метнулась в горницу, выскочила оттуда, забегала по задней избе, тычась, точно слепая, во все углы, не зная, что ей делать, что предпринять, куда в первую очередь надо побежать и кому раньше всего поведать о своей великой радости. На какое-то время, однако, потеряла и память и рассудок, наконец пришла в себя, спросила: — Ты что ж, сынок, уже посватался?
— Да я ее и не видел, не говорил еще с ней, — сказал он, смеясь? его потешал возбужденный вид матери, ее суматошные, бестолковые движения. — Ступай ты к Скворцовым.
— Сейчас, сейчас, Авдеюшка! Я мигом. Только ты-то не умыкнись куда. Сиди дома. А я мигом!
Наспех покрылась шалью, на бегу застегивая кацавейку, она побежала сперва не к ПГтопалихе, а к Аграфене Ивановне, полагая, что лучше будет, если та пойдет вместе с нею и будет за сваху. Авдотья Степановна была совершенно убеждена, что подруга ее будет не меньше ее, Авдотьи, рада такому исходу дела. И уж никак не думала, что вчерашняя ее союзница в одну минуту обернется ярой супротивницей. А произошло именно это, повергнувшее Авдотью в крайнее недоумение.
Выслушав принесенную ей новость, Аграфена Ивановна собрала сухие губы в щепотку, окинула гостью сердитым взглядом, задышала часто, неровно. Молвила с великою обидой:
— Моя Фенюшка аль хуже Надёнки, вертихвостки этой? И сынку твоему аль не совестно? Морочил, морочил голову бабенке, а теперь в кусты? Можа, она уж понесла от него? Ить жилн как муж с женой. Почесть, открыто. Если бы не мы с тобой да энта сплетница Штопалиха, они бы давно сошлись и жили, как все люди. Мы им поломали жизню… -
— Постой, постой, кума, — с трудом протиснулась со своим словом вконец сбитая о толку Авдотья, — да как же это так? Ты ить, матушка, сама…
— Мало ли чего я. У кого хошь могет разум помутиться! Вот и у меня… Иди, иди, Авдотья, из моего дому. Не доводи до греха. И чтобы ноги твоей… А сынка твово… коль увижу… в глаза его бесстыжие наплюю. Вот! Да лучше-то моей Фенюхи найдет ли он бабу! Ох, доченька, горюшко ты мое, нашла с кем связаться! Не стой ты, Авдотья, уходи, ради Христа, не то вот схвачу кочергу…
— Ты, кума, никак свихнулась? Господь с тобой. Свят, свят, свят! — крестясь, пятясь, Авдотья Степановна задом подтолкнула дверь, выкатилась в сени, а потом во двор, едва не упав на приступках крыльца.
Оставшись одна, Аграфена Ивановна тяжело опустилась на скамейку и горько задумалась. Вспомнила про тетеньку Анну, про то, как та пыталась вразумить ее, Аграфену, говорила, чтобы она и ее союзницы оставили Феню и Авдея в покое, не устраивали на них гонений. Не послушалась, дура старая, а теперь что же получается? Авдей женится на другой, а Фенька опять останется одна, опять будут приставать к ней мужики, не давать ей проходу, а надолго ли хватит ее, чтобы отбиваться от ухаживаний, ведь она живой человек, молодая, пригожая, и впрямь Ивушка, гибкая, как лозинка таловая. «Что же я наделала? — сокрушалась Аграфепа Ивановна. — Будут теперя насмехаться над дочерью, глумиться над ней. «Брошенная, — скажут, — на Надёнку Скворцову, соплячку, променянная…» Да и мне-то теперь на люди нельзя будет появиться… А Матрена-то хороша! Вон куда она метила, а я, безмозглая баба, помогала ей…»
В то время как Аграфена Ивановна корила себя, казнилась душой, в Штопалихином доме царствовала та радостная, озаряющая всех и вся суетливость, какая приходит вместе с давно желанной, но неожиданной вестью. Надёнка, узнав, с какою целью заявилась к ним Авдотья Степановна, приняла приличествующий ее юному возрасту и положению вид, то есть вспыхнула вся, не проронив ни единого слова, заперлась в горнице, в немыслимо короткое время переоделась, выпорхнула в заднюю избу легкой нарядной бабочкой, набросила на узкие девичьи свои плечи жакет, чмокнула сперва мать, затем дорогую гостью в щеки, сверкнула карими, огромными на худом личике глазами, выбежала на улицу, а тремя минутами позже уже сидела одна в своем кабинете, перебирая без всякой цели лежавшие на столе какие-то ведомости, счета, накладные, путевые листы; руки ее в точности воспроизводили тот ералаш, который был сейчас в ее голове: потом ей потребуется не один день, чтобы привести в порядок все эти бумаги. Пока же, собрав в кучу, она ворошила их, комкала, роняла под стол, поднимала, снова стряхивала под ноги, мяла там, прокалывая острым каблуком туфельки, входившей только что в моду. Вскоре к ней стали заглядывать люди, спрашивали ее о чем-то, чего-то требовали, совали ей под нос какие-то бумажки с колонками каких-то цифр, но лица людей расплывались перед ее глазами, а бумажки она брала, совала в общую куну и глядела, не видя, на человека, который протягивал руку и требовал возвращения своей бумаги — ее всего-навсего требовалось лишь подписать и вернуть посетителю. Словом, Надёнка была как в угарном чаду, и не ее вина, что входившие в бухгалтерию люди не понимали этого. Но и их винить нельзя, и вообще никого нельзя винить, потому что в жизни человека бывают минуты, когда он как бы разом переселяется в иной мир, неведомый и загадочный, когда еще и сам не знает, что это за мир и как он туда попал, а люди, пришедшие к нему в том реальном, будничном мире со своими реальными и будничными докуками, люди эти не в состоянии попять такого человека.
Надёнкина мать, напротив, тотчас же поставила все на практическую ногу. Поначалу она тоже выказала радость, но не столь бурно; причиною тому были как раз практические соображения. Она опасалась того, что ее сватья возгордится сверх всякой меры, коли увидит особенное сияние на ее, Штопалихином, лице. Чтобы этого не случилось, Матрена заломила по старинке такую кладку за свою дочь, что у сватьи глаза едва не выскочили из орбит.
— Креста на тебе нет, Матрена! Какая кладка? Ты, знать, забыла, в какое время живешь? — изумленно вопрошала Авдотья Степановна, решительно не ожидавшая такого оборота дела. — Коли так, готовь приданое побогаче. Бесприданница нам не нужна. — Припугнув собеседницу, Авдотья Степановна выжидающе примолкла, изобразив на своем челе обиду.
Матрена Дивеевна, почувствовав, что малость пересолила, поторопилась успокоить сватью:
— Да это я так, для смеху, какая нынче кладка, какое приданое! Лишь бы любились, жили дружно. А мы бы, сяарухи, радовались да дивовались на них…
— Вот и я так думаю, Дивеевна! — подхватила, светлея лицом, Авдотья Степановна. Но все-таки добавила: — А свадьбу надоть сыграть по-человечески. Не шибко громкую, но все ж таки…
— А как же, — быстро согласилась Штопалиха, — что мы, ай хуже других людей. Такую пару нужно всему миру показать, чтобы с поездом, чтобы постель пронесть по главной улице, чтобы с девишником…
— О девишнике ты, мотри, зря, Дивеевна. Не согласится Авдей. Жизнешка-то сейчас больно тижелая, не до девишников. Да и с поездом будет загвоздка. В колхозе осталось десятка три лошадей, и те клячи, а на быках не повезешь невесту с женихом.
— У соседей, в Панциревке попросим. У них, вишь, лошади посытее.
Решив этот вопрос, они приступили к другому — стали определять день свадьбы. Обеим хотелось сыграть ее как можно быстрее; не открываясь друг другу, боялись одного — того, как бы Авдей не передумал; с ним могло такое случиться, от его матери не укрылось его какое-то лихорадочное, беспокойно-болезненное состояние, его смятенность, когда он в неурочный час прибежал домой и прямо с порога объявил о желании жениться на Скворцовой. Матрена же, хоть ничего такого и не видела, тревожилась тем, что новость эта свалилась на нее и ее дочь слишком уж неожиданно; многоопытная в житейских делах, она не могла не думать о том, что такое быстрое решение Авдей мог принять под влиянием какой-то большой размолвки с Феней, что со временем он может Остыть, отойти душой и станет искать примирения; значит, надо торопиться, надо ковать железо, пока оно горячо…
— Чего тянуть? В воскресенье и справим. У Надёнки постель готовая. Самогону несколько четвертей нагоним, заколем по баранчику — и с богом, — сказала Штопалиха.
Авдотья Степановна сейчас же согласилась с ней.
О главном столковались, теперь бы разойтись по домам и заняться подготовкой свадьбы, но они не могли быстро расстаться в такой день. Обсудили еще множество мелких дел, заглянули в завтрашний день, когда у их детей появятся свои дети. Когда дело дошло до этих последних сватьи заговорили разом, расцвели, помолодели вдруг. Штопалиха сообщила доверительно:
— Хоть и говорят, что нельзя детское приданое готовить загодя, я все-таки справила. Украдкой от Надёнки уложила в свой сундук пеленки, распашонки, носочки, даже пару штанишек. Выстегала сама — Надёнка и не видела — два теплых одеяльца. Клинышки сохранились с моей еще свадьбы. Пригодились теперь.
Под конец едва не повздорили. Штопалиха объявила вдруг, что жить молодые будут у нее, потому что Надёнка — единственная дочь и ни за что не захочет покинуть ее, мать. Но тут нашла коса на камень. Авдотья Степановна запротестовала:
— Это как же? Что ж он, аль в зятья к вам? Аль у него нету своего дома? Где это видано, чтобы парень уходил из своего дома к невесте? Да нас засмеют. Нет уж, Дивеевна, по-твоему не будет. А ежели твоя Надёнка не захочет пойти к нам, то и пускай живет с тобой, а мы поищем невесту в другом доме! ч
Штопалиха струхнула теперь всерьез.
— Да что ты, Степановна?! Господь с тобой. Это я так… Можа, думаю, тесно у тебя и протчее. А так, что же, где им пондравится, тама пущай и живут себе. Их воля.
— В свой дом приведет Авдей молодую жену. Вот и весь мой сказ. И нечего об этом! — отрезала Авдотья Степановна.
— Хорошо, хорошо, сватья. Я согласная.
На том конфликт был исчерпан. Сватьи расцеловались. Штопалиха проводила Авдотью за калитку. На широком лице ее плавилась довольная улыбка, когда она провожала глазами только что обретенную родственницу. Вернулась в избу не прежде, чем та скрылась в ближайшем проулке. Вернувшись же в избу, открыла дочерин сундук, вынула, пересчитала, осмотрела всю ее справу, вновь аккуратно уложила и, удовлетворенно вздохнув, вышла в заднюю избу, чтобы обдумать, за какое дело приняться в первую очередь. Нашла, что надо затевать барду. При этом в мыслях похвалила себя за то, что третьего дня смолола мешок заработанной дочерью ржи. «Душа, знать, чуяла», — подумала она и направилась в чулан, где стоял тот мешок. Однако не притронулась к нему, потому что была до краев наполнена другим грузом, носить который далее была не в силах: Штопалиха должна была поскорее, сейчас же, сию же минуту поделиться с кем-то своей семейной радостью. На ее сч: астье, кто-то постучался в сенную дверь и голосом Пишки вежливо спросил:
— Можно к вам, Дивеевна?
— Заходи, заходи, Епифан! Всегда рада гостям! — отозвалась хозяйка. — Когда приехал? Слышала, ты в городе был. Ну как с глазом? Исделали?
— Сделали. Да ты приглашай в избу, тут темно, не увидишь моей обновки.
— И правда, чего же это я стою, дура старая. Проходи, проходи, Пишенька! Я те, милок, какую новость-то сейчас сообчу!
— Слыхал, слыхал про твою новость, Дивеевна…
— От кого это? — спросила Штопалиха, немало подивившись тому, что можно узнавать о новостях не только от нее одной. — Кто сболтнул? — добавила обиженно.
— Зять твой, кто ж еще, — сказал Пишка. — Я уж полсела обежал, глазом своим хвастаюсь. Заглянул часом и к Авдею. Ну и, значит, того… Да ты сама-то подыми на меня личность свою, глянь!
Штопалиха запрокинула голову и долго рассматривала Пишку. На нее смотрели два совершенно одинаковых глаза. Только один из них жил, подмигивал, подмаргивал, как всегда, дерзко и загадочно, а другой хранил полнейшую неподвижность, как бы давал Пишкиному собеседнику хорошенько рассмотреть себя, узнать наконец, каким бы должен быть Пишкин глаз без этого вечного подмаргивания и подмигивания, без постоянной загадочной усмешки. Оттого, что сработанный каким-то неизвестным саратовским умельцем глаз находился в статичном, раз и навсегда заданном ему положении, что веко почему-то не прикрывало его, он казался немного крупнее своего живого соседа. Потому, наверное, Штопалиха и не могла долго любоваться Пишкиным приобретением, быстро отвела свои глаза, призналась хоть немного и обидной для гостя, однако ж с полнейшей откровенностью:
— Что это он у тебя так таращится? С одним-то глазом ты, Пишка, для нас был милее.
— Так уж и милее! — усомнился Пишка. — Привыкли к одному глазу, теперь привыкнете и ко второму.
— Можа, и привыкнем когда, — не стала перечить ему хозяйка. — Поднести, что ли? Радость-то у нас какая!
— Да я и пришел затем, чтоб поздравить. Как услышал от Авдея про это самое, так и сюда…
Штопалиха снова ушла в чулан, а Пишка, воспользовавшись моментом, пробрался в Надёнкину светелку и стал внимательно рассматривать себя в зеркало. В эту минуту и живой его глаз перестал прижмуриваться, мигать и сравнялся по размеру со своим сводным искусственным братцем, что и дало их владельцу право заключить:
— Брешет, старая. Глаз как глаз. Хоть сейчас в торг-син. Жаль, что его сейчас нету. А то бы… — Заслышав шаги вернувшейся из чулана хозяйки, быстро вышел к ней и, не моргнув даже живым своим глазом, соврал — Надёнкин портрет разглядывал. Красавица она у тебя, скажу, писаная. Таких Дивеевна, не то что в Завидове, во всей Саратовской области не сыскать. Ну и девка! И в кого она у тебя такая?
— Как это в кого?! — осерчала Штопалиха. — В покойного отца. Аль ты забыл Митрия-то моего! Первый красавец был на селе. Да и я в молодости…
— Это верно! — немедленно согласился Пишка. — Что отец у Надёнки, что мать… Есть у кого взять красоты! — Пишка говорил, а ястребиное его око уже вонзилось в стакан с самогоном, только что водворенный Штопали-хою на стол; гость находил, что сосуд этот мог бы быть и пообъемистей, поскольку поздравитель был самый первый.
Авдотья Степановна вернулась домой вовремя. Опоздай она хоть на полчаса, могла бы и не застать сына дома, потому как длительное ее отсутствие сильно встревожило его. Мысль, совершенно ясная и трезвая, которая почему-то не пришла к нему раньше, хотя, по логике вещей, должна была бы прийти в первую очередь, — мысль о том, что Надёнка, может быть, вовсе не собирается замуж или собирается, но не обязательно за него, Авдея, что у нее мог быть другой в виду, — мысль эта, придя в его голову, сперва лишь чуть озадачила его, потом стала крепнуть, овладевать им все сильнее и уж готова была перерасти в убеждение, что так оно и есть все, что задуманное им предприятие построено на песке, что можно еще все поправить, если сейчас же пойти в бригаду и помириться с Феней. Глянув раз и два в окно и не увидев матери, которой пора бы давно прийти, он потянулся было за фуражкой, но тут объявился со своим новым глазом Пишка. Авдей, не зная почему, сразу же сообщил ему о своем намерении жениться на Скворцовой и о том, что послал к Штопалихе за сваху свою мать и что вот теперь ждет, что принесет она ему.
— Как ты думаешь, Епифан, Надёнка согласится? Не устарел я для нее? Может, у нее уже есть жених?
Пишка понял, что на все эти вопросы должен дать ответы, вполне устраивающие вопрошающего, а потому категорически заверил, что Надёнка не только согласится, но будет без ума от радости, что это даже очень хорошо, что муж окажется несколькими годами старше своей жены (такой надежней, больше самостоятельности в нем), что никакого другого жениха, это уже точно знает Пишка, у Надёнки нету и что, стало быть, дело Авдеево в шляпе и тревожиться ему нечего, а посему с него, Авдея, причитается.
Получив положенное ему вознаграждение, Пишка быстро распрощался с молодым хозяином и чуть ли не на рысях отправился к Штопалихе, радуясь в душе тому, что вернулся из города в самый аж раз, что теперь его ожидает веселенькая неделька. Но не одна только свадебная заваруха, в которую он непременно попадет, сейчас бодрила его дух. Наконец появилась великолепная возможность позлорадствовать, поликовать, поиздеваться над Фенькой Угрюмовой, виноватой перед ним, Пиш-кою, уже одним тем, что она была сестрою Павлика, что одного с ним семени.
— Так ей и надо! Молодец Надюха! — говорил он, прибавляя шагу и все более оживляясь.
Не был, однако, столь оживлен сам жених-. Мать пришла сияющая, по одному ее виду можно было определить, что согласие невесты и ее матери получено, что вопрос решен, что отступать теперь некуда, что надо готовиться к самой свадьбе. Но на душе Авдея не было той устойчивой и глубокой обиды на Феню, обиды, которая одна только и могла подвигнуть на такой шаг. И чтобы шаг этот не выглядел для него низким и позорным, он начал припоминать все, что могло бы указать на ее вину, на то, что именно она, Феня, разрушила их счастье, что она, а не кто иной, оборвала нити, до этого связывавшие их. Главное состояло в том, что она не согласилась уехать с ним в Ленинград, что, стало быть, она вовсе его не любит, а удерживала его возле себя просто так, из бабьего самолюбия или потому, что не могла жить без мужика — она, как известно, и в войну не терялась, недолго оплакивала своего Филиппа Ивановича, при первой же возможности связалась с тем лейтенантом…
Накалив себя сызнова и усмирив таким образом свою совесть, он вновь исполнился холодной решимости.
— Когда же свадьба?
— В воскресенье, сынок.
— А пораньше нельзя?
— Куда уж раньше!
— Поскорее бы… — Он вышел из избы, почему-то сильно хлопнув дверью и встревожив этим мать.
— Царица небесная, что с ним? Оборони и помилуй!
Несколькими минутами позже и сама вышла из дому: надо было оповестить дочерей и включить их в предсвадебную канитель.
Назад: 13
Дальше: 15