Книга: В городе Сочи темные ночи (сборник)
Назад: ПИСЬМО 5
Дальше: ПИСЬМО 6

МОНРЕАЛЬ, 1988 г

В Монреаль из Москвы лететь 8 часов. Из иллюминатора были видны айсберги, плавающие в темно-синей воде. Самолет набит школьниками, летевшими играть в "Что? Где? Когда?" почему-то в Канаду.
В аэропорту нас встречали нанятые дирекцией кинофестиваля лимузины. Полчаса мы ехали до города, листали каталог фестиваля и мечтали о том, как будем утопать в роскоши.
— В прошлом году здесь была Мордюкова, — рассказывала Негода, — она говорит, что приглашения на приемы разносят пачками и суют под дверь номера, А гостиница пятизвездочная. Там есть мини-бар в номере. К нему нельзя прикасаться, потому что все, что ты оттуда выпьешь, оплачивать надо самому. А выпить оттуда очень хочется: столько бутылочек и названия все какие-то таинственные — Teachers…
Дом, к которому нас подвезли, очень мало был похож на пятизвездочный отель. На нем вообще не было звездочек.
Номер был двухкомнатный. Спальня с занавесками, на которых какой-то ребенок фломастерами учился живописи, и кухня, совмещенная с гостиной. Большой холодильник — пустой! Комплект кастрюль, плита и прочий домашний скарб, от которого я так мечтала отдохнуть.
— По-моему, очень прилично, — неуверенно сказал Вася, присаживаясь на кровать. Кровать омерзительно застонала.
К нам в номер ворвалась Негода.
— Бл..! Я вспомнила! Гостиница, где жила Мордюкова, называлась "Меридиан". Там дают валюту. Суточные на 10 дней проживания!
На троих у нас было 50 долларов.
Мы вышли на улицу, огляделись и решили повиноваться инстинкту И, как лошадь, которая чудом ориентируется в пургу, мы через час блужданий наконец увидели несколько многоэтажных зданий, между которыми тянулась галерея с матовыми стеклами.
Это был "Меридиан".
Робко через вертящиеся двери мы вошли внутрь. И тут впервые почувствовали, что мы действительно за границей, но праздник почему-то проходит мимо. Журчали фонтаны, на трех этажах магазины, бары, искусственные деревья в кадках, лифты со звоночками, в туалетах зачем-то транслируют Шопена и Вивальди.
И запах! Запах…
В общем, пахло роскошью.
И что делать дальше? Ни французского, ни английского мы тогда не знали. Я говорила по-испански, но меня никто не понимал.
Опять же инстинкт нас вывел в Бюро фестиваля. Там нас угостили яблоком, но никто не понял, что же мы хотим.
Мы вернулись обратно, на нашу кухню. После "Меридиана" она казалась какой-то засаленной. Нервно закурили, обсуждая, почему же нас всегда обижают.
Наконец объявилась затерявшаяся в аэропорту единственная из советской делегации говорившая по-английски Рая. Она была счастлива. Она уже получила деньги. Номер ее устраивал. Еду можно покупать в магазине и готовить самой, что намного дешевле, чем питаться в ресторане. Дирекция кинофестиваля специально так сделала, наслушавшись историй о том, как экономные советские граждане варят кипятильником в умывальниках суп из пакетиков. А тут — все удобства! Отель-пансион?
Я представила себя чистящей картошку в Монреале…
— Если нас завтра не переселят, мы улетим в Москву, — тихо сказала я.
— Правильно!!! — горячо поддержала меня Негода. — Почему Мордюкова жила в "Меридиане", а мы здесь! Сюда ни одна скотина приглашения на приемы не принесет!
Рая как-то странно на нас посмотрела и позвонила в отель "Меридиан" Андрею Смирнову, который приехал на Монреальский кинофестиваль членом жюри. Пересказав ему наши заявления и интонациями дав понять, как она лично ко всему этому относится, Рая положила трубку и заявила:
— А вот один очень знаменитый кинематографист (она назвала фамилию) живет в Москве в доме с тараканами.
— А у нас в Москве мыши есть! — сказали мы с Негодой.
— Ну вот! Десять дней можно было бы потерпеть!
— Мы сюда не терпеть приехали, а за призом, — ответила я.
Рая хотела что-то еще сказать, но слова застряли у нее в горле. Она с сочувствием взглянула на Васю — приходится же терпеть ему такую дуру. Но Вася тоже ехал в Монреаль за призом, а не посуду мыть.
Вечером мы вышли погулять.
Я слышала про Монреаль только то, что в нем очень красивые парки. Никаких парков нам не попалось. Дома, дома, коробки, коробки, река… С одного из небоскребов одинокий лазер чертил в ночном небе тонкие причудливые узоры.
Человек слез с велосипеда, достал баллон с краской и написал на стене: "Свободу народу Палестины!" Негода оборвала с клумбы цветы-бархатцы и бросила в него. Он засмеялся ей.
Очень скучный город Монреаль.
Его жители так рано ложатся спать…
На следующий день Смирнов повел нас к директору кинофестиваля знакомиться.
— Я знал, что вы молоды, но не думал, что так молоды, — он посмотрел на Негоду.
Та потупила глаза.
— Что вы будете пить? — светски спросил директор кинофестиваля. Это был немолодой человек в строгом сером костюме, гладко выбритый, с хитроватыми глазами.
— "Амаретто", — сказала Негода.
До Монреаля она побывала в Польше и Бразилии. Там ее научили пить "Амаретто", потому что в отличие от водки это изысканно. Я тоже поначалу пила этот напиток. Жуткая гадость!
Директор кинофестиваля извинился, что в "Меридиане" нет свободных мест, поэтому нас поселят неподалеку, в Холидей Ин.
Мы молчали.
— Нет ли у вас еще каких-нибудь просьб?
— Есть, — сказала я. — Нам бы хотелось получить приз.
— Это шутка, — объяснил Смирнов.
Но директор почему-то отнесся к этому серьезно. Он ответил, что от него это не зависит. Приз — это к жюри фестиваля.

 

Перед показом нашего фильма мы должны были подняться на сцену в зале, где проходил просмотр, чтобы поприветствовать публику. Зал был полный. Это радовало. На сцене стояла массивная трибуна, будто привезенная из Москвы, из Дворца съездов. Вася взгромоздился на эту трибуну.
— Теперь я чувствую себя, как дома, — сказал он.
Шутка прошла.
Председателем жюри была стареющая американская звезда, нам не знакомая, и фамилии ее я, к сожалению, не запомнила.
После просмотра три члена жюри захотели с нами встретиться. Один из них — канадский писатель — все норовил схватить Негоду за коленку. Потом пожаловался, что в конце фильма за его спиной ворчал кинозритель:
— Везде одно и то же. Что в Канаде, что в России…

 

Когда мы сидели в баре, нас окружили журналисты. Принялись задавать вопросы. Рая бодро переводила.
Журналисты заказывали себе напитки, выясняли попутно, чего это нам вдруг приспичило снимать такой фильм, и кем это мы с Васей друг другу приходимся — мужем и женой или братом и сестрой, и какие режиссеры на Васю оказали влияние.
Закончив допрос, журналисты поставили свои стаканы на стол и растворились. Задержался только один американец.
Этот американский журналист раньше был священником. Но, к великому горю его родителей, влюбился в немку, помешанную на кино. Из-за нее он бросил свой приход и отправился в Берлин издавать вместе с женой киножурнал. Поглаживая свою седую бороду, американец неторопливо беседовал с нами об искусстве. А когда мы встали, чтобы уходить, к столику подошел официант и, указывая на многочисленные пустые стаканы, поинтересовался, кто за это будет платить. Мы вопроса не поняли, а пастор упал в обморок.

 

Жить в роскошном отеле приятно, но скучно. Вечерами в лифтах постоянно встречаются бабушки с очень большим слоем макияжа на лице и в длинных черных декольтированных платьях и дедушки в смокингах.
Еще на улицах Монреаля мы очень часто видели стайки других дедушек и бабушек. Дедушки были одеты в клетчатые шорты и тирольские шапочки, а бабушки — этакие пастушки в фартучках на пышных платьях до колен со множеством нижних юбок.

 

За всю неделю, что мы провели в Монреале, мы не посмотрели ни одного фестивального фильма. А зачем? Все равно лучше нашего никто ничего не снял и не снимет никогда в жизни. Зато можно было ходить по магазинам и тратить деньги, что нам выдали на питание.
В роскошном меховом салоне Негода перемерила десять шуб. Я искала вожделенную куклу Барби.
Приглашения на приемы мы получали регулярно. Их устраивали представители стран, фильмы которых показывали в тот день. Представители Советского Союза никакого приема не провели.
В один прекрасный вечер мы оказались на банкете после премьеры северокорейского фильма. Народу набилось множество. Столы ломились. Их стремительно разоряли. Посреди толпы стояла растерянная женщина — корейский дипломат и оглядывалась. Увидев меня, мчавшуюся мимо с полной тарелкой в руках, она обратилась с вопросом:
— Какое впечатление произвел на вас корейский фильм?
Я чуть не уронила тарелку. Какой фильм? Мы поесть пришли!
Хорошо, что за мной шла Рая, которая честно ходила на просмотры. Она прикрыла меня и любезно заговорила с кореянкой по-английски о том, какой красивый фильм, про любовь…
Когда столы опустели и часть халявщиков разошлась, мы познакомились с монреальскими украинскими националистами. Это были крупные мужчины с бородами.
Началось братание, во время которого один из украинцев влюбился в Негоду и решил немедленно ей в этом признаться, стоя на коленях. Пока он преклонял колени, его непослушные локти задели столик с грязной посудой. Столик повалился. Девушки-кореянки в национальных атласных платьях остолбенели от украинской страсти.
Невзирая на разбитые тарелки пылкий влюбленный с нежными словами тянул к Негодиным ногам свои ладони. Его товарищи пытались его поднять, оскальзываясь на объедках.
Стоило так далеко ехать, чтобы все это увидеть. Захотелось домой.

 

Через несколько дней к нам подошел возбужденный Смирнов.
— Ребята, — сказал он, — по всей видимости, приз у вас будет! Негоде хотят дать — за лучшую женскую роль, а фильму — главный приз!
У нас вытянулись лица.
До Смирнова к нам подошел директор кинофестиваля из американского города Толлорайт и пригласил нас в Америку. В Америку надо было лететь, не дожидаясь конца Монреальского фестиваля, потому что там фестиваль длился всего три дня.
Но если нам дают главный приз, значит, надо оставаться в этом скучном городе еще на несколько дней, ждать торжественного закрытия, для того чтобы выйти на сцену за этим самым призом, а Америка уплывает прямо из-под носа, и когда мы туда попадем — неизвестно" а тут вот она, рядом, и нас в ней ждут! Да гори огнем этот Монреальский приз! Не нужен он нам!
Смирнов недоуменно посмотрел на нас.

 

— Вас приглашает на прием канадская миллионерша. Она занимается прокатом советских фильмов в Монреале. — сообщила нам Рая. — Прием состоится на вилле.
Сколько интересных слов!
Мы поднялись на последний этаж отеля "Меридиан". Там проходил кинорынок, нашли комнату, которую занимал "Совэкспортфильм" и встретили там нашу миллионершу. Звали ее Клер. Ее предки были испанского происхождения, потому она немного говорила по-испански.
— Бл..! — удивилась Негода. — Глянь, миллионерша, а колготы драные!
Муж Клер родился в Иркутске. Ему было больше шестидесяти лет, он что-то покупал-продавал, не то нефть, не то лес. Из Иркутска он уехал еще ребенком и русский забыл. Чтобы Клер не скучала дома, он купил ей пару кинотеатров, и она, чтобы сделать мужу приятное, занялась прокатом советских фильмов.
Нарядившись, вечером мы поехали на виллу к Клер.
Это был двухэтажный дом, в котором кроме комнат были кинозал с широким экраном и бассейн метров 25 длиной, под крышей. Вокруг небольшой парк.
Привез нас в эту роскошь шофер из консульства. Очень веселый дядька всю дорогу рассказывал, как он с коллегами отправляет домой контейнеры с запчастям и для автомобилей. Запчасти они собирают по Монреальским помойкам, ведь канадцы совсем дикие люди — почти новые вещи выбрасывают.
Мы приехали первыми. Побродили по комнатам. Пожилой усталый мужчина в белой куртке с эполетами предложил нам бокалы с шампанским. Наконец звонок в дверь. Кто там? На пороге режиссер Ролан Быков, непонятно откуда взявшийся, и вид у него такой, будто он сам не понимает, как он здесь оказался. Следующими гостями были друзья дома из Австралии.
Муж — австралиец, жена — русская по происхождению (в СССР была раза два) и сын лет двадцати — хочет заниматься прокатом фильмов. Он оказался нумизматом, рассказал о своей коллекции. На Негоду это произвело большое впечатление, и она достала из сумки свои кровные 10 рублей (в то время ее зарплата в театре была около 100 руб.).
— Смотри, я тебе даю 10 рублей, — знаками объясняла Негода австралийцу Русская мама в этот момент беседовала с хозяйкой дома. — А ты мне — 10 долларов. Это называется ченч…
Юноша радостно схватил деньги и побежал показывать матери.
— О нет, — сказала мать на ломаном русском, — он не должен их брать. Это очень большая сумма.
— Что вы, что вы, — любезно улыбнулась Негода, — сейчас это не так уж много.
Сын радостно засунул деньги в бумажник, потом убрал бумажник обратно в карман и принялся смотреть в сторону.
Негода — на него.
— Очень жаль, что я не посмотрел фильм с вашим участием, — наконец произнес австралиец. — Я обязательно посмотрю.
— Бл..! — пробормотала Негода. — Похоже, он не собирается мне ничего давать.
— Да, — согласилась русская мама. — Он — студент, и 10 долларов для него имеют значение.
В Москве я слышала мнение, что австралийцы тупые. Но это не так.
Постепенно собрались гости. Из Торонто приехал советский консул с женой, которая сразу же принялась нам жаловаться, что у нее в Москве мальчик 12 лет, живет с бабушкой и не слушается…
Вот чего я не люблю в жизни, так это фуршеты. Когда, расталкивая публику, надо самому хватать пищу со стола, накладывать в тарелку, а потом с этой тарелкой в одной руке и бокалом в другой искать, где бы примоститься.
Наконец находишь кресло у стены, кладешь тарелку на колени, бокал на подлокотник. Через минуту бокал летит на пол, потому что я его случайно задела. При этом совершенно не чувствуешь вкус пищи, так как очень нервно все проходит. А жаль. Разложенная на большом столе еда очень аппетитно выглядит.
В конце вечера, когда усталые пьяненькие гости сели беседовать вдоль стенки, из кухни вышел обслуживавший нас мужчина с эполетами, отрезал себе несколько кусков пирога, торта, мороженого и унес в тарелке обратно в кухню. Все это на глазах хозяев дома. Такой либерализм меня потряс!

 

На следующий день мы поехали в аэропорт, где приземляются и откуда улетают частные самолеты. Аэропорт этот выглядел так: огромное взлетное поле, по периметру уставленное деревянными сарайчиками. В один из этих сарайчиков мы и зашли. Внутри оказался зал ожидания с баром.
Мы посидели, потом полежали на кожаных диванчиках. За нами никто не приходил.
Когда мы начали засыпать от скуки, появился энергичный молодой человек в синей форме гражданского летчика, прошел сарайчик насквозь и вернулся в сопровождении говорящих по-французски мужчины и женщины. В нашу сторону летчик не смотрел, и Вася решил привлечь его внимание.
— Рашен, рашен, — он стукнул себя в грудь, — ту Америка…
Летчик удивился и пошел звонить по телефону.
После телефонного разговора мы тоже получили право на внимание летчика. Он вывел французов и нас на крылечко, а сам ушел заводить самолет.
Французы смотрели на нас. Мы на них.
— Вася Пичул, — протянул им руку Вася. — Негода, — он указал на Негоду.
— Миу Миу — протянула свою хрупкую ладошку светловолосая женщина.
Они тоже летели на фестиваль в Толлорайт.
Самолет оказался размером с микроавтобус. Управляли им два летчика. Один из них подал нам упакованные в целлофан подносы. Там лежал завтрак. Потом нам указали на небольшой холодильник, набитый пивом.
Под крыльями самолета клубились облака, Канада осталась внизу и в прошлом, а мы радостно набросились на пиво, не ведая, что лететь нам пять часов, а туалета в самолете нет…
Самолет этот принадлежал миллионеру-скотоводу, который был одним из спонсоров Толлорайтского фестиваля.
Мы познакомились с ним, когда прилетели. По-моему, кино он не очень любил. В основном он говорил, какая замечательная рыба водится в реках вокруг Толлорайта.
Назад: ПИСЬМО 5
Дальше: ПИСЬМО 6