Глава 5
Хорошее время

В школе я никак не могу сосредоточиться. Только одно слово мелькает по всем извилинам моего мозга. Р-А-С-С-Е-Л. Интересно, а он думает обо мне???

С особенной силой я думаю о нем на последнем, сдвоенном уроке рисования. У нас по рисованию новый учитель, молодой, суперклассный — мистер Виндзор. Он мне очень нравится, нравится то, что он много нам рассказывает по истории искусства, и о женщинах-художницах, и об изменениях в подходе к женскому портрету. Обычно я ловлю каждое его слово и всячески стараюсь поразить его своими успехами, но сегодня его голос напоминает радиопомехи. Интерес у меня не просыпается, даже когда он показывает нам акварели Блейка и картины Пикассо с мифологическими существами. Магде и Надин очень понравилось блейковское изображение тройной Гекаты, слепленной из трех девушек. Мистер Виндзор сказал, что она — богиня подземного мира, а потом показал еще целую кучу греческих богов и муз.

— А теперь задание: нарисуйте себя в образе мифологического существа. Дайте волю своему воображению! — Мистер Виндзор раздает нам листы бумаги. — Можете работать черной тушью и акварелью, как маленькие Блейки, или масляной краской, как Пикассо.

Магда и Надин хотят склеить скотчем наши три листа и изобразить нашу компанию в виде Гекаты.

— Будет общий рисунок, один на троих, — говорит Магда.

— Элли лучше всех рисует, она сделает тройное туловище, а потом каждая из нас нарисует свою голову, — говорит Надин. — Садись в середине, Элли, ладно?

Я нерешительно молчу. Честно говоря, мне не хочется рисовать Гекату с Магдой и Надин. Мне больше по душе тема музы.

— Элли? — Магда пристально смотрит на меня.

— Элли? — Надин столь же пристально смотрит на меня.

Обе они в недоумении. Я чувствую себя подлой предательницей. Я совсем не хочу их обидеть.

— Ладно, ладно, у кого найдется скотч? — торопливо спрашиваю я.

К счастью, мистер Виндзор тоже не одобряет совместного творчества.

— Нет уж, неразлучная троица. Я бы хотел, чтобы каждая из вас на этот раз исполнила сольный номер, — говорит он.

Я делаю вид, что страшно разочарована, как Магда и Надин, и приступаю к своей музе. Я так увлеклась, что перестала слышать, о чем болтают мои подружки. Я даже не оглядываюсь посмотреть на их рисунки. Перед самым звонком мистер Виндзор обходит класс, смотрит, как продвигается работа.

— Мне нравится, — со смехом говорит он Надин.

Я бросаю быстрый взгляд на рисунок Надин. Она изобразила себя в виде русалки: длинные волосы скромно прикрывают обнаженную верхнюю часть тела, нефритово-зеленый хвост украшают смешные татуировки — крошечные моряки, якоря, кораблики.

— А как вам мой, мистер Виндзор? — влезает Магда, умильно глядя на него снизу вверх и быстро-быстро хлопая ресницами. Она кокетничает со всеми подряд, с молодыми и старыми, высокими и мелкими, красавцами и уродами, но к мистеру Виндзору у нее особое отношение.

Он смотрит на ее рисунок — а потом как-то особенно смотрит и на саму Магду. Я вытягиваю шею, чтобы разглядеть получше. Я знаю, что Надин рисует почти так же хорошо, как я, а вот Магда — очень средненько. Видимо, все дело в замысле ее рисунка. Она нарисовала себя в образе птицы-феникс с хохолком из перьев на голове, очень похожим на ее собственные огненные кудри. Феникс вылетает прямо из пламени.

— Великолепная идея, Магда, — говорит мистер Виндзор. — Я восхищен. Вы обе не стали копировать чужую мысль, как сделала большая часть класса. Вы придумали что-то свое. Оба эти рисунка мы повесим на стену. А что у тебя, Элли?

Он останавливается у меня за спиной и молчит несколько дольше, чем обычно.

— Как странно, — произносит он наконец.

— Странно? — повторяет Магда, подвигаясь посмотреть. — Ой, Элли, здорово! Мне бы так рисовать!

— Ты очень похожа на себя… А художник очень похож на одного нашего знакомого мальчика, — говорит Надин, подталкивая меня локтем.

— Разве вам не нравится, что нарисовала Элли, мистер Виндзор? — спрашивает Магда. — Я бы очень хотела так уметь!

— Интересный рисунок… — отвечает мистер Виндзор.

Он внимательно всматривается. На рисунке я застенчиво позирую, а Рассел рисует мой портрет. Тот же сюжет, что на рисунке Пикассо, который он нам показывал, только там натурщица была обнаженная, а я, само собой, не стану изображать себя раздетой. Если подумать, художник тоже был обнаженный, но не буду же я рисовать Рассела голышом. Я вдруг невольно думаю: а как он выглядит без одежды? — и тут же краснею.

— Почему ты нарисовала себя в образе музы, Элли? — спрашивает мистер Виндзор.

Я не понимаю, на что он намекает? Может быть, он считает, что мне нечего даже пытаться вообразить себя музой? Что некрасивая толстушка вроде меня никого не вдохновит на создание истинного произведения искусства?

— Я знаю, что музе полагается быть красавицей, — бормочу я. — Просто это была… художественная вольность.

— Муза может быть какой угодно, но ведь ты сама — художник. Ты должна быть с кистью, за мольбертом, а не позировать с пустыми руками, выпучив глаза.

Видимо, он сделал мне комплимент. Я резко прихожу в себя, переворачиваю листок другой стороной и за оставшиеся десять минут урока быстренько набрасываю Гекату, составленную из нас с Магдой и Надин: я в очках и с серьезным выражением лица, Магда кокетливо склонила голову набок, а Надин мечтательно смотрит вдаль. Магда и Надин радостно хихикают, мистер Виндзор усмехается.

— Это мы тоже повесим на стену, хорошо? — говорит он, и тут раздается звонок. — Урок окончен! По домам, девочки!

Мне сегодня можно не повторять два раза. Я не могу дождаться встречи с Расселом. Надин тоже торопится уйти, но Магда топчется на месте, глядя, как мистер Виндзор собирает вещи и шарит в поисках ключей от машины.

— Ой, какая прелесть! Мне так нравится ваш брелок с телепузиками, мистер Виндзор! — говорит она. — Тинки-Винки, где же твоя сумочка?

— Ты нахальная девчонка, Магда. Твое счастье, что я такой добрый и терпеливый учитель. — Мистер Виндзор пытается выгнать ее из класса.

— Вы совсем не похожи на учителя. Вы не такой, как мистер Прескотт, и мистер Дейлфорд, и мистер Парджитер. Не могу себе представить у кого-нибудь из них брелок в виде телепузика!

— Не самый стильный символ, конечно, — говорит мистер Виндзор.

— Значит, это ваша любимая передача, мистер Виндзор? Вы ее постоянно смотрите? — не отстает Магда.

— Я тебе уже сто раз говорил: пора по домам.

— А теперь вы говорите, как маленький Энди-Пенди. Моя бабушка вечно его смотрела, — говорит Магда. — А мама обожала Клэнгеров.

Наверное, ваши дети обожают телепузиков, мистер Виндзор?

— Дети! У меня и жены-то нет. А теперь кыш отсюда все немедленно!

Магда наконец уходит. Она вприпрыжку выбегает на улицу.

— Слышали, девчонки! Он не женат!

— Магда, ты сошла с ума?

— Магда, не можешь же ты влюбиться в мистера Виндзора!

— А почему нет? Как, по-вашему, сколько ему лет? Всего-навсего двадцать с чем-то. Разве это старость?

— Ненормальная!

— В общем, мне надо бежать, — говорю я. — Я встречаюсь с Расселом в «Макдоналдсе», и мне ни в коем случае нельзя опаздывать, не то он подумает, что на этот раз я решила его подвести.

— Боже мой, чувствую, я осталась за бортом, — говорит Надин. — Сначала у тебя, Элли, идет пар из ушей по поводу этого Рассела, а теперь еще и Магда сбрендила на почве мистера Виндзора. Я одна пока что в здравом уме.

— Нахалка! А как же Лайам? — выпаливаю я. Надин вздрагивает. Я прикусываю язык: зачем я это сказала?

— Извини, Надин, — говорю я с раскаянием и сжимаю ее руку.

— Этот подонок Лайам — в прошлом, — твердо говорит Магда.

И вдруг — вот он, Лайам, собственной персоной, стоит у школьных ворот.

Он смотрит в нашу сторону, такой из себя стильный, весь в черном, с сексуально растрепанными длинными волосами, с горящими черными глазами.

Надин и всегда-то бледная, а теперь она так побелела, что я пугаюсь, как бы она не упала в обморок. Она покачнулась, я хватаю ее под локоть, Магда — под другой.

— Спокойно, Надин! Мы с тобой, — говорю я.

— Мерзавец, ну и наглость! — говорит Магда.

— Что он здесь делает? — шепчет Надин.

— По-моему, он не имеет права шататься вокруг нашей школы, — возмущаюсь я. — Надо пожаловаться миссис Хендерсон.

— Точно, она такая ярая феминистка. Спорим, она как нацелится своей хоккейной клюшкой, да как врежет ему куда следует, — хохочет Магда.

Но Надин не смеется.

— Думаете, он хочет со мной поговорить? — спрашивает она.

— Не о чем тебе с ним говорить! — отвечает Магда. — Не беспокойся, мы тебя проведем мимо него.

— Даже не смотри в ту сторону, — уговариваю я.

Но Надин не может отвести от него глаз.

— Неужели ты сама хочешь с ним встретиться? — спрашиваю я.

— Господи, Надин, ты вспомни, как он с тобой обошелся. Как он поступает со всеми девчонками, с кем встречается, — говорит Магда.

— Я знаю, — говорит Надин. — Ладно, пройдем мимо. Только скорее!

Мы шагаем через школьный двор. Ближе, ближе. Лайам смотрит прямо на нас. Его голубые глаза не отрываются от Надин.

— Не обращай внимания, не слушай его, — шепчет Магда.

— Помнишь Клоди? «Ты о нем не вспоминай, он тебе совсем не нужен», — чуть слышно напеваю я.

Надин делает глубокий вдох и идет дальше. Она не произносит ни звука, но губы у нее шевелятся. По-моему, она бормочет про себя слова песенки Клоди.

Мы боком проскакиваем в ворота, шагая в ногу, как будто мы срослись в одно целое — этакое ожившее воплощение Гекаты.

— Привет, Надин, — говорит Лайам.

Нас с Магдой он игнорирует, словно мы всего лишь костыли для Надин. Мы подпираем ее по мере сил.

Она не произносит ни слова. Даже не смотрит на него. Мы проходим мимо и тащим ее прочь по улице.

— Он смотрит нам вслед, — говорит Магда.

— Быстрее!

Мы чуть ли не бегом сворачиваем за угол. Магда, запыхавшись, выглядывает из-за угла.

— Все в порядке, он по-прежнему торчит около школы. Наглец! Хотя, надо сказать, я понимаю, Надин, что ты в нем нашла. Шикарный парень! Только посмотрите, как джинсы обтягивают его задницу!

— Магда, хватит валять дурака, — обрываю я.

Надин все молчит.

— Надин? Ты как, в порядке?

Она слабо кивает.

— Ты ведь уже ничего к нему не чувствуешь, правда?

— Он в прошлом. Все, как в песне Клоди, — твердо отвечает Надин.

— Правда хорошо, что папа достал билеты? — Магда, воспользовавшись случаем, ловко меняет тему разговора. — Между прочим, они уже почти все были распроданы. Концерт двадцать девятого. Вечер пятницы. Устроим большой девчачий загул.

— Ага, будет просто сказка. Скорей бы, — говорю я.

— Клоди не стала бы тратить время на парня, который ее просто использует, — бормочет Надин себе под нос.

— Конечно, не стала бы. Не стала бы убивать на него время. — При слове «время» я машинально бросаю взгляд на часы.

— Караул! Мне нельзя опаздывать. Слушайте, я должна бежать к Расселу в «Макдоналдс». Ничего?

— Не беспокойся, Элли, я провожу Надин до дома, — говорит Магда. — Можно вместе сделать уроки, правда, Надин?

— Мамочки, математика! Можно, я завтра утром у вас спишу? — умоляю я.

— А ты попроси Рассела, пусть он тебе поможет, — издевается Магда. — Он ведь такой серьезный, интеллектуал.

Я не в восторге от этих слов. Мне как раз нравится, что Рассел умный. И талантливый. Но мне хочется еще, чтобы Магда считала его шикарным парнем, не хуже Лайама.

А я сама считаю Рассела шикарным? Я пытаюсь на бегу представить его себе. Удивительно, весь день думала о нем и вот теперь не могу вспомнить, как же он выглядит. Вижу только его портрет, который сама же и нарисовала.

Тут я замечаю свое отражение в какой-то витрине и начинаю задумываться: а сама-то я как выгляжу? Нет бы сообразить захватить с собой в школу другую одежду на смену! У меня такой дурацкий вид в кошмарной школьной форме. Юбка короткая, а ноги у меня ужасно толстые. Волосы торчат дыбом, а школьный свитер заляпан йогуртом. Я ставлю портфель на землю, сбрасываю пиджак и начинаю стягивать свитер через голову. Слышится оглушительное улюлюканье — это компания дурачков-семиклассников из школы Аллена.

Я держусь и презрительно вздыхаю, хоть и чувствую, как краска заливает щеки.

— Эй, красотка, у тебя блузка расстегнулась, и все видно! — орет один из мальчишек.

Я борюсь с собой. Я понимаю, это шутка. Но мало ли что…

Я бросаю взгляд вниз. Блузка застегнута на все пуговицы.

Мальчишки визжат и стонут от смеха. Распростившись с достоинством, я показываю им фигу, хватаю свои вещички и бросаюсь бежать. Вообще-то, может, не стоило идти в блузке без свитера. Пуговицы действительно иногда расстегиваются. Блузка мне тесна до того, что натягивается на груди. В этом нет ровно ничего соблазнительного, просто можно подумать, что я запихала себе за пазуху два пакета сахарного песку. А что, если я вспотела после этой возни с переодеванием и переругивания с идиотами из Алленовской? Надо было захватить в школу дезодорант! Господи, если бы можно было прокрутить пленку сначала — но на самом деле нужно крутить вперед в ускоренном темпе, потому что дорога отнимает больше времени, чем я думала.

А вдруг он решит, что я не хочу прийти или что папа не передал мне письмо? Я, кажется, и сама уже думаю: лучше бы папа не передал письмо. Да что со мной такое делается? Целый день мечтала о встрече с Расселом, а теперь вдруг перетрусила! Руки у меня мокрые, блузка липнет к телу, во рту пересохло, живот подвело. До смерти хочется в туалет, а в мозгу, как в телефонной трубке, короткие гудки. Я не в состоянии ни о чем думать. Что я скажу, когда увижу его?

Здравствуй, Рассел. Эй, привет. Надо же, какая встреча. Извини, что опоздала. Помнишь меня? Привет, привет! Тук-тук, кто там?

Господи, я, кажется, правда схожу с ума. Вот я вхожу в торговый центр, спускаюсь по эскалатору, прямо передо мной «Макдоналдс», и сердце колотится: бум, бум, бум, — потому что я вижу его у входа, он вертит головой, высматривает кого-то, высматривает меня.

Вот он меня увидел, машет рукой — с таким жаром, что опрокидывает на себя стаканчик с кофе. Я подскакиваю, хватаю пару бумажных салфеток и принимаюсь вытирать.

— Типичный случай! — говорит Рассел. — Сижу здесь, придумываю, как бы поэффектнее поздороваться, увидел тебя и сразу облился кофе. Не самый эффектный поступок.

— Зато самое горячее приветствие. — Я выбрасываю промокшую салфетку и принимаюсь за следующую. Кофе пролился ему и на колени, но не могу же я вытирать ему штаны.

— К счастью, кофе уже остыл, потому что я тебя жду здесь целую вечность, — говорит Рассел.

— Извини, я немножко опоздала. Ты решил, что я не приду?

— Я не был в этом уверен. Твой папа сначала страшно сердился, но он, по-моему, не такой человек, чтобы утаить письмо. Только я не знал, захочешь ли ты прийти. Наверное, ты подумала, что я совсем ничтожество, которое глупый папа не выпускает из дому. Жутко унизительно.

Рассел комически поднимает брови и вытирает салфеткой альбом.

— Кофе не испортил твои эскизы?

— Не думаю. Разве что кое-где прибавилось сепии! Я держал альбом закрытым. Не хотел, чтобы ты подумала, будто я нарочно выпендриваюсь, хотя на самом деле рисование — мое любимое занятие в жизни. Точнее, второе любимое.

— А какое самое-самое любимое? — спрашиваю я.

— Целоваться с тобой, — говорит Рассел.

Мы оба отчаянно краснеем.

— Я принесу тебе кофе… И себе еще возьму, — говорит Рассел. -

Хочешь что-нибудь из еды?

В итоге мы берем одну порцию картошки-фри на двоих и едим, доставая по очереди картофельные палочки из пакетика.

— Я все не успокоюсь, как ты ходил по домам и спрашивал обо мне, — говорю я.

— Прости, пожалуйста, это я с горя — просто ничего больше не оставалось делать.

— По-моему, это очень романтично, — говорю я.

— Ага, и еще очень романтично, что я не могу даже пригласить тебя куда-нибудь только из-за того, что папочка у меня такой вредный старый пижон, — говорит Рассел. — Он, конечно, не может физически мне помешать. Я хочу сказать, во-первых, я просто-напросто сильнее. Но он говорит, если я не приму его правила, он не разрешит мне здесь жить. А ехать жить к маме я не хочу. Они с сестрой трещат без умолку и все время хают папу, и чуть только я сделаю что-то вполне нормальное для мужчины, например, забуду опустить сиденье на унитазе, они сразу вопят, мол, я весь в папочку, а я от этого зверею. Ну нет у меня идеального дома. Когда мама с папой разошлись, я сначала жил у них по очереди: неделю у мамы, потом собираю чемоданчик и отправляюсь на неделю к папе.

— Я читала одну книжку про девочку, у которой так было, — сочувственно говорю я. — Наверное, тебе было очень тяжело, Рассел.

— Может быть, я слегка преувеличиваю, чтобы тебя разжалобить.

— Ну и пожалуйста, если только ты позволишь и мне пожаловаться на судьбу. В моей семье тоже хватает проблем.

И я начинаю плакаться ему в жилетку и при этом чувствую себя довольно гнусно, ведь Анна в последнее время относится ко мне просто замечательно, папа как будто перестал разыгрывать людоеда, и даже Моголь стал такой лапуся, сидит тихо и рисует бесконечные картинки с чудищами, обезьянками, грузовиками и пожарными машинами, утверждая, будто помогает Анне готовить рисунки для джемперов.

— Наверное, семья у меня не особенно ужасная, — заканчиваю я свои жалобы. — Но все равно, не могу дождаться, когда мне исполнится восемнадцать. Мы с Магдой и Надин хотим снять квартиру на троих. Может быть, мы все поступим в художественное училище. Только не в папино. Покажи-ка мне, что ты нарисовал за это время.

Я надеюсь увидеть на рисунках себя. И точно, да еще в каком количестве! Вот я иду под ручку с Магдой и Надин, вот болтаю с Надин в автобусе, вот я в парке, за руку с Расселом. Он сильно меня приукрасил. Распрямил мои завитушки, превратив их в волнистые кудри, убрал толщину, прибавил несколько сантиметров росту, придал одежде шика. Себя он тоже подправил, не поскупился на рост и мускулы, так что на рисунке стал похож на олимпийского чемпиона, у которого бицепсы выпирают из спортивного костюма. Волосы изысканно разлохматил, а лицо сделал настолько похожим на Ди Каприо — хоть сейчас в дублеры.

— Мечтать не вредно, — смеюсь я.

— Что? — Рассел, кажется, слегка обиделся.

— Мы с тобой совсем не такие.

— Нет, такие. Во всяком случае, ты такая.

— Глупости! И парк тоже совсем не такой. У тебя получилась какая-то романтическая беседка, увитая розами.

— Ну ладно, может, я допустил небольшую художественную вольность. Знаешь что — пойдем сейчас в парк, я нарисую его таким, какой он есть на самом деле.

— Ах вот оно что, теперь приглашают не «посмотреть гравюры», а «порисовать эскизы»!

— Ты тоже можешь порисовать. Ну давай, Элли, заканчивай с чипсами и пошли.

— Но ведь тебе нужно домой, и мне тоже. Вспомни, что получилось в прошлый раз.

— Еще даже нет половины пятого! Я сказал папе, что пойду в художественный клуб — я иногда остаюсь там на занятия, у нас замечательный учитель рисования. И вообще, папа и Цинтия возвращаются с работы не раньше половины седьмого, так что он ничего не узнает, верно?

— Мой папа иногда возвращается из художественного училища к пяти. И Анна будет дома с Моголем.

— А ты не можешь сказать, что была на занятиях по рисованию?

— Наверное, могу. Мистер Виндзор недавно говорил, что хочет устроить у нас в школе такой клуб. Он у нас тоже замечательный. Магда, моя подружка, серьезно в него влюбилась. Сегодня она так с ним кокетничала, просто ужас, а ему, похоже, даже нравилось.

В моем голосе слышна легкая дрожь. Я и сама была немножечко влюблена в мистера Виндзора, когда он только что пришел к нам в школу. Мне кажется, я считала, что он как бы мой мистер Виндзор, потому что я одна из всего класса задвинута на живописи. Но со мной он никогда так не усмехается, как сегодня Магдой.

— От Магды все балдеют, — говорю я.

— Кроме меня, — говорит Рассел.

— А ты нет? — спрашиваю я, встрепенувшись.

— Нет, ни капельки. То есть она, конечно веселая, хорошенькая и

так далее, но…

— Но?

— Ну, она очень уж навязывается. Хихикает, вихляется…

— Слушай, Магда — моя подруга, — строго говорю я, но какой-то малюсенький подленький кусочек моей души ликует.

— Знаю, знаю. Ты, Магда и Надин — нечестивая троица.

— А что ты думаешь о Надин? Она не хихикает и не вихляется.

— Да, но она с причудами, все время витает в каком-то своем мире. Нет, она неплохая, и Магда неплохая, но мне-то нужна ты, Элли.

Волшебное мгновение! Но его слова страшно напоминают Джона Траволту. Рассел улыбается — он угадывает мои мысли.

— «Но мне нужна ты», — напевает он.

— «О-о-о-о!» — подхватываю я, и мы оба сгибаемся пополам от хохота.

В автобусе мы увлеченно обсуждаем старое кино, сравниваем свои любимые фильмы. В чем-то мы расходимся. Он любитель «Звездных войн», а по-моему, это страшная скучища. Его чуть не стошнило, когда он смотрел обожаемых мною «Маленьких женщин». Я со страхом сообщаю о том, что мой самый-самый любимый фильм — «Пианино». Если он станет насмехаться, я этого не перенесу. Я помню, у нас с мамой были точно такие отношения, как у Флоры с Адой. Но Рассел говорит, что этот фильм и у него один из самых любимых, потому что он такой своеобразный: шляпки, кринолины и это пианино на пустынном берегу — неизгладимые образы. Очевидно, Рассел увлекается теорией кино. Легко угадать, что он — поклонник Тарантино. Он напевает риффы из песенки насчет «Макдоналдса» в Европе и восхищен тем, что я пою вместе с ним. Потом мы возвращаемся к началу фильма и разыгрываем в лицах сцену ограбления. Мы так разошлись, что старичок на переднем сиденье вздрагивает, будто в автобус на самом деле ворвались грабители, а дама средних лет с рыбьей физиономией отчитывает нас за неподобающие выражения.

К счастью, следующая остановка — наша. Подходя к парку, мы все еще хихикаем. Мы оба надеялись, что парк, может быть, превратился в ту волшебную лужайку, которую нарисовал Рассел, но нет, это все тот же старый обшарпанный парк, совершенно неромантический при свете дня. Малыши ревут, мамочки на них орут, старый бомж что-то бормочет, всюду обрывки бумажных оберток и собачьи какашки в траве.

— Не особенно привлекательный пейзаж, — говорю я.

— Пошли к деревьям, — говорит Рассел.

Но под деревьями виднеется компания парней, у одного поднят капюшон куртки, другие беспокойно оглядываются. Как видно, там происходит обмен наличности на наркотики разной степени тяжести.

— Пожалуй, к деревьям лучше не стоит, — говорит Рассел. — Так, куда же нам пойти?

В конце концов мы уходим из парка и спускаемся к старым огородам. Кто-то посадил здесь капусту. Ее кислый запах заполонил все вокруг. Мы стоим и смотрим друг на друга, стараясь дышать неглубоко. Непонятно, как можно целоваться в такой обстановке — тем более, когда на огороде копаются несколько стариков и девчонка в полотняном комбинезоне. Рассел оглядывается по сторонам и наклоняется ко мне. Его лицо приближается, глаза сливаются в один, губы касаются моих губ. Голова у него повернута немного неудачно, мои очки вдавливаются в переносицу, но уже поцелуй захватил меня целиком, в глазах все расплылось, капустные кочаны превратились в огромные зеленые розы, а крики и вопли из парка звучат нежным пением птиц.

— Мы опять не уследим за временем, — говорю я, когда мы наконец отрываемся друг от друга, чтобы перевести дыхание.

— Да кому это надо? — говорит Рассел и снова целует меня.

— Мне надо, — говорю я через какое-то время. — Я не хочу, чтобы твой папа опять на тебя рассердился.

— Ну, и я тоже не хочу, чтобы твой на тебя сердился, — говорит Рассел. — Ладно, сейчас пойдем. То есть через минуту. Еще один раз…

И мы уходим — после еще нескольких поцелуев. Рассел провожает меня до двери, и мы договариваемся встретиться завтра. На том же месте, в тот же час.

Я вальсирую по дому в полной уверенности, что Анна обо всем догадается, как только увидит мои растрепанные волосы и блестящие глаза, раскрасневшееся лицо и припухшие губы. Но Анна слишком занята творчеством, она ползает на четвереньках по ковру в гостиной, складывая вместе детали свитера, а кухонный стол завален узорами для будущих изделий. Моголь сидит в уголке, скрестив ноги по-турецки, его челюсти склеены большущей ириской. Он тоже творит, в руках у него спицы толщиной с карандаш и алая шерстяная пряжа в три сложения.

— 'Мотри, Элли, 'мотри, — говорит он, роняя сладкие слюни с подбородка. — Я 'мею вязать!

— Молодец, Моголь.

— Мне бы научиться как следует вязать, — вздыхает Анна. — Боже праведный, во что я только втравилась, Элли? Наверное, затмение нашло. Будь ангелом, помоги мне придумать еще один-два рисунка.

— А может, так и сделать — ангела? Спереди ангелочек с нимбом из золотого люрекса, с крылышками какой-нибудь там гладью, чтобы было похоже на перья, а сзади чертик с рожками и копытцами из серебряного люрекса?

— Ой, Элли, это гениально!

Я весь вечер помогаю Анне: образцовая дочь с неисчерпаемым запасом потрясающе оригинальных идей. Возвращается домой папа, треплет меня по кудлатой голове и деликатно спрашивает, повидалась ли я с Расселом.

— Да, в «Макдоналдсе», — отвечаю я.

— Ах! Любовь среди биг-маков, — изрекает папочка. — Ну что ж, лишь бы ты успевала домой к чаю. Хорошая девочка.

Я бесконечно наслаждаюсь своей новой ролью. Неужели я наконец-то изобрела способ быть Хорошей девочкой и при этом прекрасно проводить время?

Зато Магда и Надин, как видно, решили стать Нехорошими девчонками. На следующий день в школе они выслушивают мой подробный отчет О Том, Как Я Встречалась в «Макдоналдсе» с Моим Другом Расселом, но слушают они как-то рассеянно. Мне хочется самую чуточку порисоваться насчет того, что мне нужно уйти сразу после уроков, потому что я снова должна встретиться с Расселом, но ни Магду, ни Надин это не интересует. У них другие планы.

Магда после звонка сообщает нам, что «ей нужно задержаться», и предлагает отправиться домой без нее. Мы хлопаем глазами.

— Зачем это тебе задерживаться?

— Что ты затеяла, Магда?

Магда мнется.

— Ну ладно, что пристали? Просто хочу поболтаться здесь, пока не возникнет мистер Виндзор.

— Ой, Магда, дурочка ты!

— Он же учитель!

— Я не дурочка. Я серьезно думаю, что между нами может быть что-то очень хорошее. А что он учитель, так это же здорово. Кому нужно тратить время на сопляков? — Тут она перехватывает мой взгляд. — Извини, Элли! Я не имела в виду вас с Расселом.

— Я понимаю, — говорю я, хотя про себя думаю, что она имела в виду именно это.

Мы с Надин так и не смогли уговорить ее пойти с нами.

— Она ненормальная, — сержусь я. — Выставит себя круглой дурой, только и всего. Как будто мистер Виндзор станет всерьез ухаживать за Магдой! Начнем с того, что он тут же вылетит с работы.

— М-м-м, — говорит Надин.

Она меня не слушает. Мы выходим во двор. Надин вздрагивает. До меня вдруг доезжает, о чем она беспокоится. Лайам опять стоит у ворот.

— Ого! — говорю я. — Не волнуйся, Надин, я здесь.

Но она меня даже не слышит. Я смотрю на ее разгоревшиеся щеки.

Может, она совсем не рада, что я здесь!

— Надин, не смотри на него. Пойдем.

— Что он здесь делает? — спрашивает Надин.

— Ясно что. Подкарауливает, надеется, ты снова согласишься с ним встречаться.

— Я так его любила, — шепчет Надин. — Он сначала был такой нежный, такой романтичный.

— Да, но ты вспомни, какой он оказался на самом деле. Надин, ты что, рехнулась? Перестань на него смотреть!

Вдруг она ахает.

— Что еще? — Я беру ее за руку. Надин вся дрожит.

— Он ждет не меня, — говорит она. — Смотри!

Я оборачиваюсь и вижу, как Лайам машет кому-то рукой.

Миниатюрная белокурая девочка из восьмого класса бежит к нему по школьному двору.

— Господи, — ужасаюсь я, — вот мерзкий тип. Пошли, Надин.

Но она вырывает руку, не сводя глаз с Лайама и маленькой восьмиклассницы. Он ее целует. Какая гнусность! Он нарочно это делает, чтобы побольнее ранить Надин. И это ему удается. Она совершенно сражена.

— Прошу тебя, Надин, уйдем отсюда.

— Я должна к нему подойти, — говорит она.

— Что?! Ты с ума сошла!

— Пусти, Элли.

— Не дури. Пойдем со мной. Пожалуйста. Я тебя умоляю!

— Он не будет с ней встречаться, — говорит Надин.

Она направляется к ним.

— Надин! — зову я в отчаянии. Меня просто бесит подобная глупость.

Она оборачивается ко мне, качает головой и снова направляется к Лайаму. Я не могу этого вынести. Как она может быть такой беспросветной идиоткой?

Надо пойти за ней, силой уволочь ее от этого подонка и запереть, пока она не придет в чувство. Но она меня не послушает. И потом, я уже опаздываю. Мне нужно в город, к Расселу.

Я делаю еще одну попытку:

— Надин, прошу тебя!

Напрасное сотрясение воздуха. На этот раз она даже не оборачивается. И вот я говорю себе, что больше ничего не могу сделать. И уезжаю в город, к Расселу, но сердце у меня сильно колотится, и в голове без конца прокручивается фильм ужасов о том, как Надин и Лайам бросают эту несчастную восьмиклассницу и уходят куда-то вдвоем…

Почему совесть меня так мучает? Я не виновата! Не буду больше думать о Надин. И о Магде. Буду думать только о Расселе.

Он ждет меня в «Макдоналдсе».

Он уже купил картошку-фри и разложил несколько палочек на салфетке, так что получилось: «Привет!» И три крестика. Он наклоняется ко мне, и я думаю: уж не собирается ли он подарить мне эти три поцелуя прямо здесь, в «Макдоналдсе»? Но возле фонтанчика с водой виднеются еще несколько парней из Холмерской школы, так что Рассел быстро меняет движение своей головы и просто кивает мне. Я киваю в ответ. Рассел благодарно кивает еще раз, словно у нас тут состязание по кивкам. Я усаживаюсь за столик рядом с ним, смешиваю разложенные на салфетке чипсы и принимаюсь рассказывать про Магду и Надин и про то, как они обе неожиданно свихнулись. Послушав немного, Рассел теряет терпение.

— Да ну их, твоих Магду и Надин. Расскажи лучше о себе, Элли.

И вот я рассказываю ему всякую всячину, и он рассказывает мне всякую всячину, и мы обсуждаем самые безумные вещи, например — во что мы одевались, когда были совсем маленькие. У меня были кошмарные розовые легинсы и розовый топ в цветочек, я их надевала и играла, что я — балерина! У Рассела были любимые джинсы, которые он носил каждый день в течение многих месяцев, пока они не развалились.

Потом мы рассказываем друг другу, где мы любим бывать. Ему нравятся парки аттракционов, а мне — пляжи, и оба мы любим мягкое мороженое. Поскольку мне удалось выцыганить еще денег у Анны, я покупаю на нас двоих мороженое с шоколадным соусом. Потом мы переходим к чарующей теме любимых марок шоколада — это наша общая страсть. Можно подумать, мы с ним лучшие друзья, а не просто мальчик и девочка. Это чудесно.

Через некоторое время Рассел снова начинает ерзать и намекает, что было бы еще чудеснее провести следующий сеанс из серии «Любовь на огородах». Я не хочу, чтобы показалось, что и я стремлюсь к тому же, поэтому сначала отнекиваюсь, но на самом деле мне тоже не терпится остаться с ним наедине.

Парк так и кишит детишками, гоняющими футбольный мяч, но на огородах на этот раз пусто, если не считать самодельного пугала, которое машет на нас руками-палками. Мы не обращаем на него внимания. Мы ни на что не обращаем внимания, кроме друг друга. У меня не остается никаких мыслей. Только чувства. Но потом приходится все-таки призвать на помощь мысли, потому что чувства настолько приятные, что вот-вот окончательно прогонят разум.

— Нет, Рассел. Перестань.

Он перестал, хотя очень усердно уговаривал меня продолжить. Я вдруг вспоминаю Надин и Лайама — что, если они в данную минуту занимаются приблизительно тем же? Теперь я лучше понимаю Надин, но все-таки уверена, что Лайам ее просто использует. Тут приходит еще одна мысль: а если Рассел тоже меня просто использует?

— Что случилось, Элли? — спрашивает Рассел, целуя меня в шею.

— Ничего. Вернее, я просто подумала о Надин…

Рассел вздыхает:

— Ты всегда думаешь о Надин. Или о Магде.

— Нет, не всегда.

Но на самом деле я и правда уже перескочила на тему Магды и гадаю: неужели она проводила мистера Виндзора до самого дома и напросилась на чашечку кофе? Может, и они тоже сейчас сплелись в объятиях на диване мистера Виндзора. Это такая удивительная мысль, что меня одолевает смех.

— Что ты смеешься? — спрашивает Рассел, пытаясь притянуть меня еще ближе к себе.

— Ничего. Просто Магда вбила себе в голову…

— Магда! — перебивает Рассел. — Вот видишь, я был прав. Магда, Магда, Магда. Надин, Надин, Надин. Эти твои подруги!..

— А у твоей прошлой подружки тоже были любимые лучшие подруги? — спрашиваю я.

— М-м. — Рассел колеблется. — Знаешь, честно говоря… Нет, ты будешь смеяться.

— Не буду!

— Ты у меня первая подружка.

— Правда?

— Ага. То есть я мог бы встречаться с разными девочками, если бы захотел, и еще в школе бывают дискотеки. Я много раз танцевал с девочками. Кстати, Элли, скоро будет большой бал в честь столетия нашей школы. Что-то вроде июньского бала в университете. Знаешь, там угощение, два оркестра, может быть, аттракционы. Придешь?

— Конечно! Ой, а вдруг ты еще будешь под домашним арестом?

— Да нет, это же в конце месяца. Папа к тому времени поостынет.

Все ученики должны прийти, хоть с кем-нибудь, хоть в одиночку. Не будет просто замечательно, если ты согласишься пойти со мной, Элли.

— Нужно будет надеть вечернее платье с глубоким декольте и пышной юбкой?

— Нет, что ты. Хотя, если хочешь, декольте вполне допускается. Тебе пойдет. Но никаких пышных юбок — лучше, может, что-нибудь… облегающее?

Мне??! Нет, я ни за что на свете не решусь натянуть на себя нечто облегающее! Это будет просто неприлично. Я мысленно перебираю весь свой гардероб и впадаю в панику. Попробую, может, Анна раскачается на что-нибудь новенькое. Но что?

Я мучительно размышляю, хотя очень трудно сосредоточиться, пока Рассел меня целует. После того как он провожает меня до дома, я, в принципе, должна усесться за уроки, но вместо этого я придумываю и забраковываю десятки разнообразных нарядов. Анна заглядывает мне через плечо.

— Замечательные наряды, Элли, но слишком уж они все изощренные.

Ведь мои джемперы рассчитаны на детей до десяти лет.

Анна теперь живет джемперами, ими питается и дышит. Как будто весь ее мозг состоит из крученой пряжи. Она погрузилась в свой вязано-шерстяной мир, и даже когда разговаривает со мной, с папой или с Моголем, в глазах у нее так и мелькают спицы.

Я звоню Магде — посоветоваться, как мне одеться на бал к Расселу, но Магды нет дома. Ее мама начинает беспокоиться. Она думала, что Магда у меня.

Я звоню Надин, но Надин тоже нет дома. Ее мама начинает сердиться. Она думала, что Надин у меня.

Караул! Я нечаянно подвела подруг. И где они пропадают допоздна? Что происходит? Неужели у Магды действительно случилось страстное свидание с мистером Виндзором? А что с Надин? Господи, нужно было все-таки постараться не дать ей уйти с Лайамом. Что же я за подруга?

Я начинаю волноваться всерьез. Вдруг раздается звонок. Я бросаюсь к телефону — это Рассел.

— Рассел! — Я удивлена. Чуть было не ляпнула: «Я надеялась, что это Надин (или Магда)». Вот уж это было бы совсем ни к чему!

— Папа и Цинтия пошли в кафе, так что я здесь совсем один, — говорит Рассел. — Считается, что я делаю домашнее задание по математике…

А я до сих пор не сделала вчерашнюю математику! Придется снова списывать у Магды. А еще французский, его я тоже вчера не сделала…

— Но мне захотелось поболтать с тобой.

— Замечательно.

— Мне бы хотелось все еще быть с тобой в парке, Элли. Мне так нравится, когда мы с тобой вместе.

— Угу. И мне.

— Звучит не слишком убедительно!

— Мне сейчас не очень удобно разговаривать, — объясняю я.

Телефон стоит в гостиной. Папа смотрит на меня, ушки на макушке, и ловит каждое слово, хотя Моголь включил телевизор на полную громкость, так что я сама себя с трудом слышу. Даже Анна перестала ползать по ковру и наблюдает за мной, склонив голову набок.

— Не очень удобно? — переспрашивает Рассел. — А, ты хочешь сказать, что рядом с тобой Магда и Надин?

Мне не нравится его тон. А если бы ко мне действительно пришли Магда и Надин, что тогда?

— Не Магда и не Надин. Но Анна, папа и Моголь — все сидят в гостиной.

— Как, они все слышат?

— Вот именно.

— А ты не можешь перейти к другому телефону?

— У нас другого нет.

— Знаешь что, я отправлю тебе письмо по e-mail. Ты умеешь работать с электронной почтой?

— Рассел, мы здесь совершенно оторваны от мира. Папин старый «Эппл Макинтош» не способен подняться до таких высот, как электронная почта.

— Ладно. Знаю! Я напишу старомодное нежное любовное письмо, как тебе такой вариант?

— Замечательно.

— А ты мне напишешь?

— Ладно.

— А завтра обменяемся письмами? В «Макдоналдсе».

— Хорошо.

— Ну, тогда до встречи.

— Да.

— Значит, пока.

— Пока.

— Пока, Элли, было так здорово поболтать с тобой.

— И мне тоже.

— Ничего, что я позвонил?

— Нет, ни чуточки.

— Тогда до завтра?

— Да.

— Пока.

— Да положи ты наконец трубку! — говорит папа свистящим шепотом, но при этом улыбается.

Я кладу трубку и улыбаюсь ему в ответ. Я чувствую, как сияющая улыбка расползается по всему лицу.

— Я вижу, он настроен серьезно, — говорит Анна.

— М-м-м, — счастливо мычу я.

— Все-таки я этого не одобряю, — говорит папа, но всем очевидно, что на самом деле он не сердится.

Только Моголь недоволен.

— Мне не нравится твой новый друг, — заявляет он.

— Дурачок, ты же с ним незнаком. — Я подхватываю Моголя и переворачиваю его вниз головой.

Когда-то я трясла его, словно мешочек с горохом, но теперь приходится по-настоящему побороться. Моголь все такой же тощенький, но он быстро растет. Странно подумать, что когда-нибудь он, может быть, перерастет меня, и эти ручки-спичечки станут достаточно мощными, чтобы поднять меня в воздух и перевернуть вниз головой.

Я вдруг начинаю понимать, каково сейчас папе. Он так привык, что я — его смешная толстенькая малышка Элли. Ему, наверное, странно, что я уже встречаюсь с мальчиками.

— Не хочу я с ним знакомиться! — булькает Моголь, красный, как свекла. — Поставь меня на ноги, Элли! — Он отчаянно брыкается и вырывается.

— Элли! Его сейчас стошнит! — говорит Анна.

Я быстро ставлю Моголя на пол. Однажды его стошнило прямо на меня, и это было весьма малоприятно.

— Мне нравится Дэн, — говорит Моголь, вспомнив единственного другого моего знакомого мальчика.

Я говорю:

— Рассел в сто раз лучше Дэна.

— Значит, ты его любишь? — спрашивает Моголь, глядя на меня в упор. — Да? Почему ты такая красная, Элли?

Я спасаюсь бегством к себе в комнату. Пусть французский и история провалятся ко всем чертям! Я немножко беспокоюсь из-за Магды и Надин, но в основном я просто лежу на своей кровати и мечтаю о Расселе.

Люблю ли я его?

Наверное, люблю.

Люблю. Люблю. Люблю.

Назад: Глава 4 Время рока и печали

Дальше: Глава 6 Неувязка со временем

Глава 5 Хорошее время

Глава 5
Хорошее время