5
Облитые соляркой лиственничные поленья занялись рыжим чадным пламенем. Устроившись в кружок, бульдозеристы и трактористы, пробивавшие просеку для линии электропередачи, сняли надоевшие за день рукавицы и тянули к огню красные распухшие от мороза руки. От легкого, но пронизывающего на юру ветерка водители укрылись за вершины сизых от инея елей, которые поднимались из-под обрыва.
Стадо из трех бульдозеров и трех тракторов приткнулось радиаторами к вагончику-балку и неторопливо попыхивало. Глушить моторы было более чем рискованно. Звуки, мерные и привычные, воспринимались как тишина и даже успокаивали.
А настроение было постное.
Срезая под корень редкостойную лиственничную тайгу, расчищая широкую, пятидесятиметровую, просеку для ЛЭП от завалов и сухостоя, ребята как-то не думали о том, что им придется потратить впустую три недели на вынужденный обход. Все шло по плану, и этот трехнедельный перегон техники в обход речного каньона тоже был запланирован. Но одно дело — когда к этому запланированному, обоснованному правилами и инструкциями по технике безопасности и техническим условиям эксплуатации машин препятствию еще только предстоит подойти, другое — когда этот трехнедельный перегон надо начинать завтра. Три недели они будут пробиваться через бурелом и завалы, мучая себя и технику, и все для того, чтобы, добравшись, наконец, до места, откуда, собственно, и ушли, проложить в долине реки просеку в три километра длиной.
Однако делать нечего. Бульдозеру крылья не приставишь. С семидесятиметровой кручи с уклоном в шестьдесят градусов запросто не сползешь на тяжелой и неуклюжей машине. Потому и невесело было у костра.
Добро бы на этом их вынужденное «туристское» путешествие и окончилось. Но предстояло пробить еще три километра просеки на противоположном берегу. Придется возвращаться по своему следу обратно, туда, где река идет по низине, затем снова прокладывать путь отвалами бульдозеров по-над берегом, сделать сбойку просеки и уж потом напрямки — к будущей ГЭС.
Объяснить это и то не легко, а творить «мартышкин труд» — еще тяжелее.
Ни к кому особо не обращаясь, Филя — тракторист, подаривший когда-то Трофиму прекрасный свитер подводника, сказал:
— Похоже, что проектировщики вели линию электропередачи по старому анекдоту…
Никто не возразил.
— Говорят, будто Николаевская, ныне Октябрьская, железная дорога — самая прямая — прокладывалась по указке царя. Взял он линейку, приложил к карте и провел черту. Лихой проект!
Тут Сашка не выдержал:
— Ты забыл физику. Про потери энергии при передаче. Сто километров крюк.
— А ты геометрию забыл. Если бы ЛЭП вести по кривой с самого начала, то она стала бы длиннее всего на двадцать пять километров.
— Тебя не спросили, — огрызнулся Попов.
— Жаль.
— Горе-проектанты вы, — вздохнул Аким Жихарев. — «По кривой… потери энергии»…
— Чего ж здесь не так? — прикуривая от головни, спросил Филипп. — Все верно.
— Про топографию забыли — вот это точно, — продолжил лениво Жихарев. — ЛЭП идет по возвышенным местам. Как же на марях да болотах столбы держаться будут, а? Зимой — ладно, а летом все скособочится. Вот ведь какое дело.
— Все равно не нравится мне наша прогулка, — пробурчал Попов.
Аким рассмеялся вдруг:
— Ты, Сашка, припомни что-нибудь из опыта капитана Чекрыгина. Тогда со стланью у вас здорово получилось. Но на этот раз уж без розыгрыша! — И начальник колонны погрозил вытянутой из-за пазухи культяпкой.
После постройки «моста» Лазарев, конечно, не сдержался и рассказал Акиму, что никакой сверхпрочной стлани они с капитаном Чекрыгиным не наводили. Решение пришло с ходу. Простой здравый смысл сработал да физика. Жихарев встретил признание, лукаво улыбаясь: «Думаешь, я не догадался? Догадался я, Трофим. Назарыч и то Сашкин трюк с капитаном Чекрыгиным раскусил. А спорить не стал, видел: дело надежное. Десятилетку-то и я окончил. Да и ребята так поверили в опыт капитана, что разочаровывать их не хотелось. Чего ж сомневаться им в том, что земля вертится? Кстати, за спорами день потеряли бы — ни к чему. Что признался — спасибо».
При упоминании о капитане Чекрыгине и о стлани парни повеселели. До чего тогда ловко получилось, а главное — новички показали себя настоящими работягами.
— Ты, Саша, поройся, поройся в трюмах памяти, — подзуживал Попова тракторист-весельчак. — Быть не может, чтоб у капитана Чекрыгина на этот счет случая не нашлось! Ты думай, Саша, думай.
— Зебры думают.
— Это почему?
— В какую они полоску: в белую или черную? — рассердился Сашка.
Лазарев нерасчетливо пошевелился и зашипел от боли: черт его дернул утром пойти на «разведку» в бурелом. Так и не разобравшись, в какую сторону ловчее сдвинуть нагромождение стволов, он поскользнулся, попал в «капкан» меж сучьев и подвернул ногу. Днем боль не особенно донимала Трофима, а вот после часа покоя, похоже, не разойтись, скрутило.
— Что с тобой? — строго спросил Аким.
— Отсидел… Не в этом дело. Похожий случай у капитана Чекрыгина был.
Веселье стало полным.
— Быво, быво, все быво! — чуток перевирая горьковского Барона, заливался тракторист. — И вошади, и ка'еты, ка'еты с гегбами! Все быво! Трави дальше!
— Это правда было!
— Трави, Троша, трави! Мы телеграмму капитану Чекрыгину отобьем. На гаечном ключе. Проверим. Не стесняйся! Додули до горы — с горки прыгнем!
— Так и было! — Трофим прижал распухшие лиловые руки к груди.
Жихарев вытирал слезы культяпкой, обернутой в сукно:
— Ну, хохмачи!
Однако он уже начал прикидывать, есть ли реальная возможность осуществить спуск бульдозера в долину.
— Да мне сам капитан Чекрыгин рассказывал! — упорствовал Лазарев.
— Саш! А тебе он не говорил о летающих бульдозерах? — Поперхнувшись чадным дымом и пересиливая кашель, Филя-тракторист толкал Попова в бок.
Всем сделалось вроде теплее, мороз не так уж будто поджимал к ночи, а рдяная заря не выглядела зловещей.
— Гы-гы-гы, — дразнил Филю рассерженный Сашка. — Не сообщал мне этого капитан.
Лазарев смеялся вместе со всеми, но, когда веселье постепенно улеглось, настойчиво продолжил:
— Я все-таки расскажу.
— Давай, пока чай закипит, — кивнул Аким. По размышлении Жихарев теперь не отрицал напрочь возможности спуска бульдозера, но многое было не ясно. Стоило послушать, что скажут ребята.
— Ну, спустили они бронетранспортер с кручи на тросе. Вот и все.
— Яркая речь, — сказал Жихарев.
— Только круча была высотой двадцать метров. Угол наклона не шестьдесят, как здесь, а под сорок, — добавил Трофим.
— То-то и оно… — вздохнул Аким.
После захода солнца огонь костра стал особенно ярок. Густые тени на задумчивых лицах ребят, сидевших в кружок, будто ожили, задвигались. Лиственничные поленья, подобно березовым, хорошо горели и сырые, а на торцах внятно шипела и паровала влага.
— Чего вы набросились на Лазарева? Осмеяли, не выслушали! — взорвался вдруг Сашка.
— Да, — проворчал бывший подводник, а ныне тракторист Филя, — телеграмму капитану Чекрыгину можно не посылать… Не тот случай.
— Почему же не тот? — взвился Попов. — У нас есть два куска троса по пятьдесят метров. Трос выдерживает до пятнадцати тонн. Так? Так. Бульдозер весит одиннадцать восемьсот. Этими тросами мы вытягивали машины из топи. При спуске с кручи бульдозер не будет весить больше. Инерции никакой. В чем же дело? Чем плохо предложение Лазарева? Ты ведь это предлагал? А?
— Да. Я вот еще что хотел… Чтоб притормаживать машину на спуске, несколько елок к тросу привязать, сучьями вперед… Чтоб подстраховаться.
— Отвал можно опустить, — серьезно заметил тракторист.
— Ни в коем случае! — воскликнул Лазарев. — Уклон очень крутой. Перевернуться может бульдозер.
— Э-э-э… — протянул Попов. — Про технику безопасности забыли. В инструкции что сказано? На крутых спусках машину надо подавать задом. Отвал противовесом будет, а понадобится — и якорем.
— Якорем! Действительно, якорем! — обрадовался бывший подводник.
Ребята смотрели на Жихарева, ожидая, что скажет Аким, а тот был очень доволен своими парнями, но старался не демонстрировать этого. Он покуривал неторопливо, и широкоскулое лицо его оставалось непроницаемым.
Трофим не вытерпел:
— Никакого риску, дядя Аким. А Сашка просто молодец. Как это никто из нас не вспомнил про инструкцию?
Жихарев покосился на него и бросил окурок в костер:
— Никакого? А то, что ты можешь на попа встать да шмякнуться кабиной о камни? Ни тебя, ни машины…
— По-моему, это исключено. Елки, которые будут привязаны к тросу, достаточно тяжелы, чтоб создать противовес.
— А что мы знаем о склоне, скрытом под снегом? Сашка рукой махнул:
— Разведать можно. Спустимся, обследуем трассу…
— Ничего себе трасса… — вздохнул Филя. — Пока всю технику таким манером спустим, обязательно какую-нибудь машину разобьем.
— Зачем же все машины спускать? — пожал плечами Лазарев. — Я об одном бульдозере говорил. Об одно-ом!
— А если поломка? — не унимался тракторист. — Нас рядом не будет.
Трофим сказал твердо:
— За свой я ручаюсь. А если что — отремонтируем.
— Это тебе еще бульдозер на запчасти оставлять? Вспыхнул спор. Основным возражением было: сможет ли один бульдозер расчистить просеку площадью в пятнадцать квадратных километров за месяц, за то время, пока колонна обходным путем выйдет на кручу противоположного берега? Это казалось совершенно нереальным.
— Делать в день пятьдесят на пятьдесят просеки?! Одним бульдозером?
— Взбеситься надо!
— Почему за день? — спросил Лазарев. — И почему одному?
— Прежде чем спорить, посмотри под кручу! Там тебе не редкостойная, лиственничная, как здесь, наверху. В долине лес. Деревья чуть не в обхват попадаются, — горячились трактористы.
— Трелевать можно, — вступился Сашка. Лазарев поднял руку:
— Обождите. Давайте об одном. Почему, я спрашиваю, за день, за светлое время? И почему одному? Вон техника сутками стоит и пыхтит не переставая. Если вдвоем с напарником работать по шесть часов, то почему же за сутки не сделать пятьдесят на пятьдесят? А?
Попов спросил:
— Платить как будут?
Третий бульдозерист, косматобровый мужик с сивой от седины бородой, сказал:
— По мне, хоть золотом, а такой работы не надо. План есть, вот по плану и пусть все идет. Чего выдрючиваться. Хребет ломать? Ни к чему. Начальство знало, что делало. Если запланирован обход — обойди. И дело с концом. Прыгать на бульдозере с кручи, а потом ишачить, словно верблюд двугорбый, — блажь это!
Однако двое лесорубов запротестовали:
— Хороша блажь!
— Нам больше месяца сидеть без выработки. А в долине дела полно.
— Мы в долине за месяц полторы тысячи кубов на двоих навалим. Поди плохо!
— Ишь обрадовался — что месячный отпуск схватил. Сашка Попов поднялся на ноги, вроде бы собираясь пойти в балок спать, и сказал:
— Без хозяина решаем… Что скажет начальник колонны, то и будет. Расшумелись, будто на вече новгородцы. Можно подумать, Трофиму осталось сесть в кабину бульдозера и начать гонки по вертикальной стене. Цирк!
Аким задрал голову, чтоб получше видеть Сашкино лицо:
— Сам-то ты как думаешь?
— А чего мне думать? Кто предложил, тот пусть и прыгает.
— Я считаю иначе, — прикуривая новую папиросу от прутика, сказал Жихарев. — Плохо, когда предложение готов осуществить только тот, кто его подал. Прямо говорю: этот человек из-за ложно понятой чести — «докажу, во что бы то ни стало», из-за тщеславия — мол, «как же так, предложил, а не сделал» и еще по сотне причин, — этот человек, пожалуй, меньше других годится для дела. Судить здраво, критически, учитывать неожиданные обстоятельства он не может. Очень часто при подобных обстоятельствах люди идут на неоправданный, дурацкий риск. Задуманное губят и себя угробить запросто могут. Так что ж ты думаешь о деле, Попов? Ты ведь тоже защищал предложение Лазарева.
— Я что… Я ничего. Сообразить надо.
Лазарев слушал Акима, опустив голову, и молчал, крепко сцепив руки на коленях.
— Не весело говоришь, Попов.
— Не на вальс приглашаете, — буркнул Сашка. — Одно — обсуждать, другое — осуществлять.
— Я не приглашал. Сам напросился.
— Когда? Не припомню.
— Полтора года назад писал мне один солдат: мол, хочу таежную романтику на зубок попробовать.
Не поднимая головы, Трофим сказал громко, может быть, громче, чем следовало бы:
— Два солдата вам писали. Но я не могу управлять бульдозером. Копыто подвернул… — И он с трудом вытащил ногу из валенка и развернул портянку. Голеностопный сустав опух и отек.
Жихарев нахмурился:
— Дней десять ты не работник.
— Выходит, ты знал, Трофим, что мне на бульдозере прыгать придется… — обернулся к другу Сашка.
— Вот что, Попов, — резким гортанным голосом выговорил Жихарев. — Извинись-ка перед своим другом…
— Или?.. — спросил Сашка.
— «Или» не будет!
Тут произошло неожиданное для всех, и больше всего, может быть, для самого Сашки. Он подсел к Трофиму и, положив ему по-братски руку на плечо, сказал задушевно:
— Прости, Троша… Поверь, я не хотел обидеть тебя. Сорвалось по-глупому.
— Чепуха. Я знаю, ты и не думал меня обижать. Сорвалось — так ведь трудно тебе, туго придется. Приказать никто не может. А отказаться тебе совесть не позволит. Черт бы меня побрал с этой «разведкой», надо же этак ногу изуродовать.
— Заживет, пока мы там, в долине, будем устраиваться. Лесорубы, избушку сварганим? Балка-то у нас нетути, — тут же вдруг повеселел Сашка.
— О чем говорить!
— Не враги мы себе… Такое зимовье отгрохаем. Оконца вот только нет…
Аким расплылся в улыбке:
— Дам я вам запасное оконце от балка. Печурку из бочки сделаете. Ну, и пару запасных коленец труб выделю… Теперь ужинать, братва. Вече новгородское поутру устроим. Обсудим все и окончательно решим. Утро вечера мудренее, говорится в сказках.
Ужинали гречневой кашей с бараниной, вкусной, пахучей на морозе и очень сытной. И больше не говорили о том, что предстоит решить завтра. Даже в сторону обрыва не глядели.
Кое-как с помощью Попова доковыляв до балка, Трофим забрался на нары. Думал, не уснет из-за боли в ноге, от мыслей, мельтешивших в голове, однако захрапел едва ли не первым. А Сашка лишь несколько раз вздохнул да крутанулся с боку на бок. Он хоть и понимал: спуск по крутой осыпи на бульдозере — штука не шуточная, но озабочиваться тем, что его ожидает, не хотелось, а потому усталость быстро взяла свое. Скоро смежились веки и у Акима — человека, который лучше чем кто бы то ни было осознавал и риск, и тягость труда в речной долине, если, конечно, спуск пройдет удачно. Спали без снов и остальные, крепко умаявшись за рабочий день.
Утром пошел редкий снег, стало пасмурно, и мороз отпустил.
Трофим очнулся от сна первым, припадая на больную ногу, заковылял из душного балка на свежий воздух. Среди срезанной бульдозерами лесной мелочи он довольно скоро отыскал кривую березовую рогатину и, пользуясь ею, как костылем, принялся разводить костер, готовить завтрак. Хотя должен был дежурить тракторист-балагур, Лазарева тянуло заняться каким-нибудь делом. Очень уж противно было чувствовать себя лишним в такой день, когда от каждого требовалось предельное напряжение сил.
«А больше других достанется Сашке, — подумал Лазарев. — Надо же мне из-за собственной глупой неосторожности такое дело взвалить на плечи друга! То, что Аким говорил в отношении неоправданного риска, он, наверное, сейчас и выдумал… Сашка, конечно, справится с заданием, но лучше бы мне самому вести машину. Я ведь не из зависти, я так, ради справедливости. Не может другой человек выполнить задуманное тобой столь же хорошо, как ты сам».
После завтрака Аким сказал Лазареву:
— Ты не торчи на обрыве. Себя не трави, не мучай. У нас под ногами не крутись.
— Ладно.
— Обед сготовишь.
— Ладно…
— Сбоку под балком в ящике бараний задок лежит. Ты одну ногу отруби и свари. Трудный будет сегодня день, а консервы обрыдли.
— Хорошо, дядя Аким.
— Заладил… — рассердился Жихарев. Он был необычно нервен и суров.
Не пошел Трофим к обрыву, однако очень хотелось. Он не видел, какого труда стоило очистить трассу от крупных скальных обломков, которые могли помешать спуску. На его глазах Жихарев часа два инструктировал Сашку, показывая, как следует Попову поступать в том или ином критическом положении. Попов, на удивление Трофиму, оказался внимателен и терпелив. Столько выдержки на тренаже Сашка не проявлял даже в армии.
И тут Лазареву пришла в голову мысль, поразившая его. Прослужив с Сашкой два года в армии и полтора года отработав здесь, прожив с Поповым все это время бок о бок, Трофим весьма мало знал о нем. При всей своей разговорчивости и характере рубахи-парня Сашка был скрытен. Лазарев, задумавшись, не мог припомнить случая, чтоб Попов откровенничал с ним о жизни до армии, или о своем отношении и чувствах к официантке Анке, или — зачем ему так, ну, донельзя, необходимы машина и моторка. Да и в в конце концов, почему Попов столь крепко ухватился за мысль поехать сюда, в Якутию?
Бывает же! Оказалось, Сашка знает о нем все до мелочи, а он о нем — ничего. Как же так получилось? У Трофима это неожиданное открытие не укладывалось в сознание.
Не мог знать он, например, что есть матери хуже мачех. Они мстят детям за обманувшие их в прошлом надежды. Мало таких матерей, может быть, меньше, чем тех, кто совершает жестокость раз и навсегда, отказавшись от дитя в первые дни после появления его на свет. На такое у матерей-мачех не хватает сил, и, как все малодушные, эгоистичные люди, они любят и умеют сладострастно мстить. Попов если бы и захотел, то не смог бы вспомнить дня, когда его не попрекнули — вольно ли, невольно — случайным даром жизни. Даже мелкий детский проступок его вызывал у матери злорадное: «Весь в отца…» Это сопровождало Сашку, словно проклятие. И вскоре похвала начала вызывать у него непременное желание сделать гадость, а когда ругали, доставало скепсиса не верить ничьим словам, считать себя всегда и правым и хорошим.
Единственное исключение Попов сделал для Трофима, и то лишь твердо убедившись, что тот не желает ему зла.
Случай, о котором речь, произошел в армии, на втором году службы. После больших маневров Трофим уехал в отпуск. Попов, не без рекомендации Лазарева, замещал его на должности командира отделения. Вернувшись в часть, Трофим на радостях, что дома отношения между матерью и его женой наладились, все пошло к лучшему, не проверил бронетранспортер, а ночью, когда объявили тревогу, машина оказалась не готовой к марш-броску.
— В чем дело, сержант Лазарев? — нахмурился капитан Чекрыгин.
— Виноват, товарищ капитан.
— А если бы вы сапоги свои дали поносить, то приняли бы их обратно грязными?
— Никак нет…
— Пять суток.
Едва Чекрыгин отошел, Сашка прошипел Трофиму:
— Зверь…
— По-настоящему за такое десять полагается, — понурясь ответил Трофим.
— Что на меня не пожаловался?
— Я виноват. Принял машину, я и виноват. На подобное Сашка не нашелся что ответить.
С людьми Попов ладить не умел, тем более командовать ими, когда необходимо знать, что каждый может и на что способен. Командиру невозможно отделываться приказами. Пока Трофим отсиживал свой срок на губе, Попов, спрятав ложное самолюбие в карман, прежде всего извинился перед товарищами за фанфаронство и вздорные мелочные требования, которые предъявлял им, а потом они в полном согласии привели бронетранспортер в отличное состояние.
— Вот теперь другое дело, — похвалил капитан сержанта на следующей поверке. — А что пять дней не покурили, Лазарев, — здоровее будете.
Потом Сашка признался Трофиму:
— Перехитрил меня капитан Чекрыгин.
— Меня, выходит, тоже.
И оба рассмеялись, а с той поры стали друзьями.
Когда же они получили ответ Жихарева на свое письмо, то, не колеблясь, пошли к капитану. Тот сказал очень серьезно:
— Если вы поедете вместе, то беспокоиться не о чем. Попов не удержался от вопроса:
— Это почему же, товарищ капитан? Один я не гожусь?
— Вы друзья, — улыбнулся Чекрыгин, — а друзьям легче, когда они вместе…
Размышляя над тем, почему обычно несдержанный Сашка так упрямо отрабатывал тренаж с Жихаревым, Трофим не мог не вспомнить этого разговора с капитаном Чекрыгиным, а вспомнив, не мог не подумать о том, что Попов делает это немного и ради их дружбы.
Когда трасса была готова, ребята пообедали и высушили одежду. Трофим отмечал происходящее почти механически. Его помыслы занимал предстоящий спуск Сашки с обрыва в речную долину. Затем они направились к круче.
Попов шел впереди. Он сделался хмурым, сосредоточенным. Молчали и остальные.
Бульдозер стоял кормой к обрыву.
Сашка поставил ногу на трак и, ухватившись за дверцу, легко поднялся на гусеницу. Здесь он задержался, обернулся к товарищам. Трофим стоял почти рядом с машиной. Он специально проковылял несколько шагов вперед, чтобы быть ближе к другу. Лучше бы он так не поступал. Сашка вздохнул и пожалел себя, свою молодую жизнь. Ведь через несколько минут он может отправиться «стеречь багульник», как говорили о кладбище, поросшем этими рано цветущими кустами.
И уж совсем ни к чему — это он осознал через несколько мгновений — представились ему толпы народа, жиденький оркестр из пяти музыкантов, которые сопровождают обитый кумачом гроб и опускают его в выдолбленную в вечной мерзлоте продолговатую яму.
«А летом покойнички, поди, в ледяной воде плавают», — подумал он, поежившись. И еще он представил, какие красивые речи будут произнесены над его бездыханным телом, телом человека, «отдавшего свою юную бесценную жизнь за освоение сокровищ Севера».
Тут он точно сейчас только увидел Трофима, Жихарева, и еще ребят, и бывшего моряка-подводника. Сашка чертыхнулся про себя, потому что вдруг совершенно отчетливо понял: если он и дальше станет торчать на проклятой гусенице, то наверняка или бывший моряк, или Трофим с бальной ногой, или даже Аким Жихарев подойдет и скинет его, Александра Александровича Попова, с пьедестала доверия и чести, сам сядет за рычаги и поведет бульдозер вниз.
Сашка почувствовал, что ему очень трудно разлепить почему-то склеившиеся губы, что он будто осунулся за эти томительные секунды, похудел…
От нетерпеливого волнения Трофим шагнул к Сашке — наверное, чтобы произнести какие-то слова ободрения. Это словно послужило сигналом. Сашка заставил себя поднять руку и помахать прощально. Тогда, как бы глянув на себя со стороны, он увидел, что его жест и поза похожи на жест и позу космонавта, перед тем как тот занимает место в кабине ракеты.
Сашке полегчало, особая гордость наполнила его сердце. А когда ему ответили, тоже приветственно подняв руки, он постарался улыбнуться бодро, уверенно и влез в кабину.
Усевшись поудобнее, Сашка скинул меховые варежки и вытер о колени вдруг вспотевшие на морозе ладони. Положив их на рычаги, дал газ. Потом осторожно и плавно включил сцепление. Бульдозер тронулся.
Перед взором Сашки маячили верхушки елей. За окошком заднего обзора он видел кромку обрыва, которая была еще метрах в десяти. Чуть в стороне, на самом краю спуска, появилась фигура Жихарева с предостерегающе поднятой рукой.
Сашка увеличил скорость. Жихарев тут же подал вперед ладонь, одерживая Попова. Тот подчинился. И уже через секунду убедился в правильности предупреждения. Едва кабина поравнялась с Акимом, как левая гусеница начала скрести по камню. Бульдозер стало заносить правым боком в обрыв. Попов догадался об этом по верхушкам елей, служившим ему теперь ориентирами. Две вершинки приходились точно по бокам левой стойки кабины. Сашка видел, как они сдвинулись влево.
Не успев ни испугаться, ни растеряться даже, он потянул на себя правый рычаг, замедлив движение гусеницы. Вершинки стали на место.
«Гм… Ловко получилось, — похвалил сам себя Сашка. — Чуток опаздай — завалился бы на бок…»
Настал критический момент. Вот-вот почти двенадцатитонная махина клюнет кормой и Попов вместе с ней рухнет вниз.
Удержится ли машина? Не перевернется ли по инерции, несмотря на «якорь» отвала?
Сбоку орал что-то Акимыч. Чего — не разобрать, да и разбирать не хотелось, ни к чему. Ори не ори, рычаги в руках у него, Александра Александровича Попова, и нечего — поздно! — лезть с советами и пожеланиями…
Проходили мгновение за мгновением, но бульдозер не опрокидывался в обрыв, только все больше и больше нависал над ним. Заскребла по камню правая гусеница. Вершинки подвинулись вправо. Он повторил проведенный ранее маневр, только теперь наоборот, потянув левый рычаг. Ели, словно стрелки прибора, заняли прежнее положение, которое свидетельствовало, что обе гусеницы одинаково вылезли над ровной в этом месте кромкой.
Покосившись в открытую дверцу, увидел сбоку пропасть. Заерзал на сиденье. И будто именно от этого его движения бульдозер начал опрокидываться в обрыв. Сашка заметил это тоже сначала по елям — неожиданно появился еще один венец ветвей. Потом крен стал увеличиваться быстрее и быстрее.
Руки Сашки непроизвольно напряглись, и ему пришлось сделать над собой невероятное усилие, чтобы сдержать инстинктивный рывок и не бросить машину прочь от обрыва. Надо было продолжать двигаться.
«Не останавливай! — кричал себе Сашка. — Не останавливай машину! Не стопори!»
Крен перешел в падение. Перед взором Попова промелькнули стволы елей… тайга на противоположном берегу… заснеженная полоса реки вдали… долина, поросшая высоким лесом… пятна кустарников… Все это тотчас скрылось за верхним краем кабины. Перед ним была изъязвленная глубокими следами снежная осыпь.
Удар был не силен. Его смягчил трос с принайтовленными к нему стволами. Шлепнувшись на гусеницы, машина по инерции проскользила траками, стягивая наст. Баком с горючим бульдозер срезал половину сугроба. Снег волной поднялся почти до заднего оконца. Бульдозер продолжал то ли ползти, то ли скользить.
Сашка чуть убрал газ. Движение вроде бы замедлилось. Покосился в распахнутую дверцу — сугроб был вровень с верхними траками.
Остановка…
Что случилось? Глянул поверх отвала. Ель «ежом» застряла на склоне!
Вытер мокрые ладони о колени, потом снова взял рукоятку на себя.
Траки сцарапывали снег, и бульдозер заметно погрузился в снег.
Тогда Сашка дал полный газ. Машина рванулась, сорвала ель с обрыва, проскользнула вниз метров на десять и, уже не задерживаясь, быстро, вспахивая сугробы, устремилась в долину.
Сашка ликовал.
Он вдруг понял, что напряжение ежедневных занятий на полигоне, мытарства маневров, гонки по безводной степи, броски через таежные болота — все, представлявшееся в армии едва не выдумками лично капитана Чекрыгина, «служаки и безжалостного человека», по сути дела, было воспитанием в них, солдатах, мастерства, воли, упорства в достижении цели. И теперь, когда служба в армии позади, мастерство, воля и упорство очень пригодились. Без этого — без того, что вложено в них капитаном Чекрыгиным и другими командирами, — оказался бы невозможным прыжок на бульдозере. Без армейской выучки они, пожалуй, только зубы поломали бы на таежной романтике, не сделав ничего путного.
Увлекшись подвернувшейся мыслью, Сашка был уже не способен разобраться объективно в происшедшем. Он попросту снял со счета сделанное ребятами на разведке склона. Проваливаясь по пояс в снег, они прочесали каждый метр кручи, отыскивая скалистые обломки, вагами отваливали их в сторону или сбрасывали вниз, чтобы расчистить дорогу бульдозеру. Ведь разворот на склоне, да еще с креном, если машина наскочит гусеницей на камень, грозил почти неминуемой бедой. Потом лесорубы валили ели, чтоб принайтовить их, как сказал морячок, к страховочному тросу. Трактористы трелевали «якоря» наверх, Жихарев во время расчистки пути командовал с кромки. Бригадир умел так организовать дело, что работа выполнялась и быстро, и с наименьшей затратой сил, — это стоило не одной пары рабочих рук…
Однако теперь, глядя из долины на крутой склон, который он преодолел, Сашка искренне думал, что заслуга в осуществлении замысла Лазарева принадлежит ему, лишь ему. Если бы кто-либо попытался спорить с Сашкой, он посчитал бы того злым завистником. Но с Поповым никто и не думал пререкаться. Зачем? Яснее ясного: каждый делал свое, как мог и умел. Один Александр Попов не сделал бы ничего, сколько бы ни старался.
Едва бульдозеры, страховавшие Сашку, дошли до края обрыва и все увидели, что рискованный эксперимент удался как нельзя лучше, рабочие попрыгали с кручи, покатились по сугробам, добежав до Сашки, подхватили его на руки и стали качать.
Александр принял восторг товарищей как должное. И когда, устав, ребята поставили его на ноги, произнес:
— Теперь чепуха осталась, — он кивнул на кустарник и лес в долине, через который надо еще было проложить просеку.
Жихарев хотел возразить, но лишь рукой махнул, расценив Сашкины слова как восторженное удивление перед тем, что они совершили.
Промолчал и скатившийся по склону вместе с костылем Лазарев. Впрочем, Трофим, может быть, и не смолчал бы, да тут Аким сказал такое, что не до Сашкиных заскоков стало.
— Братцы! Слушайте! — начал Жихарев. — Мы удачно спустили в долину бульдозер. Он здесь может и трелевать, кусты, подлесок резать. Нам теперь нет никакого смысла идти запланированным маршрутом. Его предложили лишь потому, что со стороны ледяного моста до просеки в долине путь преграждают шивера…
— Правильно! Правильно, Аким ты наш Семеныч, — заорал Филя-тракторист. — Вот это да! Плевали мы теперь на шивера и с той и с другой стороны! Вернемся по нашей просеке к дороге, оттуда по ледяному мосту на другой берег — верхом, верхом — вот к тому месту. — Он показал рукой на заречную кручу. — И руби просеку дальше! Путь на самом трудном участке сокращается вдвое!
— И заработок, и прогрессивка, и премия нам обеспечены! — Попов готов был колесом пройтись от восторга. — Качать бригадира!
