VIII
Река вилась черной тропой среди белой земли, меж серых осин, коричневых кленов и лип. Одни дубы еще не обронили листвы и стояли рыжими великанами. Охотники поднимались в верховья Катена на двух батах, по трое в каждом, и засветло проходили на шестах километров двадцать. Намахавшись за день, засыпали быстро, едва успев поужинать. Последними успокаивались собаки, ехавшие пассажирами. Истомившись от дневного безделья, они поднимали возню. Их было десять — обыкновенных низкорослых лаек, злых и звонкоголосых.
Только через неделю подошли тигроловы к охотничьей избушке на берегу Катена, от которой им следовало сворачивать в сопки. Как ни спешили, здесь пришлось задержаться: надо было запастись мясом.
Той осенью в дубняке уродилось много желудей, и первый снег истоптали кабаны. Добыв свинью и подсвинка, охотники двинулись дальше.
Пришла оттепель, и снежная книга, в которой всякий зверь записывал свое пребывание, растаяла. Лишь на северных склонах крутобоких сопок остались кое-где белые пряди.
Десять дней прошли в бесплодных поисках: следов тигрицы не было.
— Однако, остановимся табором. Пока снег не ляжет, тигрицы нам не найти.
Так и сделали. Неподалеку от ключа поставили маленький сруб и стали ждать, пробавляясь охотой на кабанов. Каждый был рад привезти домой на зиму по туше. От вечерней зари и почти до полуночи пили чай, разговаривали о жизни и о тайге, слушали словоохотливого Савельича, который рассказывал об одном — о тиграх.
По-стариковски неторопливый и по-таежному мудрый, он говорил тихо, чуть нараспев, как сказку. Среди звероловов только Савельич да Дормидонтович помнили тигриную ловлю, а остальные знали о тигриных повадках понаслышке, потому как редким зверем стал тигр в предгорьях Сихотэ-Алиня, побили его еще лет сорок назад без пощады и смысла. И с тех пор, когда вышел запрет на убой тигров, мало кто из охотников встречал их след. Они ушли выше, в горы, куда ходят охотиться только удэгейцы да нанайцы; те угодья закреплены за их колхозами. Однако вот уже лет пять, как следы зверя стали попадаться и в более доступных районах. Но никому из промысловиков не доводилось сталкиваться с ним нос к носу. Как и всякий зверь, тигр избегал встречи с человеком, этим пропахшим дымом повелителем огня и обладателем грома и молнии.
Савельич говорил о тигре как о животном полезном, миролюбивом, и в словах его чувствовалась нежность. Причем он употреблял слово «тигр» в женском роде — «тигра», вероятно, потому, что по профессии тигролова ему чаще приходилось сталкиваться с самками и их двухгодовалыми питомцами. Больше всего Савельича восхищал порядок, который «тигра» наводила в местах своего обитания. Там, где поселилась она, нет волков. И много зверей, потому что «тигра» не распугивает животных. А волков давит без пощады, да серый и сам старается убраться подобру-поздорову подальше от кошки-великана. Об обвинителях «тигры» в кровожадности Савельич говорил с презрением. По его мнению, нет зверя более рачительного к живому богатству тайги.
Савельич любил повторять, подняв указательный палец:
— Она задавит кабана или изюбря и ходит к туше обедать, пока все не съест. И уж других не трогает.
Однажды ночью в избушку пришел старый удэгеец Евлампий Калюндзюга. Он был очень взволнован и попросил газеты на самокрутку. Савельич удивился:
— Где же твоя трубка? — спросил он своего давнишнего знакомого.
— Куты-мафа подарил, — ответил Евлампий. — След его встретил, полдня ходу отсюда. Она и двое котят с ней.
Охотники наперебой стали угощать Евлампия табаком, а он, сокрушенно мотая головой, продолжал:
— Десять лет не встречал здесь тигра. Последний раз видел священный след в год смерти отца. Тогда я набил табаком трубку, положил в след и ушел не оглядываясь. Но отца призвали к себе главные тигры в подземное царство. Его похоронили по древнему обычаю на дереве. А через неделю тела не нашли там. Он ушел в подземное царство тигров-буни. Потом я понял, почему умер отец. Трубка, которую я положил в след, — была его. А теперь я положил свою трубку.
Охотники серьезно выслушали жалобы Евлампия. Только Евсей Ангелов улыбнулся:
— Я много видел молодых охотников из рода Калюндзюга и Кимонко, которые не клали своих трубок в след куты-мафа. И нанайцы уже не считают тигра богом. Все они остались живы.
Старик задумался, долго смотрел в угол избушки и пускал тонкие струйки дыма. Потом сказал:
— Молодые поклоняются наукам. Они читают про них толстые книги, учат их законы в школах. Они рисуют их мелом на черной доске, а в книгах нарисованы внутренности зверей и птиц. И молодые становятся хорошими охотниками и даже умеют заводить мотор и ездить на машине. Старые боги отказались от них и не властны над ними. А я остался верен богам моих предков, хотя давно-давно меня загоняли в реку и заставляли касаться пальцами лба, живота и плеч. Но тот бог был строг, все время грозил и требовал очень больших жертв. Я сказал, что не буду поклоняться ему. И не стал. Теперь я положил свою трубку в след куты-мафа. Скоро я уйду в царство буни.
Старик не спал всю ночь. Утром, узнав, что охотники идут ловить тигрят, удэгеец загрустил еще больше. Тогда Ангелов сказал ему:
— Куты-мафа будет не до тебя.
И, быстро собравшись, охотники ушли. Прощаясь с ними, Евлампий попросил быть как можно вежливее с тигрицей.
Звероловы шли до полудня и у теплого ключа действительно наткнулись на старый след тигрицы с тигрятами. Однако к вечеру пошел снег и прикрыл все следы, и еще неделю им пришлось ходить по тайге кругами, прежде чем они пересекли свежий след.
Они разбили табор и стали отдыхать перед завтрашним днем, днем ловли.
Собак посадили на сворки и не кормили.
Перед сном Савельич распределил обязанности охотников. Дормидонтович должен был держать тигра за уши. Савельич брал на себя правую переднюю лапу, Андрею предстояло вязать левую и помогать Савельичу надевать намордник. Ангелов и Середкин должны были спутать задние лапы тигра. Семену Гордых досталось бежать за тигрицей и отгонять ее от места лова холостой стрельбой.
— Только скопом, все вместе, — подняв указательный палец, строго говорил Савельич. — Растеряется кто, всем может плохо быть. Держитесь около меня и разом, по команде, — на тигру. Без приказа — ни-ни. Двухгодовалового котенка от тигрицы трудно отличить. Теперь смотрите, как с вязкой управляться.
Прокопьев взял сплетенный втрое широкий бинт, ловким движением прижал коленом руку Дормидонтовича, захлестнул ее петлей, переплел концы и скрепил узлом. Свояк и охнуть не успел.
— Смотрите, братцы, низко лапу не захватывайте, — продолжал Савельич под смех охотников и удивленного Дормидонтовича. — Захватите лапу низко, тигра когтями поранить может. — И добавил: — Смех смехом, а с тигрой так быстро не справишься, однако.
Каждый зверолов попробовал сам управиться с вязкой на руке соседа. Поднялась возня. Теперь настала очередь Савельича смеяться над непроворными: их связывали.
Спать легли рано, встали затемно. Савельич поставил на костер большой котел для чая и настругал ветку лимонника. Когда вода закипела, то даже сквозь дым костра почувствовался тонкий горьковатый аромат лимона.
Обернувшись к Андрею, Савельич сказал:
— Не пробовал ты, однако, такого чайку. Великой мощи растение: выпьешь кружку такой заварки — хоть весь день бегай. Этот лимонник, говорят, даже в медицине употребляют. Для укрепления сил.
Отвар напомнил Андрею зеленый чай, которым его угощал однокурсник-казах. Потом плотно поели, снова попили чаю.
За это время рассвело. Отгорела неяркая заря, и родилось румяное солнце. Его свет падал сквозь безлистые кроны на свежий снег. По нему протянулись янтарные полосы. Они отливали самоцветами. А тени были нежно-голубыми.
— Пошли! — выдохнул Савельич.
Держа собак на сворках, охотники двинулись в путь и через полчаса уже напали на след. Ускорили шаги. Собаки рвались, вставали на задние лапы, хрипели.
С вершины сопки заметили вдали над пихтачом ворон. Они летали кругом, опускались, взлетали.
— Там тигры.
На поляне, над которой колесили вороны, наткнулись на тушу кабана, задавленного тигрицей. Савельич осмотрел следы, тушу и бросил:
— Завтракать помешали. Однако, быстрей бежать надо.
Побежали по следу. Скоро стало видно, что звери перешли на галоп. Мать шла широкими махами, а за ней по обе стороны тигрята.
— Отпускай собак! — крикнул Савельич.
Лайки темными клубками покатились по снегу, подбадривая друг друга заливистым лаем. С этого момента Андрей перестал замечать, что делается вокруг него, и в то же время нервы его обостренно реагировали на все происходящее.
Звероловы плотной кучей помчались вверх по склону за собаками, лай которых стал отчетливее.
— Посадили! — повернув раскрасневшееся, в крупных каплях пота лицо, прохрипел Савельич.
Побежали еще быстрее. Сердце колотилось у горла, мешая двигаться.
Собаки были уже где-то рядом, за стеной густого пихтача.
Неожиданно следы тройки тигров разделились. Двое уходили вверх по сопке, а один свернул в сторону.
— Семен! Отгоняй дальше тигрицу! — приказал Савельич, отбрасывая свой карабин.
Гордых кинулся вверх по склону, стреляя на ходу холостыми патронами.
— Куртки долой! Вязки за пояс! Держитесь кучей! Сбросив куртки, котомки, приготовили вязки, стали плечом к плечу около Савельича. Только он не кинул куртку на снег, а, скомкав, держал в руках. Старик оглянулся через плечо, скользнул прищуренным глазом по лицам.
— Скопом! Слушай команду! Идем! Пошли осторожно, затаив дыхание.
Сквозь визгливый лай послышался рык и шипение. Андрей почему-то удивился, услышав кошачье шипение тигра.
Еще шаг, еще…
Собаки стояли полукругом у кедра. Там, прижавшись к стволу, сидел тигр. Он был огромен. Шерсть на загривке и щеках вздыбилась, зеленые глаза круглы, верхняя губа, вздрагивая, кривилась, обнажая желтые клыки то с одной, то с другой стороны пасти.
Взглянув на людей, тигр дернулся, мотнул языком по носу, припал к земле. Одна собака рванулась к нему. Неуловимым взмахом лапы тигр отбросил ее. Она упала метрах в пяти с распоротым боком.
Тигр не смотрел на собак. Он глядел в глаза людям немигающим взглядом, остановившимся от бешенства и ужаса.
Савельич шел к тигру чуть боком, примериваясь, и все пошли боком.
Пять шагов до тигра…
И тогда шерсть на бедрах тигра вздрогнула. Он будто проверял опору для прыжка.
Савельич кинул в него свою куртку. — Давай!
Тигр вцепился в куртку зубами и лапами. Ткнул пахнущую потом одежду в снег, словно что-то живое.
Руки Дормидонтовича, одним прыжком очутившегося на спине зверя, схватили тигра за уши. И в тот же миг Андрей придавил коленом лапу Амбы. Она была такая толстая, как и его нога, и дрожала от напряжения, а мышцы судорожно двигались под шерстью. Выхватив из-за пояса вязку, Андрей продел петлю под лапу, просунул в нее концы, рывком затянул. Прихватил еще раз. Покосил глазом в сторону Савельича. И увидел около своей щеки черные влажные губы Амбы, желтый клык, торчащий из розовой десны, дрожащий язык, услышал хрип и клекот в горле тигра, а дальше лицо Прокопьева, его глаза, прищуренные, стальные.