Глава вторая
Начинается весна
— Короче! — сказал редактор по старой привычке: он услышал, что кто-то вошел в кабинет.
Полное молчание. Только рука протянулась над столом и положила два червонца. Следом за червонцами на стол лег брусок масла в пергаментной бумаге.
Редактор поднял голову. У стола стоял удивительно знакомый человек. Кто бы это мог быть?
Человек улыбнулся, и редактор сейчас же узнал его и даже вспомнил фамилию. Это был Джек Восьмеркин, постаревший на два года. Лицо его возмужало, он весь стал плотнее и солиднее.
— Садись, — сказал редактор ласково. — Это что за штуки?
— Долг возвращаю, — ответил Джек.
— А масло?
— Продукция нашего колхоза. Там на другой стороне прессом отжато: «Новая Америка»… Вот.
— Значит, ты есть уже больше не хочешь?
— Нет, не хочу.
— Отлично. Посиди пять минут молча, а потом мы с тобой поговорим.
Джек сел на диван, положил ногу на ногу, оглядел кабинет. Комната изменилась за два года: новые обои, шкафы. Стекло на столе редактора. Но стол прежний. Джек вспомнил, что на углу этого стола он обедал два года назад. Ел щи и кашу. Воспоминания заставили улыбнуться, вызвали краску на лице.
Редактор кончил просмотр статьи, позвонил курьерше, отправил рукопись в набор.
— Ну, Восьмеркин, — сказал он, подсаживаясь к Джеку, — очень приятно тебя видеть коммунаром. Летний мне много рассказывал. Говорил, что ты на помещице женился. В чем дело?
— Так вышло… Она хоть и помещица, но из трудовой семьи. Ее отец ученый моряк был, его и Советская власть оценила: усадьбу им оставила. И она сама работница хорошая.
— Однако, когда дубы решили рубить, она возражала.
Джек посмотрел на редактора с удивлением: откуда он все знает?
— За дубы заступалась, — сказал он со вздохом. — Но мы их все-таки порубили частью. Они нам службу сослужат.
— Так, так. Ты зачем в Москву-то приехал?
— Начинается весна, — ответил Джек и улыбнулся. — Ну конечно, много чего нужно. На месте не все достанешь.
— Небось насчет трактора беспокоитесь?
— А то как же? Без него земли не поднимем. За тем отчасти и приехал.
— И напрасно. Трактор на ваше имя в губернском складе забронирован. Известят вас, когда получать.
— «Фордзон»? — спросил Джек, и голос его почему-то дрогнул.
— Нет, похоже, что «Интернационал».
— Здорово… По плану динамка нам еще нужна.
— Ну, брат, всего сразу нельзя. Ведь не одна ваша коммуна в СССР.
— Это я понимаю.
— Тебе еще придется отчет перед нами держать. И планы на будущее рассказать.
— Это можно, — ответил Джек и вытащил из кармана записную книжку. — Земли у нас…
Редактор засмеялся.
— Подожди, подожди… Прошли те времена, когда мы с тобой за чайком беседовали. Отчет ты должен сделать на общем собрании. Ты представитель колхоза, мы — шефы… Сумеешь все рассказать?
— Сумею.
— На днях соберем собрание.
— Угу.
— Ты где остановился-то?
— Пока нигде. Прямо с вокзала сюда пришел. Думаю у товарища Летнего пожить. Он звал.
— Можешь и у меня, если хочешь. Диван у меня еще стоит.
— Спасибо. Только вы мне все-таки объясните, как к товарищу Летнему пройти.
— Объясню. Знаю, что вы с ним сдружились. Он уж о вашей коммуне очерк писал.
Редактор подошел к столу, достал из ящика журнал, подал Джеку. Тот прочел заголовок очерка «Новая Америка». Вдруг как-то забеспокоился, заерзал на месте.
— Марки у вас загородной не найдется?
— А что?
— Письмо надо в коммуну написать. Про доклад и про очерк. Они меня писать почаще просили.
Редактор дал Джеку марку, конверт и бумагу. Тот примостился на углу стола и начал сосредоточенно писать. Доехал благополучно. Трактор забронирован на складе. В журнале был очерк Летнего. В очерке описаны Бутылкин, Николка Чурасов и Чарли, все под своими именами. Журнал привезет с собой — в конверт его не всунешь.
В письмо Джек вложил отдельную записочку для Чарли, просил приятеля понаведаться на склад, узнать там о тракторе и приготовить место для машины в сарае. В общем, писать пришлось много, столько сразу Джек давно не писал.
— Теперь я пойду, — сказал он, заклеив конверт.
— Ладно. Приходи завтра сюда в это время, о собрании договоримся.
— Пока.
Джек вышел из редакции и начал искать почтовый ящик. Нашел, опустил письмо и тут же рядом с ящиком заметил телеграф. Не выдержал искушения, зашел на телеграф, дал телеграмму Николке:
ИНТЕР ЗАБРОНИРОВАН ГУБМАШЕ ПРИМИТЕ МЕРЫ ПОЛУЧЕНИЮ.
Потом пошел бродить по Москве.
Он шел, собственно, к Егору Летнему, но по пути отклонялся в стороны, останавливался у витрин, заходил в магазины. Купил несколько книжек о куроводстве, разведении гусей и изготовлении кирпичей.
Шел по улице и все разглядывал рисунки в книжках.
Джек в Москве
Летний жил на Арбате, и Джек без особого труда отыскал нужный дом и квартиру. Только позвонил он не три раза, как надо было, а раз, и ему открыл дверь не Летний, а какая-то старуха. Джек справился о писателе. Оказалось, что тот дома. Джек постучал в его комнату. Оттуда раздался громкий собачий лай, а потом и Летний отозвался:
— Войдите!
Джек открыл дверь, и сейчас же на него бросилась невзрачная собака среднего роста, злая-презлая.
— На место, Барсук! — закричал Летний неистово. Потом протянул руки: — Здорово, Яша!
Они обнялись и поцеловались. Джек оглядел комнату.
Книги у Летнего лежали прямо на полу, у стены, в рост человека. На столе тоже были набросаны книги. Газеты же были везде: и на стульях, и на подоконнике, висели и на крюках по стенам.
— А я и не знал, что вы в библиотеке живете! — сказал Джек удивленно.
— Да это не библиотека, а просто беспорядок, Яша. Книг тут немного.
— А все-таки… Неужели все прочли?
— Пока не все. Читаю. Такое наше дело, Яша. Много читать приходится, чтоб немножко написать. Ну, садись и рассказывай.
Летний усадил Джека на диван и начал расспрашивать его решительно обо всем, словно вчера только уехал. Спрашивал он о мастерской, пионерах, Петре Скороходове и старике Громове.
Джек отвечал на все вопросы кратко. Всякий раз, как он хотел рассказать что-нибудь поподробнее и поднимался с дивана, невзрачная собака вскакивала и зловеще рычала. Летний кричал на нее, она укладывалась у окна и оттуда следила за Джеком пристальным взглядом. Джек чувствовал, что она может укусить в любой момент, и больше глядел на собаку, чем на Летнего.
— Прямо не знаю, что с ней делать! — пожаловался писатель. — Приятель у меня умер, и эта собака у него осталась. Я ее сюда привел, думал, что куда-нибудь пристрою, да никто не берет. Хочу объявление в газете дать. Неудобно мне с ней: хлопот много. Да и в квартире обижаются: детей пугает. А прогнать жалко.
— Уж очень безобразна! — сказал Джек.
Собака действительно была некрасива. Ноги длинные, как на смех вытянутые; тело небольшое, все покрытое каким-то пухом желтоватого цвета. Уши мягкие, вислые, не длинные, не короткие. Таких собак любят рисовать карикатуристы в юмористических журналах.
— Эта собака замечательная, — произнес Летний с гордостью, — Не смотри, что некрасива. Умница.
— А какой породы?
— Эрдельтерьер. Английская военная собака. Она и раненых отыскивает, и телефонный провод занести может, и письмецо стащит на передовую позицию. Ты обрати внимание, цвет-то у нее какой — защитный! Ее из Берлина привезли. Немцы несколько штук в плен на войне взяли, ну и развели породу. Эта по военной части не обучена, ее по другой специальности пустили: ищейка. Если на след напала, ничем ее не собьешь. Хочешь, сейчас платок в окно выкину, она принесет.
Джек помолчал.
— Егор Митрофанович! — сказал, он вдруг умоляюще. — Продайте нам собаку в рассрочку.
— На что она тебе?
— Очень нужна. Кто-то ходит у нас по двору ночью. На сарае написали углем: «Берегитесь, друзья». Несколько раз чужие следы в саду находили. Нам проследить надо, кто это балует. Дворняжка у нас есть, да с нее толку мало. А если это ищейка, мы дело сделаем.
— Считай, что твоя собака! — воскликнул Летний. — Задаром вам ее отдам и еще поблагодарю. Какие могут быть разговоры? Мне она только обуза, а вам, может, и правда пригодится.
— Вот спасибо! — сказал Джек радостно. — И название какое подходящее: «Барсук»! А я ее буду звать Боби Снукс. Она и не заметит перемены. Мы с Чарли еще в Америке мечтали собаку завести и Боби Снукс назвать.
— Больно длинно, — сказал Летний. И сейчас же закричал собаке: — Боби Снукс!
Пес поднялся и, стукая когтями по полу, подошел к Летнему.
— Отзывается! — закричал Джек.
«Хрр», — зарычал Барсук.
— Ничего, — сказал Летний. — Ты сколько времени в Москве пожить думаешь?
— С неделю.
— За неделю она к тебе привыкнет. Надо только, чтобы ты ее кормил. Сперва она брать не будет: из чужих рук ни крошки не берет. А потом начнет брать. Значит, считай, что с собакой домой поедешь. А сейчас обедать пойдем.
Летний отвел Джека в Дом печати, и они там пообедали. Потом вернулись домой, вскипятили чайник и начали разговаривать. Не видались они только четыре месяца, но разговорам конца не было.
Джек привез с собой сигары из свежего табака. Дым плавал в комнате пластами, и по всей квартире запахло сигарами. Обсудили доклад, с которым Джек должен был выступить на собрании шефов; несколько раз возвращались к воспоминаниям о первом знакомстве — в поле, под дождем. У Летнего была походная кровать, он расставил ее для Джека, а сам лег на диване.
Потушили лампу, начали уже дремать, как вдруг Летний снова заговорил:
— Яша, а электричество-то у вас будет?
Джек сел на кровати.
— Обязательно будет. Проводку мы сделали. Сто шестьдесят возов камня на плотину перебросили, да полсотни дубков, да хворосту. Сейчас за динамо задержка. У нас план такой. В феврале затопили теплицу, огурцы высеяли. Я уезжал, уже цвести кончали. В апреле продавать начнем, не меньше тысячи выручим. Ведь ранние. На эти деньги динамо купим.
— Здорово спланировали! С удовольствием бы я весной к вам подъехал, в работе бы помог.
— Приезжайте, Егор Митрофанович.
— Видно будет. Ну, завтра подробно поговорим. Спи.
На другой день за утренним чаем Джек вступил во владение собакой: начал ее кормить хлебом с маслом. Но Боби Снукс ничего не брал из его рук, хотя уже больше не рычал, как раньше.
— Не беспокойся, привыкнет, — обнадеживал Летний. — Я его теперь кормить больше не буду совсем, ты будешь. И гулять тоже води.
Но у Джека не было времени гулять с собакой: надо было побывать в разных местах, прежде всего у редактора. Он уговорился с Летним опять обедать вместе в четыре часа. И не спеша пошел по Арбату.
Трамваи и автомобили обгоняли его, обгоняли и люди, и собаки, похожие на волков, которые шли тут же по тротуару. Джек остановился у витрины. Вдруг по водосточной трубе полетел лед и с шумом высыпался на тротуар в виде пыли и мелких кусочков.
Ага, значит, на крыше тает, начинается настоящая весна. Сев не за горами! Пожалуй, что не стоит больше останавливаться без дела.
И Джек побежал.
Этот день и следующий промелькнули незаметно, словно были они длиной с воробьиный нос. Джек не успел как следует подготовиться к своему докладу, а время доклада подошло, через четверть часа начнется собрание. Клуб при редакции полон незнакомыми людьми, и только редактор и Летний с эстрады улыбаются по-приятельски. Остальные сидят в зале серьезно, многие в очках, равнодушно читают газеты и переговариваются. И Джеку показалось, что все эти незнакомые люди обязательно будут ему возражать и «Новой Америке» не поздоровится.
Редактор позвонил в колокольчик, зал затих. Были утверждены порядок дня, регламент, и Джек получил слово.
Он хотел начать свой доклад с обзора земель и имущества коммуны, но вместо этого неожиданно заговорил об Америке, о фермерском хозяйстве и условиях работы батраков. Сейчас же он понял, что не ошибся, любопытство появилось на равнодушных лицах, в зале начали пересаживаться ближе к эстраде. Джек посмотрел на редактора, тот улыбался. Значит, правильно он сделал, что заговорил об Америке.
От Америки он легко перешел к коммуне, рассказал о первых шагах ее, о трудностях, заботах и новых планах. Теперь похоже на то, что хозяйство окрепло, коллектив спаялся; надо ставить дело образцово, превратить коммуну в показательную. Если помогут шефы, так оно и будет.
Джек кончил говорить, в зале захлопали. Джек заулыбался, повернулся к редактору и увидел, что тот сидит, нахмурившись, над бумагой, сплошь покрытой записями.
Начались вопросы. Редактор первый спросил:
— А скажите, товарищ Восьмеркин, кулаки в окрестных деревнях у вас есть?
— А то как же! — ответил Джек. — И кулаки есть и подкулачники. Этого добра везде много.
— А что делает коммуна по части разоблачения кулаков среди крестьянской массы?
Джек рассказал все, что делала коммуна по этой части. Он упомянул о красном обозе, об организации артели «Кулацкая гибель», об устройстве читальни. Не забыл рассказать даже о том, что злейший враг коммуны — старик Скороходов — заболел от политических споров с коммунарами.
— А сын его Петр? Как, здоров? — спросил редактор.
— Петр здоров, — ответил Джек серьезно. — Он в артели «Умная инициатива» председательствует.
— Что же коммуна до сего времени разоблачить его не могла?
— Больно увертлив. Он все законы знает, газеты читает. Середняки за него держатся: верят ему.
— Так, так, — произнес редактор. — Я по этому поводу в прениях выскажусь.
Были и другие вопросы, и Джек всем отвечал как умел. Но когда начались прения, ему туго пришлось. Редактор прямо заявил, что работа коммуны с крестьянством никуда не годится. Здесь «Новая Америка» должна подтянуться, и как можно скорей.
— Хорошее дело — образцовое хозяйство строить, — говорил редактор, — но надо понять, что нельзя этого делать изолированно. Надо весь район за собой вести. Иначе и самой «Новой Америке» плохо придется. Чуть промахнетесь, покажут вам кузькину мать кулаки. А мужики Скороходовых поддержать могут, раз им верят.
Джек пытался возражать. Он говорил, что кулаки не страшны коммуне, что коммунары к отпору готовы. Но вслед за редактором выступили другие ораторы и тоже все говорили о кулаках. Даже Егор Летний не поддержал Джека, а кое-что прибавил к речи редактора, ссылаясь на свою ночевку у Скороходова.
Прения закончились, единогласно была принята резолюция: хозяйственная деятельность коммуны одобрялась, но работа с окрестной крестьянской массой была признана неудовлетворительной.
Резолюцию занесли в протокол. Джек совсем растерялся. Пока небольшой доклад о культнуждах коммуны делал Летний, Яшка потихоньку нацарапал телеграмму на имя Николки Чурасова:
ДОКЛАД СДЕЛАЛ ХОЗДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ОДОБРЕНА РАБОТА ПО БОРЬБЕ КУЛАЧЕСТВОМ ПРИЗНАНА СКВЕРНОЙ НАДО ПОДТЯНУТЬСЯ.
Этой телеграммы Джек не показал ни редактору, ни Летнему. Он послал ее потихоньку, возвращаясь с собрания домой.
Все последующие дни Джек занимался хозяйственными делами.
По совету Летнего он съездил за пятьдесят километров от Москвы в образцовую коммуну «Герольд» и на это потратил целый день. Председателем коммуны был американец, и Джек разговаривал с ним по-английски. Он осмотрел хозяйство коммуны: прекрасный светлый коровник на сто голов, высокие силосные башни, парники. Особенно заинтересовал Джека птичник и большой инкубатор на восемь тысяч яиц. Коммуна разводила исключительно леггорнов, изящных белых кур с красными гребнями. Куры эти были выписаны из Англии и очень хорошо неслись. Джек долго смотрел на них, и ему захотелось развести таких же кур у себя. Ему продали пять дюжин яиц и в премию дали корзину, в которую он аккуратно уложил яйца, пересыпав их мякиной. С большими предосторожностями довез Джек корзину до Москвы, а с вокзала пошел пешком: все боялся, что в трамвае яйца растрясет. В комнате у Летнего он подвесил корзину к потолку, чтобы Боби Снукс не добрался до нее. О яйцах написал открытку Чарли, просил подготовить инкубатор.
Помимо яиц, Джек закупил в Москве огородные и цветочные семена, разные руководства, книги для записей по хозяйству, башмаки для Татьяны и много мелочей. На все эти вещи Джек тратил свои деньги — ведь у него оставались еще сбережения от того времени, когда он продал табак. Из коммуны на поездку ему дали пятьдесят рублей, и он уж давно истратил их. О своих расходах Джек решил в коммуне ничего не говорить: думал, что это пройдет незаметно.
Хотя время в Москве быстро летело, Джек начал скучать по «Новой Америке» на четвертый день к вечеру. Сперва он помалкивал об этом, но потом как-то ночью сказал Летнему, что завтра собирается домой. Писатель уговаривал его побыть еще в Москве хоть три дня, сходить в театр к Мейерхольду, но Яшка только рукой махнул: какой там Мейерхольд, когда до пахоты считанные дни остались!
Для Боби Снукса Джек соорудил особый ящик с решеткой. Купил новую лейку и в нее уложил мелочи. Остальные вещи сунул в ифкинский черный чемодан, с которым приехал.
Нагруженные, как верблюды, явились на вокзал Джек и Летний. Ящик с Боби Снуксом сдали в багаж, корзину с яйцами осторожно поставили на верхнюю полку. После этого Джек пошел на телеграф и дал в коммуну свою последнюю телеграмму. Просил, чтоб за ним выслали лошадь, а в сани положили побольше сена: он боялся, что яйца леггорнов промерзнут на снегу.
Плакали зеленые огурцы
Поезд приходил на станцию в полдень. Джек проснулся в шесть и стал у окна. А с десяти начал увязывать багаж. Одновременно с этим он составил план, каким образом вынести вещи поскорее и поудобнее. Поезд стоял на станции мало, а надо было еще получить по квитанции Боби Снукса.
За все время пребывания в Москве Джек не получил из коммуны ни одного письма, и теперь ему начали мерещиться всякие беды, хотелось как можно скорее приехать. И Джек, как маленький, сердился на паровоз за то, что тот слишком медленно тянет вагоны.
Наконец, с опозданием на сорок минут, поезд остановился у долгожданной станции. Джек задом выскочил на платформу и прежде всего вытащил корзину с яйцами, закутанную сеном и газетами.
В это время сзади закричали:
— Яша, Яша!..
Это был голос сестры Кати. Джек на миг оглянулся и увидел, что за сестрой в отдалении следуют Чарли и Николка.
От одного вида Николки у Джека мурашки побежали по спине. Он прекрасно понимал, что Николка не поедет на станцию для развлечения. И почему вид у него такой мрачный? Значит, все-таки что-то случилось!
— Ну? — спросил Джек, вытаскивая последнюю вещь — лейку.
Катя ответила только одним словом:
— Огурцы…
Джеку некогда было расспрашивать — надо было получить еще Боби Снукса. Он попросил Катьку посмотреть за вещами, а сам помчался к багажному вагону. «Огурцы, огурцы! Что же с огурцами?» — думал он, пробегая вдоль поезда.
— Скорей получайте! — закричал кладовщик из раскрытого багажного вагона.
Джек начал вынимать ящик.
— Поросенка, что ли, привез? — спросил Николка, подбегая.
— Нет, собаку.
— Тоже добро…
Ящик с Боби Снуксом спустили на землю. Поезд ушел.
— Ну, что с огурцами? — спросил Джек нарочно поспокойнее.
— Вымерзли они все, — ответил Николка и отвернулся.
Джек не стал больше спрашивать, все было ясно. Вымерзли огурцы — значит, коммуна осталась без электричества. Погибли все планы, все надежды. Джек наклонился к ящику и выпустил Боби Снукса.
— Батюшки мои! — закричала Катька пронзительно. — Вот так собака! Неужели во всей Москве лучше не нашлось?
— На кой нам черт этот пес шелудивый нужен? — спросил Николка.
— Мне его Летний подарил, — ответил Джек виноватым тоном. — Некрасивый — верно, но ученый он. По следу идет.
— Врешь!
— Говорю тебе. Он ищейка, спецы его учили. И зовут его, Чарли, Боби Снукс.
— Ищейка! — сказал Николка недоверчиво и посмотрел на собаку, — Тогда молодец, что привез. Ведь огурчики-то наши не своей смертью померли. Враг их погубил. Теперь доищемся.
В санях на полпути в коммуну выяснились все подробности несчастья с огурцами. Вот как было дело.
Николка, получив от Джека телеграмму, что борьба с кулачеством признана шефами неудовлетворительной, разволновался и ушел в Чижи. Там он попал как раз на собрание артели «Умная инициатива». Попросил слова. Рассказал о планах коммуны, о мастерских, похвастался и огурцами, даже пригласил чижовцев зайти в воскресенье в теплицу, посмотреть, как ранние огурцы растут. Все это прошло гладко. Но к концу начал Николка доказывать, что «Умная инициатива» должна объединиться с «Кулацкой гибелью». Петр Скороходов возражал. Тогда Николка предложил отстранить Петра Скороходова от председательствования. Собрание проголосовало против, даже выкрики начались, что Николка не в свое дело суется и прочее. Таким образом выступление Николки кончилось ничем. Вернее, результаты этого собрания сказались позже.
Ночью, накануне возвращения Джека, кто-то побил кирпичами рамы в теплице. На дворе температура была девять градусов ниже нуля. В теплице никто не ночевал, и поэтому никаких мер вовремя не приняли. А когда пришли утром, то оказалось, что все огурцы померзли. На этом Николка кончил свой рассказ.
Джек спросил:
— На кого думаешь?
— Ясное дело, кто-нибудь из скороходовских друзей. И дернул меня черт на собрании рассказать, что огурцы цветут! Ведь уж огурчики со спичку, Яша, были. Во как подгадали, гады, а! На путь террора явно становятся.
— Никого они не запугают, — сказал Джек. — Сейчас следы осмотрим и Боби Снукса пустим. Может, он нам укажет, кто стекла побил. Ведь я пса нарочно на такой случай у Летнего выпросил.
— Так и сделаем, — согласился Николка. — Только ты, Катя, никому не говори, что собака — ищейка.
В коммуне Джека встретили радостно. Но каждый сейчас же с печалью принимался рассказывать повесть о погибших огурцах. Джек махал руками: ладно, мол, знаю.
Его спрашивали, когда он сделает доклад о поездке.
— Завтра, завтра! — кричал Джек. — Сегодня не могу, голова с дороги болит.
Забежал в светелку, передал Татьяне башмаки, поговорил немного, а потом пошел к Николке, который жил вместе с Маршевым и Чарли в кабинете старика Кацаурова. Совещались недолго, затем вышли, и все, плюс Боби Снукс, направились к теплице.
Боби Снукс за работой
В теплице побитые рамы были уже заложены досками. Но внутри было холодно. Темные, подмороженные плети огурцов безжизненно висели, как опаленные огнем. В некоторых растениях еще теплилась жизнь. Но и их листья были вялые. Сколько трудов было положено, чтобы вызвать к жизни зимой всю эту зелень, довести до цветения! Сколько дров пожгли! И сразу все погибло, в одну ночь…
Джек прошелся вдоль ящиков, потрогал листья руками, тяжело вздохнул и вышел во двор.
Кругом теплицы снег уже подтаял, а дальше в саду сильно опустился и затвердел. У деревьев он был рыхлее. Маршев, Николка и Чарли пошли бродить под яблонями, все время нагибаясь. Они искали следов врага. Джек стоял с собакой у теплицы. Вдруг Николка крикнул:
— Поди-ка, Яша, сюда!
Джек подбежал и увидел у яблони глубокий след от валенка.
— Не иначе, как здесь он стоял, — прошептал Николка. — Высматривал, должно быть, из-за дерева. На сторожа нарваться боялся.
Маршев и Чарли подошли к яблоне и начали внимательно осматривать все кругом. Чарли шагах в четырех от дерева поднял сложенную во много раз газету — так ее складывают, чтобы отрывать кусочки бумаги на папироски. Газета была изодрана по краям и немного просалена.
Джек дал Боби Снуксу понюхать газету, потом ткнул его носом в след валенка и сказал:
— Ищи, ищи…
Собака старательно заработала носом и двинулась по снегу дальше. Следов на снегу не было, но Боби Снукс чуял, в какую сторону пошел человек, и двигался вперед уверенно.
Николка с восторгом прошептал:
— Вот это ищейка так ищейка! Как след-то легко взяла… Идем за ней, ребята.
Коммунары пошли за собакой, нагибаясь под яблонями и приглядываясь к каждой ямке. Но снег был твердый, блестящий, как лаком покрытый, и держал человека свободно. Только иногда можно было различить слабое подобие следа. Но и этого достаточно было: ясно, что идут правильной дорогой.
За собакой ребята вышли к пруду. От пруда Боби Снукс повернул к Чижам.
— Так вот и выходит, — пробормотал Николка. — Из Чижей он.
— Запутается пес на дороге, — сказал Маршев с сожалением. — Ведь сколько народу тут за день прошло!
Но Боби на дороге не запутался. Правда, он двигался медленнее, чем по саду, чаще останавливался, внюхивался в снег, но все-таки двигался вперед. У самых Чижей собака повернула на задворки. Ребята обрадовались.
— Здесь лучше пойдет, — уверенно сказл Маршев. — Здесь меньше нахожено.
По задворкам тянулась узкая пешеходная дорожка, и пес побежал быстрее. Ребята едва поспевали за ним. Все они шли согнувшись, стараясь скрыться за плетнями огородов, чтобы их не увидели из Чижей.
Вдруг Боби тихонько взвизгнул и шмыгнул под плетень направо. Джек свистнул, собака повернула назад.
— Зачем ты ее позвал? — зашептал Николка. — Пусть к самому дому подведет.
— Подожди. Надо узнать, чей это огород.
Ребята начали соображать. В сумерках уже трудно было ориентироваться. Маршев прошел по дорожке вперед, вернулся и сказал испуганно:
— А ведь это Антона Козлова огород…
— Быть не может! — заволновался Николка.
— Говорю я тебе… Его огород. Я вон по той вербе узнал.
Ребята прислонились к плетню, задумались.
— Ну ладно, была не была! — сказал Николка решительно. — Пускай, Яша, собаку. Если она нас к избе Козлова подведет, мы и его допросим — не терял ли он раскурки у нас в саду.
Джек пустил Боби, и следом за ним ребята полезли под плетень. Собака прошла немного козловским огородом и потом снова юркнула в пролом плетня на соседский двор. С этого двора перебралась на следующий, опять через лазейку. Здесь начала старательно нюхать след и пошла к улице.
— А это чей двор? — спросил Николка.
— Скороходовский, — ответил Маршев. — Самого Пал Палыча.
— Ну вот, это другое дело, — сказал Николка облегченно. — Подержи-ка, Яша, собаку, а я к Пал Палычу на минутку зайду.
Джек схватил Боби за ошейник и вместе с Чарли спрятался за сараем. А Маршев и Чурасов пошли к избе Скороходова.
У Скороходова хлев был построен отдельно от избы, и из сеней было два выхода — на улицу и во двор. Ребята вошли в избу со двора и сейчас же наткнулись на двух девок, дочерей Скороходова. Те громко завизжали и заохали, будто от испуга. Николка строго сказал:
— Бросьте дурака ломать, девки! Пропустите нас к отцу, — и из сеней прошел в избу.
Девка успела крикнуть в дверь:
— К тебе гости, папаша, из коммуны!
— Кто такие? — раздался тихий голос Скороходова из-за перегородки.
Николка зашел за перегородку и увидел Пал Палыча. Он лежал на широкой деревянной кровати, обложенный подушками. Рядом, на столе, горела лампа и топорщилась смятая газета. Сам Скороходов в очках читал толстую книгу, раскрытую посредине. Николка обратил внимание, что на полу, недалеко от кровати, стоял гроб, накрытый полотенцем. На гробе висел замок, продетый в два кольца.
— Не вижу кто, — сказал Скороходов, приглядываясь.
— Николай Чурасов из коммуны! — ответил Николка резко.
Скороходов состроил улыбку.
— А, Николка, — сказал он приветливо. — Ну вот, спасибо, что пришел. Садись, садись, вот на гробик садись, не бойся. Во, Никола, как ты меня грохнул. Шестой месяц сдвинуться с места не могу. Только вот к рождеству язык вернулся…
В этот момент девки, рядом в комнате, заревели и начали причитать тонкими голосами, как плачут в деревнях по покойнику. Николке стало не по себе.
— Я на тебя, Никола, не серчаю, — продолжал Скороходов ласково. — Лежал здесь, много думал. Что же, правда ваша: только через коммуны крестьянство к свету придет. Так рассудил: ежели помру, лошадь вам передам. Мало у вас коней в хозяйстве. А корова с телкой к дочерям отойдут; они к Петру в артель запишутся и будут сыты. Я теперь от нечего делать вот Библию читаю с научной точки зрения. Интересная книжица. Там и про тракторы есть, не думай. Сказано: выедут в поле железные кони, в огне и дыму. Во… просто смех! И про коммуны есть, и про комсомол. Ты почитай, когда время будет. Посмеешься.
— Хорошо, почитаю, — сказал Николка угрюмо.
Он понял, что старика не подловишь и допрашивать его не стоит.
— Значит, если услышите, что помер, за лошадью присылайте, — сказал Скороходов и сладко зевнул. — А вы зачем сейчас-то пришли?
— Сынка твоего ищем, — ответил Николка смущенно. — Хотим о делах поговорить.
— Нет его в деревне. Слышал я, что в город он поехал вчерась утром. Все по артели хлопочет. Мельницу на Миножке ставить вздумал. А с тобой это кто?
— Сергей Маршев.
— Ну что ж, хорошо. Может, чайку похлебаете, ребятки? Самоварчик моментально можем сообразить. И водочка найдется.
— Нет, спасибо. Дальше идти надо. Пока, Пал Палыч.
Николка и Маршев вышли не во двор, а на улицу: девки их провожали и идти во двор было неудобно. Но когда отошли от избы шагов сто, Николка остановился и сказал:
— Беги за Яшкой, Серега! Пустим опять собаку. Может, она нас дальше поведет. Не иначе как подучил кого-нибудь старик.
Сережка тихо прошел через двор Козлова к скороходовскому сараю, за которым спрятался Джек. Шепотом растолковал, что старик лежит без ног и хорошо бы снова пустить собаку. Джек расстегнул ремень. Собака повертелась на дворе, а потом выскочила на улицу.
— Идем за ней, — сказал Маршев. — Сейчас она нам злодея укажет.
Но Боби носился по улице без всякого толку — видимо, он потерял след. Джек свистнул, собака вернулась к нему. Все старания направить ее вновь по следу ни к чему не привели. От пролома в стене Боби бежал на улицу и здесь беспокойно бегал, словно чутье ему изменило.
— На санях уехал человек, — сказал Джек, — не иначе.
— Может, Петр? — предположил Маршев.
— Может, и он, — согласился Николка. — Ну-ка, Серега, добеги до Петра, узнай, что он делает.
Маршев пошел и скоро вернулся с известием, что Петра в деревне нет, действительно в город уехал.
— Давно ли? — спросил Николка.
— Жена сказала, что вчера утром.
— Вот ты тут и разберись… Зайдем на минутку в сельсовет, ребята, с Зерцаловым поразговариваем.
В сельсовете, несмотря на поздний вечер, еще толпился народ, но уж не по делам, а так. Зерцалов, сидя за столом у лампочки под абажуром из ведомости, рассказывал крестьянам об империалистической войне, о том, как рота их попала в газ и еле спаслась.
В комнате было полутемно, и со стен глядели плакатные лица мужчин и женщин, призывающих хорошо работать и все делать вовремя.
Николка выждал, когда Зерцалов кончил свой рассказ, и подошел к столу. Крестьяне расступились. Николка начал было говорить о разгроме теплицы, Зерцалов прервал его:
— Слышал, други. Что ж нам теперь делать?
— Так вот ты в Совете сидишь, ты и решай, — сказал Николка.
— Ничего решить невозможно, други. Дело уголовное, тайное. Кабы виновник известен был, мы бы ему хвост подкрутили. Раз мы орган диктатуры на месте, церемониться не станем. Только вот виновника нет.
— Ведь на тысячу рублей огурцов, — сказал Джек. — Больше, чем от пожара, убыток.
— Верю. И только одно могу посоветовать: заведите сторожей. У вас добра в коммуне много, надо осторожность оказывать. А так что я могу сделать?
Николка начал горячиться, доказывать, что дела оставить так нельзя, и тут заметил, что Зерцалов подмигивает ему глазом. Николка замолчал. Заговорил Зерцалов:
— Что бы ты на моем месте, Чурасов? Ты говоришь — злодейство. Я говорю — злодейство. Тайное? Тайное. Вот тут-то и запятая. Кабы явное, мы б с тобой в пять минут сговорились.
Потолковали еще немного. Посторонние мужики начали расходиться. Тогда Зерцалов зазвал коммунаров за шкаф с отчетностью и сказал тихо:
— Вот что, други. Тут сразу ничего не сделаешь: не поймали на месте — конченое дело. Здесь надо помаленечку браться. Я поговорю кой с кем, вы поговорите — может, что и узнаем. А пока что — ша! Будто все забыли. Поняли? Во!
— Хороший ты мужик, Зерцалов, — сказал Николка, — да борзости в тебе мало. Вот кабы Козлова тебе на придачу дать, тогда в самый раз бы вышло.
— А что ж, я не отказываюсь. Козлов — мужик лихой. Осенью выборы будут, выбирайте Козлова.
Ребята возвращались в коммуну тихо, по весенней, талой дороге. Вечерний ледок звенел под ногами, как побитое стекло.
— А ведь верно, значит, редактор говорил! — вдруг сказал Джек.
— А что он говорил? — спросил Николка.
— Говорил, что кулаки до нас доберутся, если мы их не раскроем. Вот и добрались. Даже огурцов вы́ходить не дали.
— Я это дело обдумал, — произнес Николка внушительно. — Зерцалов верно советует — помаленечку браться. Надо будет с отдельными середняками сговориться, помощь им какую-нибудь оказать. Смотришь, к осени Петя кверху тормашками и полетит.
— До осени спалить нас могут пять раз, — вставил свое слово Маршев.
— Не спалят, — возразил Николка. — Дежурства устроим во дворе с наганом. Колючей проволокой всю усадьбу оплетем. Будем как в крепости сидеть, пока с врагами не разделаемся.
— А электричество, значит, прости прощай? — робко спросил Маршев.
— Урожай соберем, тогда посмотрим.
Джек как раз в это время думал, как покрыть недостачу денег. Несколько проектов промелькнуло у него в голове.
— Подожди, Николка, отчаиваться, — сказал он с хитростью в голосе. — Может, и летом дело справим. Ведь камень-то у нас на плотину вывезен, колесо слажено, проводка есть…
— А динаму где возьмем?
— Должны достать. На общем собрании потолкуем.
— Толкуй сколько хочешь, денег не натолкуешь.
— Козырей коммуны, Николка, недооцениваешь, — сказал Джек ядовито, как говорил ему раньше сам Николка.
Николка захохотал: никогда не приходилось ему слышать таких вещей от Джека. Похоже было на то, что Яшка за год здорово вырос.
Мобилизация внутренних ресурсов
О погибших зеленых огурцах снова вспомнили дней через десять.
Старуха почтальонша, которая обслуживала кольцевую почту, встретила в поле Николку Чурасова и передала ему почту для коммуны — шесть газет. Три были московские, а три — здешние, краевые.
Николка засунул пять газет в карман, а шестую начал проглядывать на ходу. И прямо напоролся на объявление:
Динамо-машина исправная продается за 1000 руб., ул. Баррикад, Коробочная фабрика.
Никаких других сведений о динамо в объявлении напечатано не было, очевидно, из экономии. Но цена — тысяча рублей — волновала. Конечно, таких денег в коммуне не было, но они могли бы быть, например, осенью.
Николка, чтоб не расстраивать коммунаров, решил скрыть газету и отложил ее в боковой карман куртки. Но за обедом он забыл о своем решении и неожиданно для себя самого крикнул через стол Джеку:
— Яша, тысячи рублей у тебя не найдется?
— А что?
— А вот динама продается в городе. На коробочной фабрике.
— А сколько киловатт?
— Не сказано.
На этом разговор кончился, и Джек начал молча есть кашу. Николка подивился, что он так легко успокоился. Но Яшка и не думал успокаиваться. Сейчас же после обеда он взял у Николки газету, уединился с Чарли к окну и потолковал с ним немного. Потом они пошли в контору к председателю и казначею Капралову, который сидел за счетами и сотый раз проверял расходы коммуны за март.
— Сколько у нас электрических денег, Вася? — спросил Джек очень ласково, когда Капралов кончил считать.
Капралов открыл стол и достал оттуда синюю тетрадку, на которой было написано: «Счет электричества». Записи были только на первой странице. Капралов поиграл пальцами на счетах и сказал:
— На сегодняшнее число: пятьсот девяносто рублей сорок копеек.
— Мало, — пробурчал Яшка. — Посмотрим на других страницах — нет ли еще?
Капралов замотал головой и показал чистые страницы.
— В других книгах посмотри.
— Нигде остатков нет.
Тогда Яшка подсел к нему как искуситель и начал нашептывать, что нельзя упускать динамку с коробочной фабрики. Такие объявления попадаются в газетах не каждый день. Надо сейчас же слать в город депешу, что коммуна оставляет динамо за собой.
Василий Капралов не на шутку испугался. Ему померещился перерасход, и он с жаром начал доказывать, что коммуна не может сейчас покрыть тысячу. Даже сотни лишней нет. Лучше и не разговаривать.
Джек послушался его совета и не стал разговаривать. Он ушел из конторы, но скоро вернулся с Николкой Чурасовым. Капралов услышал, как Джек говорил в коридоре:
— Почти что шестьдесят процентов у нас в наличности, Николка. Какая же мы коммуна, если сорока остальных не натянем?
— Подожди, подожди.
Николка подошел к капраловскому столу и задумался. Он уже жалел теперь, что заварил все дело. Ведь электрические деньги были запасным фондом коммуны, всерьез никто не верил, что скоро придется их потревожить.
— Значит, пятьсот девяносто фактически есть? — спросил Николка Капралова.
— Фактически, — ответил тот со вздохом.
— А больше ниоткуда не натянешь?
— Не натяну.
— А я натяну, — вдруг сказал Николка уверенно. — Внутренние ресурсы потревожить придется. Бери, Яша, гонг, лупи что есть мочи! Соберем сейчас летучее собрание. Посмотрим, оправдает ли себя коммуна, доросли ли до электричества.
Гонг заревел на крыльце не позже как через минуту. Будто медная волна залила весь двор. Над садом галки поднялись с деревьев, закружились и долго не решались садиться.
Коммунары посыпались к конторе со всех сторон. Доильщицы пришли с ведрами, полными молока. Саня Чумаков прибежал из конюшни с вожжами. Ему показалось, что пожар.
Джек на крыльце торопил коммунаров занимать места, говорил, что дело очень срочное.
Расселись на лавках, на подоконниках, на полу.
Николка открыл экстренное собрание, прочел объявление и предоставил слово Джеку.
Тот рассказал, сколько коммуна произвела уже расходов на электричество. Напомнил про колесо, про камни на плотине, показал и на проводку по стенам. Неужели напрасно средства загубили? Ведь остается только приналечь — и загорится электричество.
Мильтон Иванович, заведующий мастерской, выступил вслед за Джеком с небольшим заявлением: электричество даст возможность поставить круглую пилу в мастерской, и это облегчит работу.
— Это я так, к сведению, — сказал Мильтон Иванович. — Примечание…
— Понимаем! — закричал Бутылкин с полу. — Пользу энергии понимаем. Вы нам доложите, за чем дело стало.
— Само собой понятно, за деньгами, — сказал Капралов. — Машина тысячу стоит, а у нас пятьсот девяносто в фонде. Надо разницу изыскать.
Старик Громов захохотал на всю контору, а потом закашлялся. Кашлем у него всегда кончался смех.
— Да нешто мы, коммунары, четыреста десять покрыть можем? Откуда такую силищу взять? Кабы сорок…
— Подожди, — сказал Джек и вышел на середину комнаты.
Он торжественно полез в боковой карман и вытащил оттуда серенькую сберегательную книжку. Положил ее на стол и сверху рукой прихлопнул.
— В чем дело? — закричал Курка.
— Вношу свои сбережения.
— А много их?
Капралов развернул книжку и прочел:
— Остаток на сие число сто двадцать один рубль.
— От прошлого года деньги остались, — пояснил Джек. — Табак я тогда продал.
— Понимаем, — сказал Бутылкин. — А у кого табаку не было, то как?
Сейчас же с места заговорил Чарли Ифкин. Английского говора его никто не понял, но жестикуляция показывала, что американец решил раскошелиться. Он вытащил из бокового кармана пачку длинных темных кредиток с портретами и передал их Капралову.
— Чарли жертвует сорок долларов! — закричал Джек. — Американские деньги!
— Не примут американские на коробочной фабрике нипочем, — сказал Курка авторитетно. — К черту пошлют с такими деньгами.
Джек разъяснил, что Госбанк за каждый доллар платит два рубля и беспокоиться Курке нечего. Старик Громов недоверчиво рассмеялся, махнул рукой и вышел из комнаты. Дверь сильно хлопнула за ним, и все посмотрели вслед старику. Николка от имени брата Дмитрия и Капралова заявил, что вносит шестнадцать рублей — все, что оказалось у троих в наличности. На этом поступления прекратились.
Василий подсчитал взносы на счетах и тяжело вздохнул. Оглядел собрание и вздохнул еще раз: больше рассчитывать было не на что.
— А ведь не доросли до электричества! — горько сказал Николка. — Рвать со стен проводку придется…
Он подошел к стене и схватился за электрический провод, как бы собираясь дернуть. Стало тихо.
— Позвольте мне, — сказал Мильтон Иванович.
Этот седой старичок в очках, у которого был такой тихий голос, начал на этот раз неожиданно громко:
— Товарищи!..
Коммунары притихли от выкрика, а Мильтон Иванович, сделавши маленькую паузу, продолжал еще громче:
— Как собирали мы на оружие в девятьсот пятом на заводе Ноблеснера? Просто карманы выворачивали дочиста. А теперь какое наше оружие? Машины наше оружие и энергия… — Мильтон Иванович опять остановился — очевидно, ему трудно было говорить. — Да что там! — вдруг закричал он. — Вот… Вот… — Он выложил на стол все содержимое своих карманов. — Денег здесь, может, и немного, а рублей двадцать будет. Только вот документы разрешите назад взять.
Он взял со стола несколько бумажек и отошел к стене.
Николка громко захлопал, его поддержали.
— Во как пролетариат к делу подходит! — восторженно закричал Маршев.
Старик Громов (он уже успел вернуться в контору) шустро подошел к столу. Высыпал из тряпки серебряные полтинники перед Капраловым.
— Тут у меня более девяти рублей должно быть, — сказал он и закашлялся. — На одну вещь, конечно, берег. Но раз у нас теперича мастерская, думаю, похоронят меня товарищи без денег по первому разряду. А я при электрической лампочке поживу. — Потом старик низко поклонился собранию: — Вызываю на пожертвование товарища Бутылкина и остальных.
Бутылкин поднялся с пола, состроил гримасу, поддернул штаны, полез в карман. Вытащил немного мелочи и со звоном положил на стол.
— А червонец по окончании заседания принесу…
Собрание расшевелилось. За Бутылкиным стали выходить остальные коммунары. Даже ребята жертвовали по двугривенному из каких-то неизвестных источников.
Только Татьяна ничего не вносила на общее дело. Она сидела насторожившись, краснела и бледнела, и все смотрели на нее, как бы ждали ее слова. Дальше молчать было уже неудобно. После ребят Татьяна подошла к столу.
— У меня нет денег, товарищи, — сказала она тихо, как бы стыдясь своих слов. — Но вот гонг… которым собирают на работы. Может быть, продать его?
— А что за него дадут? — спросил Маршев.
— Отец привез его из Китая, он заплатил за него сто долларов. В нем много серебра, и я думаю, что сто рублей за него дадут. В музей могут взять или в театр…
— А как без него на работы подымать? — спросил Чумаков.
— В сковородку бить будем, — ответил Джек. — Разбудим, не беспокойся. В крайнем случае, электрический колокол заведем.
— Приплюсуй гонг, Капралов, — сказал Николка. — Считай из осторожности семьдесят пять рублей.
— Сколько всего? — спросил Джек.
— Триста семьдесят пять с копейками.
— Прошу слова для заявления, — сказал Джек.
— Вали.
— Товарищи! — начал Джек с подъемом. — Что же, выросла наша коммуна за зиму, возражать не приходится. Осенью не собрали бы на рамы сотни. А теперь только малость до четырехсот не добрали. Но прямо говорю: доберем. Ночь просидим здесь, а доберем. Поэтому предлагаю сейчас срочно слать верхового на станцию, пусть телеграмму на фабрику пошлет, что динамо за собой «Новая Америка» оставляет. Кто поедет?
С пола поднялся вечно сонный Чумаков, конюх. Заговорил он не лениво, как всегда, а с азартом:
— Я, братва, всего полтинник дал, нет у меня сейчас денег. Зато телеграмму одним махом на станцию свезу. Пишите пока что, а я лошадь заседлаю.
Минут через пять Чумаков уже скакал на станцию. Собрание продолжалось.
— По второму кругу пойдем, — сказал Джек и положил на стол рубль.
Еще два червонца наскребли по мелочам: несли медь, последние копейки. Немного не дотянули до четырехсот, больше денег ни у кого не было.
Тут встал Капралов и заявил, что, если возражений собрания не будет, он из общего фонда может выдать недостачу. Есть в кассе небольшая сумма денег, отложенная на непредвиденные расходы.
— Да нешто это непредвиденные? — запротестовал Бутылкин. — Мы электричество в плане предвидели, уж год о нем говорим.
Бутылкина подняли на смех, деньги из запасного фонда отпустить разрешили. За машиной в город постановили командировать Капралова и Якова Восьмеркина.
Чумаков прискакал со станции, сказал, что подал депешу.
Капралов смахнул все деньги в мешок из-под овса, туда же положил гонг. Ехать решили сейчас же, с вечерним поездом. Николка срочно дал указания, как действовать в городе: куда лучше обратиться с гонгом, где доллары менять. Машину наказал покупать не иначе как при участии инженера Кольцова.
— А потом, Вася, — сказал Николка Капралову секретно, — надо нам обязательно два круга колючей проволоки достать. Сад от поля отгородим. А то украдут еще нашу динаму.
Дал несколько записочек и объяснил, к кому обращаться в городе насчет проволоки.
Капралов молча кивал головой и записывал все адреса в синюю тетрадку: «Счет электричества».
Булгаков Глеб подал к подъезду сани. Все высыпали на крыльцо. Капралов с мешком, в котором медяки звякали о гонг, уселся первым. За ним полез Джек.
— Завтра лошадь высылайте к вечернему! — закричал он, когда Булгаков тронул сани. — К ночи машина здесь будет.
На другой день на станцию с подводой выехал Маршев.
Прошел час после этого. Николке Чурасову не терпелось. Вместе с ребятами он вышел на аллею, постоял немного, послушал, а потом уселся на поваленном дубе. Рядом с ним сели ребята.
Сюда же без зова, один за другим, начали подходить коммунары, молча подсаживались, тихо покуривали и смотрели на конец аллеи, откуда должна была показаться лошадь. Не переговаривались, но думали об одном и том же и ждали. Всем хотелось поскорей увидеть и ощупать машину, какой, может быть, никто из них до этого не видел.
Вдруг Николка встал и сделал вперед несколько шагов. Все тихо поднялись вслед за ним, но он махнул рукой:
— Ша, товарищи.
— Едут, что ли?
— Нет, не едут. Что-то мне показалось, будто гонг…
Все начали напряженно слушать, стараясь не дышать. Далеко где-то за полем, у Чижей, словно и взаправду колотили в гонг. Или, может быть, это только казалось? Никому не хотелось верить, что возвращается гонг обратно и все жертвы были ни к чему. Но уже трудно было сомневаться в этом: все громче и громче ревело серебро за дубами, как будто тигр шел с полей на коммуну.
— А ведь просыпалось дело, — сказал Бутылкин и высморкался на землю. — Не продали гонга — значит, сорвалось электричество.
— Только чур, ребята, денег не разбирать, — произнес Булгаков. — Пусть фонд электрический остается.
— По мелочам разойдутся, не пролежат лето, — безнадежно прохрипел Громов.
Опять все замолчали. А звуки гонга приближались с непостижимой быстротой и наплывали так задорно и бодро, что грустные мысли бежали прочь.
— А ведь с машиной едут! — вдруг сказал Николка. — Не стал бы Яшка так зря играть. Это он нам знак подает.
И сейчас же всем коммунарам стало понятно, что Николка прав, и, не сговариваясь, сначала ребята, а потом взрослые бросились бежать по аллее к полю, к гонгу, к машине. Старик Громов сначала отстал из-за кашля, но потом отплевался, понатужился и обогнал многих.
Вот и сани показались в конце аллеи. Слышны были уже голоса едущих, гонг замолчал.
— Везете? — закричал Николка, сложивши руки рупором.
— А то как же! — ответил Капралов.
Лошадь сразу остановилась, и коммунары, толкая друг друга, полезли к саням.
Там в сене стояла машина, похожая на навозного жука, увеличенного в тысячи раз. Она была гладкая, холодная, черная. Несколько рук сразу прикоснулись к ней.
Все теперь знали денежную цену электричества. Но не каждый представлял себе, что вместе с этой черной машиной коммуна приобрела длинные зимние вечера, спайку, какую-то частицу культуры, страховку от пожара и право на гордость за общее дело.
— А гонг-то почему назад! — вдруг спросил Николка.
— Уступили нам семьдесят пять, — пояснил Капралов и засмеялся. — Как директор узнал, что мы имущество продавать хотим, махнул рукой и говорит: «Оставьте себе гонг, ребята. Под него вставать, наверно, хорошо».
— А проволока где?
— За ней послезавтра приезжать велели. Только, братцы, тут новое дело заварилось: «Умная инициатива» ставить мельницу решила и на наше место заявление подала.
— Ну, это они ошибаются! — сказал Николка уверенно. — Наших камней и дубов с места никто не сдвинет. Теперь-то мы уж Миножку в работу возьмем!
На дворе динамо заколотили в ящик и поставили в каретный сарай, под охрану Чарли. А через неделю между усадьбой и всем остальным миром появилась изгородь из колючей проволоки.
Назад: Глава первая
Дальше: Весенние работы
