Глава XX
Никита Мальцев давно мечтал войти в доверие пожилых людей, а особенно стариков. Он и рано женился, и охотно брался за тяжелую «мужскую» работу, и отрастил пучкастые, некрасивые усы, и говорил хриповатым баском, и носил табак в расшитом кисете на очкуре — словом, все делал так, как пожилые казаки. Парторг Еременко давал ему важные поручения — то доклад в бригаде, то беседу с чабанами, то громкую читку в красном уголке. С ним раза два о делах колхоза говорил Сергей Тутаринов, к его советам прислушивались даже старики, а на собрании Никиту частенько избирали председателем. А не так давно с ним, как равный с равным, беседовал Кондратьев, и то, что после этой беседы колхозники избрали своим председателем именно его, Никиту Мальцева, только лишний раз говорило, что в глазах людей он вырос, ему доверяют в станице и в районе…
И вот из рядового колхозника Никита стал руководителем, и это настолько его окрылило, что он забыл и о сне, и об отдыхе, работал горячо, с юношеским пылом и задором. Прошел всего только месяц, — казалось бы, что можно было сделать за это время? А Никита сумел вывести свой колхоз на первое место в станице по ремонту бричек и посевного инвентаря. Заметно улучшился уход за лошадьми и волами, повысилась трудовая дисциплина, были утеплены телятники, овчарни, подвезены корма на фермы, наведен порядок в колхозной кладовой. Никита похудел, взгляд его серых глаз сделался строже, но был он по-прежнему таким же молодцевато-веселым и по-прежнему под пепельно-серыми усами таилась ребяческая улыбка, которая точно говорила: «Вот каков есть Никита Мальцев! Но вы погодите: это же еще только начало, — а вот весной мы поспорим с буденновцами».
Приняв дела колхоза, Никита пошел к Стефану Петровичу Рагулину, снял перед стариком кубанку и сказал;
— Стефан Петрович, я до вас с просьбой. Помогите советами.
— А какие тебе нужны советы?
— Как лучше колхозом руководить.
— А по дороге Артамашова не пойдешь?
— Не затем меня избирали.
— Так, так… А жадюгой меня обзывать не будешь?
— Что вы, Стефан Петрович…
— Ну, так и быть, помогу, чем сумею. Ты человек молодой, — Стефан Петрович задумался. — Так тебе, Никита, хочется знать, как лучше колхозом руководить? Мудрость, Никита, нехитрая. Руководи так, чтобы твой колхоз из года в год рос и рос, чтобы все хозяйство на ногах крепко стояло. А совет тебе мой будет простой: перво-наперво — завсегда беспокойся об урожае. Запомни, что я тебе сказку: будет у тебя высокий урожай — будешь и ты хорошим председателем, а не будет урожая — грош тебе цена даже в базарный день. На то мы с тобой и поставлены, чтобы об урожае беспокоились. А что для этого надобно сделать? Заставь бригадиров собирать золу, куриный помет, а по весне все это отвезешь на озимые посевы… Я слыхал, что Артамашов находится в полеводческой бригаде. Ну, вот ты его и погоняй хорошенько… Требуй, чтобы каждое твое слово исполнялось. Ты же не сам взялся за это дело, а тебя избрали, — вот ты и требуй, чтоб тебе подчинялись… Был ты нынче в поле? Не был? А ты поезжай. Там снегу лежит по колено, а подует ветер — и снег улетит. Прикажи бригадирам, пусть нарубят хворосту, сделают плетни и поставят на зеленях затишки. И еще тебе один совет — превыше всего ставь интересы не свои, а государственные, чтобы у тебя ни по хлебу, ни по каким другим обязательствам хвостов не было… А еще вот что — тоже важная штука: береги колхозную копеечку, не транжирь, не вольничай сам и не позволяй вольничать другим. Кладовую запирай от воров и бездельников. Завхоза завсегда держи на вожжах, чтобы он чувствовал удила и тоже берег колхозные деньги. Скупись — этого не бойся. Покупки делай поосторожнее. На всякую купленную вещь требуй счет да смотри, чтобы те, кто покупает, не переплачивали. Ты хозяин, и с тебя спросят. Дорого куплено — документы не принимай, не подписывай, потому что тратишь не свои гроши, а колхозные. Из года в год увеличивай неделимый фонд, — это, Никита, самый ценный капитал. Будет у тебя расти неделимый фонд — и колхоз будет крепнуть и сил набираться… Бухгалтерию почаще ревизуй, подбери себе бухгалтера честного, трудолюбивого… А кто у тебя предревкомиссии? Тимофей Тутаринов? Знаю, старик с хозяйской жилкой. Только ты ему помогай. Запомни — ревизионная комиссия есть твоя правая рука… И напоследок тебе скажу: знай, Никита, — колхоз не любит бесхозяйственности.
Никита не только внимательно выслушал, но и все, что сказал ему Стефан Петрович, записал в блокнот. Он знал, что работать ему будет нелегко. В наследство от Артамашова досталось разваленное хозяйство, с долгами, с недостачей семян, с истощенным тяглом. За что Никита ни брался — всюду нехватки, неполадки. Везде нужны были лошади, волы, а их не хватало. К тому же за станицей полным ходом шло строительство электростанции — ежедневно нужно было посылать на канал пятьдесят человек и десять подвод. А тут надо было готовиться к весне. Ко всему этому прибавилась новая забота — Никите было поручено оборудовать избирательный участок и агитпункт… Одно дело наседало на другое — только успевай поворачиваться!
Ему хотелось с кем-либо поговорить, поделиться мыслями, и он пошел на канал к Семену Гончаренко.
Они прошли вдоль трассы и вышли к реке. Сели на каменный выступ и закурили. Внизу вода с глухим шумом гнала мелкую кашицу льда.
— Семен, помнишь, как мы с тобой разговаривали на лесосплаве, когда ночью сидели на камне посреди реки? — заговорил Никита. — А я хорошо помню… Тогда ты тоже радовался, что я становлюсь передовым человеком. Но разве в ту ночь я мог даже подумать, что зимой стану председателем колхоза?
— В гору идешь, Никита, в гору, — вот тебе и весь ответ, — сказал Семен, растирая в горячих ладонях мокрый снег. — И хорошо, что так получается. Это как раз то, что человеку нужно, — идти вперед! И нечему тут удивляться. Парень ты молодой, с деловой жилкой, немножко, правда, хвастовитый, но зато честный, преданный, — а это самое главное. Ты теперь стоишь у всех на виду… А как было у нас на фронте? Ах, ты не был, не знаешь… То же самое: скажем, приходит в роту новичок, парень как парень, и никто его сперва не замечает, будто его и нету. А покажет себя в бою, вот его сразу и приметят — в штабе, и в политотделе, и в редакции. Пример — Тутаринов. За храбрость его приметил сам генерал, — и не ошибся… Вот так и тебя приметили, а только ты смотри, не подведи, не опозорься…
Тимофея Ильича и пугало и радовало предстоящее выступление на собрании избирателей. Думать ему об этом было и приятно, и лестно, и как-то боязно — оттого и не спалось. Кровь приливала к вискам, тяжелели веки, и когда он закрывал глаза, силясь уснуть, перед ним вставала гудящая голосами станичная площадь, людная и густо расцвеченная знаменами. Старик видел себя на трибуне: тысячи глаз смотрели на него и ждали, а он робел, запинался и не находил нужных слов…
Ворочаясь на постели, он вздыхал, вставал курить и подолгу сидел, опустивши на пол сухие, костлявые ноги в белых подштанниках… Возле печки на соломе спали родниковские женщины, на лавке храпел Трифон.
— Тимофей, — сердито проговорила Ниловна, не подымая с подушки головы, — и чего ты все куришь и тяжко вздыхаешь?
— А того и курю, — неохотно ответил Тимофей Ильич, — что думки лезут в голову, а какие они есть — тебе про то знать нельзя.
— А может, ты насмотрелся парней и девок, да и вспомнилось тебе твое молодечество?
Тимофей Ильич промолчал, докурил цигарку и лег.
«Задал я сам себе задачу, — думал он, натягивая на голову одеяло, — придется посоветоваться с Трифоном, человек он в этом деле сведущий…»
Тимофей Ильич стал думать о своем, о привычном: о том, что пора бы уже ремонтировать парниковые рамы, но нет оконного стекла, и где его достать — трудно придумать; о том, что время провести ревизию в кладовой — пойти и поговорить об этом с Никитой; о том, что в январе надо будет перебросить на огороды весь навоз, который лежит во дворах третьей и четвертой бригад… Тимофей Ильич стал в уме подсчитывать, сколько потребуется подвод, немного успокоился, но уснул не скоро.
Только-только начинало рассветать. В сенную дверь кто-то настойчиво стучал кулаком.
— Эй, хозяева! Пора вставать!
Ниловна по голосу узнала Савву.
— Тимофей, — сказала она, толкая мужа, — к нам Савва стучится. Иди, впускай.
Тимофею Ильичу не хотелось вставать.
— И за каким делом он пожаловал в такую рань? — бурчал старик.
Покрякивая, Тимофей Ильич не спеша сунул ноги в валенки, зажег лампу и, накинув на плечи тулуп, вышел в сенцы.
Савва Остроухов, в бурке, накинутой поверх шубы, с замотанной башлыком головой, словно не вошел, а влез в хату, и от него повеяло холодом. У порога он гремел коваными сапогами, очищая снег, полой бурки опрокинул таз… От шума и от холода в доме все проснулись. Обе женщины, закрываясь одеялом, надели юбки, кофточки и уже сидели на постели, заплетая косы. Трифон тоже проснулся, но еще лежал под шубой на лавке и закручивал папиросу. Спали только в соседней комнате Семен и Анфиса, и их не будили.
— Савва Нестерович, тебе бы бригадиром быть, — сказал Тимофей Ильич, поглаживая свисающие, желтые у губ усы. — Никто бы не проспал!
— Дело есть спешное, — пояснил Савва, — ваш сын вызывает к восьми часам… А к вам я забежал, — может, что пожелаете ему передать.
— Ой, Саввушка, спасибо, сынок, что зашел! — всполошилась Ниловна, слезая с кровати. — Я зараз соберу посылочку, он так любит моченые яблоки. А еще захватишь ему соленых арбузов.
Ниловна надела шубчонку, взяла спички, огарок свечи и пошла в погреб.
— А от меня передай Сергею выговор, — сказал Тимофей Ильич. — Скажи ему, что так сыны не делают… Ну, посуди сам! Позавчера, под самый Новый год, как я дознался, Сергей был в станице, заезжал на птичник к своей Ирине, а родной дом не навестил… Разве это по-сыновьи?
— Да, это нехорошо, — согласился Савва. — Я ему скажу… Ну, а как у вас, Тимофей Ильич, с речью? Готовитесь?
— Думок, Савва, полная голова.
— Ничего, Тимофей Ильич, все будет хорошо. Вот я вам важную книжку принес. Тут вся его жизнь.
Тимофей Ильич взял книжку, надел очки, подошел к лампе и стал рассматривать.
— За книжку, Савва, спасибо, — сказал он, — а только ты научи меня, с чего и как начинать?
— Прочитайте всю книжку, запишите на бумагу главную мысль, — уверенно заявил Савва. — Поставьте несколько наводящих вопросов, а потом по ним и режьте!
Такой ответ не удовлетворил Тимофея Ильича.
«Режьте, поставьте наводящие вопросы, — думал он, — а с чего начинать — вот моя загвоздка».
Тимофей Ильич хотел обстоятельно поговорить, но Савва торопился, у двора его поджидали сани, а тут еще засуетилась, с посылкой Ниловна, укладывая в кошелку и моченые яблоки, и соленые арбузы, и какие-то пирожки… Когда Савва уехал, Тимофей Ильич подсел к своему квартиранту и рассказал ему о будущем собрании на площади и о том, что ему, Тимофею Ильичу, предстоит выступить там с речью…
— По характеру я говорливый, — похвастался старик. — Вот ежели, допустим, какую присказку рассказать или так запросто промеж себя побалакать, то я очень даже могу. А вот чтобы речь произносить — не приходилось… И речь же опять-таки не простая… Как-то дажеть боязно.
Чернявое, еще сонное лицо Трифона просветлело.
— Не бойтесь, Тимофей Ильич, — как всегда авторитетно сказал Трифон, сбрасывая с себя шубу. — Эй, бабочки! Не глядите в мою сторону! — Трифон быстро оделся и участливо обратился к Тимофею Ильичу: — Я вам помогу составить речь — ничего в этом хитрого нету. Савва правильно советовал — надо сперва написать тезисы.
— А разве без тезисов нельзя?
Черные глаза Трифона оживились.
— Да вы послушайте, что я вам скажу… Я всю эту премудрость знаю. Еще до войны приезжал к нам в станицу докладчик — настоящий оратор! Так у него все течет — заслушаешься! А почему? Потому, что говорит исключительно по тезисам. Он и меня учил, как все это составить. Слушайте, я и вас научу. Это не трудно. Сперва наметьте себе главный тезис — с чего начинать. К нему припишите два-три примера — в виде наводящих вопросов. Затем идет дальнейшее развитие и углубление главного тезиса. Еще два-три наводящих вопроса — и довольно. После этого запишите себе основную мысль и тоже с наводящими вопросами. А в конце краткие выводы и заключение. Вот и вся речь! Жаль, что мне надо идти на канал, а то бы я вам все написал…
Тимофей Ильич некоторое время молчал, комкая в жмене усы. Лицо у него сделалось грустным.
— Мне такие тезисы не подходят…
Трифон стал уверять, что именно так и нужно готовиться к выступлению, но Тимофей Ильич даже не захотел слушать.
— Не по тезису я хочу говорить, а по сердцу, — сердито сказал Тимофей Ильич и вышел из хаты.
Он прошелся по двору, постоял у калитки, потом начал расчищать в снегу дорожки. Работая лопатой, он старался ни о чем не думать, а мысли о предстоящем собрании сами лезли в голову.
«И Сергей на ту беду не едет, с ним бы посоветовался», — думал он.
Расчистив дорожки, Тимофей Ильич прошел по глубокому снегу в сад, постоял на берегу Кубани, — от реки доносились людские голоса, цокот копыт, скрип колес. Взошло солнце. В холодном тумане над лесом лежал багровый шар, и голые, темные верхушки деревьев, тронутые оранжевой краской, отчетливо рисовались на белом фоне невысокой горы… Тимофей Ильич вернулся во двор, поднял плетень, напоил корову, сменил в свинарнике постилку, занятый все теми же мыслями о предстоящем выступлении.
После завтрака Тимофей Ильич направился в правление. Там он поговорил с бухгалтером, худым и подслеповатым мужчиной, сказал ему, что пора провести в кладовой ревизию. Потом зашел к Никите Мальцеву и попросил выделить огородной бригаде пару саней с волами; посоветовался с Никитой, где бы достать оконного стекла для парниковых рам; поругал плотников за то, что до сих пор не сделали деревянные коробки, которыми будут накрываться парники. Собравшись пойти в кладовую, Тимофей Ильич, как бы между прочим, спросил:
— Никита, а собрание в пятницу?
— Ровно в двенадцать.
— И прямо на площади?
— А то где же? Такого здания у нас нету, чтобы всех людей вместить. Знаете, сколько там соберется народу? Шесть станиц! Еременко говорил, что и Кондратьев приедет.
— А ты, Никита, как насчет речи? — спросил Тимофей Ильич, не подымая головы. — Подготовился?
— У меня, папаша, речь будет короткая.
— И без тезисов? — осведомился Тимофей Ильич.
— Безо всего.
— А как же так ты будешь — без тезисов?
— А так. Что есть у меня на душе, то и выскажу.
«Вот так бы и мне, безо всего», — рассуждал Тимофей Ильич, направляясь в кладовую.
Возле амбаров он встретил Еременко с газетами и журналами. Он шел напрямик через огороды. Сапоги и полы шубы у него были в снегу.
— Тимофей Ильич, а я к вам забегал, — заговорил Еременко, вытирая ладонью нагретый лоб. — Как у вас дело с речью? Не подведете? Еще не готова?.. Тимофей Ильич, вы сядьте за стол и напишите…
— Это вроде тезисов? — со вздохом спросил Тимофей Ильич.
— Во, во! — обрадовался Еременко. — Только расширенные. Я пришлю комсомольцев, они помогут.
— Обойдусь и без помощников.
Тимофей Ильич не пошел в кладовую, а вернулся домой, разделся, сел за стол и начал составлять конспект. В хате была одна Ниловна. Она с удивлением смотрела на мужа, который придвинул ближе чернильницу, положил перед, собой ученическую тетрадь и что-то писал.
— Аль письмо сыну задумал послать? — спросила Ниловна.
— Не письмо, а тут, Ниловна, такое дело, что не знаю, как тебе и пояснить. — Тимофей Ильич поправил на носу очки. — Речь мне надо произносить — вот оно какая вещь… А без написанного неможно.
— Так по написанному говорить, как я думаю, труднее, — участливо заговорила Ниловна.
Тимофей Ильич только тяжело вздохнул.
— А ну, принеси мне с той хаты книжку, — сказал он, отодвигая чернильницу. — Ну, что Савва оставил…
Тимофей Ильич раскрыл книгу, прочитал первые строки и удивился; оказывается, Сталин и он — сверстники. Он сказал об этом Ниловне и продолжал читать вслух. Ниловна сидела возле стола и слушала, опершись щекой на ладонь и склонив набок свою маленькую, в чепчике, голову…
— «Я вспоминаю 1898 год, — читал Тимофей Ильич, — когда я впервые получил кружок из рабочих железнодорожных мастерских…»
Тимофей Ильич посмотрел на Ниловну и сказал:
— В ту пору ему пошел девятнадцатый год…
— А припоминаешь, Тимоша, — оживилась Ниловна, предаваясь воспоминаниям, — как раз в том году мы с тобой поженились. Как сейчас все помню. Ты пришел к нашим свататься — в такой красной рубашке, в суконных шароварах и в чоботах, а моя мать тебя и в хату не пустила… Не хотела она выдавать меня замуж… Не забыл?
— Эх, жена, жена! И нашла, что вспоминать, — возразил Тимофей Ильич, не отрывая глаз от книги. — В том, что я на тебе женился, ничего интересного нету…
Тимофей Ильич продолжал читать, а Ниловна смотрела на него помолодевшими глазами и то слушала, то о чем-то своем думала. Знакомясь с биографией Сталина, Тимофей Ильич и Ниловна невольно вспоминали пережитое… В апреле 1902 года Сталин был арестован, а Тимофей Ильич и Ниловна в этом году уже отделились от родителей, за лето построили домик и к осени зажили сами себе хозяевами. Илья Тутаринов выделил сыну пару быков, бричку и телку. С таким хозяйством можно было начинать жить, но в ту же осень Тимофея. Ильича призвали на действительную военную службу. Пришлось продать и быков и бричку и на эти деньги купить коня с седлом… хорошо помнит Тимофей Ильич, как в октябре на закате пасмурного дня он покидал станицу. Ниловна стояла у калитки с сухими и горестными глазами. На руках у нее был только что родившийся второй сын, а первенец, трехлетний мальчик, держался руками за юбку матери и смотрел на отца, уже сидевшего на коне… Как давно это было!.. А в том году, когда Сталин первый раз бежал из ссылки, казачий полк, в котором служил Тимофей Тутаринов, спешно погрузился в эшелон и уехал в Маньчжурию… Началась русско-японская война… Прошло три года с лишним. Сталин прибыл в Лондон на пятый съезд партии, а Тимофей Ильич Тутаринов, раненый, душевно разбитый, вернулся в Усть-Невинскую. Жену и детей он нашел в крайней нужде. Сыны подросли, но были одеты в тряпье, во дворе — ни брички, ни тягла, ни коровы… Сжалось у Тимофея Ильича сердце. Сел он на завалинке и задумался. Надо было начинать жить с начала. И он начал. Залез в долги, кое-как стянулся на пару бычат-неучей… Тяжело вспоминать об этом!
Тимофей Ильич прочитал всю книжку, а Ниловна все так же, склонивши голову, слушала, вздыхала…
Надо было Тимофею Ильичу что-то записать в тетрадку, а вот что — не мог придумать. Молчаливый и грустный, он с вечера лег в постель и лежал с закрытыми глазами.
«Ежели, к примеру, взять мою жизнь отдельно, — думал Тимофей Ильич, — то она хоть и простая и будто такого ничего не значит, а все ж таки и в ней есть памятные годочки, и по ней рассеяно много горестей и радостей… Хлебнул и я горя через край, рано породнился с нуждой, чтоб ее черти взяли…»
И воспоминания снова чередой прошли перед ним… После революции маломощному казаку по-настоящему полегчало. У Тимофея Ильича к тому времени подросли дети и земли стало вдосталь. Живи и трудись!.. В памяти воскресли годы коллективизации, строительство колхозов на Кубани, а затем война. Пять братьев Тутариновых пошли на фронт, а старик и старуха с дочерью работали в колхозе…
«С этого я и начну завтра речь, — подумал Тимофей Ильич. — Безо всяких тезисов. Самое главное у человека есть его жизнь. Не зря же в народе говорится: жизнь прожить — не поле перейти…»