Глава VII
Сергею еще на фронте довелось познать, что такое цена времени. Он служил в танковых войсках, и там, на войне, случались минуты, когда он думал о том, как бы хорошо было иметь в танке шестую, седьмую, а то и восьмую скорость. Помнится, последний раз такая дерзкая мысль пришла ему в голову в тот день, когда их дивизия прорвалась в Прагу… Но там, в этом могучем движении войск, а особенно в танковых атаках и маршах, Сергею казалось обычным и естественным то, что он иногда забывал, какой сегодня день, и не замечал, что там, на дворе, — утро или вечер.
В ту пору, — а потом уже и позднее, когда демобилизовался, — Сергей был совершенно убежден, что только на войне жизнь набирает такую предельную скорость, а, скажем, у председателя райисполкома она течет спокойно и размеренно… Был Сергей еще молод, в житейских делах неопытен, и он верил, что председателю райисполкома торопиться некуда, ибо у него нет приказа — непременно к такому-то часу пересечь вражескую коммуникацию, выйти к реке и овладеть переправой… Нет, у председателя райисполкома, думал он, каждый день проходит спокойно, все у него заранее расписано и предусмотрено: он знает, что ему делать сегодня, а что завтра; придет воскресенье — выходной день, в понедельник — заседание исполкома, во вторник — выезд в станицы, в среду — прием посетителей. К тому же есть и часы досуга: хочешь — езжай на охоту, хочешь — отдыхай за чтением книг.
Оказалось же, что и в жизни Рощенского района есть много общего с той торопливой, напряженной жизнью фронта, которую Сергей за годы войны не только хорошо познал, но и полюбил. Это общее и состояло именно в том, что одинаково, как на фронте, так и в Рощенском районе, надо было постоянно торопиться, заниматься срочными и неотложными делами, беречь и ценить время и быть постоянно в движении…
С первых же дней большие и малые дела так захватили Сергея, что вот уже третий месяц он не знал отдыха, спал, сидя в машине, обедал на ходу — то в тракторной бригаде, то на ферме, то в полеводческом стане.
Такая беспокойная жизнь пришлась Сергею и по нраву и по сердцу. Как перед человеком, взошедшим на гору, вдруг раздвигаются горизонты, так и перед Сергеем, вступившим на должность председателя райисполкома, открылся широкий простор для инициативы — тут можно было и всласть подумать, и помечтать, и вдоволь поработать. Своему новому делу он отдался горячо, со страстью, силы его крепли, и это радовало Сергея. И только одно обстоятельство и огорчало и удивляло — это жалобы, поступившие на него в райком. Об этом он узнал вчера от Кондратьева. После заседания исполкома, оставшись в кабинете с Сергеем, Кондратьев сказал:
— Тутаринов, обижаются на тебя председатели станичных советов и руководители колхозов.
— Все обижаются? — спросил Сергей, смело посмотрев на Кондратьева.
— Этого еще не хватало, чтобы все! Но есть такие, которые в обиде на тебя.
— Кто же?
— Ну, хотя бы твой друг Остроухов.
— Савва? Знаю, небось жалуется, что Тутаринов забирает у него лес и строит электростанцию не для одной Усть-Невинской, а для всего района?
— В этих жалобах я разберусь, — сказал Кондратьев, прощаясь. — Потом мы поговорим особо… Я знаю, ты — горяч, а дело для тебя новое… Тут надо поосторожнее.
Вспоминая этот разговор, Сергей открыл окно. Сырой ночной воздух хлынул в кабинет. Сергей прислонился плечом к косяку и долго смотрел на холодное, в частых звездах, небо…
«Тут надо поосторожнее, — думал он. — Забавно… Но, может быть, я и в самом деле в чем виновен?»
Он задумался, склонивши голову, и перед ним живыми картинами прошли его встречи с людьми — и поездки по району, и споры с бригадирами, с председателями колхозов и станичных советов, и совещания, и заседания исполкома. Ему хотелось припомнить: в чем же он был неосторожен, где не в меру требователен и излишне тороплив?
Вспоминая, что им было сделано за эти месяцы, он мысленно как бы всматривался в каждый свой шаг, но ничего такого не находил, в чем бы мог считать себя виновным.
«Ну, хорошо, — рассуждал он, — пусть перед Саввой я и виновен, но только перед Саввой, не перед районом, а это не так уж страшно… Допустим, что друзья так не поступают. Но в этом случае я руководствовался не интересами моей дружбы с Саввой… Нет, нет, Савва меня поймет».
Сергей, как бы вспомнив что-то необыкновенно важное, закрыл окно и, мельком взглянув на часы, накинув на плечи шинель, взял фуражку и торопливо вышел. Он направился во двор. Рядом с гаражом стоял домик — там жил шофер райисполкома. Сергей постучал в окно и сказал:
— Вставай, Ванюша! Поедем в Усть-Невинскую.
Ночь была темная и сырая. Степь куталась в туман, такой мокрый и плотный, что его с трудом пробивали прожектора фар. На землю легла изморозь, — всеми цветами радуги горела по дороге и на стерне тонкая корка льда. Сергей приподнял воротник шинели, ссутулился и привалился плечом к дверцам.
«Кто ж еще, кроме Саввы, на меня обижен? — мысленно спрашивал он себя и тут же отвечал: — Конечно, Артамашов. Кто ж еще? Ему-то есть на что обижаться… А кто же еще? Директор усть-невинской МТС? И у него есть причина. А еще, наверное, Нарыжный — хитрый старик! Грозился жаловаться в Москву. Может быть, в Москву и не пожаловался, а у Кондратьева побывал непременно… Как же, Тутаринов обидел старика, заставив перемерять семенное зерно… Да, кстати, надо сегодня побывать у Нарыжного. Как он думает рассчитаться с государством?.. А кто же еще? А еще мой батько. Приезжал, уму-разуму учил. — Сергей закрыл ладонью от ветра глаза и припомнил весь разговор с отцом об Ирине. — И кто это выдумал всю эту глупую историю?.. Сегодня же поеду к Ирине».
Обычно, бывая в Усть-Невинской, Сергей всегда заезжал к Савве на дом. В этот же раз он подъехал к станичному совету, хотя знал, что в такую позднюю пору Саввы здесь не будет. Не слезая с машины, Сергей сказал дежурному, сонному, протиравшему кулаком глаза парню, чтобы он побежал и побыстрее вызвал Савву Остроухова.
Начинало рассветать, белели покрытые легкой изморозью крыши домов. Вся станица в этом сумеречном свете была похожа на огромный лагерь из парусиновых палаток на берегу Кубани. Сергей слез с машины и поднялся на крыльцо. Отсюда хорошо было видно, как рождался над еще спящей станицей пасмурный рассвет. Осень давно изменила вид Усть-Невинской. Сады оголились и потемнели, дома теперь стояли открыто, улицы стали просторнее. Летом, бывало, куда ни посмотри, сочная зелень деревьев так и вставала перед глазами. Теперь же от станичного совета сквозь серые голызины веток хорошо был виден берег Кубани, красноватые штабели леса, дощатая крыша лесопилки, а вдали под бугром здание гидростанции, еще без крыши, но такое высокое, что его видно отовсюду.
Под крышей лесопилки кто-то заводил трактор и никак не мог завести: отрывисто, как очередь автомата, трещал и умолкал мотор, а к воде тянулась сизая ленточка дыма. Но вот мотор заработал спокойно, с каким-то убаюкивающим гуденьем, и в ту же минуту, как бы подпевая ему, тонким голосом запела пила.
«Пилят, торопятся», — подумал Сергей и стал смотреть в другую сторону.
Верблюд-гора тонула в тумане. Там низко-низко опустились тучи — не было видно не только знакомого Сергею птичника, но и крайних домиков.
Пришел Савва. Одет он был по-зимнему. Куцый полушубок красиво сидел на его коренастой и статной фигуре. Серая кубанка была надвинута на глаза. На ногах — валенки.
— Сергей, — сказал Савва, здороваясь за руку, — и чего ты так рано явился?
— Захотелось посмотреть этот серый рассвет в родной станице, — пробовал отшутиться Сергей. — Да и тебя вот пораньше поднял. А то ты любишь со своей Анютой отлеживаться на мягкой постели.
Сергей старался быть веселым, улыбался, но и эта улыбка, и небритое, усталое его лицо точно говорили: «Я, Савва, чертовски хочу спать, и рассвет мне этот не нужен, а вот ты нужен, и ради этого я приехал».
— Опоздал меня будить, — сказал Савва. — Я давно поднялся и уже на лесопилке побывал.
Сергей промолчал. Они вошли в кабинет. Здесь окна были закрыты, но и сюда проникал назойливый голос пилы.
— Доски пилите? — спросил Сергей, садясь на стул возле окна.
— Шалевки.
— Для себя?
— Пилили для станции, а теперь себе.
— Торопитесь?
— А чего ж медлить? Пока лес дома, надо поторопиться.
Сергей сделал вид, что ничего не слышал, и нарисовал на вспотевшем стекле цифру шесть.
— Как у Атаманова с конюшней? — спросил он. — Фундамент заложил?
— Фундамент-то заложили, а стены нечем выводить. На своем заводе выжгли кирпич — весь отвезли на гидростанцию. А теперь станция не наша. Работаем, стараемся, а все для дяди.
Некоторое время они сидели молча.
— Кондратьеву жаловался? — наконец спросил Сергей, выводя пальцем на оконном стекле еще одну цифру шесть.
— Специально не жаловался, а такой разговор был, — понурив голову, сказал Савва. — Понимаешь, не мог я не сказать об этом Кондратьеву, потому как я считаю, что поступил ты не по закону.
— В чем же не по закону? — Сергей не спеша нарисовал на стекле цифру восемь.
— Сережа, доказывать мне трудно… Я человек маленький, а у тебя такое высокое звание.
— Мое высокое звание оставим в покое, — сердито перебил Сергей. — Ты говори мне как председателю райисполкома, в чем я поступил неправильно… или, как ты говоришь, не по закону?
— А зачем лес забираешь? — Савва побагровел, встал и отодвинул ногой стул. — Куда же это годится? Разве это по закону? Помнишь, как ты сам же выговор объявил Рубцову-Емницкому за то, что он посягнул на наш лес, а теперь то же самое делаешь?
— И чего ты дурачком прикидываешься? — стараясь быть спокойным, негромко проговорил Сергей. — Ты же знаешь, что я не собираюсь устраивать торговлю усть-невинским лесом. — Сергей перечеркнул цифры на стекле. — Обидно за тебя… Ты смотришь на жизнь с колокольни своей Усть-Невинской, а колокольня эта невысокая, и ничего, кроме своей станицы, ты не видишь, да и гордишься этим… А ведь ты подумай вот о чем. По вашему примеру во всех станицах составлены пятилетние планы, и всюду нужен лес, чтобы эти планы не остались только на бумаге. И если ты болеешь о двенадцати объектах строительства, то я беспокоюсь о ста двадцати… В эту зиму и весну во всех колхозах надо построить первонеобходимые постройки — у кого конюшню, у кого баз, свинарник, коровник… К тому же электростанцию строить нужно — сколько потребуется столбов!.. А лесу-то нет.
— При чем же тут устьневинцы?
— Вот это здорово! Инициаторы, вожаки — и ни при чем? Гордиться этим надо, а ты рассуждаешь, как какой-нибудь некультурный хуторянин.
— Я согласен и вести вперед других и гордиться, но как же так получается: мы сплавляли лес, затратили и силы и средства, а этот лес у нас забирают!
— Я уже тебе говорил, что лес мы берем взаймы. Летом начнем, сплав и вернем. За зиму и весну надо поставить не один километр столбов. Ждать же до лета и не строить — значит, потерять полгода. Не день и не два, а полгода. А это — преступление. Поэтому я считаю, что поступил правильно, то есть по закону, решив взять у устьневинцев лес… — Сергей встал, как бы показывая, что разговор окончен. — Об этом есть решение исполкома, и ты обязан его выполнить… Завтра из Белой Мечети, из Родниковской и Краснокаменской приедут подводы за лесом. Так ты смотри, чтобы все обошлось по-хорошему… Понятно?
— Мне понятно, — грустно проговорил Савва, — но я не согласен. Подчиняюсь, но не согласен. — Тут Савва с усмешкой посмотрел на Сергея. — Вот ты говоришь, что лес берешь взаймы, а я этому не верю… Я знаю, какой это заем! Это все равно, если бы я сам у себя занял сто рублей…
— Опять ты рассуждаешь по-устьневински. — Сергей сдержанно улыбнулся. — Но моему честному слову ты веришь?
— Тебе-то верю, но… — Савва не договорил и махнул рукой.
— Вот и хорошо. — Сергей снова сел на стул. — Еще я хотел поговорить с тобой о рытье канала.
— Поговори лучше с родниковцами… они ж теперь тоже хозяева, наравне с нами.
— Вот что, Савва Нестерович! — Сергей строго посмотрел на Савву. — После мы разберемся, кто тут главный хозяин. Строить же станцию будем всем районом. Машины уже прибыли. Надо нам поторопиться с каналом. С понедельника сюда съедутся колхозы шести станиц. Жить они будут у вас — надо тебе заранее побеспокоиться о жилье. Поговори об этом с председателями своих колхозов, — гостей надо встретить как полагается. Кроме того, Усть-Невинская по нашему плану должна дать на строительство канала три бригады по пятьдесят человек, тридцать пароконных подвод, шестьдесят носилок, сто пятьдесят лопат и ломов.
— Мы готовимся.
— Поторапливайся. И еще: как ты думаешь, если я назначу прорабом на канале Семена Гончаренко? Тут нужен хороший помощник инженеру. Семен — парень честный, трудолюбивый, а к тому же еще без определенного дела.
— Что ж, я не возражаю…
Расстались они сухо. Сергею было неловко оттого, что он говорил с Саввой таким строгим и подчеркнуто официальным тоном.
«Хороший же парень, работяга, — думал он, проезжая по площади, — а вот рассуждает, как допотопный единоличник… Смешной, ей-богу. «Моя Усть-Невинская, ее я люблю, о ней печалюсь, а что делается за станицей — меня это вовсе не интересует…»