Еще в первых числах октября на одном из заседаний исполкома Сергей внес предложение — наделить приусадебными участками тех фронтовиков, кто из армии приехал на Кубань, женился или был женат, но у кого своего подворья не имелось и жить было негде. Предложение было принято, затем утверждено в крае, и к поздней осени во всех станицах и хуторах Рощенского района сотни новых семей ставили в конце улиц плетни и строили себе хаты.

В Усть-Невинской в числе других фронтовиков делянку земли под усадьбу получил и Семен Гончаренко… Трудно словами передать его душевное волнение. Ему сделалось и радостно, и как-то боязно от сознания, что совсем нежданно жизнь его после войны сложилась так удачно. Ехал к другу в гости на какой-нибудь месяц, а остался насовсем. Еще вчера у него ничего, кроме оружия, не было, а сегодня он — уже всеми признанный житель Усть-Невинской. У него есть жена, и какая ж славная жена! Своей Анфисой Семен не нарадуется! А теперь вот есть у него и свой огород, а скоро будет и свой дом. Семена приняли членом колхоза имени Ворошилова. «А где тут у вас проживает Семен Гончаренко? — будут спрашивать люди. — Эге, да разве ж вы не знаете? Идите по этой улице аж на край станицы — там и стоит его домишко…»

И хотя давно была сыграна свадьба, где Артамашов изрядно выпил и кричал на всю улицу: «Семен — ты золотая душа! Вот это и есть настоящий фронтовик, не то что некоторые другие… геройством своим козыряют! Семен, дай я тебя поцелую! Мы принимаем тебя в свою казачью семью с раскрытой душой!»; хотя давно его все называют «станишником», а однолемешный плуг, запряженный парой волов, еще на той неделе описал узкой стежкой квадратное поле, и Савва Остроухов сам поставил на углах колышки, а Семену все еще не верилось и все еще казалось, что это была не явь, а сон. Савва вручил ему документ с печатью, и Семен много раз вместе с Анфисой перечитывал слова: «Принимается на постоянное жительство в станице Усть-Невинской и наделяется усадьбой согласно постановлению Рощенского исполкома бывший фронтовик-орденоносец Гончаренко Семен Афанасьевич», а про себя думал:

«Спасибо тебе, Сережа, славный ты у меня друг… Только где ж ты пропадаешь, почему не заедешь ко мне, чтоб мы вместе с тобой порадовались?..»

Часто Семену видится груша во дворе Тутариновых, та самая развесистая груша, возле которой он стоял в лунную ночь, понуря голову и тоскуя по Анфисе. «Кубань, Кубань, — вспоминал он свои слова, — знать, не для всех ты ласкова и приветлива…» Теперь он даже улыбнулся, думая об этом. Как во сне, видел он тогда свою хату, садок и Анфису, идущую по саду с ребенком, — то была мечта, и казалась она несбыточной. Теперь эта мечта сбылась, и хотя на огороде нет еще ни домика под черепичной крышей, ни молодого садочка, но Семен верил, что все это будет. Верила и Анфиса, помогая мужу рубить и носить хворост и огораживать им двор. Лес стоял по ту сторону реки. Семен и Анфиса с рассветом переезжали Кубань на лодке и до восхода солнца успевали перевезти на свой берег не одну вязанку хвороста.

Семен так быстро и умело плел изгородь, что Анфиса не успевала подносить ему лозу и дивилась, где он мог этому научиться. Не прошло и недели, как свежий плетешок ловко пристроился к крайнему от выгона двору стариков Семененковых. Выросли и ворота и калитка — они стояли лицом на восток. Соседи Семена — бабка Параська и дед Евсей — немало обрадовались, увидев рядом со своим домом новую изгородь.

— Евсей, оцэ мы зараз не крайние, — сказала бабка Параська.

— Само собой, — ответил Евсей.

Старики пошли осматривать изгородь. Евсей попробовал рукой плетень, одобрительно кивнул Семену и сказал:

— Плетешок — само собой… Ну, давай, сосед, покурим.

Дед Евсей вынул из кармана широкой штанины кисет, пропитанный табачной пылью, и повесил его на мизинец. Они закурили. В это время на улице показалась подвода, запряженная быками. Помахивая кнутом, быков вел Никита Мальцев, а на бричке сидели его жена Варя, остроносая, с быстрыми глазами, чем-то похожая на лису, и сестра Вари — Соня, повязанная теплой шалью. На Никите короткий, подбитый овчиной жакет был подпоясан веревкой, низенькая кубанка сдвинута на затылок.

— Здорово булы, казаки! — сказал Никита, подъезжая к плетню. — Быстро ты, Семен, обгородился. А чего ж людей не скликаешь?

— Да зачем же их созывать?

— Как так зачем? А дом строить?

— Никита, так то ж будет по весне, — пояснила бабка Параська.

— Ах, бабуся, бабуся, долго вы живете на свете, а знаете мало. — Никита повесил налыгач быку на рога. — Меня батько завсегда учил: то, что можно сделать сегодня, никогда нельзя оставлять на завтра… Вот так надо действовать и Семену. И чего же ждать? Например, камень для фундамента можно заготовить и осенью, а весной мы наделаем саману, и к жнивью можно будет новоселье справлять.

— Само собой, — пробурчал Евсей. — Новоселье — оно такое дело, что само собой…

— Вы, бабо Параська, думаете, что я так только языком поучаю? Сегодня воскресенье, моей транспортной бригаде отдых, вот я и прибыл помочь. — Никита посмотрел на Семена. — Прикатил к тебе, Семен, с женой и со свояченицей. Варюша, прыгай на землю.

Варя соскочила с брички и, блестя быстрыми глазами, подала Семену руку, отвернулась и рассмеялась. Соня сидела на бричке и грустно, с завистью смотрела на Анфису.

— И до чего ж хозяйственный человек мой Никита! — сказала Варя, играя насмешливыми глазами. — Все он наперед знает, как старый дед. — Она подошла к Анфисе. — Анфисочка, а скучно тебе будет жить на краю станицы? Как в степу.

— А отчего ж скучно? — возразила Анфиса. — В своей хате завсегда весело.

— Был бы муж по сердцу, — отозвалась Соня, грустно улыбаясь.

Камень брали в пойме Кубани. Он лежал по берегу серой полосой — один в один, величиной не больше арбуза, только не весь круглый. Бричку нагружали быстро, и быки, ложась на ярмо и выгибая спины, с трудом вывозили ее на пригорке, где стояла станица. Никита вел быков, а Семен шел следом за подводой.

Анфиса, Варя и Соня оставались у реки. Они садились на широкую плиту, как на скамью. Кубань была мелководная — почти до середины синело усыпанное камнями дно. За рекой желтел лес. В чистом небе кружились грачи.

— Анфиса, скажи, тебя Семен сильно любит? — спросила Варя, задумчиво глядя на реку.

— А зачем ты об этом спрашиваешь? — Анфиса покраснела. — Если бы не любил, то не женился…

— То, что женился, еще не все, — рассудительно сказала Варя. — Я вот смотрю на своего Никиту: переменился он ко мне. Пока парубковал да домой меня провожал каждый вечер, так, веришь, был такой ласковый да влюбленный, а теперь…

— Разве что замечаешь? — спросила Анфиса.

— Такого ничего не замечаю, — со вздохом сказала Варя, — а чего-то он сделался такой непоседливый. То бегает на собрание, то на разные совещания, то на лесосплав без меня уехал. А тут еще одна новость — комсоргом сделался и бригадиром по транспорту. День и ночь ездит. А третьего дня был у нас твой брат, на машине приехал. «Ну, говорит, Никита, я тебя еще на лесосплаве заприметил, готовься, подбирай себе из молодежи бригаду, скоро начнем канал рыть». А мой Никита и рад, и уж только разговору у него, что о канале. А знаешь, сколько там будет девчат? Я ему так и сказала: «Поезжай, а только и меня бери с собой».

— Разве за это можно на мужа обижаться? — возразила Анфиса. — То, что Никита старательный, как раз и хорошо, а ты, дурная, в ревность бросаешься.

— Да я не ревную, а только побаиваюсь, — Варя рассмеялась.

— Анфиса, — вмешалась в разговор Соня, глядя на реку и о чем-то думая, — правда, что твой брат женится на Ирине Любашевой?

— А я почем знаю, — с обидой в голосе ответила Анфиса. — Его дело. Пускай на ком хочет, на том и женится.

— Чего ты скрываешь? — Соня бросила камешек в воду. — Об этом вся станица говорит… Ничего себе, подходящая будет жена… молоко исправно умеет возить.

— Ой, сестренка, — отозвалась Варя, — какая ж ты злая на язык! Разве Ирина плохая девушка?

— Я знаю, — сказала Анфиса, мельком взглянув на Соню, — у тебя, Соня, серденько болит… Так ты сама в этом виновата. Не уберегла ты своего Сережу. Как он тебя любил, а ты замуж вышла назло ему, а получилось — себе же на горе. И Виктор Грачев тебя любил… Ты с ним повидалась?

— Любили… — грустно и ни на кого не глядя сказала Соня, и подруги заметили в ее глазах слезы.

Анфисе стало жалко Соню, и она с чисто женской лаской обняла ее и сказала:

— Да ты не печалься… Не знаю, может, Ирина его чем и завлекла — она ж его на своих быках со станции везла. Может, у него и есть какая думка, да только я так скажу: Ирина не пара нашему Сергею. Он и председатель райисполкома и образованный… А кто такая Ирина? Простая девушка, молоко на сырзавод возит, «цоб-цобе» знает — вот и все.

Соня смотрела на желтую полосу леса за рекой и молчала.

— Не беспокойся насчет культуры, — сказала Варя. — Пусть только Сережка возьмет Ирину к себе в район да косу она себе малость подрежет, завивку сделает да красивое платье наденет — еще какая будет образованная и культурная.

— И такое ты придумала! — рассердилась Анфиса. — Разве нарядами да прическами можно человека переделать? По себе суди. Поезжай в город. Хоть какое красивое платье наденешь, а всякий скажет, что ты из станицы… Да мне-то что? — Анфиса встала, отряхнула рукой юбку. — Пусть женится и на Ирине. Она семилетку кончила, а там еще подучится… Только я думаю, что Сережке сейчас не до Ирины. Уже второй месяц домой не заявляется. Все по району ездит. И хлебопоставки у него, и электростанцию строит… Знаешь, сколько дел?.. Машины уже пришли. Витька Грачев их будет пристраивать… А вот и наши ползут.

По берегу, осторожно ступая, медленно шли быки. Пустая бричка подпрыгивала и гремела. Семен и Никита сидели на грядке и разговаривали.

— Ты в этом не прав, — доказывал Никита. — Послушай моего совету. Тракторная бригада от тебя не убежит, ты о ней зараз не думай, а становись председателем колхоза. Артамашову, по всему видно, теперь не удержаться. Много за ним грехов. Сейчас работает ревизионная комиссия. Заведующий райзо сидит вторую неделю, Сергей Тутаринов приезжал… Там такая картина открывается, что Артамашову не поздоровится. Скоро будет общее собрание, и колхозники, я слышал, сильно поговаривают насчет тебя. И, по-моему, кандидатура подходящая. А ты что скажешь?

— Не смогу… Понимаешь, Никита, не потащу.

— Ну, почему ж не потащишь? Странный ты человек. Был на войне, столько наград имеешь, член партии — и не потащишь? Не понимаю тебя, хоть что хочешь!

— Тут и понимать нечего. Посуди, Никита, сам. Колхоз наш большой, хозяйство в нем развалено, а у меня нет ни опыта, ни знания в сельском хозяйстве. Как же мне браться за такую работу?

— Кто ж будет колхозы укреплять, ежели все начнут так рассуждать, как ты? — сердито заговорил Никита. — Верно, не легко придется после артамашовского хозяйничанья: и того нету, и другого не хватает. Так для того же и новый председатель, чтоб все направить и наладить.

— Хорошо ты говоришь, Никита. А почему бы тебе не стать на этот пост? Ведь ты природный хлебороб?

— Я бы стал, — смутившись, отвечал Никита. — Если бы был членом партии, я бы поехал к Кондратьеву и сказал: «Буду в своем колхозе председателем…» Я бы не испугался и показал бы, как надо работать.

— Разве для этого необходимо быть членом партии?

— Не то, чтобы необходимо, а все же таки доверие…

— Но ты комсомолец да еще комсорг, а потом будешь и членом партии. Покажешь себя на работе.

— Нет, я знаю, собрание не согласится. Скажут — еще молодой. Весной меня хотели назначить бригадиром, а Федор Лукич Хохлаков запретил по причине того, что я еще молодой.

— Эй, молодожены! — крикнула Варя. — Чего ползете, как на черепахе? Да у вас и быки поснули!