В Москве Сергей задержался и в Усть-Невинскую приехал только 26 сентября. Сошел с поезда на том же полустанке, на котором он когда-то стоял с Семеном. Не успел оглянуться, как к нему подкатила тачанка, и Дорофей, стоя на козлах, крикнул:

— Дядя Сергей, а я не опоздал!

Они ехали степью. Обычно в конце сентября на Кубани устанавливается хорошая погода: наступает период безвременья, когда и лето еще не ушло и осень не вступила в свои права. Дни стоят тихие и теплые, а ночи прохладные и росистые, — сорвешь на заре арбуз, а он мокрый и такой холодный, точно вынут из погреба. В такую пору неповторимо красива бывает степь, — нет, не пестротой красок и не осенними нарядами, а своим богатством. Только в эти дни и можно по-настоящему узнать, что такое урожай! Даже Сергей, выросший на этой земле и не раз видавший наступление осени, и то был поражен и обрадован.

Сергею не терпелось узнать, что же было сделано без него в станице, как выполняется план, и он обратился к кучеру с расспросами:

— Дорофей, расскажи, что нового в станице?

— А я и не знаю, какие у нас есть новости, — не поворачиваясь, чистосердечно признался Дорофей. — Мое дело людей привозить и отвозить, а про все прочее я не знаю. — Он помолчал, как бы соображая, что бы ему все же рассказать Сергею. — Семен, что у ваших живет, уже ходит, только еще с палочкой… И еще — скоро у ваших будет свадьба. На той неделе я возил в район Анфису и Семена. В загс ездили, а свадьба, говорят, будет, когда на степи подуправимся.

— Ну, вот видишь, какие хорошие новости!

— Разве это новости… Вот вы в Москве были… Расскажите, как там, а?

— Расскажу. Как-нибудь соберемся в стансовете. Послушать будет чего… А ты не знаешь, лесопильню построили?

— Не видал… А те люди, что промеряют землю, уже уехали. Побыли с неделю, обмерили весь берег. Я их отвозил на станцию.

Далеко на дороге Сергей заметил бычью упряжку. На грядке брички, в которой двумя рядами белели молочные бидоны, сидела возница, закутанная по-зимнему в теплую шаль. «Ирина», — подумал Сергей, и на сердце сделалось тепло. Когда тачанка нагнала бричку, он тронул Дорофея за плечо.

— Останови!

Сергей на ходу соскочил и побежал. Да, это были те же огненно-красные быки с красивыми лысинами во весь лоб, а на бричке сидела Ирина, и лицо ее, обрамленное серой шалью, не казалось таким смуглым, как раньше. Ирина смотрела на Сергея так спокойно, точно ей было совершенно безразлично — подойдет он к ней или проедет мимо. Только губы ее, сдерживая улыбку, чуть-чуть вздрагивали.

— Здравствуй, Иринушка! А я тебя и в Москве видел.

— Здравствуй! Садись, подвезу!

— Дорофей, — позвал Сергей. — Давай-ка сюда мои вещи, а сам можешь ехать.

Дорофей принес чемодан, удивленно посмотрел на Ирину, потом перевел, взгляд на быков.

— И охота вам ехать на этих тихоходных рогатых?

Не дожидаясь ответа, Дорофей взобрался на тачанку и погнал лошадей. А Сергей сел рядом с Ириной, ласково посмотрел ей в глаза.

— Ждала?

— Ох, Сережа, как же ты долго ездил… Если б ты только знал…

— Я знаю, что скучала и ждала. Но теперь я уже рядом с тобой, а глаза у тебя грустные. Отчего, Иринушка?

— А я и не грустна.

— Неправда… Что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось, а только посмотрю я на тебя, и мне делается грустно.

— Почему?

— Какой-то ты неуловимый. Все ездишь, а у меня только душа болит, думаючи о тебе… Пока ты со мной, мне радостно, да только эта радость такая всегда короткая.

— Милая моя Смуглянка. Теперь я уже никуда не уеду. Хочешь, скажу тебе, где буду работать? Только это еще секрет.

— Скажи.

— Председателем нашего райисполкома.

— Ты? — удивилась Ирина.

— Я. А что?

— Значит, опять я тебя не буду видеть?

— Отчего же не будешь? Я возьму тебя с собой… Поедешь?

Быки свернули с дороги в кукурузу. Ирина приподнялась и замахнула на них кнутом. Когда бричка снова катилась по дороге, Ирина села на свое место, посмотрела на Сергея и сказала:

— Нет, не поеду…

— А я силой тебя увезу, — засмеялся Сергей. — Иринушка! Я тебе подарки привез. Вот посмотри.

Сергей потянулся к чемодану, но Ирина удержала его руку.

— Ничего мне не надо, — сказала она. — Был бы ты со мной… Что я там буду делать, в районе? Ты на такой должности, а я?..

— И ты без дела сидеть не будешь. — Сергей прижал ее к себе. — Гордая, а я как раз такую тебя и люблю… А подарки я все же покажу. Ну, если не понравятся, тогда другое дело. — Он открыл чемодан. — Вот смотри?

Ирина склонила голову на колени и закрыла лицо руками.

Дома был один Семен. Он еще хромал и, чтобы не скучать без дела, подрядился плести для полеводческой бригады корзины, в которых переносят початки кукурузы. Когда Сергей вошел во двор, Семен сидел под деревом и очищал лозу, подготовляя ее для корзины. Сергей помог другу подняться. Они обнялись.

— В газетах читал и снова завидовал, — сказал Семен, радостно глядя на Сергея. — Ну, рассказывай, как там поживает наша гвардия?

— Живут хорошо, — сказал Сергей. — Эх, Семен, если бы ты знал, сколько я привез тебе поклонов!.. Расскажу все по порядку, но прежде хочу тебя послушать. Что у нас нового?

Семен сел на вязанку хвороста и рассказал другу о том, что расписался с Анфисой — дело теперь за свадьбой, что его приняли в члены колхоза, что позавчера вся станица выполнила план по государственным поставкам хлеба. По этому случаю на площади был митинг, и Кондратьев вручал Савве переходящее Красное знамя…

— А как с лесопилкой? — перебил Сергей. — Начали строить?

— Пока ничего не сделано, — уклончиво ответил Семен. — Савва тебе все подробно расскажет, а я слышал, будто в районе не разрешают.

— Как не разрешают? Кто?

— Откуда я знаю — кто? Я только третьего дня поднялся… Говорил Савва, что весь наш лес поступит в райпотребсоюз, а потом его будут продавать колхозам всего района.

— Вот это новость! Кто это так ловко придумал? У кого такая умная голова?

— Про это я тоже не знаю, — отвечал Семен. — Приезжал Рубцов-Емницкий с какой-то комиссией. Обмеряли древесину, написали акт. Потом Рубцов-Емницкий выпросил у Саввы пять бревен и увез их на грузовике.

— А ты где был? — Сергей зло посмотрел на Семена. — Почему не запретил?

— Чего ты на меня кричишь? Я же все время лежал.

— Так, так, — задумчиво проговорил Сергей, сгибая в руках хворостину. — Значит, Рубцов-Емницкий уже действует. Кто-то сплавил, кто-то трудился, платил деньги, а Рубцов-Емницкий составляет акты и подъезжает с грузовиком. — Сергей переломил хворостину и отбросил ее на середину двора. — Канал думаете рыть?

— Какой там канал, — с досадой ответил Семен. — Приезжали специалисты — я тогда еще лежал в постели и никого из них не видел. Но Савва мне рассказывал, будто изрыли весь берег и пришли к заключению, что у нас электростанцию строить нельзя… С тем и уехали…

— Вот это здорово! — Сергей встал. — Ну, друг, порадовал ты меня новостями… Пойдем к Савве! Хотя сиди, я один пойду.

— Не печалься, Сережа, — сказал Семен. — Ведь я приберег для тебя новость и приятную.

— Ну, что там еще? — неохотно спросил Сергей. — Говори, да я пойду.

— Ирина к нам заезжала… Вот новость! Сама ко двору приехала, — знать, не выдержало серденько. — Семен улыбнулся. — Как-то раз смотрю я в окно, а ко двору подъезжает бричка. Быки красные, с белыми лбами — да этих быков можно узнать за десять километров! Девушка слезает с брички и идет во двор. Смотрю — наша знакомая, только, веришь, стала она, черт возьми, еще красивее… А выйти я не могу — ноги у меня тогда еще не действовали.

— Зачем же она приезжала?

— Нашла пустяковую причину — быков напоить. И надо же придумать!.. Да. Зовет Анфису, а мне все слышно. «Можно, говорит, из вашего колодца быков напоить?» Анфиса принесла ей ведро. Зачерпнула Смуглянка воды, вытаскивает ведро, а сама спрашивает: «Когда твой брат приедет?» — «А я откуда знаю», — отвечает Анфиса, не понимая, зачем ей понадобилось это знать. «А письма он вам пишет?» — «Нет, не пишет», — отвечает Анфиса. Вижу, побледнела Смуглянка, чуть ведро не уронила. «А он вернется?» — «Не знаю, — говорит Анфиса. — Не обещал». Смуглянка ничего не сказала, вылила на землю воду и уехала…

— А с этой новостью ты запоздал, — сказал Сергей. — Ирину я по дороге встретил.

— Ну и что?

— Обо всем поговорили… Ну, я пойду к Савве.

Секретарь станичного совета сказал, что Савва еще утром оседлал коня и уехал в степь, но что к вечеру обещал вернуться… Возвращаясь, Сергей по пути зашел к Савве домой. На дворе звенели детские голоса, и, когда Сергей открыл калитку, к нему побежали, видимо, приняв за отца, маленькие остроуховцы. Тут же они поняли, что обознались, остановились, и только самый младший смело подошел к Сергею и сказал:

— А наша мамка баклажаны насаливает.

Анюта только-только управилась с соленьем. В сенцах стояли две кадки с помидорами — свежие, ярко-красные плоды были покрыты, как инеем, тонким слоем соли. Хозяйка, все такая же пухлая и ласковая, — только теперь природная ее полнота уже не могла скрыть беременность, — помыла руки и, вытирая их о фартук, пригласила Сергея в хату. В комнате было чисто убрано, пахло переспелой дыней. Под кроватью лежали арбузы.

— А Савва тебя заждался, — сказала Анюта. — Тут у него столько неприятностей.

— Какие ж это неприятности?

— А я толком и не знаю. — Анюта вытерла фартуком стул. — Посиди, Савва обещал к обеду вернуться. Хочешь арбуза? Выкатывай из-под кровати любой, какой на тебя смотрит.

Сергей нагнулся и достал полосатый, несколько продолговатый арбуз. Анюта вытерла его полотенцем, и то, как она положила арбуз на стол, как принесла тарелку, ножик, заставило Сергея снова в душе позавидовать Савве — хорошая была у него жена. Разрезая арбуз, Сергей вспомнил Ирину и улыбнулся.

— Знаю, знаю, отчего ты усмехаешься, — сказала Анюта, усевшись рядом на стуле.

— Да так… просто.

— Нет, не просто, а потому, что зараз я тебя буду ругать.

— За что же меня ругать, Анюта?

— Ну, говори, купил соску?

Анюта ожидала ответа.

— А если не будешь ругать?

— Нет буду!

— А сосочку-то я купил. Вот она! — И Сергей вынул из кармана маленький пакетик, аккуратно завернутый в целлулоидную бумагу. — Да еще какая сосочка! Высший сорт. В центральном универмаге купил.

— Ой, какая славная! — воскликнула Анюта. — За это тебе, Сережа, большое спасибо… Сразу видно, что из тебя хороший отец получится…

— Да там уж какой будет…

Арбуз был давно съеден, а Савва так и не приехал.

— Я уйду, — сказал Сергей, — а когда приедет Савва, приходите вечерком к нам. Посидим, поговорим.

В этот вечер в доме Тутариновых долго светились окна. Узнав о приезде Сергея, сошлись соседи, близкие знакомые, пришел и Савва с женой… Время уже было за полночь, когда Сергей закончил рассказ о поездке в Москву и гости стали расходиться. Савву и Анюту Сергей проводил за ворота. Поговорив о своих делах, Сергей и Савва решили утром ехать в район.

— Только давай выедем пораньше, — прощаясь, сказал Сергей, — чтобы Кондратьева застать в райкоме.

Тимофей Ильич и Ниловна уже легли спать, когда Сергей вернулся в хату.

— Сережа, — тихо заговорила Ниловна, приподняв голову. — Я постелила тебе на лавке. — Она взглянула на дверь, ведущую в горницу. — Там теперь Анфиса полная хозяйка.

Сергею было безразлично, где спать. Свет был погашен, в комнате стоял полумрак. Вытянувшись на лавке и закинув руки за голову, Сергей думал и о специалистах, которые побывали в станице и нашли непригодным место для строительства электростанции, и об актах, составленных Рубцовым-Емницким, и о завтрашней поездке в район, и о том, что скоро ему придется взять на себя обязанности председателя райисполкома.

— Батя, вы не спите? — спросил Сергей.

— Дремаю… А что ты?

— Поговорить хотел… Скоро, батя, я буду председателем нашего райисполкома.

Тимофей Ильич ответил не сразу. Сергей слышал, как заскрипела кровать, как старик поднялся на локоть.

— Это, что же, в Москве тебе об этом сказали?

— Разговор начался давно, еще когда в Ставрополь ездил.

— И молчал?

— Чего ж прежде времени говорить.

— А теперь дело уже решенное?

— Почти. Сессия райсовета должна решить.

— Что ж, Федора Лукича снимают?

— Ему надо лечиться. Он давно просился.

Снова заскрипела кровать. Тимофей Ильич сел, спустил на пол костлявые, в белых подштанниках, ноги, достал кисет и стал молча закуривать. Зажглась спичка, и Сергей увидел хмурое щетинистое лицо отца.

— Сам пожелал или люди того захотели? — раскуривая цигарку, спросил Тимофей Ильич.

— Я дал согласие, а избирать будут на сессии. Как обычно это делается.

— А справишься? Подумал ты об этом?

— Обо всем, батя, уже я думал и передумал…

— Ох, смотри… Дело нешуточное…

— Тимофей, ты не об этом печалься, — вмешалась в разговор Ниловна. — Разве ж Сережа не управится с той работой? Будет по району разъезжать на машине и, указания давать… Ты лучше спроси у него, как нам, старикам, жить… Старшие поразъехались и уже на порог не появляются. Анфиса замуж вышла и тоже норовит со двора… Думала, вернется Сережа, поживем с ним вместе… — Ниловна умолкла, и Сергей слышал, как она тихонько заплакала.

— И какая ж ты стала слезливая, — сердито сказал Тимофей Ильич. — В молодости за тобой этого не замечал… А подумай своей головой, чего плакать? Наседка небось не плачет, когда цыплятки подрастут и разбегутся?.. Тут радоваться надо. Сын — голова всего района, и чей же сын — да твой! А ты в слезы… Слушай, Сергей, что я тебе скажу. Раз дело это нужное и уже решенное — становись и работай. Может, ты и нашего Артамашова обуздаешь, а то беда, скачет напропалую… Только я так думаю. На войне ты отличился смелостью, а тут одного этого маловато. Знаю я тебя, натура горячая — покойный твой дедушка был таким… А эта работа требует хладнокровия. Сколько у тебя будет людей — войско! И со всеми надо приличное обхождение. И ежели по-настоящему вникать во всю нашу жизнь да обо всем заботиться — какая тут нужна голова, какие силы и сколько терпения потребуется!..

Ниловна наплакалась вволю и уснула, а отец и сын все еще разговаривали, не замечая, что в окно смотрит заря…

Женщины выгоняли в стадо коров и видели, как со двора Тутариновых покатила стансоветская тачанка, стуча и подпрыгивая на камнях. Лошадьми правил Дорофей, упершись для удобства ногами в жестяной козырек. В задке сидели Сергей и Савва. Женщины долго смотрели им вслед.

— Сынок Ниловны куда-то помчался.

— Мотается… В Москве месяц жил.

— Счастливая мать.

— Молодой, а погляди, какой деловитый.

— Нам бы такого председателя колхоза.

— Ишь чего Фроська захотела! Я слышала, будто его ставят на место Федора Лукича. Должно, за этим и в Москву вызывали.

— Правда ли? Вот хорошо.

— И вовсе не за этим. Был на празднике. На своем танке возле Кремля проезжал. Он сам вчера об этом рассказывал.

— Так это все равно.

— А слышали? Марфа-птичница метит его в зятья за свою Ирину.

— Девка не плохая.

— Знать, у Тутариновых будет сразу две свадьбы.

Усть-Невинская давно скрылась в утреннем тумане. Из-за горы вставало солнце, и его лучи прижимали туман к земле. Было прохладно. Роса прибила пыль на дороге, и всюду, где туман уже рассеялся, — на стерне, среди сухого бурьяна, на копнах — блестела, как стеклянная пряжа, мокрая паутина. Дорогой Сергей еще раз просмотрел написанные под копирку акты комиссии, которую возглавлял Рубцов-Емницкий, выводы и заключения по поводу того, что на Кубани, вблизи Усть-Невинской, нельзя строить электростанцию.

— Неужели мне еще раз придется ехать к Бойченко? — сказал он, когда тачанка уже гремела по мостовой районной станицы.

Но ехать к Бойченко Сергею не пришлось. Все произошло совсем не так, как он предполагал.

— Тутаринов! Как ты мне нужен! — крикнул Кондратьев, встречая Сергея. — Я уже хотел посылать за тобой машину. Заходите! И ты, Остроухов, тоже нужен.

Поздоровавшись с Кондратьевым, Сергей без лишних слов развернул перед ним папку с актами и выводами комиссии. Кондратьев взял бумаги.

— Жалоба? — спросил он.

— Да… Ну, как же не жаловаться! — горячо заговорил Сергей. — Пока я был в Москве, в станице нашлись хозяева на лес… Это же черт знает что такое! Рубцов-Емницкий составил вот эти акты на лес, к которому он не имеет никакого отношения… Или посмотрите, чем мотивирован отказ строить станцию? Не подходит грунт. Это же смешно!

— Да ты не горячись, — сказал Кондратьев. — Все это мне известно. Я звонил Бойченко. Все улажено, и проект гидростанции будет составляться в «Сельэлектро». А с актами Рубцова-Емницкого придется тебе, Сергей Тимофеевич, самому разобраться.

— Не понимаю. Я и так уже во всем разобрался. Тут нужны какие-то меры.

— А меры мы потом с тобой вместе примем. — Кондратьев посмотрел на Сергея. — Да, вместе!.. Вот что: завтра созывается сессия райсовета. Будем избирать тебя главой нашего района… Так что погоди денька два, и жалобу свою рассмотришь сам… Завтра приезжает Бойченко. Надо нам готовиться. Ты, Остроухов, возвращайся в Усть-Невинскую и завтра приезжай со своими депутатами. А Сергея я уже домой не отпущу…

Заседание сессии состоялось на второй день вечером… И, несмотря на то, что прошло уже более двух месяцев, как Бойченко предложил Сергею стать председателем райисполкома, несмотря на то, что за это время Сергей успел обдумать сам и узнать мнение таких авторитетных для него людей, как генерал и начальник политотдела дивизии, разговаривал об этом и с Федором Лукичом, и с Кондратьевым, спросил совета у отца и матери, наконец, у Саввы и Семена, — все же Сергею казалось, что такое большое событие в его жизни произошло слишком быстро и как-то неожиданно…

Ехал к Кондратьеву с жалобой; прошло всего два дня, и вот Сергей сидит в кабинете, за тем самым дубовым столом, за которым еще вчера сидел Федор Лукич Хохлаков… Странное, еще никогда не испытанное им волнение не покидало его. Он вспоминал клуб, переполненный народом. Депутаты районного совета заняли только первые двенадцать рядов, а гости за несколько часов до открытия сессии до отказа заполнили проходы и балкон… Сергей подошел к трибуне. В переднем ряду увидел Савву, в углу — седые усы отца, в дверях — Артамашова, — все лица, на кого он ни смотрел, казались ему знакомыми, а говорить почему-то было трудно. Он задыхался, голос его прерывался хрипотой, и во рту пересыхало. Здесь впервые перед народом Сергей говорил о себе, о своей жизни и впервые понял, что хоть и прожил он на свете четверть века, а биографии у него еще не было — она только-только начиналась… Было детство, была школа, первый курс института, были мечты стать инженером-строителем, и были четыре года войны. Самыми значительными в своей жизни он считал годы военные, поэтому почти все свое выступление и посвятил этим годам, рассказывая не столько о себе, сколько о боевом пути своей дивизии. Его речь не раз прерывалась рукоплесканиями. Он рассказал и о последнем боевом марше дивизии восьмого сентября. «Путь дивизии в Москву, на Красную площадь, пролегает от Сталинграда через всю Европу — это и есть моя биография». Зал аплодировал… Потом состоялось избрание. И вот он сидит в кабинете один со своими думами…

Кто-то тихонько постучал. Дверь приоткрылась, и показалась одна лишь белая голова.

— Вы меня звали? — спросил Ванюша.

— Приготовь машину. Поедем в станицы.

— А у меня она завсегда готова, — заявил Ванюша. — Так что на будущее об этом вы не спрашивайте, а прямо велите подъезжать.

Ванюша вышел. Сергей еще некоторое время просматривал бумаги, поступившие из крайисполкома, письма, жалобы, накопившиеся за время болезни Федора Лукича…

Уже начинало смеркаться, когда дверь распахнулась, и в кабинет влетел, раскинув полы парусинового плаща, Рубцов-Емницкий. На пухлом вспотевшем его лице блуждала какая-то жалкая улыбочка, одновременно выражавшая радость и испуг… Схватив Сергея за руку, он опрокинул животом стакан с карандашами.

— Сергей Тимофеевич! — крикнул он так, точно весь кабинет был охвачен пламенем и он, Рубцов-Емницкий, прибежал сюда с единственным стремлением — спасти своего друга. — Сергей Тимофеевич! Поздравляю! Для ясности, я просто не нахожу слов!

— Погоди радоваться, — сухо сказал Сергей, подымая стакан и ставя в него карандаши. — Я думал тебя вызвать, а ты, кстати, и сам явился… Скажи, Лев Ильич, кто тебе позволил составлять акты на строительный лес, принадлежащий усть-невинским колхозам?

— Да не только позволили, а просто-напросто принудили, — торопливо, не краснея, заговорил Рубцов-Емницкий. — Сергей Тимофеевич, веришь, крайпотребсоюз телеграфно, под мою личную ответственность… Что я мог поделать? Ты был в Москве, Кондратьев — в Ставрополе, а Федора Лукича я в тот день сам отвез в Кисловодск… Кому пожалуешься на незаконные действия вышестоящего начальства?.. Но я не такой дурак. — Лев Ильич улыбнулся, показав два золотых зуба. — Я эти актики придержал, поджидая тебя из Москвы… Да вот они, эти акты, будь они неладные. Теперь мы с тобой можем их эдак, для ясности, под сукно. — Рубцов-Емницкий даже засмеялся, и его живот задрожал. — Закуривай, Сергей Тимофеевич. Вот какие у меня на базе имеются папироски!.. Да! Так я просто в восторге, видя тебя в этом кабинете!

— Зря восторгаешься, — сказал Сергей, разминая в пальцах папиросу. — Ни к чему эти восторги! А акты под сукно совать тоже не следует. Это же документы… Вот что, Лев Ильич, завтра у нас заседание исполкома. Подготовься… Послушаем твой отчет.

— Буду рад, буду рад доложить.

— Опять ты радуешься, — уже не в силах сдержать улыбку, сказал Сергей. — И смотри, не вообще будешь говорить, а доложишь исполкому, что делается по развитию в районе кооперативной торговли, как идут закупки сырья, продуктов для города. А заодно и об этих актах расскажешь.

— Отлично, — сказал Рубцов-Емницкий, распрощался и вышел.

Сергей позвал секретаря и сказал:

— Включите в повестку дня заседания исполкома отчет Рубцова-Емницкого.

От моста, осветив голые, покрытые паутиной кусты и серый от пыли придорожный бурьян, газик свернул на проселок. Прожекторы бросали свет на узкую дорогу, а по бокам стеной подымались из темноты стебли кукурузы, поблескивали косички на толстых, рогами торчащих кочанах. Резкий, уже по-осеннему холодный ветер бил в переднее стекло. Сергей сильнее натянул на лоб фуражку. Ванюша изредка посматривал на своего нового начальника, как бы спрашивая: «Ну, как? Хорошо идет машина?..»

В чистом поле из темноты поднялась гора. Сергей знал, что по ее хребту проходит дорога в самые отдаленные станицы. И когда машина выскочила на голую вершину, по правую сторону в неясном очертании ночи открылась почти вся предгорная часть района. Степь, изломанная невысокими холмами, уходила к горизонту, повсюду светились то близкие, то далекие огни, и по ним не трудно было понять, где чабаны готовят себе ужин, где стоят молотилки, где раскинулись бригадные станы или таборы трактористов. Машина проносилась по возвышенности. В глубокой котловине мерцал тусклый отблеск Кубани. На берегу темнели сады, под сумеречным небом рисовался очерк станицы, кое-где еще дымились трубы и светились окна в домах. Сергей всматривался в неясную даль степи, видел под покровом ночи станицы, хутора, бригадные станы, пастушьи кошары и, как никогда еще, сознавал, какая большая, неизведанно новая жизнь ожидала его впереди!..