Глава первая
Пашка Америка
Пашка стоял на излюбленном месте – у мануфактурной лавки Попова. Перевалило за полдень, стало жарко, а клиент не появлялся. Два раза можно было взять по мелочи, и приказчик Федор многозначительно подымал бровь, но Пашка не шевелился и провожал мелкую рыбешку равнодушным взглядом. На то он и был Пашка Америка, фартовый вор, известный каждому деловому человеку на Пятницкой, Ордынке, Кадашах и даже Сухаревке, чтобы не разменивать себя на пятаки.
Федор постучал в окно, и Пашка вошел в лавку.
– Что же ты? – выдохнул Федор. Он копался в своих книгах и исподлобья поглядывал на Пашку. – Мильона ждешь?
– Подсказчик липовый. Грошовая твоя душа, – Пашка длинно сплюнул на дощатый пол. – У старухи если и есть червонец, так она его из рук не выпустит – а краля зашла на твой барахляный товар позевать, у нее, кажись, и на трамвай нету...
Федор открыл было рот, но дверной колокольчик предостерегающе звякнул, и приказчик заспешил навстречу покупателю.
Пашка посмотрел на щуплую дамочку, прижимающую к груди видавший виды ридикюль, профессионально определил, что она сегодня не завтракала и обедать пока не собирается, пнул ногой дверь и вышел на улицу.
Лавка эта была хороша для Пашки и тем, что стояла на пути к большим магазинам, и все, кто отправлялся за покупками, обязательно заглядывали в нее. А Пашка уж безошибочно определял, есть ли у человека деньги, где они лежат и стоит ли связываться. Пять дней назад он здесь наколол жирного гуся, который принес Пашке двадцать червонцев. Но это было пять дней назад, а сейчас от этих червонцев осталась лишь головная боль.
Пришло время обедать, и он бодро зашагал по Пятницкой. Чумазый парнишка на углу торговал папиросами. Увидев Пашку, он ловко подхватил спадающие штаны и, шлепая по булыжникам коваными подошвами солдатских ботинок, подбежал к Пашке.
– Завязал, Америка? На сегодня контора закрыта? – спросил он.
– Перерыв на обед, Шкет Иванович. Скоро вернусь. Ты жди, сегодня будет удача.
– Купи папиросочку, Америка. Сделай почин, поддержи мою коммерцию, – пацан протянул раскрытую пачку “Люкса”.
– Уговорил, купец, – Пашка взял пару папирос, одну бросил в рот, а другую заложил за ухо.
– Прошу, гражданин-товарищ-барин, – в одно слово выпалил пацан, артистически взмахнул рукой, и в заскорузлой ладошке заплясал огонек спички. – Прикурите-с. Четвертачок, Америка.
– На обратном пути, купец. Смотри штаны не потеряй, – Пашка шлепнул его по затылку и пошел в пивную Когана, где мог перекусить в долг. По дороге он думал, что удачи сегодня не будет. И если бы он спьяну вчера не обещал Нинке отметить ее день рождения в “Балчуге”, то пошел бы сейчас спать. Какая же работа с похмелья!
Увидев Пашку, старик Коган быстро налил кружку пива, наложил на тарелку сосисок и швырнул ее по стойке. Кружка с тарелкой, как связанные, скользнули по белой жести и остановились перед Пашкой. Пока он ел, старик: с полотенцем в руках сидел рядом, молчал, вздыхал и смотрел на Пашку грустными слезящимися глазами.
– На мели сидишь. Может, передумал, Паша? – спросил он, когда Пашка отодвинул пустую тарелку и закурил. – По краешку ходишь, не ценишь себя. С твоей внешностью и моим опытом мы бы такую коммерцию организовали!
– Не тарахти, – Пашка встал. – Расплачусь позже.
– Подожди, – старик взял его за рукав. – Утром заходили двое, расспрашивали.
– Знаю я их, – Пашка рыгнул и потянулся. – Районная уголовка. Я им ни к чему. Они рабоче-крестьянскую собственность берегут. Их такие, как Серый, интересуют. Только не вздумай капать. У Серого разговор короткий, – Пашка провел большим пальцем по горлу. – Понял?
– Серый сегодня был. Так я его предупредил, а он смеется.
– Ну-ну, – Пашка махнул рукой и вышел на улицу.
И тут он увидел человека, которого ждал полдня. Увидел, не поверил глазам и зажмурился. Может, он пропадет, развеется как дым? Но тот упрямо стоял, держал в руках бумажник и был красив в своей фраерской непосредственности. Это был толстый мужчина. По шелковой бабочке, галифе и мягким хромовым сапогам Пашка определил, что фраер залетный, то есть не москвич. Он покупал какую-то дребедень в открытой лавке и держал в руках бумажник, а тот раздувался и готов был лопнуть, как фаршированная щука.
Пашка смахнул со лба выступивший пот, вытер руки и подошел ближе. Мужчина, самодовольно улыбаясь, оглядел разложенный на прилавке товар и сказал:
– Эту... как ее... – он пальцем очертил над головой круг.
– Шляпу, – подсказал продавец и повторил: – Шляпу, – внимательно глядя на покупателя, – гражданин желает шляпу... Так, так, – продавец пожевал губами, взял одну шляпу, другую, положил на место. Потом решительно вынул из-под прилавка соломенное канотье. – Пожалуйста, – он отвернулся и стал перекладывать на полке товары.
Станичник надел канотье, посмотрел на себя в зеркало и недовольно хмыкнул.
– Гражданин, – обратился к нему продавец, – где тот босяк, что торговал у меня шляпу? Простите! – он прижал к груди руки. – Это вы?! Боже мой! В этой шляпе вы вылитый Чемберлен!
– Осади. Не на такого напал, – станичник снял канотье и бросил на прилавок.
Когда он отошел, продавец перегнулся через прилавок и тихо сказал Пашке:
– Не забудьте зайти за шляпой, молодой человек. Она вас ждет.
Пашка рассмеялся и опять вытер лоб. Он, не отрываясь, смотрел, куда же станичник положит бумажник.
Чудеса продолжались. Клиент сунул бумажник в задний – чужой, как его называют деловые люди, карман и пошел, широко расставляя ноги и задевая прохожих плечами.
Пашка двинулся следом, свистнул и, когда папиросник подлетел, бросил сквозь зубы:
– За мной. Возьми еще одного.
Клиент перешел мост, и Пашка испугался, что тот осядет в “Балчуге”, а туда Пашке заходить было нельзя. Но клиент прошел мимо ресторана и направился в торговые ряды.
На углу перед торговыми рядами стоял карманник Колька Свищ. Он увидел толстяка и сделал стойку. Проходя мимо, Пашка ткнул его локтем в живот и услышал за спиной завистливый шепот:
– Фартовый ты, Америка.
Пашка не стал спорить. Наступал решающий момент. Надо подойти вплотную. И все. Только подойти.
Пацаны крутились рядом и ждали сигнала. Толстяк остановился у рыбной лавки и, разинув рот, уставился на огромного осетра, подвешенного за жабры.
– Я пошел, мальчики, – прошептал Пашка и бегом пустился к толстяку. На секунду он к нему прислонился, и бумажник перекочевал в Пашкины брюки, скользнул по колену и тяжело плюхнулся в потайной карман у щиколотки.
– Сколько же эта рыбина стоит? – толстяк отставил ногу и подбоченился.
Рыбник перестал точить нож, посмотрел на толстяка, потом на Пашку и криво улыбнулся.
– Непродажный осетр, – потом, видимо, не удержался и добавил: – Да и денег-то у вас, гражданин хороший, нет.
Толстяк полез в карман, нахмурился и закричал. Пашка стоял в двух шагах и удивленно смотрел на багровое лицо со вздувшимися веревками вен. Он знал, что его крестник будет кричать. Но такого крика Пашка еще никогда не слыхал. На этот рокочущий, срывающийся на визг вопль как по команде откликнулись:
– Атас! Срывайся!
И в стороне замелькали вихры мальчишек. Пашка посмотрел в спину рванувшемуся, как борзая, крестьянину и спросил рыбника:
– Так сколько же стоит этот осетр?
– Ладно, топай себе, Америка. Нечего зубоскалить, и так торговля ни хрена не идет.
– Каждому по труду, – Пашка развел руками и пошел. Бумажник тяжело мотался в брючине и бил по ноге. У “Балчуга” Пашка вновь увидел своего крестника. Тот, отдуваясь и вытирая струившийся по жирной шее пот, что-то объяснял равнодушным прохожим. Пашка точно знал, что именно объясняет прохожим толстяк, и на всякий случай перешел на другую сторону. Он завернул в ближайший двор и, присев на ящик из-под пивных бутылок, вытянул свою добычу. Денег было много. Пашка даже не стал считать их, а просто сунул в карман тугую пачку хрустящих червонцев. Кожаный бумажник с монограммой он бросил за ящик. Жалко, но ничего не поделаешь. Так и сгореть недолго.
Пашка гоголем прошелся по Пятницкой. Дал червонец пацанам, которые уже торговали на своем углу. Купил у них пачку папирос и пообещал, что скоро придет опять. Остановился у лавки, где полчаса назад толстяк торговал канотье, заплатил за него вдвойне и, нахлобучив на голову, отправился к Когану.
– Эх, разменяйте мне сорок миллионов! – крикнул он, появляясь в дверях. – Получи-ка должок, – и бросил червонец на прилавок. – Да налей стопарик.
– Так не положено, Паша, – зашептал старик, быстро пряча деньги. – Я же на водку разрешения не имею.
– А ты налей две: одну мне, другую себе.
– Широкий ты человек, Америка. Недаром от тебя все девки без ума.
От удачи и водки у Пашки кружилась голова. Он решил зайти к Нинке, договориться с ней о вечере, кивнул старику и, громко хлопнув дверью, вышел на улицу. Хотел остановить лихача и подкатить к Нинкиной хате с шиком, но передумал. В неудобном месте жила девка – прямо напротив районной уголовки. На лихаче там появляться ни к чему. С Нинкой он гулял вторую неделю.
Пашка поравнялся с отделением милиции.
– Паша!
Он остановился и с недоумением посмотрел на незнакомую худенькую девушку.
– Угости папиросочкой, Америка, – сказала девчонка и отвернулась.
Пашка вынул пачку папирос и молча протянул, девчонка вытянула губы трубочкой, прикуривала сосредоточенно, словно выполняла сложное и ответственное дело. Когда Пашка рассеянно кивнул и двинулся дальше, девчонка бросила папиросу, вздохнула и, подняв худые плечи, пошла в другую сторону.
Пашка выпятил грудь и засвистел. Пусть смотрят граждане начальники: идет человек, и ничего такого за ним не имеется. Около этого двухэтажного дома у Пашки каждый раз пересыхает во рту и ужасно хочется заглянуть внутрь, посмотреть, что они там делают. Он косит глазом и, еле волоча ноги, проходит мимо закрытой двери.
– Антонов! Антонов!
Пашка было приостановился, пытаясь вспомнить, где он слышал эту фамилию.
– Антонов! Павел! Ты что, оглох, парнишка?
Пашка остановился и медленно повернулся. Рядом стоял начальник уголовки, известный среди блатных под кличкой Лошадник.
– Фамилию собственную забыл, – начальник оглядел Пашку, снял с него шляпу, повертел в руках, рассмеялся и спросил: – Каждую кражу отмечаешь обновкой?
– О чем это вы, гражданин...
– Климов, Василий Васильевич, – перебил начальник и протянул Пашке шляпу. – Держи. И зайди на минуточку. Разговор есть, – он круто повернулся и зашагал во двор уголовки.
“Почему Лошадник? Типичная обезьяна, – думал Пашка, глядя на низкорослого, широкоплечего человека на толстых кривых ногах. – И руками аж по коленям шлепает”. Пашка замешкался на пороге. Может, сорваться?
Климов обернулся.
– Страшно стало?
Пашка вошел, сел на предложенный, стул и огляделся. Видно, бьют не здесь. Окна настежь – ежели заорать, так на всей Пятницкой слышно будет. Ну, для того и подвалы существуют. Интересно, зачем он меня затянул? А может, рыбник накапал? Нет, тогда повязали бы на улице и этот черт ногой не шаркал бы – “зайди на минутку”.
– О чем это ты мечтаешь, Павел? – Климов снял пиджак и расстегнул рубашку. – Чтобы вокруг тебя были одни слепые и у каждого из заднего кармана бумажник торчал? Об этом, что ли?
– Какой бумажник? – Пашка посмотрел на Климова в лицо.
– Ладно, это я так. Может, ты совсем о другом мечтаешь, – Климов миролюбиво улыбнулся и стал набивать трубку. – Кури.
Пашка вытащил “Люкс” и закурил.
– Много я о тебе слышал, Павел Антонов. Ребята шутят, что ты когда-нибудь наган у меня срежешь, – Климов похлопал себя по боку.
– Этим не интересуюсь, – Пашка улыбнулся и опустил глаза, – не по моей части.
– Серый интересуется.
– Какой Серый? – Пашка незаметно вытер о колени вспотевшие ладони. – Что-то вы путаете, начальник.
– Тот самый, что третьего дня комиссионный магазин пытался взять и сторожа убил. Смотри в глаза, – голос у Климова погустел и налился злобой.
Пашка поднял голову и встретился с черными, маленькими, как буравчики, глазами.
– Я тебя воспитывать, стервеца, не буду, – Климов постучал трубкой по столу. – Ты при Советской власти растешь, должен соображать, что к чему. Отец где?
– Убили в германскую.
– Мать?
– Белые убили.
– А ты вор. Да еще с Серым путаешься. Если в тебе гражданской совести нет, то к убийцам родителей хотя бы личную ненависть иметь должен!
– Что-то вы темните, начальник. Политику вяжете. Папаню с маманей приплели, – чувствуя, что против него ничего конкретного нет, Пашка обнаглел. – Не берите меня на характер. Я не мальчик и крика не боюсь.
Климов засопел трубкой и тихо спросил:
– И сколько же тебе, не мальчику, годков? Пашка промолчал. Что ему надо, этому головастику? Ишь, башка огромная, бритая, шея жилистая. Силен, наверное. Наверняка силен, раз Фильку Блоху один повязал.
– Считаешь, что ли? – Климов ухмыльнулся. – Семнадцать тебе годков. Другие в твоем возрасте какие дела делают, – он задумался и стал ковырять свою трубку. – Я в семнадцать лет вот эту трубку от комбрига получил, – он ткнул мундштуком Пашке в лоб. – Да тебе все это...
– Что – это, начальник? – перебил Пашка. – “При Советской власти растешь, должен понимать, что к чему”... А кто сейчас понимает, что к чему? – Пашка посмотрел в удивленное лицо Климова и продолжил: – Буржуи были? И сейчас есть. Бедные, богатые – все по-старому, начальник. Так что вы эту трубочку верните своему командиру, честнее будет...
Климов, стараясь быть спокойным, сказал:
– О политике в другой раз поговорим, Павел. Ты час назад у рыбной лавки станичника дернул...
Пашка знал: нужно что-то говорить, отпираться. Но во рту было сухо и шершаво, будто провели наждачной бумагой, а язык не ворочался.
– Да не смотри ты на меня так. Мне твои глазищи ни к чему. Как рассказал станичник про мальчишек, я сразу понял, что ты. Почерк у тебя особый, – Климов встал и прошелся по кабинету, зачем-то выглянул в окно, вернулся к столу и медленно выговорил: – Посажу я тебя в острог. И отправлю потом по этапу.
Пашка приподнялся, быстро сунул руку в карман и протолкнул деньги в штанину. Теперь, когда он встанет, червонцы свалятся в тайник.
– Руки! – Климов брякнул наганом о стол. – Встать! Кругом!
Пашка повиновался. Он почувствовал, что ствол нагана уперся между лопаток, а рука Климова обшарила пустой карман.
– Садись, паршивец. Думал, стрелять собираешься. Испугался, – Климов облегченно вздохнул. – Сказал, посажу, значит, точка. На первой же краже и сгоришь. Предупреждаю.
Пашка опустился на стул.
– Ты знаешь, что такое... – Климов запнулся, стал оглядывать стол, потом взял какую-то книгу и заглянул в нее, – что такое презумпция невиновности? Не знаешь. Я тоже не очень, – он на секунду замолчал, потом продолжил: – Такие дела, Павел. Чтобы посадить тебя в острог и отправить потом по этапу, я должен сначала доказать твою вину. Вот ты украл...
– Не крал я, начальник, – Пашка перекрестился.
– Украл, – спокойно сказал Климов. – Ты знаешь, и я знаю, что украл, а посадить тебя не могу.
Пашка попытался опять перебить, но Климов поморщился и застучал трубкой по столу.
– Не хочу я тебя сажать, очень не хочу, Павел, но работа у меня такая... Поэтому, Павел Антонов, если ты воровать не прекратишь, я тебя поймаю с поличным и тогда... Понял?
– Зря вы горячитесь, гражданин начальник, – Пашка развел руками. – Не ворую я.
– Я тебя предупредил, – сказал Климов и кивнул на дверь. – Иди пока.
Пашка спустился по лестнице, прошел два квартала и только тогда оглянулся. На хвосте никого не было. Не пойдет он к этой Нинке. Пусть сама ищет. А начальничек-то ничего. Ушлый. Все знает. И имя, и фамилию, и сколько лет, и про отца с матерью.
– Америка! – путаясь в штанах, к нему бежал шкет с папиросами. – Дело есть. И зашептал в самое ухо:
– Тебя Серый ищет. Сказал, чтобы ты шел в “Три ступеньки”.
– На, держи, – Пашка протянул мальцу червонец. – Завязал я.
– Эх, верное дело было, – вздохнул малец. – Неужто догадалась уголовка?
– Топай, шкет, – Пашка отвернулся.
– Я всегда на своем углу, Америка, если что – свистни.
Пашка сдвинул на затылок шляпу. И откуда он все знает, этот мент? Рассказать Серому или нет? А может, и не ходить? Может, переждать? Деньги есть. Осесть у той же Нинки и переждать? Но ноги сами несли его к “Трем ступенькам”.
На стене старого четырехэтажного дома красовалась вывеска ресторана “Встреча”, но никто в округе такого ресторана не знал, заведение было известно как трактир “Три ступеньки”.
Трактир находился в полуподвале старого дома. К тяжелой дубовой двери вели три щербатые ступеньки. Зимой Пашка не вылезал из этого заведения.
К вечеру здесь собирались деловые люди со всей округи. В задних комнатах начиналась крупная игра. Со двора заскакивали ребятишки с горячим, левым товаром, шептались с хозяином заведения, отцом Василием (так его звали за привычку непрестанно креститься). Потом рассаживались в зале за круглыми столами. Заходили погреться девочки, и начинались “свадьбы”, или “крестины”, или “поминки”.
Гульба всегда имела какое-нибудь пристойное название. Гуляли тихо, говорили чинно и понимали друг друга с полуслова. За всю зиму Пашка не помнит ни одной драки или скандала. В случае надобности предложение “выйти во двор” делалось как бы между прочим. Скандалист в залу не возвращался, и о нем никто не вспоминал.
Но ранней весной появился Серый. Он вошел с двумя здоровыми флегматичными парнями, которые за весь вечер не сказали ни слова. Отец Василий поклонился новым гостям еще ниже обычного и обслужил их сам.
Позже Пашка узнал, что Серый с хозяином “Трех ступенек” – старые знакомые.
В тот вечер Серый скромно сидел в углу, ничего не ел и почти не пил. Он внимательно и подолгу рассматривал каждого посетителя, изредка подзывал хозяина и что-то у него спрашивал.
Пашке новичок не понравился сразу. Не понравилась подобострастность отца Василия. Не понравились серое, в темной сыпи лицо, оловянный взгляд больших, навыкате глаз, суетливые руки, животная жадность и молчаливость спутников.
Когда захлопали задние двери, и в залу ввалился Петька Вихрь с друзьями и красавицей Варькой, Пашка понял, что быть беде. Отец Василий усадил Петьку в самый дальний угол, кивнул половым, а сам бросился к Серому и стал его о чем-то просить. Тот качал отрицательно головой и не сводил глаз с Варьки.
Пашка не видел, с чего началось, и поднял голову, только когда Вихрь вылез из-за стола, ухмыляясь, и, многозначительно засунув руки в карманы, пошел к выходу. Но Серый вызова не принял и спокойно сидел на своем месте. Тогда Петька, покачиваясь, подошел к столу Серого. Тот вынул из-под стола руку с пистолетом и выстрелил Петьке в лицо.
Громилы, сидевшие с Серым за одним столом, вскочили и направили наганы на корешей Петьки. Потом поставили их лицом к стене и отобрали пушки и финки. Делали они это быстро, ловко и явно не впервой. Самого Петьку завернули в шубу, выволокли во двор, и через несколько минут знаменитый налетчик отправился в свое последнее путешествие.
Серый в это время сидел безучастно за столом, вертел в руке пустую рюмку и поглядывал на Варьку.
Так он пришел к власти. Теперь Варька спит с Серым, а Петькины кореши у него на побегушках.
Все это не коснулось бы Пашки Америки, но в последнее время Серый стал приглашать его к своему столу. И сейчас предложение явиться в трактир ничего хорошего не предвещало.
Как только Пашка вошел, к нему подлетел половой Николай.
– Заждались тебя, Америка. В кабинет, пожалуйста, – и бросился между столиками. – Сюда.
Серый сидел на диванчике, ковырял вилкой квашеную капусту и что-то выговаривал Варваре. Увидев Пашку, он довольно улыбнулся и, видно, заканчивая разговор, сказал:
– Говорю, собирай шмотки, значит, амба.
Варька зевнула, потянулась и подошла к Пашке.
– Пашенька, родненький, – она обняла его за плечи и заглянула в глаза. – Хоть ты заступись за меня.
Пашка резко отстранился. Уж он-то точно знал, что ласки Варвары добром кончиться не могут.
Серый нахмурился.
– Сказал, иди, не лапай парня. Он мне еще нужен.
– Хочешь меня рядом с Вихрем положить? Не выйдет, – сказал Пашка, глядя в потолок.
– С каким Вихрем, Пашенька? – спросила удивленно Варвара. И было в ее вопросе столько равнодушного недоумения, что Пашка, не зная, что ответить, растерянно смотрел ей в глаза.
Из-за портьеры выскользнул отец Василий и подтолкнул Варьку под крутой локоть.
– С богом, Варварушка. Иди с богом. Не гневи мужика понапрасну. Колька! – крикнул он визгливо, а когда рыжие вихры полового просунулись в кабинет, елейным голосом сказал: – Избави тебя бог, Николушка, без вызова в кабинеты заходить. В зале будь. В зале. А я здесь сам уж по-стариковски обслужу дорогих гостей.
Пашка стоял в стороне и недовольно поглядывал то на Серого, то на причитающего хозяина. За тонкой перегородкой шумела пьяная компания. Серый кивнул на нее и пробормотал:
– Передай, отец, чтобы смотрели в оба. И не напивались бы до зеленого змия.
– Выполню, сынок, – хозяин сменил скатерть, расставил чистые приборы и ушел.
Пашка сел, налил водки и выпил. Серый явно был не в себе и расхаживал по тесному кабинету.
– Что за разговор? – спросил Пашка, выпил рюмку и взял горсть маслин.
– Ты свой в доску, Америка. Хочу с тобой покумекать, – Серый наконец сел и налил в бокал квасу – Помощь твоя нужна.
– Чем это может желторотый шкет помочь червонному валету? – Пашка потянулся к графину, но Серый его остановил:
– Потом выпьем, Америка. Слушай, – он подвинулся ближе и зашептал: – Ты ведь в округе всех блатных знаешь?
– А ты?
– Я на курорте червонец тянул, моих корешей сейчас нет в городе. Тут вот какое дело, – Серый замолчал и положил на стол наган. – Разговор серьезный. Понял?
– Не будет разговора, – встал Пашка. – Мне твои дела ни к чему.
Серый вскочил и крикнул:
– Будет!
За стеной замолчали, а через секунду портьеру отодвинула обвислая физиономия Свистка.
– Звал? – спросил Свисток и наполнил кабинет удушливым перегаром.
Серый махнул рукой – подручный скрылся, и тут же появился хозяин. Отец Василий шмыгнул мимо Пашки, взял со стола наган и убрал под сюртук.
– Сохрани господь и помилуй, – он быстро перекрестился. – По-хорошему надо, сынок. Только по-хорошему. Ты говори, а я посижу с вами, рюмашечку выпью, может, и помогу советом. Сядь, Пашенька, сядь, родной, и выслушай божьего человека.
Пашка посмотрел в оловянные глаза божьего человека и решил, что лучше сесть.
– Вот и слава богу, вот и поговорим, – причитал хозяин.
– Да заткнись ты, – Пашка выругался, оттолкнул Серого и налил себе водки. – Что привязались? Один пушкой об стол грохочет, хотя за стеной бандю-ги сидят. Другой... – он опять выругался и выпил.
Серый говорил долго, хватал Пашку за плечи, грозил, потом хватался за пустой карман. Наконец Пашка вышел на улицу и побрел совершенно трезвый, хотя выпил графин водки. На свою беду, Пашка многое понял из этого разговора.
У Серого в уголовке свой человек имеется. Но последний месяц – одни неудачи. Трижды налетел на засаду. Вывод один: засунул им начальник своего парня и посмеивается. Все сгореть могут – и Серый, и тот человек в уголовке. Не знает Серый местное ворье, потому и раскрывает свои карты. Не знает, кто действительно ворует, а кто только фасон держит. Он назвал десяток имен, кого можно подозревать, и закончил: “Узнай, Америка! Озолочу. Пришьем мента, сделаем дело – и айда из Москвы. А ты, Пашка, можешь оставаться”.
Только Пашка не дурак. Если он и узнает, то его шлепнут раньше, чем этого мента. И если не узнает – шлепнут. С одной стороны Серый, с другой – уголовка. Сгорел мальчишечка.
