Игорь рос в здоровой интеллигентной семье. Между старшим братом и Игорем возрастная разница в четырнадцать лет. Игорь, как он выражается, «продукт послевоенного производства». Отец умер, когда старший уже окончил институт и уехал по распределению на восток. Там он обзавелся семьей, пустил прочные корни — стал для матери, в полном смысле слова, «отрезанным ломтем».

Овдовев, мать не помышляла о замужестве, о создании новой семьи. У нее был Игорь. Последышек. Умный, веселый лентяй. Она его не баловала. Помаленьку приучила к труду, заставила неплохо учиться. Ему трудно давался иностранный язык. Она стала изучать английский, чтобы помочь ему одолеть наиболее трудный предмет. В детстве он не любил читать, она привила ему любовь к книге, научила понимать и любить музыку, видеть красоту осеннего леса, лежа на берегу, часами слушать журчание воды в каменистой речушке.

В общем она передала ему все, что знала и умела сама. И долгие годы мать была уверена, что рядом с ней растет и взрослеет друг.

А потом началось непонятное. Сначала она убедилась, что сыну с ней становится скучно. Ее мнения, оценки, суждения перестали его интересовать. Это еще было полбеды. Вскоре он стал воспринимать их со снисходительно-иронической усмешкой. Двадцатилетний, он уже мог пренебрежительно оборвать ее на полуслове: «Ну что ты в этом понимаешь?»

С тревогой и недоумением она присматривалась к сыну.

Что случилось? Что с ним происходит? Почему с каждым днем он все дальше уходит от нее?

Во всем остальном он был тем же, прежним Игорем. Славный, общительный парень, веселый, отзывчивый друг своих друзей-приятелей, готовый в любую минуту откликнуться на чужую беду, выручить, помочь, поделиться последним рублем…

Правда, за последние годы у него образовался новый круг друзей, таких же, как он, философствующих «интеллектуалов». Многое в их спорах и рассуждениях было для нее новым и непонятным. И в этом она усмотрела причину охлаждения и отчужденности сына.

Она стала рыться в библиотечных каталогах и на полках букинистов в поисках произведений Кафки и Камю; ей было необходимо понять, в чем заключается подлинная сущность экзистенциализма и философии Хайдеггера; напряженно всматривалась она в репродукции художников-абстракционистов, пользуясь отсутствием Игоря, включала магнитофон с «новыми» записями, от которых ребята приходили в восторг, вслушивалась, пытаясь уловить в непонятном хаосе звуков то, что она привыкла называть музыкой.

Она должна была знать все, о чем с таким апломбом и увлеченьем толкует Игорь со своими сверстниками.

Это не было приспособленчеством. Она хотела понять все, чем живет ее Игорь, понять его новые вкусы и интересы.

Не для того, чтобы при случае козырнуть перед сыном и его сверстниками своей эрудицией: блестящей строкой Пастернака или толкованием образа Понтия Пилата из «Мастера и Маргариты».

Ее мучила тревожная мысль: где, во всей этой мальчишеской сумятице идей, понятий, решений, — кончается временное, наносное, юношеская дань моде и начинается подлинная зрелая убежденность.

Она приветливо встречала товарищей сына, поила их чаем, старалась приготовить к ужину что-нибудь вкусненькое, но однажды Игорь сказал ей раздраженно: «Слушай, мама, ну чего ты все время здесь снуешь, когда у меня ребята сидят? Неужели нельзя пойти в кино или к тете Наде?» И она стала уходить, потому что у них была одна комната в коммунальной квартире, а отсиживаться в общей кухне она не могла. Стыдно было перед соседями.

Однажды, когда они получили уже двухкомнатную квартиру, ранним утром она услышала из комнаты Игоря приглушенный женский смех.

Она никогда не была ханжой. Ее удивило и обидело, что сын не познакомил ее со своей избранницей. Как можно скрыть от матери, что ты полюбил и стал близким с женщиной?

Вечером произошло объяснение. Мать спросила: кто она, эта девушка, его невеста? Игорь расхохотался. Оказывается, его временная возлюбленная уже не одну ночь провела в комнате сына. И не одна она. Игорь был немного сконфужен. Он был уверен, что мать давно знает о этих ночных визитах его подруг.

Ему было стыдно за мать, за этот нелепый и бестактный разговор.

Он никому и никогда не позволит вмешиваться в свою интимную жизнь.

Мать потрясла не грубость сына. Ее поразил откровенный, ничем не прикрытый цинизм. Она искренне считала себя вполне современным человеком, понимающим взгляды и интересы молодежи. Но в данном случае… в вопросах любви и отношения к женщине…

Впервые она закричала на сына. Закричала истерично, визгливо, что это мерзость… что она не потерпит… не позволит…

И тогда Игорь спокойно и миролюбиво посоветовал ей принять валерьянки и успокоиться. А затем предложил разойтись — разменять квартиру на две отдельные комнаты.

Правда, — сказал он, — теперь она стала менее навязчивой со своими проповедями ветхозаветной морали, от которой разит плесенью, перестала ввязываться в его разговоры с друзьями. И все же он устал от этой нудной опеки, ему надоело вечное соглядатайство, молчаливые тревожные взгляды, кислые мины, когда он приходит домой выпивши…

Он хочет быть свободным и независимым. Он не выносит, когда кто бы то ни было пытается влезать в его внутренний мир.

Они не разошлись. Потому что она не представляет себе жизни без Игоря. Так и живут они под одной крышей: он — свободный и независимый, со своим неприкосновенным «внутренним миром», и она — притихшая, опустошенная, очень постаревшая, тоже со своим внутренним миром, до которого ее сыну нет никакого дела.