Глава XIV
Дорога в тысячу километров начинается с первого шага
1
Девушка в райкоме комсомола, куда Анатолий пришел, чтобы стать на учет, очень удивилась, узнав, что в детских воспитательных колониях есть комсомольские организации. Как же так: в колониях собраны нарушители и даже несовершеннолетние преступники, а их там принимают в комсомол?
Такое недоверие оскорбило юношу. Если бы эта девчонка знала, как много он выстрадал, прежде чем заслужил право на получение этой книжечки с изображением Владимира Ильича Ленина!
— Еще станешь утверждать, что я не я, не Анатолий Русаков, не комсомолец, а выдаю себя за него! — вспылил Анатолий.
— Что ты… Я просто не в курсе… Я не хотела тебя обидеть… — пыталась успокоить его девушка, но Анатолий наговорил ей много резких слов и под конец заметил, что «райкомовцам надо бы получше знать жизнь».
Замолчав, он устыдился своей горячности. Эх, и досталось бы ему сейчас от Ивана Игнатьевича за невыдержанность! А почему он сорвался? Да потому, что очень хотелось забыть свой позор, свое горе. Во всяком случае, больше не ворошить его. До чего же стыдно говорить людям, что ты прибыл из колонии. А тут приходится даже объяснять подробности.
— Подожди минутку, — сказала девушка, вышла и очень скоро позвала его к секретарю райкома.
Смуглый юноша со сросшимися на переносице бровями встал, крепко пожал руку Анатолию:
— Сергей Порфирьев, зови просто — Сергей. Наша Валя, — секретарь кивнул на девушку, — работает недавно, не совсем в курсе дел, так что ты не удивляйся и не обижайся. Давай присаживайся. И не ершись!
Анатолий молча тер ладонью дергавшуюся щеку. Прочитав характеристику Анатолия, Порфирьев спросил:
— А ты чем думаешь заняться? Можешь рассчитывать на нашу поддержку. Среди кадровиков могут встретиться перестраховщики, бюрократы. А характеристика у тебя хорошая. Правда, упоминается о чрезмерной вспыльчивости и о повышенном самолюбии… Но и написано, что ты инициативен, настойчив, правдив, отлично выполняешь поручения. Чего же лучше! Получил специальность— слесарь пятого разряда, шофер. Поможем подыскать тебе место. Какие у тебя планы?
— Прежде всего хочу окончить десятилетку.
— Значит, тебя не надо уговаривать учиться и работать?
— Если человек сразу же по приезде, — хмуро ответил Анатолий, — достает учебники, успешно держит экзамен и его принимают в десятый класс, то я думаю, что такого агитировать не надо… На работу устраиваюсь. Обещали место на конвейере автозавода, потом — в двух местах обещали взять шофером. В общем, действую.
— Старт хорош! — одобрительно сказал Порфирьев. — Но комсомольских организаций в вечерних школах нет. Ребята состоят на учете или по месту работы, или по месту жительства. Пока не начал работать — прикрепим тебя временно к комсомольской организации райжилуправления. Не возражаешь?
— Мне все равно где.
— Что же касается твоей работы шофером на автозаводе— приветствую. Сам люблю машины. После окончания десятилетки я работал четыре месяца на заводе учеником слесаря, а когда призвали в армию и впервые посадили за баранку, даже спортом перестал заниматься— так увлекся. А ведь я был перворазрядник по тройному прыжку, заядлый футболист, играл в юношеской сборной… да что тебе объяснять, сам знаешь.
— Знаю. Сяду за баранку и «мир забыл», как говорил мой учитель, шофер дядько Грицько.
Началась беседа о моторах и автомобилях. Видно было, что дело это очень увлекает обоих. Сергей Порфирьев оказался завзятым мотоциклистом, участником спортивных гонок. Работая в райкоме, он одновременно вечером учился.
Анатолий рассказал о своем учителе, дядьке Грицько — «профессоре шоферского дела», о том, что весной ему удалось поработать в поле на тракторе.
Теперь всюду, и в деревне и в городе, — моторы: автомобили, тракторы, комбайны, мотоциклы, катера, всякие там движки… В колонии организовали сначала один кружок автодела, а потом еще пять. И он, Анатолий, помогал преподавателю.
— Даже странно, — закончил он, — почему в школах не преподают курс автодела. Это должен быть обязательный предмет и для мальчиков и для девочек. Каждый школьник, оканчивая школу, должен получить шоферские права. А то кончают школу и ни черта не умеют делать. Даже электрические пробки сменить!
— Вот видишь, даже тебе это ясно! — Порфирьев засмеялся.
— А разве кому-нибудь не ясно?
— Эх, рассказать бы тебе… Трудового политехнического образования требовал еще Ленин. Но в тридцать седьмом году почему-то ликвидировали школьные мастерские, из учебных планов исключили преподавание труда. А что получилось? Десятилетки стали выпускать белоручек, которые считают, что аттестат навеки избавляет их от физического труда и что дорога у них только одна: из школы — в вуз. У парня, может, способности к практическому делу, руки золотые, а он вбил себе в голову, что если сразу со школьной скамьи не пойдет в вуз, то, значит, пропащий человек…
Анатолий горячо перебил Сергея:
— Чепуха! Я сам слесарь и не понимаю, как бы стал учиться на инженера-автомеханика, если бы не знал, как обращаться с металлом.
— Ну вот видишь! Так это говоришь ты, рабочий человек. А есть немало иначе рассуждающих. А насчет автодела в школах ты прав. Мотор должны знать все. И еще вот почему. У молодежи огромная тяга к технике. Вчера многие увлекались в свободное время шахматами, шашками, а сегодня их тянет в технические кружки.
Малообщительного Анатолия вдруг прорвало. Чуткий ко всякой фальши и неискренности, он сразу же зачислил Сергея в свои друзья. И как это ни было неприятно Анатолию, он в ответ на искренность Сергея счел себя обязанным быть таким же искренним и рассказал о том, какую страшную цену он заплатил, чтобы убедиться в том, что честь надо беречь смолоду. А закончил рассказ об Иване Игнатьевиче и дядьке Грицько.
— Слушай, Анатолий, — предложил Сергей, — напиши статью о вашем опыте в «Московский комсомолец».
— И о пользе всеобщего автообучения?
— И об этом.
— Боюсь, не сумею…
— Ну чем ты рискуешь? Я помогу. Дело нужное.
Порфирьев сразу же уточнил срок — не позже чем через десять дней. Составили краткие тезисы, а потом разговор зашел о жизни ребят в колонии.
Прощаясь, Сергей сунул Анатолию бумажку с номерами своих телефонов, записал телефон Анатолия и сказал:
— Звони!
2
С прикрепительным талоном в кармане Анатолий отправился в клуб имени 1905 года, где помещался комитет комсомола райжилуправления. Длинный полуподвальный коридор был безлюден, но из-за какой-то двери неслись звуки баяна. Девичий голос пел о печальной рябине. Анатолий отыскал дверь с вывеской комитета.
Маленькая комнатушка была уставлена разнокалиберными скамейками и стульями. За единственным, залитым чернилами столом сидела миловидная девушка в коричневом платье с короткими рукавами.
Анатолий поздоровался, вручил ей прикрепительный талон и засыпал вопросами. Девушка оказалась дежурным членом комитета Ольгой Рузман. От нее Анатолий узнал, что в их организации — двести семьдесят комсомольцев. Они делятся на группы, по месту жительства. Русаков живет на улице Воровского? В этой группе двадцать семь комсомольцев, он будет двадцать восьмым. Кто они? Разные. Несколько домработниц, электромонтер домоуправления… Есть окончившие десятилетку и готовящиеся в вузы. Два брата Щегловы — Игорь и Василий— недавно демобилизовались из армии, учатся на вечерних годичных курсах. Костя Селезнев, например, окончил географический факультет университета и пока нигде не работает. По распределению в Забайкалье ехать не хочет, ищет место в Москве. Хорош «географ»! А она, Ольга, окончила Полиграфический институт. Русакову надо обязательно увидеться с Борисом Сущевым, комсоргом группы. Пусть Русаков почаще заходит сюда, при клубе есть кружок самодеятельности.
Оля приняла членские взносы за два месяца, записала в карточку адрес и телефон Анатолия.
Дверь сильно хлопнула, и в комнату не вошел, а почти вбежал взлохмаченный молодой человек в очках. Он сердито посмотрел на Анатолия, на Ольгу и прокричал, будто с трибуны:
— От человека надо требовать по способностям, а не так, как вы!
— Что я? — растерянно отозвалась Ольга.
— Вы формалисты и бюрократы, вот вы кто… Вам лишь бы заткнуть дырку, лишь бы поставить цифру в отчете. Галочку!
— О чем ты?
— Ага, теперь спрашиваешь, о чем? Надо было раньше, а теперь со мною нечто… нечто… — Он оглянулся на Анатолия и спросил у Ольги: — Сюда уже звонили обо мне?
— Нет… Да в чем дело?
— Ах, так! — Молодой человек несколько успокоился, пригладил волосы. — Товарищ Рузман, доведите до сведения секретаря и всего бюро мое заявление. Я согласен на любое поручение. Я не увиливаю. Но я не в состоянии, понимаете, не в со-сто-я-нии иметь дело с ворами и бандитами. Словом, я не Макаренко, не Песталоцци, не Ушинский… Давайте любое другое дело — земной шар поверну, а это… — Он развел руками.
— Да что случилось? — спросила Ольга.
— Вам, конечно, наговорят обо мне черт знает что: «Розанчиков не справился, Розанчиков дезертировал»…
— А если не дезертир, так чего же ты сбежал? — насмешливо спросил вошедший рослый молодой человек, уверенно и деловито усаживаясь верхом на стул. — Ты, Славка, так орешь, что тебя даже на улице слышно.
— Я не сбежал, Юлий, я просто ушел. Если меня площадно ругают, не могу же я отвечать тем же? Вообще я не переношу грубой ругани, мордобоя, хамства, а другим аргументам эта шпана не внемлет.
— Так ли? — спросил Анатолий, уже понявший, в чем дело.
— Попробуйте сами с ними!
Оказалось, что Станиславу Розанчикову поручили помогать работникам детской комнаты отделения милиции. А те попросили его заняться тремя школьниками, которые перестали учиться, бросили школу. Надо было выяснить, кто дурно влияет на них, уговорить их снова пойти учиться. Мальчишки при первой же встрече высмеяли и обругали Розанчикова. Он пошел жаловаться в милицию. Там развели руками и предложили снова пойти и «найти контакт» с ребятами. Розанчиков наотрез отказался. Ему заявили, что в таких помощниках детская комната не нуждается. А об отказе Розанчикова будет сообщено в комсомольский комитет.
— Помню, — сказал Юлий, — несколько девиц отправились помогать ловить околачивающихся возле кино парнишек— спекулянтов билетами и попрошаек, которые клянчат «десять копеек на билет». Мальчишки встретили их матом. Девицы больше не являются в детскую комнату милиции, но то девицы, а ты же не девица…
— Не по мне это, пойми.
— Как же так? — насмешливо поглядывая на Розанчикова, спрашивал Юлик. — Двадцатилетний комсомолец, берущийся шар земной повернуть, испугался трех четырнадцатилетних!
Анатолий засмеялся.
— Нечего зубы скалить, — обиделся Розанчиков. — Побыл бы ты с этими бандитами, не то бы запел.
— Нашел чем пугать, — отозвался Анатолий. — Ну какие же это бандиты? Сбежал от малявок. Конечно, смешно!
— А мне не смешно! Тебя бы на мое место. Попробуй поговори с Витякой Полянчуком!
— И не таким пыл охлаждал…
— Где же это ты «охлаждал»?
— В колонии.
— Вот и отлично! Изумительно! Замечательно! — закричал Розанчиков. — Простите, товарищ, как вас, не знаю… Юлик, перед тобой готовый Макаренко! Я уступаю ему всю славу и весь почет. Честь и место! Он — вместо меня. Договорились, Юлик?
— Гм… товарищ — новый… Ты знаешь, что такое детская комната при милиции? — спросил Юлий, обратясь к Анатолию.
— Нет, нет, на меня не рассчитывайте. С меня хватит милиции… Не по мне это.
— Ага! Только услышал, а уже трусишь, — бросил Розанчиков, сообразивший, что заменить себя этим рослым парнем — единственная возможность избавиться от неполюбившегося поручения.
Если бы Анатолий не задержался в комитете, разговаривая с Ольгой, если бы Анатолий сгоряча не выпалил — о своем опыте в колонии, если бы Розанчиков не стал «подначивать»… Но как бы то ни было, а через полчаса в кармане комсомольца Русакова лежало направление, в котором его рекомендовали в члены бригады содействия детской комнаты Н-ского отделения милиции.
— Тебе там помогут, — обещал Юлик, — там работают комсомольцы, студенты юридического факультета.
3
Анатолий сошел с троллейбуса у Зоологического парка и направился в отделение милиции. Ему был хорошо известен этот адрес: тяжелые воспоминания связаны с ним… Встретившийся милиционер на вопрос о детской комнате указал коридор и дверь.
Возле этой двери Анатолий услышал сердитый шепот.
— Да ты не бойся, сынок, — поучал взрослый. — Тебя даже пальцем никто не смеет тронуть. Так чего же ты трусишь?
— А зачем я буду валить на других, если стекло разбил я?
Отец оглянулся:
— Тверди одно: «Я никакого стекла не разбивал, а кто разбил, не знаю, не видел и не слышал. И потом…»
— Показательный урок вранья? — презрительно сказал Анатолий. — Потом сами проклянете тот час, когда обучали сынка этому искусству.
Мужчина умолк и увлек подростка в глубь коридора.
В большой комнате было людно. Слева за столом сидел белокурый молодой лейтенант милиции, а перед ним — два перепуганных мальчика и четверо взрослых. Как понял Анатолий из разговора, с мальчиками пришли их родители, школьный учитель и потерпевший — управдом. Мальчики так азартно собирали цветной лом, стремясь выйти на первое место в школе, что взломали запоры, проникли в сарай и утащили около тридцати килограммов меди.
В противоположном углу вокруг небольшого стола собралась группа молодежи: девушка и трое юношей. Девушка спросила Анатолия, по какому он делу, но ее перебил худенький смугляк в очках. Он пристально взглянул на Анатолия и властно выбросил вперед руку:
— Ни слова! Я определяю! Вы преподаватель токарного или слесарного дела в ремесленном училище?
— А верные тому признаки — неотмытые следы машинного масла на руках, — добавил долговязый юноша, усевшийся на уголок стола.
Первый поправил очки, строго взглянул на Анатолия и продолжал:
— Сегодня у вас выходной день…
— Судя по парадному костюму, — пояснил второй.
— Вы настроены романтически и ищете дел, достойных либо Макаренко, либо Шерлока Холмса. Я угадал? — спросил брюнет.
— Почти… — ответил Анатолий. — Я направлен сюда комитетом комсомола в бригаду содействия…
Он с интересом осмотрел этих бойких, веселых молодых людей, вспомнил разговор с секретарем комитета и, многозначительно помолчав, сказал:
— Ну, теперь я буду определять. Вы — студенты. Не отпирайтесь. Дальше… Вы не медики и не педагоги. Это ясно. Вы — будущие юристы. И вы — комсомольцы. Так?
— Как вы узнали? — удивленно воскликнула девушка. Она встала и протянула руку, назвав себя — Ася Ларионова.
Это была миловидная, пухленькая блондинка с пышными волосами, прихваченными на затылке лентой.
— Знакомьтесь — Роман Панин, а это, — Ася показала на брюнета в очках, — Изя Шербрук. А вот этот товарищ, — она строго посмотрела на молчаливого коренастого блондина, развалившегося на стуле, — Гелий Сенковский.
— Хотя Гелий и двоюродный брат водородной бомбы, — сказал долговязый Панин, — но крайне инертный индивид, он не находит интереса в нашем деле и готов дезертировать.
— Да, здешние дела не по мне, — ответил Сенковский. — Меня интересуют серьезные юридические казусы, запутанные преступления, а не дела о разбитых носах…
— Так как же мы решим с Витякой? — напомнила девушка бригадмильцам.
— Я уже сказал, — раздраженно отозвался Панин. — Для парня единственное спасение — колония.
— Но ты же знаешь, Роман, что мать возражает.
— Дадим возможность нашему новому коллеге блеснуть талантом. Послушаем, что он посоветует.
— Но я не знаю, кто такой Витяка. И сдается мне, что вы чересчур легко посылаете в колонию. Лучше без нее…
— А почему вы так авторитетно заявляете?
— Потому, что побывал в колонии. Так что же происходит с Витякой?
— Представьте себе, — начала Ася звонким голосом, — комнаты в подвальном этаже, в бывшем бомбоубежище многоэтажного дома. В одной из таких комнат живет мать и тринадцатилетний сын Виктор. Отец погиб на фронте. В комнате вместо стола — старый ящик. Нет стульев. Спят на тюфяках, на полу. Мать, сравнительно молодая женщина, не хочет работать. Мы подыскали ей место истопника — отказалась, место лифтерши — отказалась, в курьеры не хочет. Не идет ни на фабрику, ни на завод, хотя в нашем же районе полно объявлений о наборе рабочих.
— Почему?
— Дело в том, что она была шофером первого класса, очень гордилась этим, проштрафилась и теперь лишена водительских прав. Это обиженный, обозленный, истеричный человек. А раньше она была совсем другой. Когда началась война, она в колхозе первой из женщин села на трактор. В газетах печатались ее фотографии. Потом — эвакуация со всем колхозом. Села за руль грузовика, работала так, что оставила позади мужчин, стала известной ударницей, бригадиром автоколонны на важной военной стройке. Наградили ее орденом. О своем методе работы она рассказывала по радио, писали о ней газеты. И вот, после войны — авария! Суд. Отобрали права. Она обозлилась, приняла это, как тяжелую обиду. Так-то, мол, отплатили за все? Теперь к ней не подступиться. Перебивается случайной работой, стирает белье, убирает квартиры и… пьет. Говорить с ней невозможно — всех посылает к черту. Витяка без всякого надзора. Когда я вошла к ним, Витяка писал, лежа на полу. Жуть! Трудная женщина!
— Трудная! — согласился Анатолий, а сам подумал: «Ну чем ты там можешь помочь, милая девочка?»
Ася будто поняла, о чем он думает, и нахмурилась.
— Я просто ахнула. Побежала к председательнице домовой комиссии содействия — жене инженера. Достали две кровати, стол, четыре стула, а Полина Полянчук отказалась это принять. «Я, говорит, не нищая, чтобы брать милостыню. Сама заработаю, тогда куплю, а насильно в комнату поставите — поломаю, выброшу. А что пью — так до этого никому нет дела. Что хочу, то и делаю». Тогда я, — глаза Аси стали широкими, — пригрозила, что мы передадим дело в суд, и ее лишат материнства. Ах, если бы вы только видели, как она перепугалась! Разрыдалась, обещала исправиться.
— И вы верите ей?
— Не знаю. У нее абсолютно нет никакого представления о том, как надо воспитывать сына. Она не знает, где с сыном надо лаской, а где таской. Витяка убегает от побоев на чердак или в котельную. А когда является домой с повинной, мать бьет его так, что соседи вырывают его из ее рук. Мальчишка безнадзорный. Теперь он бросил школу. Хулиганит. Имел семь приводов в милицию. Стал воровать по мелочам. Вчера я разыскала Витяку на чердаке. Позвала домой. Не пошел и ругался последними словами. Тогда я привела Изю, и мы вдвоем тащили его, вернее, тащил один Изя, а я помогала.
— Этого милого мальчика, — обратился Изя к Анатолию, — директор школы характеризует так: невыдержанный, шкодливый, раздражительный, неусидчивый.
— Привели домой, — продолжала Ася, — соседи подняли крик: «Вон его!» Мы хотели послать Витяку на лето в пионерский лагерь, а мать не пускает. «Я, говорит* его так люблю, что нет мне без него жизни».
— Парень погибает на глазах, — подхватил Изя, — парень погибает от этой… я не подберу слов, материнской любви. Мы уговаривали Полину дать согласие на то, чтобы послать Витяку в колонию. Там бы он окончил школу и получил бы специальность. А она в крик: «Только через мой труп!» Театральный эффект!
— Да, эффект, но нам от этого не легче… — Ася развела руками.
— А ведь есть такие мамы, которые не только просят, — сказал Изя, — но даже умоляют, требуют послать своих сынков и дочек в колонию. А эта — ни за что!
— Некоторые просто хотят отделаться от «трудных» детей, — заметил Панин. — Это иногда бывает в неблагополучных семьях. После развода появляются новые «папочка» или «мамочка». Являются они сюда и просят послать пасынка или падчерицу в колонию, как «неисправимых». А проверишь — ребята хорошие.
— На Витяку уже нацелились воры, — предупредил Изя.
— Откуда вы это знаете? — взволнованно спросил Анатолий.
— Есть сведения. Полина дождется того, что этот Витяка выкинет такое!.. Тогда он попадет в колонию, но уже не в воспитательную, а в трудовую.
— Вот теперь и решайте, как спасти мальчика, — подытожил Панин.
— Я бы сделал так: мать устроил шофером, вернул бы к любимому делу, а уж потом решил — стоит ли посылать сына в воспитательную колонию, — сказал Анатолий.
— Но ведь она лишена шоферских прав по суду.
— Надо добиться досрочного возвращения ей прав, хотя бы с условием работать не в Москве.
— Пробовали, — сказал Изя, — ничего не получилось, да и она не хочет писать ходатайств. Болезненная обидчивость…
— Опять начинается сказка про белого бычка? — подал свой голос Сенковский.
— А что ты предлагаешь, кроме поучений? — в сердцах спросила Ася. — Раскачиваться на стульчике и цедить сквозь зубы?
— Меня это уже не интересует. Я переключаюсь на взрослые дела. Пусть новый энтузиаст решает.
— Хотите, я займусь этим делом? — предложил Анатолий.
Панин с шутливой торжественностью потряс поднятыми руками, призывая небо в свидетели.
— Я вам помогу, — обещала Ася.
Анатолий попросил адрес Витяки.
4
Между тем молодой лейтенант, к которому все обращались то со словами «товарищ Хлопунов», то «товарищ лейтенант», закончил в своем углу разбирательство дела и сдержанно, но строго выговаривал провинившимся. Один из мальчиков, забыв о платке, судорожно зажатом в правом кулаке, вытирал кулаком мокрый нос, второй как завороженный уставился на лейтенанта.
Мать первого, нервная, строгая пожилая женщина, толкала его в спину, чтобы сидел прямо. Мать второго с нескрываемым ужасом глядела то на сына, то на лейтенанта. В ее сознании не укладывалось: как ее сынок, такой' милый, послушный, и вдруг… Привод в милицию за воровство! Что скажет муж, соседи?
Завуч школы подавал реплики, пытаясь доказать, что школа здесь ни при чем, что перегибов в сборе металлолома не допускалось и давления на ребят не было.
Лейтенант попросил Асю Ларионову занести в карточки все необходимые сведения о виновниках. На первый раз им прощалось, но за их поведением должны строже наблюдать и родители и школьные воспитатели. О своем проступке ребята обязаны доложить пионервожатой.
Виновники и свидетели подписали протокол допроса, и ребята поклялись честным пионерским словом никогда не совершать того, что позорит честь пионера. На прощанье лейтенант, встав из-за стола, сказал им несколько слов в назидание:
— Выполняйте общественное дело, например сбор металлолома, не для личной славы, не очертя голову, но думая об общих интересах. А у вас что получилось? Ценой обмана и воровства вы захотели отличиться и завоевать первенство. Вы обманули товарищей и нанесли ущерб хозяйству дома, в котором живете. Поступок этот позорный для пионера. Думаю, что никогда с вами больше не случится такого. Пусть это будет уроком на всю жизнь! А теперь выйдите в коридор и там подождите.
Ребята, опустив голову, пунцовые от стыда, вышли.
Обе матери горячо обещали уделять больше внимания сыновьям и корили завуча за непорядки в школе, за излишнюю парадную шумиху в школьной жизни. Завуч не остался в долгу. Он напомнил, что отцы и матери частенько пропускают родительские собрания.
— Было бы хорошо, — закончил завуч, — если бы товарищ лейтенант пришел на пионерский сбор в школе, побеседовал с ребятами.
Посетители ушли. Анатолий доложил лейтенанту о себе, отдал направление.
— Очень хорошо, — сказал лейтенант Хлопунов. — Вот тебе на выбор несколько дел.
Происшествия были самые различные. Мальчик украл апельсин с прилавка, дважды не ночевал дома, а теперь не является в школу. Надо было посетить мать, соседей, школу и выяснить причины такого поведения. Двое ребят во дворе выбили мячом стекло, четвертое по счету. Недавно там же группа мальчишек перебила из рогатки все электролампочки в двух подъездах.
Подростков, бросивших школу и не желающих учиться, пытались устраивать на работу через детскую комнату. Один из них жаловался на плохое к себе отношение на фабрике игрушек. Надо поехать на фабрику, выяснить и помочь. Были и более сложные дела.
— Начнете дежурить в конце недели, — сказал лейтенант. — А сейчас заполните анкету, почитайте инструкцию о своих правах и обязанностях, затем получите удостоверение бригадмильца. Не уходите, разберем при вас одно дельце.
Лейтенант попросил Панина позвать Леонида Ушкова.
— Этот паренек, — объяснил лейтенант, — сын инженера. Отец умер. Сын бросил школу, спекулировал билетами возле кино. Есть подозрения и в худшем…
5
Вошел ладный подросток лет шестнадцати в синей курточке на «молнии», светлее волосы аккуратно зачесаны назад. Не глядя в глаза присутствующим, он сел, опустил красивое лицо и, опершись локтями на колени, принялся теребить кепку. Лейтенант расспрашивал его и записывал. Ушков не изворачивался и не юлил, отвечая, волновался. Он так и сказал о себе — «я запутался».
Отец его умер пять лет назад, в 1948 году. Мать раньше работала на фабрике, а сейчас шьет на дому. За отца они получают пенсию — 500 рублей в месяц. Леонид учился не очень прилежно, все больше на тройки… А прошлой зимой месяц болел, из школы никто не пришел навестить. Когда выздоровел, то на радостях провел день в кино, а домой вернулся будто после занятий. Потом так и повелось: ходил будто в школу, а на самом деле в кино. Некто Егоров, бросивший учиться, спекулировал билетами. Он связался с этим Егоровым. Потом они поссорились.
— В пригородных поездах ездил? — вдруг спросил лейтенант.
— Ездил.
— А часы снимал?
— Нет… этого не было. Нет, — А куда ты ездил? Зачем?
Этого Ушков не мог толком объяснить.
Лейтенант перегнулся через стол:
— Ну, так я тебе скажу. Тебя Егоров возил. Да?
— Он.
— А для чего?
— Да просто так… Поехали по Казанке, прогулялись…
Лейтенант покачал головой.
— А Егоров рассказывал тебе, как с пьяных пассажиров снимают часы?
— Рассказывал…
— Это был первый урок. Понял?
Ушков молчал.
— Продолжай.
Если бы Ушков не оставался два раза на второй год, он был бы уже в девятом, а теперь даже седьмого не закончил. Он очень хотел бы поступить в Одесское или Ленинградское мореходное училище. Ездил в Министерство морского флота, ему сказали, что требуется образование не ниже семи классов. Мать уверена, что он окончил семь классов, а ему еще придется сдавать экзамены.
Ларионова спросила:
— А почему же мать в школу не пошла?
На это Ушков ответил:
— Ну и правильно делала, что не шла. Я ведь от нее все скрывал. Да если она узнает всю правду, она умрет. У нее же плохое сердце…
Несколько раз Ушков повторил:
— Я по отношению к маме да и к самому себе — сволочь.
— Ты о деле, о деле, — напомнил лейтенант, — громких словечек не надо.
А что о деле? Сейчас он, Леня, «подытоживает», и ему непонятно, почему он шлялся, бездельничал. Ох, как тяжело, противно… Пусть верят или не верят, но он дает слово исправиться, только не надо вызывать мать, не надо ничего говорить о нем, иначе она умрет. У нее очень больное сердце…
Слушая, Анатолий волновался не меньше Лени Ушкова. В нем он узнавал и себя в прошлом. Врет ли Ушков? Да, кое-что, видимо, скрывает. Но всего этого недостаточно для того, чтобы послать в колонию. Такому надо помочь попасть в мореходное училище.
Лейтенант сказал, что он не будет беспокоить мать, если Леня Ушков твердо обещает учиться и, главное, не обманет его доверие.
Ушков снова горячо обещал исправиться и ушел.
Анатолий сидел молча.
— Как думаешь, не обманет? — спросил лейтенант.
— Надо верить! — вырвалось у Анатолия.
— Одной веры мало, — сказал лейтенант. — Надо поговорить с директором школы, с классным руководителем. Настоящий друг нужен Ушкову. От старых друзей он отошел, а где найдет новых? Может быть, ты возьмешься поддержать его?
— Я бы помог ему, но у меня уже есть одно дело: Виктор Полянчук с улицы Воровского.
Лейтенант поставил на стол большой, тяжелый ящик. На извлеченной из ящика карточке значились те проступки Виктора Полянчука, о которых Анатолий еще не знал. Он сделал выписки из карточки и вдруг вспомнил Пашку, парнишку в «лондонке», Пашку Лопухова — дружка Боба Троицкого. Анатолий спросил, нет ли материалов о нем, и лейтенант вынул карточку Павла Васильевича Лопухова, 1941 года рождения, имевшего пять приводов.
— Знакомый? — поинтересовался лейтенант.
— Да, — отозвался Анатолий, — я подозревал…
— Пашка Лопухов замешан и в дела тех двух школьников, с которыми я беседовал.
— Каким образом?
— Пашка Лопухов сказал им о меди в сарае и сунул им ломик. Ребята чуть нажали ломиком, и скобы запора вылетели. Значит, эти скобы были заранее ослаблены. Понял? Зачем же Пашка навел мальчишек на этот сарай? Дело в том, что, кроме меди, там хранилось имущество какой-то строительной конторы. Если бы соседи не заметили ребят, Пашка потом вытащил бы все и продал на рынке, а в случае чего — виноваты ребята! Но он не донес бы на них. Он бы шантажировал их и толкнул на новое преступление.
— Тертый калач!
— За ним кто-то стоит, покрупнее, чем он, — заметил лейтенант. — Ну, а ты что знаешь о Пашке?
— Знаю, что он приручает одного паренька, Боба Троицкого.
— Боб Троицкий? — повторил лейтенант, стараясь что-то припомнить. — А ну, посмотрим в картотеке.
— Что вы! — возразил Анатолий. — У вас он, конечно, не был.
— Посмотрим, посмотрим карточки.
В алфавитном ящике на букву «Т» оказались сведения и о Бобе — Борисе Павловиче Троицком.
— Да, тот самый Боб. 1941 года рождения… проживает по улице Воровского… один привод.
— Вот так штука! — Анатолий был поражен. — Как же это он… Родители, вероятно, не знают.
— Надо будет вызвать родителей Бориса Павловича Троицкого, — распорядился лейтенант, обращаясь к Асе, и пояснил — Давно пора вызвать, а руки не доходят.
— Не надо вызывать родителей, — горячо возразил Анатолий. — Я Троицких немного знаю. Я сам пойду к ним и выясню. Беру Боба Троицкого на себя.
Лейтенант засмеялся:
— Не много ли на первый раз? Сразу три дела: Леня Ушков, Виктор Полянчук и Троицкий. Ну хорошо, запишем всех троих за тобой. Но тогда тебе придется заняться и Павлом Лопуховым. Впрочем, с ним сложнее, да и опаснее. Не знаю, справишься ли ты… Это надо поручить более опытному.
Лейтенант испытующе посмотрел на бригадмильцев, горячо споривших за соседним столом.
— Да ведь и я не из робких, — поспешно возразил Анатолий.
— Дело не в смелости, а в опытности. Надо знать воровские повадки и прочее.
— Да я же побывал в детской колонии. Активист. Помогал воспитателю. Был членом комсомольского комитета.
— Так ты же для нас находка! А я было принял тебя за другого. Мне звонили из райкома, что пришлют комсомольцев из ремесленного училища. — Лейтенант с большим интересом посмотрел на Анатолия. — Вот на что надо обратить внимание: Ушков, Лопухов, и эти два школьника с цветным ломом, и Борис Троицкий — все из одной школы. Почему среди других она как бельмо на глазу? И даже не вся школа, а в основном ученики шестого класса? В чем дело? Влияние Пашки Лопухова? Только ли это? Поговори с директором, с классной руководительницей, с пионервожатой, особенно с ней. Может быть, комсомольцы старших классов возьмут шефство над шестым?
В заключение лейтенант посоветовал Анатолию набросать план действий и попросил зайти послезавтра к пяти вечера. Удостоверение бригадмильца он оформит Русакову в следующий раз, после более подробного инструктирования.
«Вот тебе и Боб! — думал Анатолий, выходя из детской комнаты. — Скажи родителям — не поверят, обидятся. Да и не с них надо начинать. Поговорить с Бобом? Или начать с Пашки? Начну-ка я, для практики, с Витяки», — решил Анатолий. Но когда же к нему идти? Сегодня? Сейчас? А когда же он, Анатолий, будет работать и учиться? Пожалуй, прав Коля. Без точного расписания толку не будет. Придется начать с расписания: часы работы, учебы, бригадмильство. Но как составишь расписание, если неизвестны часы работы?
6
Дома на столе лежала записка. Мать подробно писала, где стоит борщ, котлеты, кисель, соленые огурцы. Анатолий отломил кусок ржаного хлеба, густо посолил, взял любимый роман Жюля Верна о капитане Немо и улегся на диване.
Вскоре пришла с работы Ольга Петровна. То, что Анатолий не захотел обедать без нее, радовало, но ведь сыну надо регулярно питаться. О пользе правильного режима Ольга Петровна говорила даже за обедом. Анатолий соглашался и поддакивал. Мать пристально взглянула на него и тихо спросила:
— Что случилось?
— Ничего особенного, только… Ты знаешь, мама, я стал бригадмильцем.
— Боже мой, зачем тебе это?!
— Мне, может быть, и не очень нужно, да ведь комсомольское поручение. Значит, надо выполнять.
— Откажись! Возьми сто более трудных поручений, но только не это. Ну, пусть кто-нибудь другой. Ведь ты и так… Это невозможно!
— Что значит «и так»? — Анатолий начинал сердиться.
— Ну, я не так выразилась. С хулиганами связываться опасно. Давай посоветуемся с дядей.
— Вот что, мама, уж если я взялся, значит, буду делать. Ты ведь знаешь, какой я упрямый. Не спорь…
Идея! А не пойти ли нам в кино? Ты видела индийский фильм «Бродяга»?
— Нет.
— В «Ударнике» идут сразу две серии.
— Так ведь билетов не достанешь. Разве что у перекупщиков.
— Это я, бригадмилец, буду поощрять спекулянтов? Да ты что? Если увижу перекупщика, то обязан задержать его.
— Час от часу не легче! А я должна тебе помогать?
— Конечно! — Анатолий засмеялся…
