Глава XII
Друзья встречаются вновь
1
Весь день Анатолий просидел за учебниками.
Заниматься русской литературой по учебнику Поспелова и Шабловского было не так-то просто. Попробуй пойми и полюби поэму «Медный всадник», если авторы учебника объясняют ее так: «…Реалистическая установка всего произведения, стремление к правде и естественности речи привели к той особенности в построении стиха, в силу которой он приближается к разговорно-прозаическому складу языка: смысловые паузы, не совпадая с ритмическими, дают перевес логическому идейному содержанию фраз над музыкальным оформлением».
Анатолий побежал к Лике за разъяснениями.
Трижды за это время Анатолий приходил к Лике, и она экзаменовала его, подсказывала ответы, учила конспектировать прочитанное. Агния Львовна была вежлива, поила Анатолия чаем и намекала, что помощь дочери — это «услуга за услугу».
Накануне экзамена Лика волновалась больше, чем Анатолий. Он позвонил ей вечером, поблагодарил за помощь, был весел, шутил. Его приняли в десятый класс.
— Экзаменовала меня учительница русского языка Евгения Павловна, — торопливо рассказывал, он. — Она же будет у нас и классной руководительницей. Ребята меня пугали — «зарежет», спросит не по учебнику. Увидел я ее и вначале, честно говоря, испугался: высокая, глаза строгие, волосы седые, даже серебряные, а лицо хоть молодое и румяное, но непреклонное. Ну, думаю, пропал! А она стала расспрашивать меня, откуда я, да где учился, да какие книги люблю читать. Я — все начистоту. А она не испугалась и даже не удивилась моей биографии дурацкой. Так хорошо, душевно стала улыбаться. А потом начала спрашивать по программе, даже помогала отвечать наводящими вопросами. Поставила тройку. Замечательная женщина!
— Так чему же вы радуетесь? — смеясь, спросила Лика. — Заработал человек троечку, а сияет, как пятерочник.
— Да я и сам себя об этом спросил. Плохо, конечно, что мне восемнадцать, а я только в десятом. Но лучше быть старым учеником, чем старым невеждой. А радуюсь я, потому что все же принят в десятый класс. Потому что исполняются мои желания. Потому что есть люди, которые не попрекают прошлым, не читают морали, а просто помогают. А тройка — что? Большего не заслужил. Вот увидите, Лика, я на пятерки буду у нее учиться.
— Какой пыл, какое красноречие! А я-то поначалу подумала: до чего же Анатолий сдержан и робок. Ну признайтесь, что вы влюбились в эту Евгению Павловну.
Ей-богу, влюбились!
— Признаться? — Голос Анатолия стал совсем тихим. — Что ж, можно и признаться… Я, Лика, действительно влюбленный. Только не в нее, а в вас…
В трубке послышался легкий насмешливый свист. А затем девушка сказала нарочно строгим голосом:
— Во-первых, учащийся Русаков, неправильно говорить «я влюбленный в нее». Надо — «я влюблен». Во-вторых, никогда не следует бросаться такими словами, даже шутки ради. Или вы походя говорите это каждой девушке в первые же дни знакомства? Рядом с вашей тройкой я ставлю двойку… За поведение. Нехорошо!
Анатолий молчал.
— Алло, Толя, алло! — слышался Ликин голос.—
Да откликнитесь, обиженный!
— Двойку я принимаю. А вот насчет девушек, которым я в первые же дни знакомства объясняюсь в любви… Ладно, точка! Будем считать, что я неудачно шучу. Ну, а теперь мои экзамены позади и вы избавились от скучного сидения за учебниками с каким-то Русаковым и от его дурацких и неграмотных шуток.
— Это неправда, Толя! — горячо возразила Лика. — И вы это знаете, поэтому вы не имеете права так говорить. Я очень, очень по-дружески отношусь к вам. Даже с мамой из-за вас ссорилась. Поэтому не надо портить наших дружеских отношений ни подозрениями, ни лишними словами. А сейчас я очень рада за вас, очень! С учебой теперь все будет в порядке. А как с работой? Колин автозавод или Юрин гараж?
Анатолий молчал, взволнованно перекладывая трубку из одной руки в другую. Влюблен ли он в Лику? Конечно! Она замечательная! Но если это ее обижает…
— Эх, Лика! Если бы от моего выбора зависело где работать! Это же задача с десятью неизвестными. Да, я мечтаю стать автоинженером, конструировать и строить новые автомобили. Самое желанное — попасть на автозавод. Там и вечерний техникум, и заочный институт, и народ замечательный. Но устроиться на этом заводе почти невозможно: огромный наплыв желающих. А принимают туда с превеликим отбором. Почитают мою автобиографию и сразу «от ворот поворот»… Не заслужил, мол, еще работать на таком передовом, можно сказать, гвардейском заводе. А Коля все еще выясняет… И, откровенно сказать, не уверен, справлюсь ли я с двумя делами: и отлично работать, и отлично учиться. А «отлично» — это единственное, чем может человек с «прошлым» завоевать доверие людей.
— Значит, нас мнительность одолела, робость? — насмешливо спросила Лика.
— Какая к черту робость' — рассердился Анатолий. — Просто не очень верю в успех Кол иных хлопот, да и дело это затяжное. Пока буду ждать, и Юрин гараж прозеваю. Да и там задача со многими неизвестными: работать за городом могу, а вот жить за городом, как предложил вначале Юра, не имею права из-за мамы. Правда, он обещал устроить меня при московском гараже. Посмотрим… На крайний случай — могу подрабатывать игрой на баяне в клубах.
— Вы играете? Вот не думала… Играть танцы в клубах и на вечеринках — это, конечно, не дело, несерьезно. А вот мне вы как-нибудь сыграете. Хорошо?
— Хоть сейчас… по телефону!
— Нет, до чего стал прыткий… И так ваши соседи, наверное, уже взбунтовались: целый час висим на телефоне. Лучше приходите как-нибудь с баяном.
— А ваша мама не взбунтуется, что я приду без дела?
— Не век же мне по маминой указке жить. Я взрослая.
— Лика, а вы не будете сердиться, если я попрошу вас иногда помогать мне в учебе и дальше? Вы, наверное, думаете: вот нахал, помогала, помогала, а ему все мало… Только я на жалость не бью и навязываться не собираюсь!
— Опять? Да как вам не стыдно, Толя! Безобразие! Вдруг вы становитесь каким-то непростым, ломаным. Ну ладно, кончим разговор. Жду вас с баяном.
— Лика, еще минутку. Прошу вас, присматривайте за своим братцем. Не обижайтесь, но мне кое-что очень не нравится. И пусть Боб не водится с тем, в «лондонке»… Гоните этого Пашку в шею!
— Вы думаете, Боб меня послушает?
— Надо, чтобы послушался, Лика, обязательно надо!
— Хорошо… Попробую… До свиданья, Толя…
Анатолий так и не успел условиться о дне встречи.
2
Был поздний час, когда Анатолий кончил разговор с Ликой. Лечь бы спать, да разве уснешь?
— Пойду поброжу, — негромко сказал он матери.
— Скорее возвращайся, а то буду беспокоиться! — попросила она.
Анатолий вышел на Гоголевский бульвар. На скамейках сидели парочки. По боковым дорожкам прогуливали собак. И каких только здесь не было: длинношерстные огненно-красные сеттеры, гладкие, в бело-коричневых пятнах пойнтеры, пушистые лайки, волкоподобные овчарки, маленькие, взъерошенные, отчаянные фокстерьеры.
Владельцы четвероногих вели громкий разговор о том, как хлопотно держать в городе собак и как много еще собаконенавистников.
Анатолий постоял, послушал эти разговоры, мысленно одобрил их и пошел дальше. У него было удивительное, давным-давно не посещавшее его состояние счастливой душевной взволнованности. Сегодняшний экзамен… Разговор с Ликой…
Хотелось всю ночь бродить и бродить по ночным притихшим улицам родного города…
Анатолий вышел к Кропоткинской улице и увидел людей возле черного автомобиля. «Авария», — решил он. Но оказалось, прохожие просто разглядывают машину новой марки. В этой сверкающей лаком и никелем чудесной машине все было прекрасно: обтекаемые формы, изящные линии. Гармония красоты и силы! Как любуются замечательным произведением искусства, так Анатолий любовался прекрасным автомобилем. Он подошел ближе и простоял возле машины больше получаса.
Анатолий возвращался домой, медленно шагая по пустынным и чистым улицам, что-то напевая про себя. Еще издали он заметил ребят, толпившихся возле ворот дома. Для такого позднего часа сборище было необычным. Анатолий подошел, всмотрелся и не поверил глазам! Возвышаясь на целую голову над ребятами, стоял… Хозяин! Он выглядел еще костлявее, чем когда-то. Лицо его было мертвенно-бледным.
— Здравствуйте, молодой человек, — развязно крикнул Хозяин и сделал реверанс. — Сколько лет, сколько зим! Наше вам с кисточкой! Вы меня не узнаёте?
Все благодушие Анатолия мгновенно испарилось. Кровь бросилась в голову. Кулаки сжались помимо воли.
— Здорово, ребята! — сказал Анатолий.
Подростки дружно поздоровались. Все смотрели на него с любопытством. Анатолий молча прошел мимо них.
— Эй, Мамона! Не лезь в бутылку! Я старое забыл. Пойдем выпьем! — хриплым голосом сказал Хозяин.
Анатолий сделал вид, будто не слышит.
Хозяин догнал Анатолия, когда тот вошел в подъезд, и схватил его за плечо. Анатолий стряхнул его руку.
— Слишком гордый стал. В молчанку играешь? Знаться не хочешь? Я зла не имею, хоть из-за тебя закатили меня в тюрягу. Черт с тобой, прощаю! Ты тоже не на курорте припухал…
— Ты меня прощаешь? Ты?! — Анатолий старался не кричать и рукам воли не давать. — Ты меня спроси, прощу ли я твою подлость! Это ты меня закатал! Гад! «Дружба, дружба»… А я, как щенок, уши развесил. На суде, когда понял твое предательство, спохватился было, да поздно. И каким только болваном, сосунком надо было быть, чтобы вину такого «друга» на себя брать! Иди к черту, пока в морду не дал. Уйди с глаз!
Анатолий двинулся, чтобы обойти Хозяина, но тот загородил ему дорогу.
— Я к тебе, Мамона, по-хорошему. Ценить это надо. А почему прощаю? Потому, что я сам «завязал узелок», отошел от наших. Я, может, тоже честно трудиться хочу! В лагере мне пофартило: только год с лишком пробыл там, и пожалуйста: зачет дали, потом амнистия. А почему? Перво-наперво — туберкулез мой выручил. Врачи отнеслись подходяще. Потом нормы перевыполнял. Кости трещали! Думаешь, просто было?
— Если действительно поумнел — хорошо. А теперь что тебе от меня надо? — уже спокойно спросил Анатолий.
— Когда человек предлагает выпить с ним, то отказаться — значит кровно обидеть. Такого и богу не прощают, а ты — «иди к черту»!
— Воровские обычаи мне не указ! — зло кривя губы, процедил Анатолий, и щека его задергалась. — Ты меня не пугай, а то я с испугу могу ноги с корнем выдернуть…
— Что словами бросаешься, у тебя не две головы…
— Отойди! Болтаешь, как урка, — значит, брешешь, что «завязал».
Хозяин оглянулся на толпившихся у дверей подростков и гаркнул:
— А ну катитесь отсюда!
Любопытных как ветром сдуло.
— Не сердись на меня. Это я по привычке такое болтаю. У меня сердце горит. Обидно! Ты мне не тычь старым. Пропади оно пропадом, вот те крест! Я решил жить честно, руку тебе протягиваю, а ты — «иди к черту»!
— Не руку, а водку.
— А какой разговор без водки? С приездом хотел… Ведь ты тоже на днях заявился. Значит, не хочешь перековавшемуся руку подать? А еще активист!
— Ладно. Если так, то зла я тебе не желаю, — нехотя проговорил Анатолий. — Если тебе надо будет, постараюсь помочь. Только сразу предупреждаю: дружбы у нас с тобой не получится. Ни в карты играть не зови, ни на улицу гулять, ни выпивать. А вот если острая нужда в работе будет, скажи.
— А я сразу могу сказать. — Хозяин не выпускал руку Анатолия. — Исполкомовская комиссия по трудоустройству направление дала в Фили, на стройку. Пока туда доедешь — два часа, обратно — два часа… Поэтому прошу: если что подвернется получше, ты мне моргни. И во мне не сомневайся. Что было — с тем покончено навсегда. Железно!
— Постараюсь помочь… Только смотри! Ребят здешних— подростков, вокруг себя не сбивай, свои «легенды сказки» им не напевай. Без твоего воспитания они обойдутся… Если только увижу, что ты опять шайку-лейку из мальчишек вокруг себя сбиваешь — голову оторву!
Хозяин решил было обидеться. Тоном оскорбленной добродетели он начал:
— Разве я не человек и не имею права с дружками покрутиться? Странно даже слышать такое. Я человек компанейский…
— Смотри, Санькин! — перебил его Анатолий. Не прикидывайся… Ты понимаешь, о чем речь. Помни, я словами не бросаюсь!
— Ладно, ладно, не жги глазами. Очень мне нужно нянькаться с этими пацанами… Тьфу я на них! Я хочу жить смирно, чин-чинарём, мне и здоровье не позволяет прежней дорожкой идти. Так мир, Мамона?
— Мир! — бросил Анатолий и быстро пошел наверх. Любопытные подростки заглядывали в полуоткрытую дверь подъезда и улыбались.
— «Два друга, модель и подруга», «Друзья встречаются вновь», — не без гордости сообщил им Хозяин и подмигнул.
У Анатолия от злости сдавливало горло, сжимались кулаки. Но в конце концов худой мир, как говаривала мать, лучше доброй ссоры… Давным-давно его мучил вопрос, какой будет встреча с Хозяином. Могло быть и хуже. «Война» как будто отпала. Но можно ли верить Хозяину? Действительно ли он перековался? Будущее покажет. О Хозяине можно будет судить по тому, как он поведет себя с ребятами во дворе, станет ли их портить… А вот нужно ли ждать или активно следует помочь Хозяину выбраться из болота?
Трудных вопросов было много. Одно Анатолий знал наверняка — несмотря на примирение, прежняя ненависть к Хозяину не исчезла. Перебороть ее будет не легко. Она рождена ненавистью ко всему тому, что едва не исковеркало всю его жизнь.
Он лег в постель и попытался заставить себя не думать об этом. Он уже знал: стоит только «завестись» — и все прошлое с беспощадной наглядностью возникнет перед ним, как кадры страшного кинофильма. Он долго не мог заснуть.
…Анатолий был вполне уверен в своем шоферском умении. Но ведь ездить ему приходилось главным образом на грузовой машине, по районным дорогам. А вдруг в ОРУДе на экзамене по правилам уличного движения ему зададут заковыристый технический вопрос об особенностях «Победы»? Он долго ходил из одного магазина в Другой в поисках хорошего по автомобилю учебника.
Наконец купил сразу три книги и весь вечер и половину следующего дня просидел за ними.
Перед экзаменом он сходил в Институт красоты свести татуировку с руки. Было стыдно, но еще более стыдно ходить меченым. После неприятной процедуры он сразу повеселел.
На экзамен в ОРУД собралось много народа. Все волновались, нервничали. Встревожился и Анатолий. Легче было бы держать экзамен со своими, такими же, как он, шоферами. Но среди собравшихся автолюбителей были разные люди: рабочие и студенты, служащие и пенсионеры. Явился даже профессор консерватории, потом пришел генерал в отставке. В уголке сидел и зубрил шоферский учебник член-корреспондент Академии наук. Только трое, как и Анатолий, были шоферами третьего класса.
На макете городских улиц стояли крошечные автомобильчики различных марок. Анатолию дали «грузовик», стоявший в третьем ряду, и предложили свернуть на следующем перекрестке направо. Как и следовало, он вывел грузовик в первый ряд к тротуару и свернул, как показывал сигнальный знак, только на зеленый, а не на красный свет, что обычно разрешалось. Спрашивали о скорости езды в тумане, с прицепом и о многом другом. Экзамен он выдержал, и на шоферском удостоверении появился московский штамп.
В самом радужном настроении Анатолий пришел домой и прежде всего позвонил Юре, чтобы сообщить, что он его не подвел — экзамен сдал. Но Юры на месте не было, куда-то вышел. Анатолий взял баян и начал играть, выбирая пьесы самые разнообразные и бравурные. От музыки его оторвал телефонный звонок, звонила Нина. Сказала, что сегодня у нее вечер свободный, и обещала быть у памятника Пушкину ровно в девять.
3
Анатолию все еще доставляли радость и новая одежда, и самый процесс одевания. Вот почему он с такой старательностью завязывал галстук на голубой рубашке, осторожно облачился в новый серый костюм и начистил туфли до блеска.
Мать суетилась вокруг сына, оглаживала складки, поправляла галстук. Помогая ему, она не сразу смогла продеть в манжеты сорочки серебряные запонки — память о муже. Она тихо приговаривала:
— Надену-ка я очки… Вот теперь другое дело. Помню, твой отец, надевая эти запонки, тоже мучился…
Мать принесла одеколон «Шипр», купленный ею для сына, и щедро надушила его волосы и отвороты пиджака.
— Так к кому же ты спешишь на свидание? К Нине? Пойди, пойди… Не узнает она тебя!
На улице, несмотря на поздний час, от каменных стен еще несло солнечным теплом.
Бывает так: живешь в большом городе и до того привыкаешь ко всему, что идешь, ничего не замечая. А отлучишься надолго, и все знакомое предстанет перед тобой с особой четкостью и яркостью новизны. Так было и с Анатолием. Он с наслаждением шагал по центральной аллее Тверского бульвара. Она была полна гуляющих.
Светящиеся матовые шары фонарей тянулись по обеим сторонам аллеи, то выступая, то прячась за чернозеленоватой листвой деревьев. Говор, восклицания, смех, звучание гитары, безмолвные парочки на скамейках в тени — вся эта нарядная, неторопливая, праздничная толпа отдыхающих людей волновала Анатолия.
Что с Ниной? Наверное, уже замужем? Как ей живется?
Вдруг Анатолий остановился как вкопанный, огляделся и не поверил глазам: на своем извечном месте не было памятника Пушкину! Исчез! Анатолий растерянно озирался. Опиравшийся на палку старичок понимающе взглянул на него:
— Что-нибудь потеряли, молодой человек?
— Потерял, — тихо ответил Анатолий. — Целый памятник.
— Пушкину?
— Да. Мы его мальчишками называли «пампуш на твербуле»…
— Развязно. Языковое уродство… А памятник вон там. Напротив «Известий». Перенесли. Долго изволили отсутствовать?
— Долго.
— Неужели в газетах не прочли?
— Прочел… Теперь вспомнил. Но одно дело в газетах, а другое…
— На местности? Вполне вас понимаю… Но не говорите больше — «пампуш», противно! — Старичок проковылял дальше.
Возле памятника Нины не было. После назначенного часа минуло и десять минут, и пятнадцать, и полчаса. Анатолий забеспокоился. Он нервно шагал, чуть не бегал вокруг памятника по новому скверу, пытливо вглядывался в лица и фигуры. Два раза он бросился кому-то навстречу, два раза извинился.
— Нина? — не слишком уверенно окликнул он нарядно одетую молодую женщину, остановившуюся у памятника и чуть скользнувшую по его лицу взглядом.
Но вот она пристально всмотрелась в него и так же неуверенно произнесла:
— Анатолий?
«Как здороваться? — пронеслась мысль. — Поцеловать? Неудобно. За руку?»
— Боже мой! И это ты? Ни за что бы не узнала! — Она шагнула к нему навстречу, чуть коснулась губами щеки и, отступив на шаг. покачала головой. — Красавец, да и только! Й одет как! Блеск!
Анатолий наклонился, чтобы поцеловать ее в губы, но Нина неожиданно отпрянула:
— Тише ты, медведь! Платье сомнешь! Помаду сотрешь!
Анатолий стоял перед ней красный, держа руки по швам. Нина насмешливо посмотрела на него.
— О, мы даже не разучились краснеть! — Она быстро оглянулась и, кокетливо ткнув указательным пальцем в левую щеку, скомандовала: — Целуй сюда!
Вместо стройной, худенькой и голенастой Нины перед Анатолием стояла пышная блондинка, ставшая как будто меньше ростом. Тонкие волосы редкостного пепельного цвета Нина выкрасила в рыжий. Губы ее были лиловыми. Такого же цвета были ногти на руках.
— Зачем ты это? — вырвалось у Анатолия, и он даже коснулся пальцами ее волос.
— Вот как? Не нравлюсь тебе? — игриво спросила Нина, снова оглядывая его с ног до головы. — Нет, ты положительно интересный мужчина. Только шляпу так не носят.
Она сорвала шляпу с его головы, выпрямила ее, вогнула тулью и надела ему на голову, потом поправила галстук и спросила:
— Так куда же мы?
— Сядем! — предложил Анатолий, кивнув на скамейку.
— Итак? — спросила Нина. — Ты женился?
Анатолий недоуменно посмотрел на нее.
— Что ты! Куда мне… Рано… — И добавил, усмехнувшись: — Там не женятся…
— Ах, да…
— А ты разве замужем? — спросил Анатолий, всматриваясь в морщинки возле ее глаз и рта.
— Нет, — резко ответила Нина. — Я материально не нуждаюсь. Ну что ты так уставился на меня?. Я сильно изменилась?
— Если бы встретил на улице — не узнал.
Затейливое зеленое шелковое платье с короткими рукавами очень шло Нине. На левом плече мерцал большой золотой цветок.
— Красивое платье! — одобрил Анатолий, не зная, о чем говорить.
Нина рассказала о своей портнихе, «знаменитой и дорогой». Она несколько раз упомянула какую-то Лёшу, свою приятельницу и главную советчицу во всем, которая видит «людей насквозь и на три аршина под ними, а из мужчин веревки вьет». Тут же Нина обещала их познакомить, так как Анатолий должен ей «безумно понравиться».
— А где ты работаешь? — спросил Анатолий.
— В бухгалтерии, в промартели. А ты?
— Еще не решил, — рассеянно ответил Анатолий.
Он думал с сожалением, что прежней Нины нет. Рядом с ним сидела мало похожая на нее, очень уверенная в себе кокетливая девица, желающая произвести впечатление. Как поразительно меняются люди!
— Чем же ты думаешь жить? — спросила Нина. — Надо бы тебе устроиться посолиднее, поденежнее. Что же ты молчишь? — В ее голосе чувствовалось раздражение…
Сегодняшняя встреча была для нее невольной данью детским воспоминаниям. После звонка Анатолия она сразу же начала сомневаться, следует ли ей встречаться с ним. Она тут же побежала к своей Леше, работавшей секретарем директора артели, и рассказала, что «тот самый романтический вор-не-вор вдруг вернулся и, представь себе, шофер, слесарь… В общем, я согласилась с ним встретиться».
Леша затараторила:
— Что тебе может дать запуганный, озлобленный, одетый в лохмотья и, наверное, наглый нищий? Ты ведь от него потом не отвяжешься. Если Марат узнает, будет жуткий скандал. Отшей его!
— Не могу я так, Леша, ведь мы дружили в школе. И любопытно взглянуть, каким он стал. Я уже обещала… Вот только если он вспомнит мое письмо и начнет скандалить… Нет, не думаю…
— Не будь дурой! — Леша начала поучать, но в это время ее вызвал директор.
Нина уже сидела за своим столом в бухгалтерии, когда подошла Леша и, опершись локтем на стол, низко склонилась к ней:
— Знаешь, я не удержалась и рассказала о твоих сомнениях Семсемычу…
— Ну зачем ты! — смутилась Нина.
— А он знаешь что? — И, подражая голосу директора, Леша продолжала: — «Телефон звонит как сумасшедший целые сутки, требуют товар, наш шофер запил и исчез, коммерция страдает, надежного шофера, своего парня, которому можно доверить товар, не сразу найдешь. Так почему не попробовать этого друга Нины? Если он не склочник, если у него есть хоть каторжная совесть, если он может держать язык за зубами и понимать свою пользу — то сама судьба посылает нам подходящего шофера. За одного битого двух небитых дают.
Скажи Нине, пусть этот каторжник зайдет. Посмотрим, что он из себя представляет».
— Нет, правда?
— Словом, поговори с этим молодым человеком и подчеркни, что ты решила помочь ему во имя старой дружбы и при этом лично за него ручаешься. Если он хоть немного интересуется тобой, он нас не подведет.
— Леша… — Нина замялась. — Мне бы не хотелось, чтобы с Анатолием получилось так, как с Маратом.
— А что он тебе разболтал, этот Марат? — строго и пытливо спросила Леша.
— Я толком не поняла, но он во всем винил Семсемычу и так ругался!
— Еще бы! Семсемычу выгнал его за то, что, выполняя поручения, покупая сырье за наличные, у Марата кое-что прилипало к рукам. Наверное, об этом он тебе не рассказал?
— Нет…
— Ну конечно!
— А если Анатолий начнет расспрашивать о характере этих операций? Я ведь сама толком не знаю.
— Никаких сбытовых и снабженческих операций ему поручать не собираются. Его дело — крути, Гаврила, развози товар на «Победе» куда прикажут. И все! Желающих много, но Семсемычу правда хочет помочь тебе устроить твоего друга. Все-таки свой человек, не подведет.
— Ну, тогда другое дело…
— Нинка, ты меня смешишь. Ты работаешь у нас больше года, и я вижу, что мыслитель из тебя не получится. Семсемычу держится своего правила: «Живи и давай жить другим». Он обещал платить шоферскую ставку плюс тысячу в месяц, на первых порах. А понравится — накинет и две тысячи!
…И вот теперь Нина спрашивает Анатолия о его планах, а он молчит. Она ожидала встретить жилковатого парня в потертом костюме, который безмерно обрадуется тому, что прежние приятели не отказываются говорить с ним. — А перед ней был хорошо одетый, сильный, ловкий, совсем не робкий молодой человек. И она чутьем угадывала, что не произвела на него того ослепительного впечатления, на которое рассчитывала. В нем чувствуется какая-то отчужденность. Но погоди…
— Тебе нравятся эти духи? — Она поднесла к его лицу свою надушенную ладонь.
Анатолий кивнул головой и вынужден был коснуться ладони губами. Нина легко, чуть-чуть шлепнула его по щеке.
— Мне кажется, я угадываю твои мысли. Ты думал, что встретишь прежнюю восторженную девчонку. Этого не случилось, и ты разочарован.
— Нет… Я думал — ты откажешься встретиться. А когда согласилась, решил, что будешь меня ругать за все, что случилось со мной. Ну, в духе твоего письма, которое ты послала в колонию. Словом, ожидал бурного разговора.
— Неужели ты считал меня такой бестактной?
— Нет… Но ты молодец, Нинок!
— По-прежнему нравлюсь тебе? — чуть насмешливо спросила Нина.
«Нравится ли она по-прежнему?» — подумал Анатолий и сразу же почему-то вспомнил Лику. Нет, прежней Нинки не существует.
Нина, опустив голову, задумчиво проговорила:
— Знаешь, Анатолий… Теперь я уже не могу строго судить и обличать людей. Я просто разочаровалась в людях и меньше всего верю в громкие слова.
— Разочаровалась? Ты и меня имеешь в виду?
— Нет… Моим мужем был один немолодой человек…
— Значит, ты была замужем? А кто он?
— Разве тебе не все равно? Один инженер, строитель.
Нине вдруг захотелось рассказать ему все. Но быть до конца откровенной — значит обнажить самое сокровенное, а там не все красиво… Да и вряд ли он поймет…
— Ну вот, теперь ты молчишь, — усмехнулся Анатолий.
— Неприятно рассказывать… Я была дурой, девчонкой… Ты же помнишь, как я мечтала стать киноактрисой. А он имел отношение к кино, строил что-то на студии. Нас познакомили на встрече зрителей с киноработниками. Он расхваливал мои «внешние данные», уверял, что я «рождена для кино», познакомил с директорами кинокартин. А дальше — больше… Он очень интересно говорил, имел массу знакомств. Посмотреть со стороны— Душа общества, сердечный человек, широкая натура, умница. А оказался посредственным, расчетливым, холодным, пошлым человеком. Я развелась с ним. Может быть, и я перед ним виновата… Не знаю.
— А как ты потом жила?
— После как-нибудь расскажу… В том, что я по-прежнему отношусь к тебе по-дружески, ты убедишься не на словах, а на деле. Хочу тебе помочь. Только не молчи так гордо, а отвечай толково. Что же ты думаешь делать, где устроиться?
Выслушав его, Нина подробно расспросила, по какой статье он был осужден и как освобожден, имеет ли право жить в Москве.
— Закончить десятый класс надо, в этом ты прав, — согласилась Нина. — Без свидетельства об окончании десятилетки устроиться сложно. Но работать на заводе и одновременно учиться будет трудно, а главное — не очень денежно. Я могу сразу устроить тебя в нашу артель шофером. Будешь получать оклад плюс тысячу в месяц, а потом и больше. В артели не казарменная дисциплина, у нас все по-домашнему, время для учебы тебе всегда дадут.
Анатолий подумал, что ослышался, и сказал:
— Таких ставок нет, Нина. Ты что-то путаешь.
— Я говорю не о ставке, а о заработке. Словом, если желаешь работать, я за тебя поручусь.
— Разве требуется поручительство?
— Ведь тебе должны доверять товары, материальные ценности.
— Значит, я должен торговать? Не по мне!
— Не торговать, а развозить. И еще будешь иногда возить нашего начальника Семсемыча. Постарайся понравиться ему.
— А какой марки автомашина?
— «Победа»!
— Вот это отлично! Знаешь, предложение твое, кажется, подходит. Спасибо, Нинок! А сколько километров ваша «Победа» прошла?
— Ну откуда я знаю? Машину купили в прошлом году! — Затем Нина снова стала рассказывать об условиях работы и несколько раз шутливо повторила: «Твое Дело маленькое — знай крути, Гаврила!»
Оживление «Гаврилы» понемногу улетучилось.
— За что же все-таки мне будут платить такие большие деньги? Может быть, придется много работать ремонтником? Ты что-то говорила о станках в гараже.
— Да нет же, изредка! — не без досады отозвалась Нина. — А сколько и кому Семсемыч платит из своего директорского фонда — его забота. Чем больше, тем тебе же лучше. Ну как, согласен?
Анатолий ответил не сразу. И жалко было отказываться, и что-то в этом предложении, в недомолвках Нины было странное… Наконец он проговорил:
— Пожалуй, я согласен… Временно, конечно, пока учусь в школе. Если, как ты говоришь, в поездках будет не весь день да вечера свободные — значит, времени для учебы вполне хватит. К тому же и заработок сверхотличный, так что не буду иждивенцем матери. Так сказать, исполнение желаний. Считай, что согласен. Спасибо! Ты настоящий друг! Когда выходить на работу?
— Милый, уж больно ты горяч! Я ведь не директор, а лишь по его поручению уточняю, согласен ли ты, в принципе, работать у нас. Завтра же я доложу ему. Думаю, что он пригласит тебя для разговора. Но только в том случае, если ты понравишься Семсемычу, он зачислит тебя приказом.
Анатолий многозначительно свистнул.
— Не огорчайся. Я позвоню тебе в течение пятидневки. Да, о заработке твоем болтать не следует. Люди завистливы. Твоя официальная зарплата — это обычная ставка шофера. Столько же тебе начислят как слесарю. Остальное — премиальные. Когда придешь к нам в артель, делай вид, будто мы незнакомы. Не хмурься. Просто не хочу, чтобы лишние разговоры были. Не спорь. Так надо. Я ведь по старой дружбе стараюсь.
Анатолий сильно пожал Нине руку.
— Учись, медведь! — Она приложила руку к его губам.
— А теперь давай погуляем по Москве, — предложил Анатолий. — Бывало, в колонии взгрустнется вечерком, заберусь я в тихий уголок и мечтаю: будто мы с тобой, взявшись за руки, ходим в сумерках по московским улицам… В такие минуты я забывал твое обидное письмо.
— Неужели школьная влюбленность еще жива в тебе? — с удивлением спросила Нина. — Мне кажется, что ни столечко… — Она показала кончик ногтя. — Мне даже кажется, будто ты свысока поглядываешь на меня.
Они поднялись со скамьи. Анатолий молча взял ее под руку, молча они пошли вниз по бульвару. Наконец, глядя Нине в глаза, он начал:
— Насчет того, чтобы «свысока» и прочее, ты ошибаешься. Не так уж много у меня друзей, чтобы бросаться ими…
Он сказал, что никогда не забудет, как стоял у гибельной черты, и Нина, тогда подросток, не стыдясь, отважно и отчаянно билась, чтобы вырвать его из дурной компании. Что таить, в колонии он часто мечтал о встрече с ней, он уже говорил об этом. Так вот: он не любит громких слов, он не набивается в друзья, но если ей понадобится помощь настоящего друга, то пусть она рассчитывает на него…
Что-то от той, далекой Нины появилось в ее глазах, в выражении лица.
— Спасибо, Толик. Я верю тебе. Ты очень вырос, развился и к тому же умненький. Но мне пора домой. Я бы с удовольствием погуляла с тобой, но что-то голова разболелась, устала… Проводи меня к стоянке такси.
* * *
Анатолий вернулся на ту же скамейку и долго сидел в раздумье, удивляясь тому, как жизнь меняет людей. Многое ему было непонятно в теперешней Нине. И это странное подчеркивание: «Крути, Гаврила, твое дело маленькое». Думал он, думал, да так и не решил ничего. Конечно, надо соглашаться, пока место не уплыло.
Город сверкал и шумел. По верху здания «Известий» бежали огненные буквы электрической рекламы. По улице Горького, сверкая лаком, проносились машины.
Эх, поскорее бы сесть за баранку и вот так же газануть! Смешно получается: есть три предложения работы, но во всех трех случаях надо ждать.
Юра пообещал, уговаривал и… молчит. Можно бы самому позвонить, да неудобно набиваться. А Коля, обычно такой пунктуальный, тоже молчит. Вероятно, и на автозаводе ничего не вышло — не так-то просто устроить человека, побывавшего в колонии, и Коля боится огорчить… Да, лучше иметь Нинину синицу в руках, чем рассчитывать на Юриных и Колиных журавлей в небе.
Но если по совести, то до чего же тянет на автозавод. Любая работа там будет в охотку. И учеба по специальности! Пожалуй, надо отбросить стеснительность и немедленно поговорить с Колеи, поторопить его.
