ПАУТИНА
Глава I
Случай в дороге
1
В августе 1953 года поезд Симферополь — Москва, все реже постукивая на стыках рельсов, приближался к станции Орел. В тамбурах запыленных, раскаленных палящим солнцем вагонов столпились изнывающие от духоты и жажды пассажиры.
Анатолий Русаков, юноша в легком синем комбинезоне, выпрыгнул на ходу, едва вагон поравнялся с перроном. Но его опередили пассажиры головных вагонов: у буфета в помещении вокзала уже вытянулась очередь. Раздосадованный, он попытался протиснуться к прилавку, но встретил дружный отпор.
— Не расстраивайтесь, молодой человек, у вас все впереди, — пошутил кто-то.
— Целая очередь впереди! — подхватил другой.
Пассажиры засмеялись. Улыбнулся и юноша. Верно, стоит ли огорчаться из-за такой ерунды? Самое тяжелое позади… Сколько пережито за эти несколько лет! И вот после долгой разлуки он, наконец, возвращается домой, в Москву!
Всю дорогу Анатолий Русаков был радостно возбужден. Он слонялся по вагону от окна к окну, пытался включиться в чьи-то разговоры.
Когда вносили или выносили багаж, Анатолий, не ожидая просьбы, стремительно бросался помочь, почти вырывая вещи из рук. Его благодарили — он улыбался, не благодарили — тоже улыбался. Он просто не мог, никак не мог оставаться в одиночестве, в бездействии. Потому-то он и помчался за водой. Ему она была не нужна. Хотелось удружить соседям.
Пассажиры беспокойно посматривали на часы, на буфетный прилавок, уставленный бутылками, и на невозмутимую буфетчицу. Неожиданный сильный толчок сзади, передавшийся по толпе, заставил Анатолия оглянуться. Он хотел было что-то сказать об излишней торопливости, но, лишь только взглянул в лицо толкнувшего, веселость мгновенно исчезла. Рослый темноглазый и смуглокожий парень, блестя зубами из «нержавейки», с ухмылкой теснил стоящих впереди. Его сосед сердито крикнул;
— Чего толкаешься, пьяный, что ли?
Парень задиристо спросил:
— А вы меня поили? Что-то не помню, чтобы мы пили на брудершафт.
Вызывающий, дерзкий тон, нагловатая поза, жуликоватый, цепкий взгляд юрких глаз одних возмущал, а других пугал. Люди поспешно отворачивались, показывая, что ввязываться в ссору не намерены. Анатолий не отвел глаз, и парень увидел в них нечто такое, что привело его в замешательство. Но уже в следующее мгновение он зло спросил:
— Ну, чего уставился? Карточка моя знакома, что ли?
Анатолий не ответил. Дуэль глазами — «кто кого пересмотрит»— продолжалась с возрастающим напряжением. Взгляды быстро выразили и взаимное подозрение, и раздражение, и антипатию, и злость, перерастающую в ярость. Казалось, взрыв неминуем.
Анатолий сразу заметил то, что ускользнуло от внимания других. Возле парня, как его тень, стоял рыжеватый подросток в «лондонке» — маленькой кепчонке с блестящим твердым черным козырьком. Он стоял вполоборота и, прищурившись, смотрел в сторону. Анатолий уже все понял: мальчишка, конечно, напарник, видимо из начинающих. А этот горластый чернявый парень в тельняшке, с руками, покрытыми татуировкой, обучал подростка воровству. Он кривлялся, чтобы отвлечь внимание на себя и запугать пассажиров. Прежде всего запугать самого смелого.
Анатолий колебался. Как он ненавидел этого парня с зубами из «нержавейки»! Он один в очереди понимал; зачем этот верзила с татуировкой торчит здесь. Но ведь дано слово самому себе: никогда, нигде и ни по какому случаю не ввязываться в стычку с ворами. Слишком дорого однажды это обошлось… Однако сейчас Анатолий не мог заставить себя отвести взгляд.
«Я знаю, кто ты», — говорили его глаза.
«Не лезь на рожон», — отвечал ему взглядом вор.
— «Отпускник»! — вдруг громко и язвительно прозвучало из толпы.
Пассажиры переглянулись. В тот 1953 год из тюрем и лагерей по амнистии было досрочно освобождено немало преступников. Многие из них вернулись к честной жизни. Но нашлось немало и таких «отпетых», что продолжали преступную жизнь. Пребывание на воле они считали временным. Они знали наперед — как ни ловчи, как ни заметай следы, но, если пошел по старой дорожке, все равно поймают. Их-то и прозвали «отпускниками».
— Ну и «отпускник»! Ну и что? — вызывающе бросил парень и вынул руки из карманов.
Никто не отозвался. Стоящие впереди него старались незаметно смешаться с толпой. Вдруг раздался вопль:
— Бумажник вытащили!
И снова все обернулись.
— Деньги и документы! — бормотал толстый коротышка, лихорадочно шаря в карманах. — Как сейчас помню, переложил из грудного в наружный карман пиджака, чтобы были под рукой, а когда меня толкнули, я невольно вынул руку… потом заспорил… потом начал искать. Нету… украли!
Коротышка недобро уставился на толкнувшего.
— Может, скажете, что я вор, что я украл? — вызывающе спросил «отпускник».
Тон, каким это было сказано, предостерегал, даже запугивал и в то же время как будто наводил на мысль: если украл «отпускник», то почему же он не убегает, а держится так нахально?
Анатолию было все ясно: этот верзила толкнул, он же вытащил бумажник и уже успел передать его своему подручному в «лондонке».
— Так я, что ли, украл? — с угрозой в голосе повторил парень и добавил: — Кричит: «украли, украли», а спроси, и сказать не сможет, сколько у него пропало монет.
— Ну, нет! Я своим деньгам счет знаю! Семь сотенных и одна двадцатипятирублевка! И еще была облигация золотого займа — тысячу рублей выиграла! — с обидой в голосе отозвался пострадавший.
Анатолий даже поморщился от досады. «Ну и дурак! — подумал он. — Если бы у вора перед обыском спросили, сколько у него денег, он бы не смог точно ответить и на этом попался, а теперь…»
— На! Обыскивай! Найдешь — твои! — насмешливо крикнул парень, демонстративно поднимая руки.
Пострадавший неумело водил дрожащими пальцами по тельняшке, плотно облегавшей тело парня.
— Разве так обыскивают? — сказал мужчина в галифе, выходя из толпы. Он быстро извлек из брючных карманов «отпускника» паспорт, начатую пачку папирос, спички и несколько пятирублевок. Бумажника не было.
Анатолий только взглянул на паренька в «лондонке», как «отпускник» мгновенно перехватил этот взгляд и весело крикнул:
— Давай жми! — При этом он подмигнул толпе и кивнул на обыскивающего, чтобы не было сомнений, к кому относятся эти слова.
Мальчишка в «лондонке» чуть попятился и со скучающим видом, волоча ноги, пошел в потоке пассажиров к выходу, никого не обгоняя, но и не отставая.
— Вам чего? — нетерпеливо спросила буфетчица. Анатолий не отвечал, провожая взглядом паренька.
«Сейчас, или будет поздно, — пронеслась мысль. — Паренек выйдет, деньги возьмет, а бумажник выбросит. Пока еще можно задержать… Но ведь дал себе твердый зарок — не вмешиваться…» И все же молодой человек еще раз взглянул на пострадавшего, чтобы окончательно решить, стоит ли за него вступаться. Жирный, круглый, в дорогом костюме, на руке блестят часы в толстой золотой браслетке и золотой перстень. Этот пассажир будто сошел со страниц «Крокодила» и вызывал чувство острой неприязни.
Прозвучал жестяной голос дикторши, объявившей об отходе поезда через две минуты. Отбежав от прилавка с бутылками в руках, Анатолий чуть не наскочил на милиционера. Перелистывая паспорт «отпускника», милиционер задавал ему вопрос, чтобы поймать на неточности: как фамилия, где паспорт выдан?
«Тебе бы газированной водой торговать, а не воров ловить», — подумал Анатолий. Сказалась былая неприязнь к милиции, воспитанная с детства, когда его пугали: «Вот придет милиционер и унесет тебя, баловника, в черном мешке».
Милиционер делал то, что положено, и если бы Анатолий сказал ему о мальчишке в «лондонке», то и разговор с «отпускником» был бы иным и в ином месте.
2
Ловко вскочив на подножку вагона уже двинувшегося поезда, Анатолий прошел в свое купе, испытывая почти спортивную радость оттого, что успел все-таки раздобыть воду. Он лихо, одним движением, поставил на стол четыре бутылки фруктовой:
— Прошу!
— Как… Это вы для нас? — с изумлением спросила соседка по купе, и довольная улыбка расплылась на ее полном, раскрасневшемся, потном лице.
— Вижу, мучаетесь, а дочь послать боитесь, как бы не отстала от поезда… Ну, и я… — Молодой человек не закончил и смутился под благодарными взглядами матери и ее семнадцатилетней дочери.
— Да вы просто прелесть! — восторженно воскликнула женщина. — Совершенно незнакомый человек — и так любезен! — Назидательно подняв пухлый палец, она продолжала:
— В чем, собственно, заключается основная черта воспитанности? В том, чтобы делать приятное каждому, кто заслуживает этого.
— Кто же заслуживает? — спросил насмешливый голос с верхней полки.
— Каждый, кто не доказал обратного, — бойко ответила она, и все засмеялись.
Засмеялся и спросивший, человек с проседью, лежавший наверху с книгой.
— Об этом мой муж читает лекции, — продолжала дама. — Публика его обожает… Налейте, пожалуйста, лимонной! Его лучшая лекция — «Об основах морали и этики советского человека». Тема, на первый взгляд, скучная, но он умеет так живо ее преподнести, так живо… Чудесная вода. Неужели в Орле такую делают?.. Поверите ли, на его лекции столько публики набивается, что даже в проходах стоят. Как он красиво говорит о рыцарском отношении к женщинам! Да… А этого, к сожалению, так не хватает нашей молодежи… Ах, наша молодежь! Горе! Налейте еще немного. Ох, африканская жара! Невозможно…
Пассажирка выпила два стакана воды и, откинувшись на подушки, принялась обмахиваться платочком.
— Я вам очень советую послушать лекцию мужа. Конечно, не с воспитательной целью… Вы достаточно воспитанный юноша, а из интереса. Скучать не будете. Вы надолго в Москву?
— Теперь надолго. — Юноша сел на край полки.
— Теперь? Откуда же вы едете?
— Из колонии. Возвращаюсь домой.
— Что? Что вы сказали? Из… из колонии? И вы… так спокойно об этом? — Женщина смешалась. — Нет, вы шутите! — пролепетала она.
— Какие тут шутки! — усмехнулся молодой человек
— А за что вас? — невольно вырвалось у девушки.
— Лика! — возмущенно воскликнула мать.
— Я, право, не хотела… я думала… — пробормотала девушка. — Простите!
— Другие скрывают, а мне… зачем же врать? Ну, был осужден за разбой по Указу сорок седьмого года. Ну, ко мне, как к несовершеннолетнему, применили смягчающую статью, потому и срок определили в восемь лет. Отбыл четыре года и еду, — строго, почти официально сказал Анатолий, глядя прямо перед собой.
— За разбой?! — воскликнула девушка. Пристальный взгляд ее широко открытых глаз выражал и затаенный страх и любопытство.
— Да, осудили за разбой, но ведь я сам был в этом виноват. Никого не виню. И не жалуюсь. — Молодой человек с вызовом посмотрел на нее. Он был готов ответить на любой ее вопрос, если даже он коснется самого сокровенного из его недавнего прошлого.
— Прошел один по делу? Взял «мокрое дело» на себя? — раздался голос сверху. Спрашивал пассажир с проседью, который почти всю дорогу молча лежал на полке с книгой в руках.
— Могу рассказать, — предложил Анатолий, прямо глядя на мать с дочерью.
— Ни в коем случае! Что вы! О разбоях? Кровавые подробности при девочке… Нет, нет! Даже и не думайте! — На лице пожилой женщины появилось непритворное выражение ужаса. Она даже вскинула руку, будто хотела закрыть рот юноше.
— Как хотите! — буркнул Анатолий и, помолчав, добавил — Есть восточная поговорка: «Умный человек не споткнется дважды об один и тот же камень». Сам виноват во всей этой истории. Глуп был. — Он неловко улыбнулся пассажирам.
Старушка с боковой полки, ее муж, строгай худой старик, и еще трое скучающих, заглядывавших из купе справа, неприязненно и сурово смотрели на него. Улыбка медленно сошла с лица Анатолия Русакова.
* * *
— «Отпускник»! — вдруг громко и язвительно бросил мужчина с одутловатым, рыхлым лицом и белесыми глазами, прислонившийся к вагонной стойке.
Пассажиры переглянулись.
— Никакой я не «отпускник». — Анатолий покраснел. — С меня судимость снята, — тихо объяснил он.
— Знаем мы вас! — зло крикнул стоявший в проходе.
На его голос подошли еще несколько любопытных.
Вверху будто грохнул выстрел. Это пожилой пассажир захлопнул книгу, спрыгнул с полки и сел рядом с Анатолием. Быстрыми насмешливыми глазами он оглядел собравшихся пассажиров. Анатолий не мог отвести взгляда от руки этого человека, вернее, от силуэта церкви, вытатуированного на его руке повыше локтя. Он-то понимал, что это значит. Понимал и молчал, мысленно, в который уже раз, повторяя себе: «Никогда, нигде, ни по какому поводу не связывайся с ворами, с блатными, даже с близкими к ним, даже в случайном разговоре, и ни во что не вмешивайся. Сторонись…»
— Ишь прикидывается агнцем! — злорадно сказал мужчина, назвавший Анатолия «отпускником». — Теперь, граждане, берегите свои вещички и карманы…
И тут Анатолий промолчал. Но человек с книгой зло посмотрел на говорившего и, четко выговаривая каждое слово, сказал:
— Уходите-ка, гражданин хороший, на свое местечко и парня не обижайте. Что он вам плохого сделал? Украл у вас? Оскорбил?
— Так он же сам признался…
— Вот именно! Это понимать надо! Тот, кто замыслил плохое, о себе такого никогда не скажет. Зачем возбуждать недоверие?
— Я знаю случаи…
— Случаи? — воскликнул пассажир с книгой. — Их немало, не только плохих, а и хороших. Я сам — случай.
И со мной когда-то случилось… — Он показал на татуировку выше локтя.
— Вот и защищаешь…
— Вот и защищаю, потому что вижу цену человеку. Ежели уж парень так говорит, не ловчит перед народом, не валит вину на Сашку да Машку — значит, хоть топило его и ломало, да не сломало и не утопило. Выбрался… Человеком хочет стать. И нечего всяким горлопанам мутить душу его, сбивать с веры в себя…
— Это я горлопан?
— Не позволю обижать, травить парня, ставшего на правильный путь. Когда я после лагеря устраивался на работу, нашлись такие, вроде тебя, недоумки, ставшие поперек пути в правильную жизнь. Ну, свет не без умных людей. А то бывает и так: сам тихий ворюга, нахапает, дачку из ворованного и на ворованное себе построит, и сам же орет: «Берегись вора!»
— Позвольте…
— Не позволю! Тоже придумал потеху! Как не стыдно!
В словах этого человека было столько твердого сознания правоты и справедливости, что любопытные разошлись, испытывая неловкость. В купе вошел молодой человек и обратился к нему:
— А мы вас давно ждем, Николай Иванович!
Пассажир встал и негромко сказал Анатолию:
— Не будь овцой, а то волки съедят. Ежели кто к тебе привяжется — дай мне знать. Я буду в крайнем купе направо.
Он быстро двинулся из купе. Молодой человек задержался, уступая ему дорогу. Мужчина с одутловатым лицом, все еще стоявший у косяка, тронул его за плечо и шепотом спросил:
— Этот — кто такой?
— Николай Иванович Семахов, — ответил молодой человек таким тоном, будто это все объясняло. И, так как рыхлый пассажир все еще удерживал его, добавил: — Сталевар! Вы что? Газет не читаете?
Пассажир что-то проворчал и ушел.
В купе наступила тишина. Все молчали.
«„Не будь овцой, а то волки съедят“, — мысленно повторил Анатолий. — А как же с решением ни во что не вмешиваться, никогда не ввязываться?»
3
Девушка негромко проговорила:
— Ну, зачем вы сказали о… — Она запнулась. Не хотелось произносить такие страшные слова, как «разбой, грабеж».
— Как — зачем? — нахмурился Анатолий. — Обещал говорить только правду и говорю. А сейчас вижу, что это не легко…
Мать девушки насторожилась.
«Этот пусть раскаявшийся, но все равно преступный тип, — беспокойно думала она, — своей искренностью, конечно показной, хочет вызвать сочувствие Лики. А она очень отзывчива, ее подкупают честность, благородная поза. Надо сейчас же прекратить это знакомство».
И Агния Львовна с подчеркнутой сухостью спросила:
— Сколько я вам должна за две бутылки воды?
— Да ничего! Я ведь так… угостил, — смущенно пробормотал Анатолий.
— В мои принципы, — заявила Агния Львовна, — не входит принимать угощение от незнакомых лиц. Так сколько же?
— Я не знаю… Да не надо! Мелочь… Не возьму.
— Повторяю, это вопрос принципа! Сколько же?
— Не помню, — резко ответил молодой человек.
Агния Львовна подсчитала сама и протянула деньги.
Они так и остались лежать на столике. Анатолий отвернулся и, почти уткнувшись лбом в стекло, стал смотреть в окно.
Вдруг девушка порывисто встала.
— Лика! — громко, даже несколько вызывающе сказала она и протянула руку юноше.
В этом жесте было все: и протест против мнения большинства, и стремление показать, что она, Лика, совсем не такая, как другие, и утверждение своей самостоятельности, и осуждение матери.
Анатолий был самолюбив, как и большинство молодых людей. Встретив такое враждебное отношение к себе попутчиков, он ни за что не стал бы добиваться их расположения. Но девушка смотрела на него с таким искренним доброжелательством, без малейшего намека на оскорбительную жалость, смотрела так открыто и прямо! Он поспешно вскочил, задев плечом верхнюю полку, и порывисто сжал девичью руку. Ведь это была рука первого человека «на воле», протянутая ему в знак доверия. И он постарался вложить в рукопожатие и во взгляд всю силу своей благодарности.
— Анатолий Русаков, — четко назвался он, глядя в большие карие глаза этой смуглой стройной девушки. Он стоял, не выпуская ее руки, и вопросительно смотрел на Агнию Львовну. Та подчеркнуто резко отвернулась к окну. Девушка искоса взглянула на мать и сердито сжала пухлые, почти ребячьи губы.
— Лика — это Елена. Елена Троицкая, — добавила она, отнимая руку, и, чтобы сгладить неловкость, заговорила быстро, почти скороговоркой: — Вы были в Крыму? Не были! Ах, как там хорошо, изумительно! Море синее-синее, как на детской картинке. А кругом зеленые горы и серые скалы. И внизу, у моря, золотая полосочка пляжа. Я в первый же день обгорела на солнце, и мама три дня мазала меня кислым молоком и не позволяла выходить. Но потом я наверстала. Видите, как загорела?
Девушка приподняла темно-золотистые обнаженные руки.
«Красивые руки», — подумал Анатолий, но сказал:
— Красивый загар!
Лика принялась рассказывать о походах и поездках по Крыму — о вершине Четырдага, где их застал туман, об олене в заповеднике, о летучих мышах в пещерах и о ядовитых сколопендрах.
— Нет, вы обязательно побывайте в Крыму!
— Клянусь! — с шутливой торжественностью провозгласил Анатолий и усмехнулся чуть снисходительной улыбкой взрослого, порядком уставшего человека, странно мелькнувшей на его мальчишеском лице.
— Вы чего посмеиваетесь? Я серьезно говорю! — горячилась Лика. — Лучше всего начать с поездки на теплоходе «Россия», от Одессы до Ялты. Почему вы улыбаетесь?
— Почему я улыбаюсь? — переспросил юноша. — Да так… Вот вы говорите: «Крым, море, горы, теплоход…» Сами радуетесь и обязательно хотите, чтобы все люди кругом также радовались. Вы… ну, в общем, славная, очень хорошего людям хотите…
— Приятно слышать! Вы, оказывается, мастер на комплименты. Поздравляю! — Девушка кокетливо поправила волосы.
Анатолий смешался, насупился и с нарочитой грубоватостью пробасил:
— Где уж нам, виноватым да сероватым, деликатесы разводить… Значит, на теплоходе «Россия» вдоль Крыма путешествовать советуете? Только у меня на это монет нет, да и некогда. У меня делов, — он так и сказал «делов», — полон рот.
Теперь Лика смутилась так, что даже сквозь плотный коричневый загар пробился румянец и залил все ее лицо и тонкую шею. Она взлохматила только что охорошенную головку и, не зная, что сказать, пробормотала:
— У моих друзей-студентов тоже было маловато денег, они по туристским путевкам поехали… А я… я в Крыму не бездельничала, я собирала образцы окаменелостей из юрских отложений…
— Вы студентка? — миролюбиво спросил Анатолий после минутной паузы.
— Я выдержала экзамены в МГУ, — обрадовалась Лика. — Мы будем заниматься в новом здании на Ленинских горах. Вы там были?
— Когда же? Показывали кинохронику в колонии.
— Ах, да! — Лика снова так покраснела, что даже росинки пота проступили на висках. «Дура бестактная, — мысленно ругала она себя. — Лошадь!»
Анатолий, будто ничего не замечая, продолжал:
— Я, знаете, всерьез метил в путешественники. Бывало, вернется мой дядя, штурман дальнего плавания, из рейса и столько порасскажет! Подарил он мне книгу Дарвина «Путешествие на корабле „Бигль“». Я ее раза три прочитал. Разложу на полу большую карту мира, на нее книгу, сам тут же растянусь и путешествую… И твердо решил: объезжу все океаны! Потом читал книгу о путешествиях Пржевальского, «В сердце Азии», и захотелось стать таким, как он. Потом решил пойти по маршрутам Арсеньева. Дядя взял меня с собой на охоту. Ну, уж тут я твердо надумал стать следопытом-охотником и на всю жизнь уехать на Север. Книги об охотниках и путешественниках помогали мне в самые трудные и скверные дни даже в колонии…
— А я бы не могла убивать птичек.
— А волки, лисы, медведи? Да разве в добыче дело?
Важно другое: лес, реки, болота, утренние зори… Соревнование с птицей и зверем в зоркости, ловкости, выдержке. Это мировецкий спорт, больше чем спорт.
— Значит, вы изменили науке и решили стать охотником?
— Охотился-то я всего два раза, дядя редко бывал в Москве. А путешествовать и вовсе не пришлось. Разве что ночью убежим из пионерского лагеря, лазаем по кручам и бродим в лесах, ориентируясь по звездам. А то форсируем реку и построим шалаш на острове, разведем костер, наловим рыбы, сварим уху. А сейчас я люблю автомобиль. — Анатолий блаженно улыбнулся. — Сядешь за баранку и весь мир забудешь. Я бы такой вездеход построил, чтобы летать мог. Сел бы на такой— это получше теплохода «Россия» — и подался в дальние края!
— На великие свершения! — воскликнула Лика, и нельзя было понять: то ли всерьез, то ли это был иронический возглас.
— Какие уж там «великие свершения», — отрезал Анатолий. — Мне бы десятый класс окончить… А потом, может, удастся в автомеханический институт поступить.
Он поймал чей-то любопытный, насмешливый взгляд, и ему расхотелось откровенничать.
— Вы будете геологом, — переменил тему Анатолий, — это тоже здорово интересно. Один бывший колонист, он теперь геолог, рассказывал нам, как ищут полезные ископаемые с самолета. Вот здорово! Летает человек над горами, над тайгой, смотрит в аппарат и узнаёт, что таится глубоко в земле.
— Я буду географом, — поправила Лика. — Я хотела на геологоразведочный, да мама запретила.
— Это не женское дело, — не поворачивая головы, заметила Агния Львовна, Она была очень недовольна поведением дочери и с нетерпением ждала малейшего предлога, чтобы прервать разговор молодых людей. «Нет, как он втирается в доверие девчонки! А смотрит, будто объясняется глазами в любви, И следит, следит за собой, — ни одного грубого словца. Ох, волк в овечьей шкуре… А моя-то дурища совсем размякла, — зло размышляла мать, — все принимает за чистую монету, восхищена раскаявшимся грешником». Нет! Ее, Агнию Львовну, на мякине не проведешь.
Но она не дура, чтобы искать с ним ссоры. Это надо кончить как-нибудь иначе.
Агния Львовна дорого бы дала за то, чтобы «этот тип» сорвался в разговоре, позволил бы себе двусмысленность или словцо из Боровского лексикона. Вот тут и был бы конец знакомству. Лика этого не стерпела бы.
4
Девушка и молодой человек все так же стояли лицом к лицу в узком проходе купе, положив локти на поднятые полки. Почувствовав неприязненность в голосе матери, Лика смутилась и сказала Анатолию:
— Я вам сейчас покажу крымские снимки. Я много фотографировала. — Она присела и вытащила чемодан из-под лавки.
Мать схватила ее за руку:
— Лика, все уложено, и я не позволю перерывать!
— Но, мам…
— Дорогая моя, держи свои фантазии при себе.
— Но, мам!
— Никаких «но»! И что за тон в разговоре с матерью? Сейчас же задвинь чемодан обратно!
Дочь, не двигаясь, упрямо смотрела на мать.
«Э, да ты избалованное чадо, и с характером», — подумал Анатолий. Девушка рывком задвинула чемодан под лавку и, тяжело дыша, села рядом с матерью. Ее темные глаза стали еще темнее.
— Заходите к нам в Москве, там я покажу вам крымские фотографии, — сказала она юноше. — Особенно хорошо получилась обсерватория. Мой младший братишка бредит астрономией, хочет, когда вырастет, лететь на Луну, на Марс. Все боится, что его опередят. Обсерваторию фотографировала специально для него. Товарищи прозвали Боба «лунатиком». Его специальность — Луна. Есть в их кружке юных астрономов и «солнечники», и «планетарщики», и «переменщики». Эти бредят переменными звездами.
— У меня был приятель Юрка Кубышкин, — оживился Анатолий. — Он тоже по уши влюбился в астрономию, его прозвали Белым карликом. Есть маленькие, но очень плотные звезды. Один наперсток их вещества весит тридцать тонн! Вот такие звезды и называют «белыми карликами».
— Не может быть! В наперстке — два вагона груза! — раздался голос старика с боковой полки.
— Юрка Кубышкин, — продолжал Анатолий, — не был похож на кубышку, а, скорее, на великана. Драчун был. Такой голосистый, шумливый. Характер был не очень подходящий для будущего ученого.
— Вы говорите «был»? Он умер?
— Что вы! Жив — здоров! Когда мы учились — он на три класса старше меня, — уже тогда мастерил настоящие радиоприемники, хотя был драчуном. Но ведь люди очень меняются…
Левая щека Анатолия задергалась. Он снова вспомнил злые строчки из письма Нины — одноклассницы, с которой дружил. Это письмо он получил в колонии вместе с первым письмом матери. Нина писала: «Ты предал нашу дружбу. Ты говорил о Человеке с большой буквы, о красоте и силе его духа. Но к тебе это не относится. Ты подлец!» Захочет ли Нина, захотят ли другие ребята возобновить с ним дружбу? Ведь стоило сейчас сказать о том, что он был в колонии, как мать девушки даже разговаривать с ним не захотела. А тот, из соседнего купе, даже «отпускником» назвал. Если он в Москве позвонит своим бывшим одноклассникам, а они его к черту пошлют? Эта мысль была нестерпимой.
— Так вы заходите к нам. Мы живем в Трубниковском переулке. — Лика назвала номер дома и квартиры.
— Я живу совсем недалеко от вас, на Воровского. Есть телефон… — И тут же подумал: «Вряд ли зайду к ним. Мать отмалчивается… Да что мне мать… Вот Лика почему зовет? Наперекор матери, каприз? Наверное, найдутся друзья, которые ей наговорят: „С кем водишься? Он же был осужден! Уголовник!“ Нет, она, кажется, славная, душевная дивчина. По-хорошему приглашает».
— Зайду! — подумав, сказал Анатолий. — Только не знаю когда. Придется сразу засесть за учебники. Нужно еще достать их.
— А вам для какого класса? У меня есть старые. Да вы не стесняйтесь. Если надо, я помогу вам подготовиться. Или вы слишком горды, чтобы принять помощь девчонки?
Агния Львовна не в силах была больше сдерживаться.
— Послушать ее, — сказала она, глядя в окно, — так она весь мир готова пригласить к нам в гости!
— Пусть это вас не беспокоит, — отрубил Анатолий и решил, что в дом к этой «мадам» его нога не ступит.
Он положил локти на столик, уставился в окно.
— Мама! — протестующе воскликнула дочь, но мать ответила ей яростным взглядом.
5
Постукивали колеса на стыках рельсов, мелькали телеграфные столбы, появлялись и исчезали деревни, поля, заводские трубы, сады.
Анатолий раскрыл книгу. Он машинально перелистывал страницы и думал о своем. Что ждет его дома? Неужели люди будут так же шарахаться от него, как эта Агния Львовна? А что сулит встреча с бывшими «дружками»?
Он хорошо знал, что «блатные» закоренелые уголовники грозят местью и расправой тем воспитанникам колоний, которые твердо решили порвать с преступным миром. На встречах с бывшими колонистами — а среди них были летчики, учителя, инженеры, рабочие, председатели колхозов — заходил разговор и об этих угрозах. Слушая рассказы людей, сумевших выбраться из болота на ясную и прямую дорогу, Анатолий понял, что рецидивистам сильных не запугать, что им удавалось «брать на испуг» только людей трусливых, слабохарактерных или падких на дешевую лесть. Он, Анатолий, не из таких! Теперь его не провести. Старые «дружки», если они в Москве, конечно, опять попытаются втянуть его в свою компанию — кнутом и пряником. Таков неписаный воровской «закон»: если кто связался с ворами, то надо удерживать его всеми средствами, вплоть до ножа. Однако у него хватит сил устоять!
Вспомнился случай в станционном буфете. Правильно ли он сделал, упустив того парня в тельняшке с его мальчишкой-сообщником? Как жить, как поступать дальше в таких случаях?
Уезжая из колонии, Анатолий твердо решил: во-первых, говорить о себе только правду. Не скрывать от людей своего прошлого, ведь он сам же осудил себя строже всех судей. Во-вторых, ни при каких обстоятельствах не сталкиваться с «блатными», не ввязываться в ссоры с ними, проходить мимо. Ни дружбы, ни ссоры.
Но в первый же день здесь, в вагоне, он понял, как трудно — ох как трудно! — выполнить первое правило. А второе? «Проходить мимо, моя хата с краю…» Не трусость ли это? Сколько еще бед наделает тот, в тельняшке. А мальчишку, может быть, можно было спасти, пока он не совсем увяз… Нет, все же надо держаться подальше, подальше от воровского волчьего мира! Эх, скорей бы доехать. Надоел этот вагон…
Анатолий с обидой думал о своих спутниках (кроме Лики, конечно!), злился на себя. Ну почему он назвал только статью кодекса, по которой был осужден, а ни слова не сказал о том, как все это случилось? Но как рассказать? Разве объяснишь все?
В купе вошла Лика, щеки ее пылали, глаза сузились, между бровями легла упрямая, сердитая морщинка. Видно, объяснение с матерью было бурным. Она уселась против Анатолия и тоже с преувеличенным вниманием стала смотреть в окно. Анатолий наклонился к ней и, понизив голос, волнуясь, сказал:
— Может быть, мы никогда не встретимся, но мне не хочется, чтобы вы считали меня… Одним словом, надо было сразу сказать, что я по собственной глупости взял на себя преступление, которого не совершал, и вина моя в другом.
— Значит, вы не… — Лика запнулась.
— Нет! Не вор и не грабитель.
— Но тогда зачем же вы взяли на себя?
В купе вернулась мать, и Лика громко сообщила:
— Мама, оказывается, Анатолий не совершал того, за что был осужден.
Агния Львовна скептически поджала губы, отчего вокруг ее рта собралось множество морщинок, а потом, строго посмотрев на Анатолия, проговорила:
— Но ведь вы же сами назвали статью уголовного кодекса и сами сказали «за разбой». Подумать только — «за разбой»! Ну, довольно об этом… Что же это мы расселись! Ведь уже подъезжаем! — сказала она, лишь бы прекратить разговор.
— Да, уже Сортировочная! — отозвался Анатолий чуть хриплым от волнения голосом. Он громко откашлялся, привычно встряхнул головой, отбрасывая назад длинные темные волосы.
— Лика! — строго сказала Агния Львовна. — Смотри за вещами…
Девушка обиженно передернула плечами и незаметно скользнула взглядом в сторону молодого человека. Понял ли он намек? Не смеется ли над выходкой матери? Но Анатолий сидел с непроницаемым лицом, словно ничего не видел, ничего не слышал.
Поезд остановился. Высунувшиеся из окон пассажиры перекликались с встречающими.
— Почему-то Поля не видно. Или не получил телеграммы? — волновалась Троицкая. — Носильщик! Носильщик!
— Могу помочь! — предложил Анатолий.
В руке он держал небольшой новенький чемодан.
— Нет уж… спасибо! — отозвалась, не обернувшись к нему, Агния Львовна. — Носильщик! Где же носильщик? — сердито кричала она.
Пассажиры везли с собой много фруктов и сразу же перехватывали носильщиков. Вагон пустел. Не выпуская лаковую сумку из правой руки, Троицкая взялась этой же рукой за чемодан, другой подхватила перевязанный веревками ящик с фруктами и, согнувшись, потащила все это к выходу.
— Не забудь портплед, саквояж, решета… Я пришлю носильщика, — нервно говорила она дочери.
Анатолий мягко, но решительно взял из рук девушки объемистый портплед, поднял три связанных решета с виноградом, свой чемодан и пошел вперед.
Агния Львовна увидела выходящего из вагона Анатолия с их вещами, рядом с ним свою дочь и, уже не надеясь на носильщика, двинулась вперед по перрону. Через минуту она обернулась и увидела, что Анатолий швырнул вещи на перрон и ринулся под вагон. Она оцепенела, инстинктивно взглянула' на свою ношу в правой руке. Сумки с деньгами не было… Ошеломленная, она выпустила чемодан. Одновременно из руки выпала кожаная ручка от сумки…
— Вор! Держите вора! — закричала она.
Подбежала Лика. Их мгновенно окружила толпа. Появились два милиционера. Пока Троицкая сбивчиво рассказывала о случившемся, потрясая ручкой от сумки, дочь собирала вещи в одно место.
Мать была близка к истерике. В сумочке было около трехсот рублей. Вместе с ними пропали паспорта, золотые часы, у которых сломался браслет, бусы из гранатов.
Один милиционер полез под вагон, второй попросил пострадавшую зайти в вокзальное отделение милиции, чтобы составить протокол.
Теперь вещи несли носильщик и шофер, с опозданием приехавший за Троицкими. Лика шла, опустив голову, красная от стыда. Она называла себя круглой дурой, девчонкой, которую так легко обманул первый встречный. Если бы Троицкая была спокойнее, она бы заметила состояние дочери, напомнила ей о том, что предупрежу дала, предвидела…
Они вошли в комнату милиции. Только что выпущенный из школы молоденький сержант с едва пробивающимися усиками заменял ушедшего на обед дежурного. Сержант был горд собой, новым мундиром, своей ответственностью. Единственное, что его смущало, — это маленький рост и молодость. Но и то и другое он старался возместить подчеркнутой официальностью и строгостью. Он обстоятельно расспросил потерпевшую, и Троицкая подробно описала наружность молодого человека, назвала его имя и фамилию, московский адрес. Дежурный взял телефонную книгу, нашел телефон квартиры и попросил позвать кого-нибудь из Русаковых. Он сказал, что звонят из милиции, проверяют адрес Анатолия Владимировича Русакова. Значит, адрес правильный? Нет, спасибо, больше ничего…
Протокол был почти готов, когда дверь открылась и в комнату ввели двоих. Один из них был Анатолий Русаков. Из его носа капала кровь, левая щека была расцарапана, комбинезон на груди разорван.
— Он украл! Этот самый! Русаков! — закричала Агния Львовна, указывая пальцем на Анатолия.
Юноша тяжело дышал. Он вытер ладонью пот с лица, невольно размазывая кровь.
— Вы украли? Вы Анатолий Русаков? — нахмурив белесые брови, спросил сержант. — Предъявите документы!
— Не я! — ответил Анатолий, подавая паспорт и документы, выданные в колонии.
— Как же так? Паспорт выдан на имя Анатолия Владимировича Русакова и фотография ваша, а говорите — не я! — удивленно спросил сержант.
— Я так и знала! Я так и чувствовала, — твердила Агния Львовна.
— Я — Русаков, но я не крал! — закричал Анатолий.
— А ну, потише! Вы срезали сумочку у гражданки Троицкой? Отвечайте!
— Он, он! — истерично взвизгнула Троицкая.
Анатолий в упор смотрел на Агнию Львовну, затем взглянул на Лику, увидел ее презрительный, испытующий взгляд и ударил кулаком по барьеру.
— Гражданин! Не позволяйте себе!.. — крикнул молоденький сержант.
— Дело было так… — начал Анатолий.
* * *
…Идя вслед за Троицкой, Русаков заметил возле нее паренька в «лондонке», того самого… Мальчишка быстро срезал сумочку и скрылся под вагоном. Женщина и не заметила этого.
Анатолий бросился вдогонку. Воришка, оказавшись по ту сторону вагона, побежал к хвосту поезда. Заметив, что его преследуют, он нырнул под вагон стоящего рядом поезда. Анатолий бежал за воришкой почти до паровоза. Мальчишка нырял под вагоны. Маленький, юркий, он делал это проворнее Анатолия. Анатолий все же не отставал. Воришка, петляя под вагонами, снова очутился возле их поезда.
Внезапно из-под вагона наполовину высунулся парень в тельняшке. Его рука мгновенно перехватила украденную сумочку, Анатолий, сразу разгадавший этот маневр, молча бросился на парня, рывком вывернул правую руку противника назад, заставив его выронить зажатое в пальцах лезвие безопасной бритвы. Обезоружив противника, Анатолий рванул тельняшку из-под штанов, и сумка выпала на землю. Подбежал милиционер. Они вдвоем повели вора. Это был тот самый, из орловского буфета. Мальчишка исчез.
Задержанный предъявил дежурному паспорт. Он, Ханшин Семен Маркович, виновным себя не считает, все сказанное Русаковым ложь и клевета. Никакого мальчишки он, Ханшин, в глаза не видел. Если Русаков срезал сумку и попался, то зачем валить на других? Он, Ханшин, завязывал шнурок на ботинке, когда Русаков, желая проскочить под вагоном, чтобы спастись от милиционера, споткнулся о него, выронил украденную сумочку, а теперь наговаривает. Русаков украл, пусть сам и отвечает, а его, Ханшина, надо немедленно освободить. Улик нет.
Милиционер показал, что видел, как Русаков гнался за мальчишкой, как на пути показался Ханшин, вылезший из-под буферов и снова подавшийся туда же. Передавалась ли сумка, он, милиционер, не заметил, но видел, как Русаков набросился на Ханшина и вывернул его правую руку за спину. Бритва и сумка, когда он подбежал, валялись возле рельсов — вот они. Милиционер подал сумку и лезвие.
Троицкая рванулась к сумке, но сержант поднял руку и предложил ей перечислить все пропавшие вещи. Может быть, это другая сумка? Агния Львовна называла, дежурный записывал, затем сверял с тем, что оказалось в сумочке. Ничего не пропало, Троицкая улыбалась.
— Мама, — неожиданно вмешалась Лика, хмуря брови. — Ты же не видела, что товарищ у тебя срезал сумочку. Зачем же ты это говоришь? Ведь ты не видела!
— Как сумочку срезал, не видела, — растерялась Троицкая. — Но у меня создалось впечатление… когда он побежал…
Анатолий мысленно сопоставлял то, что произошло здесь и в Орле. Если воришка, передав своему «наставнику» сумку Троицкой, отвлекал погоню на себя (упав, он не спешил удрать), значит, украденного на орловском вокзале бумажника у него уже не было, выбросил.
Анатолий сказал милиционерам:
— Обыщите этого Ханшина, он на вокзале в Орле украл бумажник. Бумажник, должно быть, выбросил, а деньги и выигравшая облигация золотого займа должны быть при нем.
Слова Анатолия показались строгому дежурному недопустимым вмешательством в его работу.
— Мы сами, гражданин, знаем, что делать, — назидательно начал он.
Но Ханшин выдал себя: он поспешно сунул руку за спину. Милиционер, более опытный, чем молоденький сержант, заметил это и схватил Ханшина за руку. В заднем потайном кармане брюк нашли пачку денег. Если бы Ханшин уронил их на пол, нельзя было бы доказать, кто именно их выбросил.
— У обокраденного в Орле, — сказал Анатолий, — было семь сотенных бумажек, двадцатипятирублевка и облигация золотого займа, выигравшая тысячу рублей.
— А вы откуда все это так подробно знаете? — недоверчиво спросил дежурный.
Анатолий рассказал об истории в орловском буфете, свидетелем которой он был.
Дежурный пересчитал деньги. Оказалось — точно. Анатолий посоветовал позвонить в отделение милиции на орловский вокзал. Дежурный быстро созвонился, и все подтвердилось.
Начали составлять протокол. Анатолию очень не хотелось, чтобы Ханшин узнал его фамилию, имя и домашний адрес. Но дежурный громко расспрашивал Русакова, хотя обо всем мог прочитать в документах.
— Все это имеется в моих бумагах, — напомнил Анатолий.
— Не учите меня. Адрес? Из Харьковской колонии, значит? Так. Досрочно освобождены… Снята судимость… Так. Были активистом? Отлично!
В самом начале допроса Ханшин поглядывал на Анатолия и чуть улыбался. Он отлично понимал, почему Анатолий не хочет, чтобы вслух называли его имя, адрес. Ханшин держал себя, как человек несправедливо обвиненный. Он был вежлив с милиционерами, и даже его резкий, гортанный голос звучал приглушенно. Но, когда у него нашли украденные деньги, а главное, облигацию, послужившую уликой, он сразу переменился. Теперь уже нечего было терять!
— А тебе какое дело? — отрезал он дежурному, когда тот спросил, что за иконка висит у него на шее.
Ханшин был, конечно, зол на задержавшего его «фрайера», но в меру. Он верил в судьбу и приметы, как и все воры. Ему просто не повезло. Недаром черная кошка перебежала дорогу на орловском перроне. Он даже хотел остаться в Орле, но заметил, что одна лапа у кошки белая. Подвела, проклятая! Вдобавок он уже месяц не выполняет клятвы. Дал слово поставить в церкви на сотнягу свечей, но деньги пропил… Все обернулось против него. И «фрайер» этот, как назло…
Так Ханшин думал до той минуты, пока не узнал из громких вопросов дежурного о том, что Русаков вовсе не «фрайер», а «отбывший срок», что в колонии он был активистом. Тогда Ханшин рванул на себе тельняшку и завизжал:
— Продаешь?! Гад! Мусор! Мы с такими активистами…
— Замолчите! — крикнул, покраснев, дежурный.
Ему теперь стало ясно, какой он совершил промах.
Лика не понимала тех слов, которые истерически выкрикивал пойманный вор, но чувствовала — Анатолию угрожает опасность.
— Подпишите протокол! — предложил дежурный, — Отказываюсь, — сказал Ханшин.
Поставили свои подписи Троицкая и Анатолий.
— Ладно, и я… — медленно проговорил Ханшин.
Он не сводил злых глаз с Русакова.
— Ну, так-то будет лучше, — отозвался дежурный.
Ханшина подвели к барьеру и дали ручку. Он раз-другой окунул ее в чернила, повторяя: «Подпишу, подпишу, сейчас», перегибался через барьер, медленно подвигаясь вправо, к Анатолию, и вдруг выбросил руку с пером в его сторону, целя прямо в глаз юноше. Анатолий, не перестававший следить за ним, мгновенно отпрянул, перо проткнуло кожу над левым ухом, кончик сломался.
Лика бросилась к Анатолию, милиционеры связали вору руки.
Анатолий наклонился над ним:
— Ты что, правилку мне хотел устроить?
— Будет тебе правилка! — кричал вор. — Не уйдешь!
Его увели.
— Как мне благодарить вас? — виновато сказала Троицкая Анатолию.
Он и не глядел на нее.
— Надо немедленно в аптеку, — волновалась Лика, — смазать йодом…
Вот йод! — Дежурный протянул пузырек. — Вата, пожалуйста, бинт… Сейчас вынем кончик пера… Видите, граждане, с какими нам приходится…
Он встал и торжественно поблагодарил Русакова за содействие милиции, пожал ему руку.
Анатолий хмуро молчал.
