7
Ровно в девять Бугаев вошел в приемную. Здесь уже сидели несколько человек. Семен не успел поздороваться, как секретарь спросила:
— Вы из Главного Управления? Прошу вас... — и, не дожидаясь ответа, растворила перед ним массивную, потемневшую от времени дверь. За дверью находился небольшой зальчик. Красная, прямо-таки кроваво-красная ковровая дорожка вела еще к одной двери, поменьше, но имеющей такой же заслуженный, как и первая, вид. Секретарша так стремительно провела Бугаева по красной дорожке к этой двери, что Семен не успел как следует рассмотреть девицу. Осталось впечатление как от чего-то эфирного, бестелесного, благоухающего хорошими духами.
— Павел Лаврентьевич! — сказала секретарша, распахивая дверь. — К вам из Главного Управления.
Из-за большого стола, на котором лежала только одна пухлая папка, поднялся высокий светловолосый человек.
— Товарищ Бугаев! Милости прошу. — Он широким жестом показал на кресло. И улыбнулся секретарше, стоящей в дверях: — Олечка, нам кофе...
— Павел Лаврентьевич, — запротестовал Бугаев. — Я к вам на пять минут. Какой уж кофе?!
— Молодой человек, — у директора был приятный басок, никогда не знаешь заранее, во что выльются пять минут. А кофе располагает к доверительной беседе.
Бугаев уселся в удобное кресло и окинул кабинет быстрым взглядом. Кабинет был совсем крошечным, в несколько раз меньше приемной. Взгляд Семена не ускользнул от внимания директора.
— Удивляетесь моим апартаментам? — добродушно усмехнулся он. — Это целая история... Во время войны здесь сидел... — Плотский похлопал сухой, усыпанной печеночными пятнами, ладонью по столу — наш нынешний начальник главка Мелех. Время то было какое! Героическое! Тяжелое. Он спал тут же, за стенкой, в комнате отдыха. — Директор кивнул на маленькую дверь в углу кабинета. — И, приезжая теперь в Ленинград, товарищ Мелех никогда не минует нашего завода. Придет ко мне, сядет в это кресло, задумается. А иногда и поплачет.
«Сколько же лет этому Мелеху? — подумал Семен. — Небось к восьмидесяти. Потому и плачет».
Секретарша принесла поднос, накрытый белоснежной салфеткой, ловко расстелила ее на маленьком столике, расставила чашечки, вазочку с печеньем.
Девушка и впрямь была очень стройная, миленькая. Только подбородок чуть тяжеловатый. «Лет через десять в такую командиршу превратится!» — мелькнула у Бугаева мысль.
Павел Лаврентьевич не спеша разлил кофе, пододвинул Бугаеву вазочку с печеньем.
Воспользовавшись паузой. Бугаев сказал:
— Павел Лаврентьевич вы не удивляйтесь. То, что я скажу сейчас может показаться вам смешным и незначительным. — Он вытащил из кармана мятую коробку от «Мальборо» но директор его словно не слышал.
— Когда товарищ Мелех сидел в этом кресле, — сказал он, я токарил в седьмом цехе. По три смены иногда не уходили домой. Есть нам что вспомнить с товарищем Мелехом! Вы что же не пьете? Олечка у меня большая мастерица варить кофе...
Глаза у директора были голубые-голубые, мелкие морщинки, сходившиеся у глаз, создавали впечатление, что Павел Лаврентьевич все время улыбается, но взгляд оставался равнодушным.
— Что же за дело у нас? — спросил он, наконец, Бугаев подумал, что если начать рассказывать про волейбольную поляну, директор сочтет его сумасшедшим.
— Павел Лаврентьевич, тут в одном месте мы нашли коробку от сигарет. — Он постучал пальцем по лакированному картону. — И — смешное совпадение — на коробке записан ваш домашний телефон. — Семен взял коробку и показал запись директору.
— Сейчас. — Павел Лаврентьевич поднял ладонь, словно отстранился от коробки. — Сейчас мы об этом поговорим. У меня к вам, дорогой товарищ Бугаев встречный вопрос. Сын мой — автомобилист. То ли «Москвич» у него то ли «Жигули» неважно. Я не очень-то разбираюсь. Ну, сами знаете, молодежь любит скорость, любит проехаться с ветерком. Я когда токарил на этом заводе, — он внимательно посмотрел на Бугаева. — Я вам рассказывал, что работал токарем здесь? В седьмом цехе? Ах да рассказывал. И понимаете, какое дело за скорость у сына отобрали права.
— Наверное, уже не в первый раз нарушил правила! улыбнулся Бугаев.
— Наверное. Не могли бы вы помочь?
— Павел Лаврентьевич, да ведь я не из ГАИ — по другому департаменту. Из уголовного розыска...
— Ну вот! — обрадовался Плотский. — Из уголовного розыска! Да вы самый главный! Вас все должны бояться. Что вам стоит словечко замолвить? Мальчишка же, — он улыбнулся так ласково, так обезоруживающе, что Семен не смог удержаться от ответной улыбки. — Помогите. — Почувствовав, что Бугаев готов сдаться, Павел Лаврентьевич прикоснулся ладонью к его руке. — Ну что вам стоит?
— Я поинтересуюсь в ГАИ, что и как — сказал Бугаев. — Но если уж виноват... — он развел руки.
— Вот и прекрасно! — обрадовался Плотский. Похоже для него был важен не результат, а сам факт согласия Бугаева поинтересоваться обстоятельствами дел. У Павла Лаврентьевича на все были свои понятия. — Вы только поинтересуйтесь — продолжал директор, — а они уж сами поймут, как поступить. Вы, кстати, не автомобилист?
— Есть такой грех, — сказал Семен и отхлебнул из чашки. Кофе был крепкий и очень ароматный. Олечка, и правда, умела его варить.
— Когда понадобится ремонт — милости прошу. У нас на заводе есть такой мастер — сделает конфетку.
— Спасибо, Павел Лаврентьевич. Я сам ремонтирую, соврал Бугаев, умевший только поменять свечи да зачистить клеммы у аккумулятора.
— Э-э, нет! С нашим мастером никто не сравнится. Ас! Телефон у вас мой домашний есть, запишите рабочий.
Бугаев записывал телефон, а сам думал о том, что если директор каждому встречному дает свои координаты, то он может и не вспомнить, кто записывал телефон на сигаретной коробке.
— Ас этот, конечно, и подхалтуривает, — продолжал директор, — куда денешься? Приходится смотреть сквозь пальцы. — Он поднес растопыренную ладонь к глазам. — Жизнь так устроена! Вам ведь тоже приходится на какие-то мелочи закрывать глаза.
— Нет, — покачал головой Бугаев. — В нашем деле глаза прикроешь — без головы останешься.
Плотский метнул на майора оценивающий взгляд, сердито пожевал губами и, словно потеряв к собеседнику всякий интерес, взглянул в окно.
— Павел Лаврентьевич, — бугаев пододвинул директору коробку от сигарет, — вы в последние дни свой домашний телефон кому-нибудь давали? Человеку, который курит «Мальборо»?
Директор взял коробку, повертел ее в руках, надел очки, внимательно посмотрел на запись.
— Мой телефон, правильно. — И небрежно бросив коробку на стол, сказал. — Да я и писал. Бугаев был готов ко всему, только не к этому.
— А вы разве курите? — спросил он невпопад.
— Год уже не курю. — Он вдруг посмотрел на Семена, словно увидел его впервые. — А в чем, собственно, дело? Какая-то коробка, мой телефон...
Бугаев подумал, что директор сейчас скажет: «У меня в приемной народ ждет, не дождется, дело стоит, а вы с какой-то ерундой'» Но Павел Лаврентьевич только добавил: Какой-то детектив, а? — И улыбнулся.
— Детектив, — согласился Бугаев. — Я эту коробку в зоне отдыха нашел, на волейбольной поляне...
— Ну вот! — обрадовался собеседник. — Так бы сразу и сказали. Я теперь вспомнил. В воскресенье ездил туда по мячику постукать, разговорился с интересным человеком, обменялись телефонами. Коробка-то его, он «Мальборо» курил. — Директор вдруг нахмурился. — Он что же, выбросил мой телефон? Вот так номер!
«Пан директор еще и в волейбол по воскресеньям играет!» Семен смотрел на директора, с трудом скрывая изумление. Он готов был простить ему и провалы в памяти, и бесцеремонность, и ожидающих в приемной посетителей. Ему ведь за шестьдесят...
— Мне крупно повезло, Павел Лаврентьевич, — оправившись от изумления, сказал Бугаев и улыбнулся почти умиленно. Он иногда умел так улыбаться, чтобы расположить собеседника. Я ведь как раз ищу людей, игравших в воскресенье на поляне в волейбол. Там совершено преступление...
— Преступление! — насторожился Плотский.
— Да, тяжело ранили одного мужчину.
— Который «Мальборо» курил? — спросил директор.
— Нет. — Семен вынул фотографию Гоги, передал Плотскому. — Вот пострадавший.
— Не знаком, — коротко ответил директор.
— И не видели ни разу?
Плотский надел очки, еще раз внимательно посмотрел на фото, отложил в сторону.
— Там столько народу бывает. А потом, когда на площадке играешь, больше на мяч глядишь, чем на лица. — Он неожиданно засмеялся. — И, знаете, товарищ Бугаев, в трусах люди выглядят иначе, чем в костюмах.
— Павел Лаврентьевич, когда вы приехали в воскресенье на площадку? И когда уехали? Не помните время!
— Приехали в десять. Точно помню. А уехал? — Он снял трубку телефонного аппарата, набрал номер, сказал воркующим голосом:
— Деточка, в воскресенье с волейбола я, когда вернулся? Ты точно помнишь! Ах-да, правильно! — Он повесил трубку. — В три был уже дома. Жена говорит, что в три — она лучше знает. В четыре мы ехали в гости...
— В три... — в раздумье повторил Бугаев, — а сколько вы оттуда до дома добираетесь?
— Двадцать минут. Машина у меня двухсменная и по воскресеньям работает. На завод, знаете ли, в любое время дня и ночи приходится заезжать.
— А кто этот человек, которому вы телефон свой дали?
Плотский нахмурился.
— Мне представился доктором наук! Но если он так с моим телефоном поступил — грош ему цена. Несерьезный человек.
— Да он, может быть, потом в записную книжку переписал, успокоил Бугаев директора. — Вы его телефон сохранили?
Плотский достал записную книжку, полистал:
— Вот — Казаков Виктор Николаевич, двести двадцать один восемнадцать — ноль три... Институт металловедения. Я, понимаете ли, докторскую собрался защищать... А он по той же теме работает, мог бы оппонировать.
Бугаев записал координаты Казакова. Еще раз спросил Плотского:
— Значит, никаких ссор, шума на поляне не возникало?
— Шумят там все время. А ссор никаких. Я, во всяком случае, не видел.
Бугаев поднялся с кресла:
— Павел Лаврентьевич, большое спасибо. Пойду. Я и так у вас массу времени отнял. — И тут он вспомнил про фоторобот Марины, над которым трудился вчера до поздней ночи. Вытащил карточку, показал Плотскому: — А эта дама вам никогда на глаза не попадалась? Тоже на волейболе.
Директор встал из-за стола, надел очки, пригляделся к фотографии. Фигура у него еще сохраняла следы былой стройности. Хорошая осанка, никакого намека на живот «Вот что значит волейбол», — подумал Бугаев.
В какое-то мгновение Бугаеву показалось, что на лицо Плотского словно тучка набежала, брови поползли вверх к переносице, но он тут же весело сказал:
— Видел, видел эту дамочку. В мастерах ходит. Удар у нее сильнющий. — Он передал фотографию Семену. — Только здесь она у вас какая-то расплывчатая. Но она, точно она, Лена. Женщин все-таки запоминаешь лучше, — хохотнул он. Поневоле глаза к ним тянутся. А вы женаты?
— Нет еще.
— Не женитесь на молодой, — заговорщицки, шепотом сказал Плотский, — будете жалеть. Лучше любовницу молодую заведите.
— Павел Лаврентьевич, а вы фамилию этой Лены не помните? Или отчество? Где работает, живет?
— Нет. Лена и Лена. Знаете, товарищ Бугаев, тем и привлекает меня эта волейбольная поляна, что никто ни о чем тебя не спросит, если ты этого сам не захочешь. Кто ты, откуда, начальник, подчиненный, молодая у тебя жена или старая, изменяет тебе или нет — никому ни до чего дела нет. Играй, не зевай. Хорошо бьешь — становись на площадку к мастерам, просто, как говорится, «покидать» пришел — к неумехам. Вот и вся недолга! Так вы насчет сына узнаете? — Плотский задержал руку Бугаева в своей. — Зовут его Валентин. ГАИ — Петроградское...
