Таня
Не скоро выпадает возможность съездить на метеостанцию: не удается достать путевку в сторону Аксая.
Все эти дни проходят как будто в тумане. Я что-то отвожу, привожу, подписываю и сдаю путевые листки и, как только выдается свободная минута, откидываю голову на сиденье и сплю, сплю…
Зато ночью, плюхнувшись на койку где-нибудь в заезжей, я долго не могу уснуть. Стоит закрыть глаза, как передо мной возникает округлый кусок крыла с фарой, и дорога летит и летит под это неподвижное крыло. Какие-то неясные фигуры бросаются наперерез, я торможу…
Так бывает с шоферами — от усталости.
Мне достался зилок сто двадцатый — двухосный тягач с длинным прицепом. Это отзывчивая и надежная машина. Досталась она мне благодаря всемогущему Петюку.
Вскоре после того как я вернулся из своей первой поездки с Петюком, меня вызвал главинж. Он был настроен благожелательно.
— Ну, как, новичок, освоился? Закуривай. Давай-давай, не стесняйся. У нас тут все запросто, по-товарищески.
Пухлощекий, добродушный Костюков не торопясь листал мое личное дело.
— Так что ж с тобой, дружок, приключилось, что ты к нам подался? С насиженного места? Мне-то можешь сказать.
— Обстоятельства так сложились.
— И решил убраться подальше, да? В тенек?
У Костюкова были улыбчивые, узкие глаза-щелочки.
— В общем, Михалев, ты правильно сделал. У нас тебе будет неплохо. Поможем. Петюк о тебе отзывается положительно. Вот только на какую машину тебя посадить?.. На лесовозы людей не хватает!
Лесовоз значит утопят на всю зиму куда-нибудь и тайгу. А мне надо оставаться на тракте. Я должен был поехать на метеостанцию. Видно, мое лицо явственно отразило тревогу. Костюков понимающе подмигнул:
— Ну-ну, ты, я вижу, понимаешь суть дела. На лесовозе особенно не заработаешь. Дороги — упаси боже. Много не наездишь, от ремонта до ремонта. Конечно, лучше всего у нас на «бочке». Это я тебе откровенно говорю. Но бензовозов недостаточно…
Костюков, задумавшись, посмотрел в окно, решая, как бы лучше устроить мою судьбу.
— В общем все в наших силах. Ты потолкуй еще раз с Петюком. Для меня самое главное — мнение передовиков, общественности. Пусть он помозгует. Ну, давай жми.
К счастью, не пришлось тратить время на поиски Петюка. «Учитель» ожидал меня во дворе автобазы.
— Ну как, говорил с шефом?
— Велел к тебе обратиться.
— То-то и оно, — довольный рассмеялся Петюк. — Не плюй в колодец, пригодится. Пойдем теперь в мой «кабинет».
Кабина петюковского тягача все еще была наполнена густым парфюмерным запахом. Видать, стойкие попались духи.
— В общем, Михалев, ты мне понравился. Дело знаешь, и характер есть. Только гонору в тебе много.
Мне оставалось только молчать, выслушивая поучения Петюка. Если посадят на лесовоз — прощай, Козинск.
— Куражиться нечего, коли есть хочется, — загадочно произнес Петюк. — Машину поможем достать хорошую. Зарабатывать будешь в порядке. Но учти — с тебя и спрос.
— Ладно.
— Ну и хорошо, что понятливый… А что я тебе спьяну там болтал… У нас, у шоферов, жизнь ломаная.
Петюк привычно положил руку на руль, облокотился. Я только тогда заметил, какие красивые у него руки, смуглые, тонкие в кисти, с длинными хваткими пальцами. Артистические руки.
— Ну, договорились! — он одернул кожанку. — Поднимусь к шефу.
На следующий день я получил свой тягач.
Между тем зима уже спустилась с гор и захватила Козинск в снежные объятья. Бульдозеры ходили по тракту, как танки, опрокидывая сугробы в кювет. Двигатели оделись в ватные шубы зимних капотов. Тетя Феня накинула пятерку за топку печи.
А я по-прежнему никого не знал на тракте, слился в одно целое со своим ЗИЛом — здесь ни выходных, ни нормированного рабочего дня.
Однажды утром диспетчер дает мне долгожданную путевку. Пункт назначения — Аксай. Груз — валенки.
И снова сливается в бесконечную ленту дорога. Я спешу. Длинный полуприцеп то и дело заносит; чтобы не случился «циркуль», я прибавляю газу, дергая прицеп. Езда нервная.
Воздух посвистывает в приоткрытом ветровичке. Встречные машины поднимают облака серебристой пыли. Глаза слезятся от сияния снегов.
Внизу уже виден мост, а чуть подальше — знакомый бревенчатый дом, антенна, мачта с флюгером.
Желтые будки на метеорологической площадке толпятся, как ульи.
Высоко на вершине склона несколько высоких каменных зубов, словно мрачные фигуры великанов, следят за дорогой.
На протоптанной в сугробах тропинке меня встречает мальчишка лет пяти, в черной шубке. Он расчищает снег деревянной лопатой, и его курносая мордашка выражает хозяйскую озабоченность.
— Здравствуй, — говорю я. — Кто дома?
— Мама, — отвечает он.
Комната дышит паром и запахом мокрого белья. Таня, оторвавшись от корыта, торопливо поправляет халат.
— Вы меня, наверно, помните? Я заезжал с Петюком.
— А, новенький, — говорит она без особой приветливости.
Букет увядших подснежников все еще стоит на стеллаже, у фотографии.
— Я приехал, чтобы поговорить с вами о Жоре Березовском.
— Вот как!
В голосе ее настороженность. Взгляд тверд. На разгоряченное лицо падают пряди влажных черных волос… Нелегко ей приходится одной среди гор. Всякий народ ездит по тракту.
Я приехал к ней за помощью. Но трудно сказать, кто из нас больше нуждается в участии и заботе.
— Дело в том, что… Может быть, Жорка рассказывал обо мне. Я Вася Михалев. Мы с ним учились, росли вместе…
Смуглые руки безвольно соскальзывают вниз.
— Господи!
Она суетливо подает мне стул и зачем-то несколько раз проводит по нему тряпкой.
— Господи, Вася Михалев… Да садитесь же, садитесь.
Она выбегает, гремит корыто, морозный воздух клубами валит в распахнутую дверь. Через пятнадцать минут комната преображается.
— Жорка много рассказывал о вас. Вспоминал. Ждал, что вы приедете… Когда это случилось, я хотела написать вам…
В окне синеют залитые закатным светом горы. Розовые отблески ложатся на ее лицо. У нее острые, угловатые, совсем еще девичьи плечи.
— Не надо, Таня. Ничего уже не изменишь…
Все слова становятся банальными рядом с настоящим горем.
— Ничего, это пройдет. Я уже почти привыкла. Сейчас.
Таня. Мама Таня. Почему Жорка ничего не писал о ней?
— Он говорил: «Ну, уж на свадьбу-то Василий приедет обязательно». Мы должны были жениться в июне, а в апреле это случилось.
— Таня, я приехал, чтобы узнать, как это случилось. Вам тяжело вспоминать. Но мне больше не к кому обратиться.
— Не жалейте меня. Не надо. Я расскажу обо всем.
В узких спортивных брюках, белом свитере, загорелая, она похожа на лыжницу, только что спустившуюся с гор.
Только у лыжниц не бывает таких грустных лиц. Таких глаз, обращенных внутрь.
Мы могли бы сейчас сидеть в этой комнате втроем — Жорка, Таня и я. Это легко представить, если преодолеть душевную боль.
— Я расскажу обо всем…
